Текст книги "Адмирал Нимиц"

Автор книги: Элмер Поттер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

Чету Нимицев часто приглашали на обеды, которые давали делегаты и наблюдатели ООН. Один из таких обедов навсегда остался в памяти Кэтрин. Он проводился вечером 26-го апреля Генеральным Секретарем Тригве Ли в честь оставившего пост президента Генеральной Ассамблеи Герберта Вере Эватта из Австралии. В числе гостей были миссис Огден Рейд, Гектор МкНейл, семья Эндрю Кордиера, Ден Раск, посол Китая Веллингтон Ку и Андрей Громыко, заместитель министра иностранных дел СССР и глава русской делегации в ООН. Это было время международной напряженности, вызванной блокадой Берлина Советским Союзом. Громыко, которого среди англоговорящих делегатов называли «Каменное лицо» и «Человек отталкивающего «Нет»», считался одним из инициаторов блокады.

Когда Кэтрин Нимиц, сознавая, как элегантно она выглядит в новом вечернем платье из белого нейлона, выходила из дамского гардероба, к ней подошел Честер и спросил:

– Ты знаешь, кто будет твоим соседом за столом на сегодняшнем обеде?

– Кажется, Громыко?

– Да.

– Отлично, я думаю, мы с ним поладим.

Когда они вошли в зал, Громыко ожидал их, чтобы подвинуть стул для Кэтрин. Когда он сел, она повернулась к нему и сказала: «Давайте поднимем тост за мир». Он согласился.

Кэтрин спросила его, не приедет ли в Соединенные Штаты миссис Громыко. Он ответил болезненным и усталым голосом, по которому Кэтрин поняла, что этот вопрос ему задавали многие люди, по-видимому, полагавшие, что миссис Громыко отсутствует из-за пренебрежения или недоверия. Громыко объяснил, что их сын готовится к поступлению в Московский университет и, что только русская система преподавания располагает подготовительными курсами, необходимыми для поступления. Миссис Громыко считает, что она должна остаться, чтобы обеспечить нужные условия своему сыну и помочь ему в занятиях.

Кэтрин ответила, что отлично ее понимает. Много раз она была вынуждена отказываться от того, чтобы быть с Честером, потому что ее дети ходили в школу или готовились в колледж.

Тригве Ли, сидевший слева от Кэтрин, начал деловой разговор с Громыко, который сидел молча и выглядел раздраженным. Наконец Громыко сказал: «Давайте не будем за обедом говорить о делах».

«Да, – сказала Кэтрин, – давайте не будем на обеде говорить о делах. Давайте поговорим о музыке и цветах».

Громыко вздохнул и сказал: «Давайте».

Мистер Ли засмеялся немного глуповато и, отвернувшись заговорил с гостем, сидящим слева от него. Кэтрин спросила Громыко, о чем он знает больше – о цветах или о музыке.

«Ни о чем» – ответил Громыко.

«Хорошо, – сказала Кэтрин, тогда я расскажу вам несколько замечательных морских историй». И она начала рассказывать одну из любимых историй Честера. Когда «Каменное лицо» разразилось сердечным смехом, гости вздрогнули, и все головы повернулись к ним. Позднее Кэтрин заметила, что рассматривает этот эпизод как свое достижение.

После обеда дамы удалились в гостиную, а мужчины скрылись в верхней части дома. Прошло несколько часов. Дамы были уже одеты и готовы к отъезду, когда мужчины наконец спустились. На часах было уже 12:30.

По пути домой Нимицы обсуждали свои впечатления. Козард, их шофер, поделился своим собственным приключением. Будучи человеком общительным, он провел вечер за разговорами с шоферами со всего мира, работающими в ООН. Вдруг он заметил, что русские шоферы держатся в стороне. Он подошел к ним и предложил присоединиться к остальным. Они очень вежливо ответили, что им это не позволено.

Несколько дней спустя, когда Кэтрин и Честер были на ленче в ООН, к ним подошел Кордиер. «О, Энди, – сказала Кэтрин – У меня не было никаких проблем с Громыко. Мы отлично поладили».

Кордиер посмотрел на нее с улыбкой. «Вы думаете, мы за вами не следили? – сказал он. – Вас специально посадили рядом. Мы очень пристально наблюдали за вами. Возможно, вам будет интересно узнать, что в тот вечер после обеда нам удалось уговорить Громыко подняться с нами наверх, и блокада Берлина была прорвана».

Ожидая отправки в Индию, Нимицы жили попеременно то в Ривер Клаб, то в отеле «Чэгем», а иногда останавливались у друзей. Поскольку ожидание затянулось на неопределенный срок, они стали подыскивать постоянное жилье, и вскоре им были выделены две больших удобных комнаты в Чимниз, красивом старом английском доме, который был в разобранном виде перевезен из Англии и построен заново одной состоятельной вдовой в Вашингтоне на острове Лонг-Айленд. Этот дом арендовался Управлением военно-морских исследований для тренировочного центра. Он использовался как общежитие для офицеров, списанных по состоянию здоровья, и как жилье для холостых офицеров. В числе жильцов было также несколько женщин, занимавшихся научными исследованиями.

Кэтрин писала в дневнике о днях, проведенных в Чимниз: «Что за чудесное место! Кажется почти святотатством, что этот милый старый дом был оторван от Англии. Очаровательные резные окна и двери и изумительные дымовые трубы. Никогда я не видала ничего более удобного и прекрасного».

Как всегда, Честер много гулял, особенно по выходным. Под вечер они с Кэтрин обычно плавали в бассейне, если было холодно, а в теплую погоду – в проливе Лонг-Айленд. Почти все выходные Нимицы проводили, занимаясь общественной деятельностью. В Нью-Йорке на Лонг-Айленде у них было много друзей, а благодаря их связям во флоте и знакомствам в ООН друзей стало намного больше. Несколько раз они были приглашены на прогулки на яхтах по проливу.

Среди тех, кого Нимицы видели особенно часто, была семья Джилберта Дарлингтона. Доктор Дарлингтон представлял собой редкое сочетание благочестивого священника и чрезвычайно успешного финансиста. Он перестал проповедовать в церквях из-за наступившей глухоты, но оставался капелланом в резерве военно-морского флота. В прошлом он состоял главным капелланом армии и флота Соединенных Штатов во время обеих мировых войн. С 1920 года он был казначеем Американского библейского общества.

В июне 1949 года Библейское общество организовало передачу на национальном радио, главным героем которой был президент Трумэн. Доктор Дарлингтон попросил Нимица выступить с пятиминутной речью, предваряющей выступление президента. Нимиц пытался отказаться, ссылаясь на то, что плохо знает Библию, и с тех пор, как закончил Военно-морскую академию, посещал церковь разве что на свадьбах и похоронах. «По правде говоря, – сказал адмирал – Я даже не знаю, был ли я крещен».

Дарлингтон убедил Нимица, что чтение Библии, с ее учением о морали, преданности и братстве, может послужить улучшению общества и попросил развить эту мысль в краткой речи. Нимиц продолжал говорить, что он не подходит для этой цели, но Дарлингтон настаивал до тех пор, пока Нимиц, чтобы не разочаровывать друга, был вынужден сдаться. Он работал над речью, заботясь о том, чтобы не создать ложного впечатления о его собственных убеждениях. «Я уверен, что было достаточно много моих слушателей, которые с нетерпением ожидали Трумэна, – писал он впоследствии. – Я пытался построить свою речь так, чтобы меня нельзя было обвинить в лицемерии».

Роковым, как оказалось, стало для Нимица признание, что он не помнит, был ли крещен. Дарлингтон был уверен, что, если бы Нимица крестили, тот бы знал об этом. Поэтому для Дарлингтона было очевидно, что Нимиц не был крещен, и, следовательно, его совершенно необходимо было немедленно крестить. Поначалу Нимиц полагал, что он может с улыбкой отмахнуться от этого предложения, но он недооценил доктора. При каждой возможности Дарлингтон возобновлял попытки убедить Нимица креститься. В конце концов Нимиц начал терять терпение. Не желая проходить церемонию, которая подразумевала признание догматики, которую он не разделял, Нимиц, морщась, говорил Кэтрин: «Я не хочу креститься». Затем он добавлял с надеждой: «Мне кажется, что, возможно, я уже крещен». «Почему ты не хочешь написать в Техас, – ответила Кэтрин, – и спросить, был ли ты крещен?»

Честер написал своему дяде, который был судьей, и попросил его разобраться в этом. «Нет необходимости слишком беспокоиться, – писал он. Просто убедись, что имеется запись».

Эта история стала известна всей семье Нимицев, и все признали сходство с ситуацией, описанной Клэренс Дэй в «Жизни с отцом». «Это же совсем как в «Жизни с отцом!» – могли сказать они. – Мы собираемся крестить отца!»

«Если я покрещусь, – сказал адмирал своей жене – ты должна будешь креститься тоже».

«Я не открою рта в этом случае, – ответила Кэтрин приветливо. – Я не собираюсь ничего с этим делать».

Наконец пришел ответ от дяди из Техаса. Честер был крещен ребенком в лютеранской церкви. Доктор Дарлингтон, успокоенный этим известием, прекратил свою кампанию.

Нимиц никогда не переставал интересоваться политикой национальной безопасности, особенно если это затрагивало флот. Он очень интересовался авианосцем «Юнайтед Стейтс», строительство которого началось в Ньюпорт-Ньюс в штате Вирджиния 8-го апреля 1949 года. Строительство началось отчасти благодаря совету Нимица. Перед отставкой он сказал министру Салливану, что флот нуждается в достаточно больших авианосцах, на которых могли бы размещаться самолеты, способные нести 10 000-фунтовые [4,5 тонны] атомные бомбы. Веским аргументом в пользу этого совета послужил тот факт, что радиус действия нового стратегического бомбардировщика В-36 был недостаточно велик для того, чтобы он мог достигать любой точки Советского Союза с территории Соединенных Штатов.

Когда Салливан запросил средства на строительство первого сверхкрупного авианосца «Юнайтед Стейтс», руководство военно-воздушными силами активно возражало, рассматривая стратегические бомбардировки и доставку атомных бомб как свою монополию. Министр обороны Форрестол, чтобы прекратить язвительные дебаты между представителями различных родов войск, встретился в Ки-Уэст с объединенным комитетом начальников штабов для принятия решения относительно целей и задач родов войск. На этой встрече было достигнуто Соглашение, что, хотя нанесение стратегических бомбовых ударов является главным образом задачей военно-воздушных сил, военно-морскому флоту и подразделениям морской пехоты следует разрешить для выполнения своих задач атаковав любые цели, в том числе и с использованием атомного оружия. Из этого соглашения логично вытекало, что военно-морской флот может строить большие авианосцы.

После того, как средства на новый авианосец были выделены, но еще до того, как началось его строительство, Форрестол, будучи духовно и физически истощенным, ушел в отставку с поста министра обороны. На его преемника на этом посту Луи А. Джонсона, большинство морских офицеров смотрело с недоверием. Джонсон в годы Первой Мировой войны был армейским офицером, а в конце 30-х годов – помощником военного министра. Он поддерживал разработку В-17, а со времени Второй Мировой войны был директором компании, которая занималась производством В-36. Про него говорили, что он является сторонником вывода морской авиации из под командования ВМС и переподчинения ее командованию ВВС. Он также считался сторонником перевода подразделений морской пехоты из ВМС в армию. Будучи человеком более прямолинейным и менее чувствительным, чем Форрестол, он пришел в министерство готовым, как он выразился, столкнуться лбами, если понадобится, чтобы добиться более тесного объединения родов войск и укрепить ВВС.

Одним из первых решений Джонсона на посту министра обороны стало прекращение работ по созданию авианосца «Юнайтед Стейтс» и отказ от их завершения. В знак протеста министр ВМС Салливан подал в отставку. В письме о своей отставке от 26-го апреля 1949 года, которое он распространил в прессе, он заявил Джонсону, что отказ от супер-авианосца «представляет собой первую в истории страны попытку не допустить разработки мощного вооружения. Убеждение, что за этим последует ликвидация морской пехоты и реорганизация всей морской авиации, усиливает беспокойство».

Утром 3-го мая Нимицу, находившемуся в своем кабинете в ООН, позвонил Салливан, который попросил встретиться с ним в аэропорту «Ла Гуардия». Экс-министр прибыл незадолго до полудня и пригласил адмирала в свою. машину. Оставляя общественную деятельность, он хотел попрощаться со своим старым другом, с которым он служил в морском министерстве. Он с горечью сообщил Нимицу обстоятельства появления приказа о прекращении строительства, а также рассказал ему о других планах Джонсона, которые, на его взгляд, угрожали национальной безопасности.

Преемником Салливана был Фрэнсис П. Мэттьюз, банкир и бизнесмен из Омахи, штат Небраска. Мэттьюз, назначенный президентом Трумэном по рекомендации министра Джонсона, почти ничего не знал о ВМС. Он признался, что его непосредственный контакт с морскими силами исчерпывался одной прогулкой на гребной лодке. Но Мэттьюз был человеком Джонсона. И Трумен полагал, что Джонсон не может ошибаться и, следовательно, Мэттьюз был полезным человеком.

Форрестол так никогда и не оправился от истощения, вызванного тяжелой работой в министерстве. Находясь в душевном расстройстве, он проходил лечение в госпитале в Бетесде, штат Мэриленд. Ночью 22-го мая он проник на кухню, открыл окно и выбросился из него. На следующий день миссис Нимиц писала в дневнике: «До нас дошло известие о смерти Джима Форрестола. Бедняга, ему досталась ноша тяжелее, чем он мог вынести. Он много сделал для военно-морского флота».

В августе 1949 года были приняты поправки к Закону о Государственной Безопасности. Согласно этим поправкам, против которых выступал Салливан, Национальный Военный Совет был заменен Департаментом обороны, а армия, флот и военно-воздушные силы объединялись более тесно, чем раньше. Это далеко не означало полного слияния различных родов войск, но усилило власть Джонсона в военных министерствах и позволяло главе одного из родов войск, будучи председателем Объединенного комитета начальников штабов, действовать в интересах своего рода войск, ущемляя остальные. На этой должности должна была происходить ротация среди представителей различных родов войск. Первым эту должность занял генерал Омар Н. Брэдли.

Хотя в августе 1949 года русские взорвали атомную бомбу, Джонсон настаивал на экономии. Он отказывался тратить весь утвержденный президентом военный бюджет, который был в опасной степени скудным. Поскольку большая часть этой «экономии» проводилась за счет сокращения расходов на морскую авиацию, стало очевидным, что скоро ВМС будут не в состоянии поддерживать наступательные воздушные операции. Представители армии, включая генерала Брэдли, предлагали, чтобы все операции с высадкой десанта проводились под командованием армии. Некоторые офицеры воздушных сил склонялись к тому, чтобы ограничить деятельность флота борьбой за морские коммуникации и ведением противолодочной войны. Эти офицеры предлагали ограничить воздушные операции флота охотой за подводными лодками, которая выполнялась бы небольшими самолетами, взлетающими с авианосцев. Джонсон, похоже, склонялся к тому, чтобы поддержать эти крайности, а Мэттьюз послушно следовал его указаниям.

Первым из морских офицеров тревогу забил ветеран авиации кэптэн Джон Г. Кромлин. 10-го сентября 1949 года он, в нарушение правил субординации, публично обвинил руководство военно-воздушных сил в том, что оно стремится контролировать основную часть военного бюджета и подчинить себе все воздушные силы. Он обвинил также Джонсона в том, что он установил диктатуру в Департаменте обороны. Кромлин указал на то, что в Объединенном комитете начальников штабов с его «наземной концепцией национальной обороны» голоса представителей флота всегда оказываются в меньшинстве.

Мэттьюз, считая, что Кромлин одинок в своем недовольстве, попросил прокомментировать его высказывания старшего командующего флотом. Вице-адмирал Джеральд Ф. Боуген, другой ветеран морской авиации, командовавший воздушными силами Тихоокеанского флота не упустил этой возможности. К удивлению Мэттьюза, Боуген написал, что полностью согласен с Кромлином. Он добавил, что «вздорные» шаги по сближению родов войск, предпринимаемые в Вашингтоне, угрожают нации, что моральный дух на флоте сейчас ниже, чем когда-либо за всю его 33-летнюю карьеру.

Адмирал Артур Рэдфорд, в то время командующий Тихоокеанским флотом, который после смерти Митчера и отставки Тауэрса, считался главным авиатором флота, подписал письмо Боугена, добавив, что большинство морских офицеров разделяют точку зрения Кромлина. Адмирал Денфелд, не являвшийся авиатором, также подписал это письмо, соглашаясь с Рэдфордом. Когда 4-го октября Кромлин сделал письмо Боугена со всеми подписями достоянием прессы, возмущенный Мэттьюз заявил Денфелду, что его шансы остаться начальником морских операций уменьшились.

Глава Комитета по вооруженным силам при Палате Представителей Карл Винсон, занимавшийся изучением вопроса о бомбардировщике В-36, расширил предмет расследования, чтобы рассмотреть в полном объеме вопрос объединения вооруженных сил. В качестве первого свидетеля по этому вопросу был вызван адмирал Рэдфорд, который самым убедительным образом доказывал правоту представителей флота. Он назвал В-36 «ошибкой в миллиард долларов», популярным «символом теории атомного блица, которая обещала дешевую и быструю победу в войне в случае ее начала».

Чтобы и другие офицеры произвели нужное впечатление на Комитет, Денфелд привез в Пентагон блистательного кэптэна Арлея Берка, для подготовки их выступлений. Адмирал Рэдфорд оставался в Вашингтоне, чтобы усиливать позиции флота, в том числе, давая советы свидетелям. Член палаты представителей Стерлинг Коул из Комитета по вооруженным силам написал большинству адмиралов, запрашивая их мнение. Адмирал

Нимиц послал ответ, в котором он объяснил, в чем именно, на его взгляд, должны заключаться задачи военно-морского флота. Он сделал специальную оговорку, что его письмо не должно быть достоянием прессы без разрешения военно-морского министра.

Джонсон и Мэттьюз уверили прессу, что офицеры, предстающие перед комитетом Винсона, свободны излагать свое собственное мнение, и что они не понесут никаких наказаний, если выразят несогласие с позициями военно-морского министра или министра обороны. Тем не менее Мэттьюзу стоило немало усилий, убедиться, что адмирал Денфелд является «ручным», т. е. что, когда придет очередь его выступления, он не скажет ничего, что бы противоречило политике министров, политике, к одобрению которой склонялся Президент.

Утром 13 октября адмирал Нимиц оказался в Вашингтоне по делам ООН и заехал в Пентагон, чтобы нанести несколько визитов, необходимых из соображений учтивости. Денфелда не оказалось в своем кабинете. Наступила его очередь выступать перед Комитетом Винсона. Нимиц посетил министров Мэттьюза и Джонсона. Передать Мэттьюзу право распоряжаться своим письмом, а затем нанести ему визит было делом элементарной учтивости, которой адмирал не мог пренебречь. Однако Мэттьюз, чувствуя, что находится в изоляции со стороны старших морских офицеров, которые избегали его, был тронут, поскольку для него визит Нимица выглядел как проявление симпатии.

Для министров Мэттьюза, Джонсона и даже для Президента Трумэна показания адмирала Денфелда имели эффект разорвавшейся бомбы. Поскольку он утверждал, что поддерживает объединение родов войск, они ожидали от него по меньшей мере частичной поддержки своих взглядов и что он в любом случае сохранит молчание по тем пунктам, в которых он не был с ними согласен. Вместо этого Денфелд подчеркнуто заявил, что поддерживает все, что сказал Рэдфорд.

14-го числа Нимицу, возвратившемуся из ООН, позвонил по телефону Мэттьюз. Министр сказал, что имеет настоятельную необходимость в его совете. Нимиц предложил вернуться обратно в Вашингтон, но Мэттьюз отказался и сказал, что сам приедет в Нью-Йорк. Не встретится ли Нимиц с ним завтра в отеле «Бэркли»?

На следующее утро в «Баркли» адмирал Нимиц застал министра Мэттьюза в состоянии сильного возбуждения. Он сказал, что чувствует себя жертвой заговора, в котором Денфелд является главным заговорщиком. «Он ничего мне не сказал», – сообщил Мэттьюз. Министр добавил, что знал о том, что в выступлениях Арлея Берка и адмирала Рэдфорда будет критика объединения вооруженных сил и бомбардировщика В-36.

«Первый раз меня посвятили в проблему, – сказал Мэттьюз, – когда комитет конгресса, информировал меня о Вашем письме. Адмирал Нимиц, это был первый раз, когда я узнал об этих возражениях. Денфелд никогда ничего мне не говорит. Разве это правильно?»

Нимиц не имел ни малейшего желания участвовать в каких-либо разборках между военно-морским министром и начальником морских операций. Особенно он старался не выглядеть критичным по отношению к Денфелду, который ему нравился. Но чтобы быть до конца честным, он был вынужден признать, что командующий не должен скрывать от министра факты, касающиеся военно-морских сил. «Когда я был командующим морских операций, – сказал Нимиц, – я докладывал Мистеру Форрёстолу каждое утро, как только прочитывал донесения. Я считал своей обязанностью, полностью информировать его обо всем, что касается флота».

Хотя Нимиц не мог полностью согласиться со взглядами Мэттьюза, похоже ему было жаль этого человека, желающего добра, но сбитого с толку, который разрывался между своим долгом, заключающимся в том, чтобы поддерживать военно-морской флот, и лояльностью к Джонсону, своему другу и начальнику. Последний вопрос Мэттьюза показал всю степень его незнакомства с проблемами военно-морского флота: «Как я могу избавиться от Денфелда?»

Казалось невероятным, что человек, который уже в течение шести месяцев занимал пост военно-морского министра, мог не знать ответ на такой элементарный вопрос. Нимиц терпеливо объяснил, что Верховным главнокомандующим вооруженными силами является президент и что отстранение гражданских или военных должностных лиц в вооруженных силах является прерогативой Президента. Он сказал Мэттьюзу, что, если тот действительно считает, что не может работать с адмиралом Денфелдом, ему следует написать мистеру Трумэну письмо с просьбой перевести адмирала на другую должность, изложив при этом причины. Он указал также, что в перечне этих причин не может быть ссылки на заявления, сделанные им для комитета Винсона, поскольку всем офицерам были даны гарантии, что за их показания они не будут преследоваться.

Министр Мэттьюз вернулся обратно в Вашингтон и написал письмо, на составление которого у него ушло, по-видимому, несколько дней. В нем он просил президента Трумэна «для блага страны» перевести адмирала Денфелда «на другой ответственный пост». В качестве обоснования его запроса выступали не показания Денфелда комитету Конгресса, а его подпись под письмом Боугена. Президент был очень рад удовлетворить эту просьбу. Днем 27 октября он открыл свою пресс-конференцию заявлением, что получил этот запрос и удовлетворил его. Через час эта новость была передана по радио и телевидению.

В понедельник 31 октября ближе к вечеру адмирал Нимиц вернулся из ООН в Чимниз с тяжелой формой ларингита и сразу лег в постель. Во время ужина ему позвонили. Ссылаясь на свое больное горло, адмирал попросил миссис Нимиц ответить на звонок.

«Я думаю, ты сам захочешь поговорить, – сказала Кэтрин – это президент»:. Честер взял трубку. Содержание последующего разговора он записал в дневнике:

«Мне позвонил през. Трумэн, который сообщил, что его просят вернуть меня в Вашингтон для исполнения обязанностей КМО. Он поинтересовался моим мнением, и я постарался изложить его, насколько мой ларингит позволил мне это сделать.

Я сказал ему, что было бы ошибкой возвращать на эту должность старого офицера (старше отставного возраста), в то время как имеется много молодых способных офицеров. Я также сообщил ему, что моя нынешняя должность в ООН, на которую он меня назначил несколько месяцев назад, имеет для меня первостепенное значение… В конце разговора я сказал, что вернулся бы в Вашингтон на должность КМО только по его приказу. Он ответил, что никогда не отдал бы приказ, не посоветовавшись со мной. Он был предельно дружелюбен и сердечен».

Трумэн попросил Нимица рекомендовать какого-нибудь другого офицера на место Дэнфелда. Нимиц ответил, что в флоте много хороших офицеров, которые подошли бы на эту должность. Трумэн попросил назвать ему несколько имен. Нимиц назвал адмирала Форреста Шермана, в то время командующего Шестым флотом, и адмирала Ричарда Конолли, командующего военно-морскими силами США в Европе.

– А кого бы вы рекомендовали из этих двух?

– Шерман моложе и менее вовлечен в политику.

– Спасибо, – сказал Трумэн и попросил Нимица повторить его рекомендации, вероятно для того, чтобы записать их.

В среде морских офицеров Шермана считали человеком, который лучше всех подходит для того, чтобы установить мир в раздираемом страстями военно-морском министерстве. Возможно, что для Трумэна и почти наверняка для Мэттьюза Шерман стоял в списке кандидатов вторым – после Нимица. На самом деле Мэттьюз уже отдал Шерману приказ вернуться из его штаб-квартиры в Ливане. 1-го ноября в 4:30 утра самолет Шермана приземлился в Нью-Йорке, он отправился прямо в Вашингтон, где ему сообщили о назначении начальником морских операций. В этот вечер он по телефону сообщил эту радостную новость Нимицам. Честер и Кэтрин тепло поздравили его. Он так никогда и не узнал, что именно Нимиц рекомендовал его на эту должность.

Адмирал Денфелд не захотел принять другую должность и предпочел уйти в отставку. Он написал статью «Почему меня уволили», которая в марте следующего года была напечатана в газете «Колльерз». Министры Мэттьюз и Джонсон продержались на своих постах несколько дольше. Несостоятельность их политики стала очевидной, когда разразившаяся летом следующего года Корейская война вскрыла все слабости американских вооруженных сил, доведенных ошибочной экономией до почти небоеспособного состояния. Поддержка авианосцев, которые критики флота называли устаревшими, спасла Восьмую армию. Седьмой Флот США, высадив в Инчхоне 1-ю дивизию морской пехоты, переломил ход событий в районе Пусанского плацдарма. Ветеран армии генерал Макартур сказал: «Никогда еще флот и морская пехота не выглядели столь блестяще, как в это утро».

Когда в августе 1950 года министр Мэттьюз вопреки благоразумию стал призвать к превентивной войне против Советского Союза, президент Трумэн отправил его послом в Ирландию. Нужно было убрать его подальше от Пентагона, чтобы он исчез с первых полос газет. Месяц спустя все более ошибочная политика Джонсона вынудила Трумэна потребовать его отставки. На должности министра обороны Джонсона сменил генерал армии Маршалл.

В период работы адмирала Нимица в Организации Объединенных Наций миссис Нимиц была вынуждена совершать регулярные поездки между Восточным и Западным побережьем. В мае 1949 года она вылетела на запад, чтобы присутствовать на выпускном вечере Мэри в высшей школе, где она удостоилась высшей степени отличия. Нэнси нуждалась в ее помощи, дому тоже нужен был присмотр. Нэнси, надеясь не возвращаться к работе в библиотеке, стала изучать русский язык в Калифорнийском университете. Это занимало все ее время, и она не успевала ухаживать за домом и садом. Миссис Нимиц делала все, чтобы исправить положение. В середине июня, устроив Мэри в летнюю школу, она возвратилась на Лонг-Айленд.

В конце июля Кэтрин снова стала готовиться к поездке на запад, ее мысли нашли отражение в дневнике: «Утром была занята тем, что упаковывала одежду в новые красивые чемоданы. Каким волнующим оказывается путешествие с солидным багажом! Это даже немного слишком стильно для того, кто тридцать пять лет путешествовал с чем придется. Откровенно говоря, гардероб, который я раньше возила, и сам был под стать тому багажу, в котором кроме прочего были куклы, игрушки, бутылочки и пеленки. Теперь же гардероб, как и багаж, стал более солидным – ни кукол, ни игрушек, ни пеленок, ни бутылочек – ну в крайнем случае одна. Мне остается надеяться, что впереди у нас счастливые времена, которые компенсируют те, когда багаж у нас был разнородным, а гардероб – заурядным».

Перед самым отъездом она оставила еще одну запись – короткое прощальное послание Честеру: «Спокойной ночи, мой дорогой! Вся моя любовь полностью принадлежит тебе. В душе я всегда буду с тобой». Эта запись оказалась последней, сделанной Кэтрин, хотя в течение еще восьми месяцев Честер делал ежедневные записи. После отъезда Кэтрин он записал: «Я расстался с нашей Мамой [т. е. супругой] и утешаюсь мыслью, что разлука наша будет недолгой, и что она помогает нашим детям».

В сентябре 1949 года Нимиц сделал счастливую запись о том, как он распорядился своим двойным жалованьем:

«Выслал последний чек в Американскую Трастовую Компанию в Беркли, тем самым полностью расплатившись за наш дом 728 на Санта-Барбара роад в Беркли. Для нас стало большим облегчением освободиться от этого долга. Слишком часто люди моей возрастной группы – шестидесятилетние – умирают от сердечного приступа, и я не могу полностью исключить такой возможности относительно себя самого. Авиационные катастрофы, хотя они и редки, также могут прервать мою жизнь. Однако теперь мне значительно легче на душе, ведь у меня нет постоянного страха, что в случае несчастного случая, я оставлю семье огромные долги».

Миссис Нимиц тем временем была занята тем, что присматривала за «Лонгвью», помогала Нэнси готовиться к поездке через континент и следила за поступлением Мэри на первый курс Стэнфордского университета. Дело осложнялось тем, что правая рука Мери была в гипсе. Она сломала ее, катаясь на роликовых коньках. За неделю Нэнси в одиночку доехала до Чимниза. Она встретилась с отцом и своей тетей Элизабет Фримен в ее доме в Уэллфлите. Затем она отправилась в Гарвардский Университет, чтобы начать работу в рамках региональной программы по изучению русского языка. В конце сентября обратно в Нью-Йорк приехала миссис Нимиц. Счастливый адмирал записал об этом событии: «В 9 часов утра встретил нашу Маму в аэропорту Л а Гуардия, когда ее самолет прибыл из Калифорнии. О как мне было приятно увидеть ее!»

В эту осень Нимиц ездил в Вест Пойнт выступать перед кадетами. Он сказал им: «Я надеюсь, что не доживу до того, как появится водородная бомба». От Чета пришло письмо, извещающее о печальном конце Фреклза – его переехала машина. Профессор Сэмуэль Элиот Морисон, работавший над многотомным трудом «История морских операций США во Второй мировой войне», дважды приезжал из Гарварда, чтобы побеседовать с ним за ленчем в ООН. Адмирал, миссис Нимиц и Нэнси провели день благодарения в Уэллфлите с Элизабет Фримен. На Рождество они снова приехали в Уэллфлит, на этот раз вместе с Мэри, которая на праздники приехала поездом с западного побережья.