Текст книги "Раз став героем"

Автор книги: Элизабет Зухер Мун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Мун Элизабет
Раз став героем

Элизабет МУН

Раз став героем

Перевод с английского Е. Кругловой

Анонс

Первая книга об Исмэй Сьюза.

Лейтенант, выходец из колониальной семьи, она удивила себя и весь Флот, став самым молодым и самым младшим по рангу офицером, одержавшим победу в серьезном сражении. Ее корабль оказался под командованием предателя, и оставшиеся верными Флоту офицеры были вынуждены пойти против своего капитана. Все они погибли во время мятежа, и Исмэй Сьюза оказалась самой старшей по званию среди выживших. Перед ней встал выбор: действовать или погибнуть. Она смело приняла вызов и спасла Хэрис Серрано и собственную команду.

Но вместо благодарности Флот начинает задавать ей вопросы, которые ставят ее в затруднительное положение. В результате своих действий, какими бы успешными они ни были, Исмэй Сьюза оказывается на линии огня и предстает перед военным трибуналом по обвинению в предательстве...

Глава первая

Флагман Регулярной Космической Службы Гончая, Завьер

Исмэй Сьюза привела себя в порядок прежде чем явиться к адмиралу, как было приказано. После бунта и последовавшего за ним сражения времени хватило только на то, чтобы принять душ и пропустить форму через автомат. Одежда принадлежала не ей. Во время мятежа на борту Презрения несколько внутренних переборок получили повреждения и начались пожары, включая отсек младшего офицерского состава.

Душ не принес облегчения. Она не спала нормально... уже много дней. Красные глаза слипались от усталости, руки дрожали, внутри все сжималось при мысли, что никакие старания не помогут.

Адмирал Серрано выглядела как постаревшая копия капитана Серрано. Та же невысокая крепкая фигура и бронзовая кожа, вот только темные волосы подернулись серебром, и несколько морщин пересекли широкий лоб, но глаза горели энергией, управляемой сильной волей.

– Лейтенант Сьюза явилась с докладом, сэр.

По крайней мере голос ее не дрожал. За то время, пока Исмэй командовала кораблем, волнение и скованность, с которыми ей приходилось бороться раньше, практически сгладились.

– Садитесь, лейтенант.

Исмэй не могла понять По выражению лица адмирала нельзя было понять, о чем та думала. Исмэй села на стул, радуясь, что колени не подогнулись, и она просто не рухнула вниз. Адмирал кивнула и продолжила:

– Я просмотрела ваш рапорт о событиях, произошедших на борту Презрения. Похоже, это было очень... трудное... время.

– Да, сэр.

Безопасный ответ. В опасном мире ответить так лучше всего, учили ее в Академии и на первом месте службы. Но опыт подсказывал, что не всегда следует говорить "Да, сэр". Например, ответить так капитану Хэрне означало стать предателем, а майору Довиру – мятежницей.

– Вы ведь понимаете, лейтенант, что по закону все офицеры, принимавшие участие в бунте, обязаны предстать перед трибуналом и обосновать свои действия?

Голос адмирала звучал почти мягко, как будто она говорила с ребенком. Но Исмэй больше никогда не будет маленькой девочкой.

– Да, сэр, – ответила она, благодарная за терпение, хотя знала, что это ничем ей не поможет. – Мы... Я... готова отвечать.

– Именно. Вы самый старший по званию офицер среди тех, кому удалось выжить, именно вы приняли корабль под свое командование, и на вас ляжет основная тяжесть ответственности, – адмирал Серрано замолчала, глядя на Исмэй с совершенно непроницаемым выражением лица.

Она почувствовала холодок внутри. Адмирал пытается сказать, что им нужен козел отпущения? Ее обвинят во всем, не смотря на то, что она ничего не знала, не смотря на то, что старшие офицеры, в настоящий момент мертвые, не хотели вовлекать в происходящее младших? Исмэй охватила паника при мысли об ожидавшем ее будущем: увольнение, позор, никакой возможности летать и возвращение домой. Она хотела сказать, что это не справедливо, но знала, что дело совсем не в справедливости. Судьба оставшихся в живых полностью зависела от того, насколько четко они следовали приказам капитана... вот что было главное.

– Я понимаю, – наконец ответила Исмэй.

Она почти поняла.

– Не могу сказать, что суд всего лишь формальность, даже в подобном случае, – продолжила адмирал. – Трибунал никогда не бывает формальным и всегда имеет нежелательные последствия для всех ответчиков, последствия, которые не имели бы значения в обычных обстоятельствах. Но в вашем случае не хочется, чтобы вы заранее паниковали. Из вашего рапорта и докладов остальных членов экипажа (среди которых несомненно, как надеялась Исмэй, был и доклад племянницы адмирала) ясно видно, что к мятежу вы не подстрекали. Это и будет вашей защитой.

Комок, в который сжался желудок Исмэй, слегка ослаб.

– Естественно, вас отстранят от командования Презрением.

Исмэй почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, хотя это скорее было облегчением, чем смущением. Она так устала думать над тем, как не нарушая протокола спросить старшего сержанта о том, что делать дальше.

– Конечно, сэр, – согласие прозвучало с большим энтузиазмом, чем ей хотелось бы.

Адмирал улыбнулась:

– Честно говоря, я удивлена тем, простой лейтенант смогла командовать Презрением в боевых условиях. Отбросив все предшествующие обстоятельства... хорошая работа, лейтенант.

– Спасибо, сэр, – Исмэй еще больше покраснела, и смущение преодолело молчание. – На самом деле это заслуга команды, особенно старшего сержанта Весеч. Они знали, что делать.

– Они обязаны знать, – заметила адмирал. – Но у вас хватило здравого смысла позволить им делать свое дело и силы воли, чтобы вернуться. Вы молоды и естественно совершаете ошибки...

Исмэй подумала об их первой попытке вступить в бой, когда она настояла на слишком высокой скорости выхода на расчетную орбиту, и они промахнулись. О проблемах в навигационном компьютере тогда еще не было известно, но это ее не оправдывало.

Адмирал продолжила, привлекая ее внимание:

– Но, полагаю, у вас есть характер, чтобы стойко все перенести. Идите на суд, примите пилюлю, какой бы горькой она ни была. Удачи вам, лейтенант Сьюза.

Адмирал встала. Исмэй тоже поднялась, приложив немалое усилие, и пожала протянутую руку. Сейчас она была свободна, хотя не знала, куда ей идти, и что случится с ней дальше, но... там, где сжимался горький комок, теперь тлел теплый свет.

Эскорт, ожидавший ее снаружи, дал ясно понять, что она направляется в карантинную зону, отведенную специально для них на флагмане. Пели и несколько других младших офицеров были уже там и с мрачными лицами размещали свои вещи в кабинках.

– Что ж, живьем она тебя не съела, – заметил Пели. – Полагаю, моя очередь идти. Какая она?

– Серрано, – ответила Исмэй.

Этого было достаточно; она не собиралась обсуждать адмирала на борту флагмана.

– Будет трибунал, но это вы и так уже знаете.

Они мало говорили на данную тему, только касались и тут же переводили разговор в другое русло.

– Сейчас я рад, что ты старше меня по званию. Хотя неприятности у нас всех.

Исмэй не жалела, что с нее сняли обязанности командующего офицера, но на мгновение ей захотелось вернуть их, чтобы приказать Пели заткнуться.

Надо было чем-то заняться. Ей потребовалась всего пара минут, чтобы разместить свои вещи в шкафчике, который ей предоставили, и подумать о том, как наверное был возмущен офицер, чье место она заняла, ведь ему наверняка приходится сейчас делить шкафчик и каюту с кем-то еще. Потом Исмэй посмотрела на пустые стены, на группу таких же как она мятежников, собравшихся в крошечной кают-компании, которая будет всем их миром, пока адмирал ни решит, что делать с ними дальше, и легла на койку, желая забыть о последних ужасных событиях, к которым снова и снова возвращались ее мысли. И почему с каждым разом они становились хуже и хуже?

***

– Конечно слушают, – воскликнул Пели.

Исмэй задержалась у входа. Все четверо сидели в кают-компании.

– Надо полагать, они записывают все, что мы делаем и говорим.

– Стандартная процедура, – заметила Исмэй. – Даже в обычных обстоятельствах.

У самой же внутри екнуло при мысли, что судебные следователи, посланные на Презрение, обнаружат записи ее разговоров во сне. Она не была уверена, говорила ли во время тех ночных кошмаров, но если да...

– Да, но сейчас все будет досконально изучаться, – продолжал гнуть свое Пели.

– Мы не сделали ничего плохого, – сказал Арфан, один из младших лейтенантов. – Мы не предатели и не замышляли мятежа, поэтому не понимаю, что с нами могут сделать.

– С тобой ничего, – презрительно фыркнул Пели. – Если уж на то пошло, младшим лейтенантам ничего не угрожает. Хотя с другой стороны ты можешь окочуриться от страха, оказавшись перед трибуналом.

– А почему я должен оказаться перед трибуналом?

Арфан как и Исмэй был родом не из военной семьи. Но в отличие от Исмэй его семья была богата и имела друзей в Совете. Было бы естественно, если бы для него все обошлось.

– По закону, – жестко ответил Пели. – Ты военный офицер, служивший на борту судна, где произошел мятеж, поэтому должен предстать перед трибуналом.

Исмэй не возражала против резкой прямоты Пели, когда дело касалось кого-то другого, но она знала, что скоро настанет ее очередь.

– Но не беспокойся, – продолжил он. – Ты вряд ли получишь большой срок исправительных работ. Мы с Исмэй другое дело, – он посмотрел на нее и натянуто улыбнулся. – Мы самые старшие из выживших офицеров, поэтому спросят с нас. Если кого-то решат наказать в пример остальным, то это будем мы. Джиги на то и существуют, чтобы не задумываясь пускать их в расход.

Арфан посмотрел на обоих и потом, не сказав ни слова, обхватил всех трех офицеров, включая Исмэй.

– Не заразись, – задорно воскликнул Лайэм.

Он был младше Пели, но тоже принадлежал к тому самому "расходуемому классу", то есть был джигой.

– С тем же успехом, – сказал Пели, – не люблю хлюпиков. Знаете, он хотел, чтобы я потребовал от адмирала деньги за поврежденную форму.

Исмэй не могла не думать, как потеря вещей и необходимая замена скажется на той небольшой сумме, что ей удалось скопить.

– Он богатенький, – произнес Лайэм.

Лайэм Ливади был родом из семьи, служившей Флоту уже много поколений, и мог позволить себе шутить на эту тему; дюжина его двоюродных братьев уже возможно выросла из своей формы, и у него был богатый выбор на любой вкус.

– Кстати о трибунале, – заставила себя заговорить Исмэй. – Существуют правила касательно формы?

– Формы! – сверкнул на нее взглядом Пели. – И ты туда же?

– Для трибунала, Пели, а не для показухи!

Это прозвучало резче, чем ей хотелось бы, и юноша заморгал озадаченно:

– Правильно.

Исмэй практически видела, как вертятся маленькие колесики у него в голове, производя подсчет.

– Даже не знаю, единственное, что я видел, это кубы в Академии на занятиях по военному законодательству. Но нам показывали уже последний день, когда выносили вердикт. Не знаю, надо ли надевать парадную форму на каждое заседание.

– Дело в том, что если нам понадобится новая форма, необходимо время, чтобы приобрести ее, – объяснила Исмэй.

Парадная форма офицеров, в отличие от повседневной, шилась вручную портными, имевшими на это лицензию. Она не хотела появиться перед судьями в ненадлежащем виде.

– Верно. На складе почти все было уничтожено, поэтому можно предположить, что вся наша парадная форма испорчена, – Пели посмотрел на Исмэй. – Тебе придется спросить об этом, ты все еще старшая по званию.

– Больше нет.

Но даже сказав это вслух, она знала, что это не так. Пели воздержался от язвительных комментариев, но и ничем не помог.

– Только ты. Извини, Ис, но тебе придется.

Вопрос о форме заставил ее вспомнить о бумагах, которые как капитану, путь даже всего на несколько дней, ей пришлось подписывать, и как она отсеивала бесчисленные запросы на новую форму.

***

– Это ведь не посмертные письма, – заметил капитан-лейтенант Хосри. Адмирал понимает, что семьи предпочтут получить письмо, подписанное кем-то, кто был бы старше по званию и мог бы лучше объяснить обстоятельства гибели.

Исмэй совершенно забыла об этой обязанности. Капитан обязан писать семьям любого члена команды, который погиб во время службы. Она почувствовала, что краснеет.

– И другие важные бумаги, которые адмирал посчитала, должны быть отложены, пока судебные исполнители ни завершат расследование. Но вы оставили множество незавершенных дел, Сьюза.

– Да, сэр, – ответила Исмэй с упавшим сердцем.

Когда ей было этим заниматься? Как могла она знать? Оправдания проносились в ее голове и растворялись, ни одно не было достаточно веским.

– Ваши офицеры заполняли эти формы? – Хосри передал ей целую стопку. Пусть заполнят, подпишут, вы лично заверьте каждую и сдайте в течение 48 часов. А я передам их в офис адмирала для рассмотрения. Если согласие будет дано, офицеры смогут получить новую униформу. Да, еще сюда входит разрешение Флота отправить ваши мерки зарегистрированному портному, чтобы можно было начать. Теперь надо разделаться с повседневными докладами, которые давно следовало отправить в архив, или хотя бы подготовить к регистрации, прежде чем вас отстранили от командования Презрением.

Младшие офицеры были не в восторге от бюрократической волокиты; некоторые отложили бумаги в сторону, и Исмэй пришлось чуть ли ни пинками заставлять их заполнить все к назначенному сроку.

– Никто не приходит раньше, – ворчал старший клерк, взглянув на часы, когда Исмэй принесла доклады. – Чем вы занимаетесь, ждете до последней минуты?

Она ничего не сказала. Клерк ей не понравился, но с ним еще работать в течении двух смен над бумагами, которые по мнению Хосри она была обязана зарегистрировать. Надо закончить с этим, сказала себе Исмэй, даже зная, что доклады были самой меньшей из ее забот. Пока она работала с бумагами, остальные офицеры встречались со следователями, которые были намерены точно узнать, как получилось, что капитан патрульного судна РКС оказалась предателем и подняла мятеж. Исмэй была следующей на очереди.

***

Судебные следователи наводнили Презрение, конфисковав все записи из автоматических наблюдательных приборов, исследуя отсек за отсеком, допрашивая выживших, изучая каждое тело в корабельном морге. Исмэй могла судить, как продвигаются их поиски по вопросам, которые ей задавали каждый день. Сначала, не предъявляя никаких материальных доказательств, ее попросили объяснить шаг за шагом, где она была, что видела, слышала и делала, когда капитан Хэрне увела корабль от Завьера. Позже, уже пользуясь записями и стереоскопическим изображением корабля, ее заставили повторить все заново.

Где именно она находилась? Куда направлялась? Когда видела капитана Хэрне в последний раз, где была Хэрне, и что она делала? Исмэй никогда не отличалась способностью запоминать мелкие детали и быстро поняла, что в ее показаниях есть расхождения. Оттуда, где она сидела, нельзя было видеть, как капитан-лейтенант Форрестер выходит из примыкающего коридора, как ранее утверждала Исмэй. Следователь указал, что без специальных приспособлений невозможно было увидеть, что происходит за углом. Были ли у нее таковые? Нет. Но ее показания зафиксированы. Уверена ли она, что все доложила верно?

И снова строчки предыдущего допроса двинулись вниз на боковом мониторе. Может ли она объяснить, как за пятнадцать секунд попала из своего кубрика сюда, на две палубы ниже? Картинка была достаточно четкой, и Исмэй узнала себя в коридоре, ведущем к носовым батареям в 18:30:15, и почувствовала знакомое отвратительное давление в желудке. А она настаивала, что находилась в это время в своем кубрике, занимаясь ежедневным докладом, предоставляемым в 18:30.

Исмэй сказала, что понятия не имеет как. У нее вошло в привычку писать рапорт именно в это время, что позволяло ей покинуть кают-компанию младших офицеров и не слушать последние сплетни или не работать над рапортом с другими. Естественно, делать это было удобнее, слушая сплетни, чем носясь по кораблю. Исмэй не любила сплетничать. Подобные разговоры всегда грозят неприятностями, а люди, о которых сплетничают, имеют еще больше проблем.

Она не знала, что капитан Хэрне была предателем... конечно не знала... у нее было нехорошее ощущение, но она пыталась не думать об этом. Только повторив свой рассказ, Исмэй вспомнила, что кто-то вызвал ее провести ежедневную проверку автоматических замков боеголовок, которая входила в список ее обязанностей. Она настаивала, что сделала это, не смотря на чье-то обратное заявление. Поэтому и оказалась внизу. Кто вызвал ее? Исмэй не помнила. И что она обнаружила там?

– Я ошиблась, когда вводила код. По крайней мере, полагаю, что ошиблась.

– Что вы имеете ввиду?

У этого следователя был самый естественный голос, какой Исмэй когда-либо слышала, и она не понимала, почему это так ее нервирует.

– Ну... какая-то цифра была введена неправильно. Иногда такое случается. Обычно система не принимает код, а выдает предупреждение об ошибке.

– Поясните, пожалуйста.

Исмэй растерялась, пойманная между желанием не заставлять слушателя скучать и необходимостью детально объяснить, почему она не виновата. За время службы Исмэй ввела тысячи подобных кодов. Иногда она ошибалась, все ошибаются хоть раз. Исмэй не сказала того, о чем давно думала: глупо заставлять офицеров вводить код вручную, когда есть совершенно недорогие и хорошие считыватели кодов, которые могли бы ввести их напрямую. Когда она ошибалась, устройство обычно зависало, отказываясь принимать код. Но иногда ошибка проходила, и тогда при повторной проверке система не срабатывала, когда ее код сверялся с введенным в компьютер.

– В таком случае вызвали бы меня, потому что я лично должна повторно установить код и подтвердить изменение. Наверное так и произошло.

– Понимаю.

Наступила пауза, во время которой Исмэй почувствовала, как пот стекает по ее шее.

– И с какого терминала вы сделали свой ежевечерний доклад?

Исмэй понятия не имела. Она точно помнила, как шла из своего кубрика, но не помнила самого вызова. Если бы отчет не был предоставлен, это было бы зафиксировано... конечно, если бы в это время на мостике мятежники не выступили против капитана Хэрне, что и произошло примерно в то время.

– Я не помню, что делала его, – ответила Исмэй. – И не помню, что не делала. Я отправилась в орудийный отсек, перенастроила коды, подтвердила их и вернулась в свой кубрик, а потом...

К тому времени мятеж уже вышел за пределы мостика, и старшие офицеры послали кого-то вниз, чтобы по возможности удержать младших от вмешательства. Ничего не получилось; на корабле оказалось больше предателей, чем можно было предположить.

Следователь коротко кивнул и перешел к следующему пункту. Вопросов было много. Наконец, они добрались до того времени, когда Исмэй приняла командование.

Может ли она объяснить свое решение вернуться в систему Завьер и вступить в сражение вопреки здравому смыслу, ведь на борту не осталось никого из старших офицеров и людей не хватало, многие были либо убиты, либо ранены? Только на короткое время и про себя Исмэй позволила себе подумать о своем решении как героическом. Реальность указывала на обратное. Она не знала, что делала; ее неопытность стала причиной стольких смертей. Пусть для выживших все закончилось хорошо, но не для погибших.

Если это не было геройством, тогда чем же? Сейчас ее действия казались глупыми и безрассудными. Но... команда, не смотря на неопытность своего капитана, все-таки уничтожила вражеский флагман.

– Я... вспомнила командующую Серрано, – ответила Исмэй. – Мне пришлось вернуться. Мы послали сообщение на случай...

– Смело, но вряд ли разумно, – заметил следователь, имевший выговор, который, как подумала Исмэй, относился к центральным планетам Семейств. – Вы протеже командующей Серрано?

– Нет.

Исмэй не посмела бы утверждать это. Однажды они служили на одном корабле, но друзьями не были. Она объяснила тому, кто определенно знал лучше нее, как широка пропасть между новоиспеченным младшим лейтенантом с захолустной планетки и старшим офицером, выросшей на крыльях таланта и семьи.

– Не... э... не совсем друг?

Это прозвучало с многозначительной ухмылкой.

Исмэй едва сдержалась, чтобы ни фыркнуть. За кого он ее принимал, какую-то неотесанную жеманницу, которая не способна отличить один пол от другого? Разве нельзя называть вещи своими именами? Она вспомнила о своей тете, которая уж точно никогда бы не использовала слова, расхожие во Флоте.

– Нет. Мы не были ни любовниками, ни друзьями. Она была майором, командующим офицером, а я младшим лейтенантом из технической команды. Просто она была вежлива...

– А другие нет? – опять тот же тон.

– Не всегда, – ответила Исмэй, прежде чем успела подумать.

Уже слишком поздно что-то исправлять, теперь можно было только завершить портрет провинциальной идиотки.

– Я родилась не во Флоте, а на Алтиплано. Я единственная с этой планеты, кто поступил в Академию. Некоторые считали это смешным.

У нее снова вырвалось выражение, не используемое во Флоте.

– Прискорбным заблуждением, – исправилась она в ответ на поднятые брови. – На нашем наречии.

Пользоваться словами из других наречий, не являлось чем-то странным. Но дело в том, что Хэрис Серрано никогда при этом не смеялась. Хотя удивленным бровям Исмэй этого не сказала, размышляя, какую известную семью Флота только что умудрилась оскорбить.

– Алтиплано. Да, – брови опустились, но снисходительный тон остался. Это планета, где широко распространено движение эйджистов, не так ли?

– Эйджистов?

Исмэй попыталась вспомнить то, что знала о политике родной планеты, где не была с шестнадцати лет, но в голову так ничего и не пришло.

– Не думаю, что кто-то на Алтиплано ненавидит стариков.

– Нет, нет, – поправил ее следователь. – Эйджисты... Да вы знаете. Они выступают против омоложения.

Исмэй сконфуженно уставилась на следователя.

– Против омоложения? Почему?

Ее родственники были бы только рады, если бы папа Стефан жил вечно, ведь только он мог удержать Санни и Бертоля от того, чтобы те вцепились друг другу в горло.

– Насколько внимательно вы следите за событиями на Алтиплано? – спросил мужчина.

– Вообще не слежу, – ответила Исмэй.

Она с радостью покинула дом и даже не отвечала на письма, которые ее семья посылала ей. После очередного ночного кошмара, в котором ее не только лишили звания, но и приговорили к исправительным работам, Исмэй решила, что никогда не вернется на Алтиплано, как бы ни сложились обстоятельства. Ее могли выкинуть из Флота, но не имели права заставить вернуться домой. Она узнавала, ни один закон не мог силой вернуть кого-то на родную планету за преступления, совершенные в другом месте.

– Не могу поверить, что они в самом деле против омоложения... по крайней мере не могу представить, чтобы кто-нибудь из моих знакомых так считал.

– О?

Так как следователь, казалось, заинтересовался (он был первым человеком за много лет, который выказал к ней хоть какой-то интерес), Исмэй внезапно заговорила о папе Стефане, Санни, Бертоле и других, по крайней мере насколько это относилось к теме об омоложении. Когда она замедлила речь, он прервал ее:

– Ваша семья... э... широко известна на Алтиплано?

Конечно это было в ее личном деле.

– Мой отец возглавляет областную милицию, – ответила Исмэй. – Этот ранг не имеет эквивалента во Флоте, но на Алтиплано только четыре главнокомандующих.

Сказать больше значило бы показать плохое воспитание. Если из ее слов он не поймет, на какой социальной ступени находится ее семья, то невежество его проблема.

– И вы решили пойти во Флот? Почему?

Ну вот, снова. Исмэй уже объясняла это в своем первом заявлении, и во время вступительных бесед, и в классе военной психологии. Она уже затерла до дыр объяснение, которое всегда казалось идеальным, но сейчас потонуло под равнодушным взглядом следователя.

– И все?

– Ну... да.

Умный молодой офицер не рассказывает о мечтах и времени, проведенном во фруктовом саду особняка, где, глядя на звезды, она пообещала себе, что когда-нибудь отправится к ним. Лучше было выглядеть прозаичной, практичной и здравомыслящей. Никто не захотел бы видеть во Флоте мечтателей и фанатиков, а тем более из миров, колонизированных всего несколько веков назад.

Но молчание следователя вынудило ее сказать:

– Мне нравилось мечтать о том, чтобы отправиться в космос.

Исмэй почувствовала, как краснеет; предательский жар залил лицо и шею. Она ненавидела свою чувствительную кожу, на которой всегда были видны все ее эмоции.

– А, – произнес следователь, касаясь стэком своего информблокнота. Что ж, лейтенант, это все.

А взгляд его говорил: "Пока все." Допрос не мог на этом закончиться, подобные вещи так не работают. Но Исмэй ничего не сказала, кроме вежливой фразы, которую он ожидал от нее, и вернулась в свою временную каюту.

Лишь после второй или третьей смены на борту флагмана Исмэй осознала, что только ей из всех молодых офицеров-мятежников отвели личную каюту. Она не знала почему, ведь остальные толклись в одном кубрике, и с удовольствием бы разделила с кем-нибудь каюту, пусть не с радостью, но по собственному желанию. Но приказы адмирала не обсуждались; это Исмэй узнала, когда спросила офицера, приставленного к ней, можно ли перенести время встречи. Он с отвращением посмотрел на нее и сказал "нет" так резко, что ее барабанные перепонки задрожали.

Итак, при желании ей было где уединиться. Она могла лежать на своей койке (чужой койке, на время предоставленной ей) и вспоминать. Пытаться думать. Исмэй не нравилось ни то, ни другое, не на едине с самой собой. У нее был такой склад ума, что мысли лучше работали, когда рядом находились другие, когда вспыхивали искры столкнувшихся противоречий. Когда она была одна, все поглощала пустота, и одна и та же мысль возвращалась снова и снова.

Но остальные не желали говорить о том, что ее беспокоило. Нет, не совсем так. Это она не хотела говорить с ними об этом. Исмэй не хотелось говорить о том, что она почувствовала, когда увидела первых жертв мятежа, как подействовали на нее запах крови и обгоревшая палуба, как вернулись воспоминания, которые, она надеялась, ушли навсегда.

"Ужасы войны везде одинаковы, Исмэй", – сказал отец, когда она сообщила ему, что хочет отправиться в космос и стать офицером Флота. – "Человеческая кровь и плоть везде пахнут одинаково, и люди кричат точно так же."

Она ответила, что знает, по крайней мере думала, что знает. Но в те часы в саду, глядя на далекие звезды, на их чистый свет на фоне абсолютной черноты... маленькая Исмэй лелеяла надежду на лучшее. Не безопасность, нет; в ней было слишком много от отца, чтобы мечтать о спокойной жизни. Ей грезились накал страстей, опасность, увеличенная угрозой вакуума и оружия, способного испарить тебя... Она ошибалась и теперь знала это каждой клеточкой своего тела.

– Исмэй?

Кто-то постучал в дверь. Она взглянула на часы и поспешно села, подумав, что должно быть задремала.

– Иду, – ответила Исмэй, бросив взгляд в зеркало.

Непослушные волосы требовали постоянного ухода. Если бы было приемлимо обрезать их до сантиметра в длину. Она ударила по топорщащимся кудрям обеими руками, пытаясь пригладить, и открыла дверь. Снаружи стоял Пели, и вид у него был обеспокоенный.

– Все в порядке? Ты не пришла на обед и теперь...

– Очередное интервью? – быстро спросила Исмэй. – Я не была голодна. Иду.

Сейчас ей тоже не хотелось есть, но пропуск приемов пищи мог привлечь к себе внимание психонянь, а у нее не было желания разговаривать с еще одной группой пытливых умов.

***

Ужин камнем упал в желудок. Исмэй сидела в маленькой кают-компании, даже не прислушиваясь к разговорам, которые велись в основном вокруг догадок о том, где сейчас находится корабль, когда они прибудут в порт назначения, и сколько понадобится времени, чтобы собрать трибунал, кого назначат председателем а кого их защитниками, и насколько серьезными проблемами и неприятностями это грозит им в будущем.

– Не серьезнее, чем остаться под началом капитана Хэрне, если бы она вылезла сухой из воды, – услышала Исмэй собственный голос.

Она вообще-то ничего не хотела говорить, но знала, что единственная по-настоящему рискует, идя под трибунал. А они болтали так, как будто все, что имело значение, это возможная пометка о неблагонадежности, повлияющая на их продвижение по службе.

Все уставились на нее.

– Что ты имеешь ввиду? – спросил Лайэм Ливади. – Хэрне не смогла бы выйти сухой из воды. Только если бы направила корабль к Доброте...

Он замолчал, внезапно побледнев.

– Именно, – подтвердила Исмэй. – Она могла это сделать, если бы Довир и другие сохранившие верность Флоту не остановили ее. Тогда бы мы все стали узниками Доброты.

Мертвыми, или даже хуже.

Все в отсеке смотрели так, как будто из нее внезапно вырос полный боекомплект.

– Или она могла сказать Флоту, что Хэрис Серрано предатель, что обвинения ложные, и ей пришлось спасать корабль и команду от сумасшедшей. Она могла бы допустить, что невозможно противостоять штурмовому отряду Доброты при наличии всего лишь двух военных кораблей.

Даже Хэрис Серрано не поступила бы так. Исмэй знала, что такое риск и опасность, так как лично прошла через это. Если бы Презрение не появилось в конце сражения, Серрано бы испепелили, и все свидетели предательства Хэрне погибли бы вместе с ней.

Пели и Лайэм смотрели теперь на Исмэй с еще большим уважением, чем когда-либо, даже во время битвы.

– Никогда не думал об этом, – проговорил Пели. – Мне и в голову не приходило, что Хэрне могла бы выкрутиться... но ты права. Мы бы даже не знали. Только те, кто был в рубке слышали вызов капитана Серрано. Если бы хоть еще один офицер на мостике оказался агентом Доброты...

– Мы были бы мертвы, – Лайэм взъерошил свои рыжие волосы. – Ой. Не нравится мне мысль, что я мог закончить подобным образом.

Арфан нахмурился:

– Нас бы выкупили. Я знаю свою семью...

– Торговцы! – произнес Лайэм тоном, который скорее соответствовал слову "предатели". – Полагаю, твоя Семья имеет с ними дела?

Арфан подпрыгнул, и глаза его вспыхнули:

– Мне ни к чему выслушивать оскорбления от таких как вы...

– Собственно говоря, как раз это ты и делаешь, – Лайэм отодвинулся назад. – Я старше тебя по званию, ты, потомок торгашей. Ты все еще обычный младший лейтенант на случай, если не заметил.

– Никаких ссор, – приказала Исмэй.

С этим она могла справиться.

– Ливади, он не виноват в том, что представляет его семья. Арфан, Ливади ваш старший офицер, выказывайте больше уважения.

– У-у-у, – протянул Пели. – Бывший капитан вспомнила, что значит командовать.

Но его тон был скоре восхищенным, чем язвительным, и Исмэй смогла усмехнуться ему в ответ.

– Вообще-то да. И удерживать вас, сосунков, от того, чтобы вы попортили свои формы, легче, чем сражаться в битве. Будем продолжать так и дальше?