Текст книги "Раз став героем"

Автор книги: Элизабет Зухер Мун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Но...

– Трудно соединить собственную нормальную семью... которая живет обычной жизнью, с представлением о безумии? Я не удивляюсь. Мы еще поговорим об этом и других ваших проблемах, но позвольте заверить вас, вы в здравом уме, и ваши симптомы излечимы. Нам надо будет встретиться еще несколько раз, а у вас есть собственная работа, которую надо выполнять. Каждая сессия займет примерно два часа, вам надо будет приходить через каждые пять дней. Теперь, у вас есть какие-нибудь вопросы о процессе?

Исмэй была уверена, что вопросы есть, но не могла сформулировать их. У нее появилось острое желание лечь и заснуть. Она чувствовала себя уставшей, как будто эти два часа без перерыва работала на тренажерах.

– Возможно, у вас появятся некоторые соматические симптомы после первых нескольких сессий, – продолжила Энни. – Вы будете чувствовать себя уставшей, возможно слабой. У вас может появиться желание пропустить время еды или налечь на десерты... пытайтесь есть регулярно и умеренно. Спите побольше, насколько возможно.

Глава двадцать первая

Говорить хорошо, но какая польза от сна, если она не могла спать? Исмэй знала теперь каждую выщербленку, каждый изгиб потолка и переборки, каждый предмет в каюте. Закрыв глаза, она чувствовала реальность острее, чем когда-либо, и сердце начинало бешенно колотиться. В столовой она покорно, как будто следуя долгу, проталкивала пищу, подражая тому, кто бы ни сидел четвертым слева, кусая тогда, когда он или она кусали. Никто, казалось, не замечал. Исмэй чувствовала, что висит в пустоте, все казалось очень далеким, и не было никакой возможности дотянуться.

К ее удивлению и облегчению никто не требовал от нее больше обычной рутинной работы, хотя на корабле не хватало людей. Питак вручила ей бесконечный список материально-технического обеспечения, которое нужно было проверить, и описание продолжающейся работы над Духом ввести его в базу данных. Исмэй смутно сознавала, что это была обычная канцелярская работа, больше подходящая старшине или капралу, но не чувствовала злости. Простые задания полностью занимали ее время и мысли. Какая бы энергия ни толкнул ее пересечь корабль, захватить вражеское судно и вступить в сражение, она исчезла. Кто-то другой был способен доставить Коскайэско назад в пространство Семей и в расположение Флота. Кто-то другой беспокоился о пострадавших. Она не могла думать об этом.

На следующей сессии Исмэй снова пришлось защищать семью.

– Они не понимали, – говорила она.

– У вас были ночные кошмары. Вы кричали, а вас изгнали в самую дальнюю часть дома.

– Это не было изгнанием.

– Для ребенка, который спит один так далеко от других людей? Я называю это изгнанием. И вы изменились настолько, что большинство взрослых восприняли бы как ответ на стресс. Ведь так и было?

Себ Корон сказал, что Исмэй любила ездить верхом до того случая. Она была общительна и дружелюбна, полна энергии и безрассудно смела... Но все дети перерастают наслаждение раннего детства. Она пыталась сказать это Энни, которая настаивала на своем.

– Если поведение ребенка внезапно изменилось, тому всегда есть причина. Возрастное изменение происходит не так резко и явно. Появление новых впечатлений и переживаний может означать, что новый энтузиазм заменяет старый, но внезапное изменение значит что-то, и предполагается, что семья ребенка должна заметить и найти причину. В вашем случае причина уже была известна.

– Но это не связано... Они сказали, я просто начала лениться...

– Дети не "просто ленятся". Взрослым легче поставить такое клеймо, когда поведение детей им не нравится. Вы любили верховую езду... потом перестали ездить верхом и забыли, как когда-то наслаждались этим. И вы считаете, это не относится к сексуальному насилию?

– Я... полагаю, могло бы, – все тело Исмэй передернулось, как кожа коня, пытающегося скинуть кусающую муху.

– Вы помните, где произошло насилие, в здании или снаружи?

– Все здания были разрушены... по крайней мере частично. Я нашла угол... больше, чем была я, но все равно маленький... там была... солома, и я забралась в нее...

– Как там пахло?

Дыхание снова перехватило... слабое дуновение того запаха... не дыма, другого, пронесся в памяти.

– Конюшней, – сказала она так тихо, что едва слышала сама себя. – Это была конюшня. Пахло домом...

– Возможно, поэтому вы и забрались туда, где вам было не так страшно, вас вел ваш нос. Значит, там, в месте, где вы считали себя в безопасности, вспомните, запахи напрямую связаны с эмоциональными центрами мозга, вы подверглись самому ужасному насилию со стороны того, чью форму ассоциировали с безопасностью. Не удивительно, что потом вы ненавидели чистить стойла.

Снова удивление.

– Я не была просто ленивой, – сказала она, на половину поверив в этом. – Или трусливой, когда лошади двигались вокруг...

– Нет, память говорила вам, что конюшни на самом деле не безопасны, что-то плохое может произойти, если вы окажетесь запертой в углу. Ваш мозг работал отлично, Исмэй, пытаясь обезопасить вас.

Даже когда она услышала это, разум продолжал отрицать.

– Но я должна была...

– Тпру! – Энни подняла руку. – С самого начала, вы могли изменить свой новый опыт не больше, чем примитивный компьютер мог бы изменить программу, которую в него установили. Часть вашего мозга, отвечающая за выживание, очень примитивный компьютер, ей плевать на все остальное, кроме соединения поступивших сигналов с опасностью и пищей. Если бы вы получили надлежащее лечение сразу, с нейроактивными препаратами, самое худшее от нанесенного повреждения можно было бы предотвратить... правда, след остался бы навсегда. Такова жизнь. Поэтому стирание памяти незаконно.

– Вы хотите сказать, что это навсегда?

Если это никогда не закончится, зачем проходить терапию?

– Не совсем. Та работа, что вы делаете сейчас, обдумывая все кусочек за кусочком, уменьшит эффект. Мы все еще можем использовать препараты, чтобы стабилизировать ваше понимание и поставить своего рода заслон между вашим настоящим и прочно укрепившимися связями, пока новые связи не станут сильнее.

– А как на счет кошмаров?

– Они должны уменьшиться, возможно, исчезнут навсегда, хотя очень сильный стресс может вызвать рецидив. То, что повлияло на ваше развитие как личности и офицера, изменится с постоянной практикой.

– Мне не нравится мысль о препаратах, – призналась Исмэй.

– Хорошо. Люди, которые склонны к мысле о препаратах, обычно накачиваются тем, что не работает, и потом вздрагивают от каждого шороха. Вам не надо любить ваши лекарства, просто поверить, что я знаю, когда они вам нужны.

– А без них нельзя?

– Возможно. Медленнее и с большими трудностями, и без определенной уверенности в результате. Как вы думаете, что сделают препараты? Превратят вас в одну из тех людей в мерзких тапочках, которых пичкают наркотиками в психиатрических клиниках на кубах ужасов?

Так как это было именно то, что пришло ей в голову, Исмэй не знала, что сказать. Голова качнулась в слабом кивке.

– Когда вы будете готовы, Исмэй, я расскажу вам, чего ожидать. Но сейчас давайте вернемся к другим связям между тем, что случилось, и тем, чем вы перестали заниматься и наслаждаться.

***

Она перестала наслаждаться лошадьми. Это до сих пор потрясало ее больше, чем кошмары. Исмэй вообще не помнила ничего подобного. Образ, представленный Себом Короном: ребенок, которого с трудом можно было стащить с пони, – казался чужим. Как она могла быть тем ребенком и стать этой женщиной? Но если она верила в его рассказ о насилии, то должна была поверить и про пони. Для Флота это ничего не значило, она была уверена, но в ее семье это само по себе делало ее другой, плохой.

Неужели все дело в запахах, в ее обонятельных рецепторах, упрямо посылавших сигналы, ассоциируя запах конюшни и лошадей со всем ужасом и болью того дня? Это казалось так просто. Почему ее нос не мог ассоциировать то удовольствие, что она получала, если оно было настоящим? Нет, он выбрал именно тот момент для интерпретации запаха обеда, который Исмэй бездумно отправляла в рот. Она много дней не замечала ничего, но сейчас аромат появился, и она поняла, что рот полон тушеного мяса ганаш. Она ненавидела тушеное мясо ганаш, но не могла выплюнуть его, поэтому сглотнула через силу и запила водой.

– Идете играть в мяч, старший лейтенант? – спросил кто-то.

Кто это был? Мысли метались в беспорядке в поисках имени приятной молодой женщины. Барин бы знал. Барин... уже давно не появлялся. Терапия, напомнила себе Исмэй. Возможно, он чувствовал то же, что и она, и не имел настроения играть в игры.

Ей нужен был предлог.

– Нет, спасибо, – сказала она, складывая слова вместе как детали запутанной модели, внимательно следя за тоном, звуком и высотой голоса. Мне надо на тренажеры... может быть в другой раз.

После сражения в спортзале было мало народа. Не только ее расписание оказалось нарушенным. Она обругала себя за рассеянность и забралась на один из тренажеров. Взгляд упал на механизм виртуальной лошади. Исмэй ни разу не работала на нем за всю свою службу во Флоте, даже никогда не думала об этом. Если ей не нравилась настоящая верховая езда, зачем заниматься на симуляторе?

Он не будет пахнуть как настоящий. Мысль невольно проникла в ее голову, и в памяти всплыл образ Люси на каурой кобыле, два грациозных молодых животных, наслаждающихся движением. Боль захлестнула ее... Была ли она... могла ли она быть такой как Люси? Могла ли иметь ту же грацию?

Никогда, никогда... Исмэй налегла на тренажер, крутя ногами педали и чуть ни упала. Поручень безопасности холодом отозвался под ладонями. Она замедлила ход, перейдя на равномерные движения. Прошлое осталось в прошлом. Оно не могло измениться только потому, что она узнала больше или хотела этого.

– Добрый вечер, старший лейтенант.

Лейтенант прошел мимо нее к коню и неуклюже вскарабкался на тренажер. Исмэй могла точно сказать по движению механизма, что он задал начальный режим, медленную рысь по прямой. Но даже при этом он выбивался из ритма, опускаясь уже после движения "крупа".

У нее получилось бы лучше. Даже сейчас у нее получилось бы лучше, и она это знала.

У нее не было причины делать лучше. В жизни, которую она вела, навыки верховой езды никогда не понадобятся. Исмэй напомнила себе о запахе, грязи, унижении... в памяти всплыли образы скорости, красоты и грации. Люси... едва уловимое осознание себя самой.

***

На стене в комнате Энни (она думала об этом помещении именно так, хотя не было причина считать, что это в самом деле была комната Энни) плоский экран изображал неясный, затянутый дымкой пейзаж бледно зеленого и золотого. Ничего похожего на Алтиплано, где горы вздымались к небу, но это была планета. Она почувствовала себя на земле, даже понимая, что это лишь мираж.

– В вашей культуре, – начала Энни, – часть рассматриваемого в целом определения женщины или девочки заключается в том, что их надо защищать. Вы были девочкой, и вас не защитили.

"Я не заслуживала защиты," – пронеслось в голове Исмэй. Она завернулась в шерстяную накидку (не потому что было холодно) и сконцентрировала внимание на ее текстуре и теплоте. Кто-то связал ее вручную, взгляд упал на перепутанные петли.

– Причины, двигающие ребенком, отличаются от взрослых, – сказала Энни. – Вас не защитили, поэтому ваш детский ум... Защищая отца, как дети всегда делают, и больше всего, потому что ваша мать только что умерла, ваш детский ум рассудил, что либо вы на самом деле не девочка, либо не хорошая девочка. В любом случае вы не заслуживали защиты. Могу предположить, что ваш разум, по причинам, известным только ему, выбрал вариант "на самом деле не девочка".

– Почему вы так решили? – спросила Исмэй, вспомнив, как много раз ей говорили, что она плохая девочка.

– Основываясь на вашем поведении как подростка и взрослого человека. Те, кто считают себя плохими девочками, ведут себя как плохие девочки – что бы это ни значило в их родной культуре. Для вас, полагаю, это могло бы стать связью с теми, у кого Y-хромосома. Вы же были заметно хорошей, по крайней мере так говорится в ваших характеристиках, но вы не установили никаких отношений ни с одним полом. Так же вы избрали карьеру, не согласующуюся с культурным определением женщины в вашей культуре, как будто были скорее сыном, чем дочерью.

– Но это просто Алтиплано...

– Да, но вы там воспитывались, там в вас были заложены самые глубокие определения основ человеческого поведения. Вы вписываетесь как женщина в свое общество?

– Ну... нет.

– Достаточно ли вы далеки от их норм, чтобы они чувствовали себя неловко и скованно?

– Да...

– По крайней мере вы не восприняли всю концепцию. Некоторые в вашей ситуации выбирают обе части и считают себя "плохими не девочками".

– Значит ли это, что я... теперь неполноценная женщина?

– О, небеса, нет. По стандартам Флота и большей части Семей ваши интересы и поведение в рамках положенного. Воздержание от сексуального общения необычно, но не редко. Кроме того, вы не считали это проблемой до настоящего времени, не так ли?

Исмэй покачала головой.

– Тогда не вижу причины беспокоиться на этот счет. Остальное, кошмары, воспоминания сражения, неспособность сосредоточиться и т.п., дело времени и лечения. Если после того, как нынешние ваши беспокойства уйдут, вы найдете еще что-то, что будет вас беспокоить, мы сможет справиться и с этим.

В этом был смысл.

– Я думаю... Это лишь догадка, а не мнение эксперта, что когда вы разберетесь со всем до конца, то легко сможете решить, нужен ли вам партнер, и если да, вы его найдете.

***

Сессия за сессией в тихой уютной комнате с мягкими вещами и теплыми красками... Она перестала бояться их, хотя ей хотелось, чтобы они не были необходимы. Ей все еще казалось слегка неприлично проводить время, говоря о себе и своей семье, особенно когда Энни отказалась оправдывать их ошибки.

– Это не моя работа, а ваша, – сказала она. – Простить их ради собственного излечения, но ни вы, ни я не обязаны оправдывать их, притворяться, что они не сделали того, что сделали. Мы здесь имеем дело с реальностью, а реальность в том, что они сделали последствия того, что с вами произошло, еще хуже. Их ответ заставил вас чувствовать себя неуверенно и беспомощно.

– Но я была беспомощной, – сказала Исмэй.

Шерстяная накидка лежала у нее на коленях, но не на плечах. Она уже начала распознавать по ее положению, что именно чувствовала в данный момент.

– И да, и нет, – ответила Энни. – С одной стороны любой ребенок того возраста беспомощен против взрослого... У него недостаточно физической силы, чтобы защитить себя без посторонней помощи. Но физическая беспомощность и ощущение беспомощности не одно и то же.

– Я запуталась, – призналась Исмэй; она наконец научилась это делать. Если вы беспомощны, то чувствуете беспомощность.

Энни посмотрела на изображение на стене, на этот раз натюрморт из фруктов в вазе.

– Я попробую объяснить. Ощущение беспомощности подразумевает: что-то могло быть сделано... или вы должны сделать что-то. Вы не чувствуете себя беспомощной, если не чувствуете ответственности.

– Я никогда об этом не думала, – сказала Исмэй, прислушиваясь к себе... Правда ли это?

– Например... вы чувствуете себя беспомощной в грозу?

– Нет...

– В некоторых ситуациях вы можете ощущать страх, возможно, в непогоду, но не беспомощность. Противоположные чувства беспомощности и уверенности развиваются в детстве, когда ребенок начинает пытаться вмешиваться в происходящее вокруг. Пока у вас нет понимания, что что-то можно сделать, вас не беспокоит, что вы этого не делаете.

Долгая пауза.

– Когда взрослые накладывают на ребенка ответственность за события, которые он не может контролировать, ребенок беспомощен отрицать это... или последующую вину.

– И... это то, что они сделали, – сказала Исмэй.

– Да.

– Значит, когда я разозлилась, обнаружив...

– Обоснованная реакция.

Энни уже говорила это раньше, но только сейчас Исмэй была способна услышать ее слова.

– Я все еще злюсь на них, – решилась сказать она.

– Конечо, – согласилась Энни.

– Но вы сказали, что я смогу справиться с этим.

– Потребуются годы, не дни. Дайте себе время... У вас есть причины злиться.

Казалось, это разрешение уменьшило гнев.

– Полагаю, есть вещи и похуже...

– Мы говорим не о чьих-то проблемах, а о ваших. Вы были беззащитны, и когда вам причинили боль, близкие люди солгали. В результате вы много лет провели в муках и пропустили целый период нормальных впечатлений и переживаний растущего ребенка.

– Я могла бы...

Энни рассмеялась:

– Исмэй, я могу точно сказать одно о вашем детском "я" до того, как это произошло.

– Что?

– У вас была железная воля. Вселенной ужасно повезло, что ваша семья заложила в вас чувство ответственности, потому что, если бы вы выбрали "плохой" вариант, то стали бы преступницей, не сравнимой ни с кем.

Исмэй рассмеялась над этим. Она даже согласилась принять нейростимуляторы, к которым по словам Энни теперь была готова.

***

– Ну, и как продвигаются дела? – спросил Барин.

Впервые после его выписки из госпиталя у них появился шанс поговорить. Они пришли к Стене, клуб альпинистов сейчас не занимался, но у Исмэй в любом случае не было желания лезть наверх. При виде Стены перед глазами встала внешняя обшивка корабля, огромная поверхность, которая с любого ракурса казалась вертикальной.

– Ненавижу это, – проговорила она.

Исмэй не рассказывала Барину о том, как пересекла Коскайэско во время полета в гиперпространстве, даже тема о ходе сессий была лучше этого. Странные эффекты в открытом гиперпространстве невозможно было представить, а тем более описать.

– В начале было не так уж плохо просто говорить с Энни. Думаю, это на самом деле помогло. Но потом она настояла, чтобы я прошла через групповую терапию.

– Я тоже это ненавижу, – наморщил нос Барин. – Просто потеря времени... Некоторые говорят и говорят, так и не добравшись до сути.

Исмэй кивнула:

– Я думала, это будет страшно и болезненно, но половину времени просто скучаю...

– Сэм говорит, поэтому терапия проходит в назначенное время и в особом месте... Потому что слушать, как кто-то говорит о себе часами, надоедает, если тебя не научили, как отвечать.

– Сэм твоя психоняня?

– Да. Жаль, что вы не в моей группе. Мне все еще трудно говорить об этом с ними. Они преувеличивают физическую боль, раны, сломанные кости и все прочее. Но не это было хуже всего... – его голос стих, но Исмэй чувствовала, что он хочет поговорить с ней.

– Что было хуже всего?

– Быть не тем, кем предполагалось быть, – тихо сказал Барин, глядя в сторону. – Быть не способным сделать что-нибудь... Мне не удалось ни оцарапать их, ни замедлить, ничего...

Исмэй кивнула:

– Я тоже не могу простить себя. Хотя разумом понимаю, что это было невозможно, все равно чувствую, что моя слабость, душевная слабость, не остановила их.

– Моя группа считает, что я ничего не мог сделать, но я чувствую по-другому. Сэм говорит, что я пока не услышал это от нужного человека.

– От своей семьи? – осмелилась спросить Исмэй.

– Он имеет ввиду меня. Он считает, что я слишком много думаю о семье в ковычках. Я должен установить собственные стандарты, говорит он, и судить себя в соответствии с ними. У него никогда не было бабушки как у меня.

– Или деда как у меня, – согласилась Исмэй. – Тебе поможет, если бабушка скажет, что ты сделал все, что мог?

Барин вздохнул:

– Не совсем. Я уже размышлял над этим, и знаю, что подумал бы, если бы она это сказала. Бедный Барин, надо подбодрить его, поддержать. Я не хочу быть "бедным Барином". Я хочу снова стать тем, кем был раньше.

– Не получится, – сказала Исмэй, основываясь на собственном большом опыте. – Это то, что никогда не получается. Ты не можешь снова стать прежним, только кем-то еще, с кем сможешь жить.

– Это все, на что мы можем надеяться, Ис? Просто... смириться?

Он взглянул на пол, потом поднял глаза. Сейчас за долгое время он снова стал так похож на Серрано.

– Меня это не радует. Если должен, я изменюсь, хорошо. Но я хочу быть тем, кого уважаю и кто нравится мне... а не просто тем, с кем можно жить.

– Вы Серрано устанавливаете высокие стандарты, – заметила Исмэй.

– Что ж... рядом есть Сьюза, которая является отличным примером.

***

Примеры. Она не хотела быть примером. Она не могла быть достойной премера. Новое отношение к произошедшему и к себе самой помогло критически взглянуть на это, вывернуло наизнанку на воображаемом солнце. Ребенком она подражала тем, кого любила и кем восхищалась, пыталась быть такой, какой они хотели ее видеть, насколько она это понимала. В том, что не удалось, нет ее вины. В более широком контексте Флота и Правления Семей это даже не считалось неудачей.

Похоже, Флот считал, что она может являться примером. Теперь, когда Коскайэско вернулся, поползли слухи о реакции в высших кругах. Голова понемногу прояснялась от певоначального тумана терапии, и Исмэй поняла, что Питак и Севеч не просто терпели ее потребность в общении с психоняней; они хотели, чтобы она воспользовалась возможностью, которая была ей необходима. Младшие лейтенанты и лейтенанты за ее столом в столовой обращались к ней с тем же налетом уважительного внимания, которое, как говорил ей служебный опыт, означало искреннее восхищение.

Она нравилась им. Им нравилась она, они уважали ее, а не ее славу или прошлое, которое все равно не знали. Она была единственной Сьюза, единственной уроженкой Алтиплано, кого они когда-либо встречали, и она им нравилась. Не без причины, сказала Энни, когда Исмэй призналась в своем смущении и замешательстве. Постепенно она начинала верить в это. Каждый день накладывал тонкий слой веры поверх сомнений и неуверенности в себе.

Время от времени Исмэй поглядывала на виртуального коня. Она не сказала Энни, что он начинает преследовать ее, превращаясь в наваждение. С этим ей надо было справиться самой. Автоматически мозг зацепился за эту мысль. Отрицание? Нет... это было то, с чем она хотела справиться сама. Выбор, который она сделает, когда будет свободна выбирать.

***

– Я могла бы привязаться к нему, – заметила Исмэй, стоя на обзорной палубе и наблюдая за пятнами света Т-1 и Т-5.

– Это потрясающий корабль.

Они с Барином нашли тихий уголок в отсеке для команды. Альпинистский клуб был на занятиях, но Барин признался, что чувствует не больше желания карабкаться наверх, чем она. Исмэй подумала, что он выглядит гораздо лучше. Она уж точно чувствовала себя лучше... За последние двадцать дней у нее не было ни одного кошмара, и появилась надежда, что они ушли навсегда.

– Ты собираешься перейти в командную секцию материально-технической базы?

Барин оторвал глаза от конструкции, которую складывал... остов какого-то экзотического животного. Она не могла прочитать выражение его лица, но видела, как оно напряглось.

– Соблазнительно... Но и здесь есть чему поучиться...

– Для губки точно, – сказал Барин тоном, ясно дающим понять, что он думает о губках.

– Недовольны, да? – сморщила нос Исмэй. – Хочется вернуться в настоящий Флот?

Он вспыхнул, но потом улыбнулся:

– Терапия продвигается хорошо, хотя группа разделилась частично. Возможно, со временем из этого и выйдет что-нибудь путное.

– Берегись адмиралов... кто-то хочет получить твою работу?

– Не совсем. К тому времени, как я достигну этого возраста, надобность в новых адмиралах может вообще отпасть. Это еще одна причина вернуться в свой поток как можно быстрее, – он прочистил горло. – Как твои дела?

– Дела? Я не стесняюсь этого, Барин. Сессии помогли. Я все еще хотела бы знать, насколько изменилась я сама, а насколько помогли препараты, но... Они говорят, это не имеет значения.

– И что ты собираешься делать? Вернешься в техническое подразделение, на сканеры?

– Я перевожусь, – сказала Исмэй. – Если мой запрос одобрят, на что я надеюсь. Пока меня к этому только поощряли.

Ей было все еще трудно поверить, насколько поощряли. Питак практически вскочила на стол, усмехаясь.

– Переводишься куда, несносная женщина?

Исмэй нагнула голову, потом прямо посмотрела ему в лицо.

– Командный поток. Думаю, пора планетнику разбавить верхушку.

– Да! -улыбка Барина буквально осветила отсек. – Пожалуйста... когда получишь свой первый законный корабль... найди местечко для меня в своей команде.

– Найди? – Исмэй наигранно уставилась на него, но не могла удержать серьезное выражение лица. – Вы Серрано можете получить все, что хотите, но Сьюза ожидают заслужить место.

Он скорчил рожицу и драматически вздохнул:

– Помогите нам боги... Мы выпустили Сьюза с Алтиплано.

– Выпустили? – Исмэй вытянула руку и пощекотала его.

Вздрогнув, он уронил модель на стол.

– Ты прикоснулась ко мне!

– Я идиотка, – сказала краснея Исмэй.

– Нет... ты женщина, не устаявшая перед моим обаянием.

Исмэй засмеялась:

– Если пожелаешь!

– Да, желаю, – произнес Барин с внезапно изменившимся лицом. Он медленно протянул руку и коснулся ее щеки:

– Я желаю союза со Сьюза с Алтиплано. Не только потому что она уже дважды вытащила Серрано из неприятностей, но и потому что... Ты мне нравишься. Я восхищаюсь тобой. И отчаянно хочу, чтобы ты пожелала впустить меня в свою жизнь...

Пауза, которая, как она знала, была намеренной.

– ...и в свою постель.

Ее пульс участился. Исмэй не была готова к такому повороту. Она не позволяла себе думать об этом после лекции Питак во время кризиса. Но тело говорило, что это ложь. Она думала о самом малом, на что могла когда-либо надеяться.

– Уф...

– Если конечно перспектива не вызывает у тебя отвращения. Только если... Я никогда не думал, что ты сможешь прикоснуться ко мне, кроме как мутузить локтями и коленями во время игры в уоллболл, – краснея пошутил Барин.

– У меня совсем нет опыта, – пришла ему на помощь Исмэй. – Мои знания ограничиваются увиденным на ферме в детстве, что, надеюсь, совсем не то, о чем думаешь ты, так как там кусались, брыкались и наскакивали друг на друга.

Барин задохнулся, сдерживая смех:

– Исмэй!

– Я сказала нет опыта, а не желания.

Последовала долгая тишина. Она наблюдала за тем, как меняется выражение его лица, чувствуя первое легкое прикосновение его пальцев на своей щеке, волосах, и затушила последний опаляющий призрак прошлого.

***

Все церемонии награждения проходили одинаково. Исмэй задавалась вопросом, все ли участники чувствовали себя немного глупо, больше не ощущая того состояния, которое подвигло их сделать то, что они сделали, и за что их чествовали. Почему такое различие? Почему орден Звездной Горы вызывал у нее благоговение и лишал дара речи, когда она видела его на чьей-то форме, тогда как получив награду сама сначала ничего не почувствовала, а потом пришло странное смущение, когда приходилось носить его? Адмирал Фоксуорт кратко говорил с каждым участником. Исмэй была уверена, что другие заслуживали свои медали... что эта награда была настоящей. Это она не заслужила ее.

Мысли о терапии возникли в голове как зеркало, в котором ее собственное лицо приобрело четкие очертания на фоне неясных мечущихся теней и стало таким же настоящим как и другие. Она была реальной... Она сделала то, что сделала, и ее заслуга заключалась не в том, о чем они говорили. Исмэй боролась с тем, что беспокоило и смущало ее... боролась, чтобы вытащить на свет, в котором могла бы увидеть и понять. Почему это было правильно для других, но неправильно для нее? Ты не заслуживаешь этого, говорила часть ее мозга. Она знала теперь ответ, знала корни этой веры и могла выдрать их, и не имеет значения, сколько ростков пустили семена. Но что еще? Если... она стала тем человеком, которого могли чествовать, которого люди считали достойным почитания, тогда... тогда что? Тогда кто-то мог... смотреть на нее, как она когда-то смотрела на того молодого юношу, ожидая увидеть ее такой, какой заставляла казаться ее награда, к чему, как считалось, она готова.

Исмэй едва ни усмехнулась при мысли об этом. Она вспомнила случай из своего детства, еще до трагедии. Во время урока верховой езды инструктор сказал одному злополучному студенту: "И не смей говорить, что я многого от тебя требую. Заткнись и скачи." А потом он посмотрел на нее, маленькую Исмэй ростом едва достигшую колена высокого коня, наблюдающую с первого ряда, и сказал: "Она покажет тебе." Ее впервые посадили на настоящую лошадь, а не на пони. Она чувствовала тогда скорее возбуждение, чем испуг, слишком маленькая, чтобы понимать, что не может сделать того, что ей сказали...

На мгновение Исмэй совершенно забыла, что находится на борту корабля.

Это было как полет, так высоко над землей, так быстро. Она почти почувствовала, как губы расползаются в улыбке. "Вот так", – сказал инструктор, спуская ее вниз, а потом добавил, наклонившись к ней. "Продолжай в том же духе, малышка." Исмэй больше не ездила на пони. Она сделала ошибку в том мире, взяв слишком высокий барьер на слишком большой лошади... и теперь, когда лошади и барьеры выросли, ей придется поддерживать репутацию.

– Старший лейтенант Исмэй Сьюза.

Она поднялась и вышла вперед, пока адмирал Фоксуорт зачитывал приказ, потом он взял ленту с подноса, который держал его помощник, но вместо того, чтобы приколоть ее на китель, приподнял кустистую седую бровь и сказал:

– Знаете, старший лейтенант, я видел заключение Следственной Комиссии.

Исмэй ждала, а когда молчание затянулось, подумала, что может ей предполагалось что-то ответить на это. Наконец он продолжил.

– В последнем пункте особо указывается, что вам запрещается командовать каким-либо военным судном, пока ни продемонстрируете знания и умения в соответствующих тренировочных упражнениях. Но в приказе говорится, что вы командовали судном Топор Антбердов, которое участвовало в сражении с вражескими кораблями. Командующий хвалил вашу инициативу, хотя я считаю, вам следовало бы вынести выговор за вопиющее неуважение к решению Следственной Комиссии, – адмирал смотрел на Исмэй с беспристрастным выражением лица. – У вас есть, что сказать, старший лейтенант?

Все, что она хотела сказать, но не должна была, застряло на языке. Что было правильно? Что безопасно? Что было... правдой? Наконец, она произнесла:

– Сэр, насколько я помню, Следственная Комиссия постановила, что я не должна командовать каким-либо военным судном РКС, пока не пройду соответствующего обучения. Но о кораблях Кровавой Орды речи не велось.

Последовал долгий момент мертвой тишины, во время которого Исмэй успела пожалеть о своей дерзости и приготовиться к гневной реакции адмиралов. Может, она требовала от себя слишком многого? Может, барьер оказался слишком высоким? Наконец Фоксуорт ухмыльнулся, посмотрев мимо нее на собравшихся: