Текст книги "Музыка сфер"
Автор книги: Элизабет Редферн
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)
В нас смешиваются ярость из-за победы якобинцев, горечь из-за наших унижений, глубочайшие негодование и ужас из-за низости поведения некоторых из союзных держав и тревога перед гибелью, которая надвигается на Голландию и весь Европейский континент.
Письмо от лорда Окленда лорду Генри Спенсеру (ноябрь 1794)
Когда чуть более двух лет назад вспыхнула война с Францией, английское правительство ввело Закон об иностранцах, который обязывал всех иностранцев, проживающих в Англии, сообщить свои имена, адреса и род занятий надлежащим властям. Поначалу эффект закон вызвал поразительный: многие французские изгнанники тут же бежали из страны, подогрев подозрение правительства, что их статус беженцев был чистой фальшью и что они пробрались сюда либо чтобы шпионить для республиканцев, заправлявших Францией, либо сеять опасную смуту среди радикально настроенных англичан. И на протяжении месяцев, непосредственно последовавших за принятием закона, несколько заподозренных émigrés,были выловлены и обвинены, включая наиболее примечательных агентов, тайно оставленных последним французским послом. Этих немедленно выданных – как поговаривали, каким-то услужливым компатриотом, – тут же и без церемоний вышвырнули на родину.
Но последнее время не случалось значимых арестов республиканских шпионов, однако беглецы из якобинской Франции продолжали переплывать Пролив. Они отмечались у надлежащих властей, как требовал закон, создавая такие горы бумаг, что пришлось учредить новый департамент, известный как ведомство по иностранцам, и разместить его в арендованном здании под номером 20 на Краун-стрит, удобно примыкавшем к Министерству иностранных дел и к Министерству внутренних дел.
Вот туда-то и отправился Джонатан наутро после посещения Миддл-Скотленд-Ярда.
Явился он туда под официальным предлогом наведения справок о группе французских émigrés,подозреваемых республиканцах, по слухам, шпионивших за роялистскими полками, которые, выброшенные из Голландии, были временно размещены в Сент-Джеймских казармах. Оставшись в комнате один, он тотчас начал рыться в папках, но папки на доктора-астронома Ротье не отыскал.
Томас Картер, суперинтендант, вернулся как раз, когда он закончил.
– Еще что-нибудь, мистер Эбси?
Возможно, ему просто почудилось, но взгляд пронзительных глаз Картера словно бы прятал подозрение. Джонатан сказал поспешно:
– Нет, больше ничего, – поистине исчерпывающий итог его розысков касательно Ротье – вчерашних и сегодняшних. Накануне в начале вечера Джонатан побывал в коллегии врачей на Чаринг-Кросс навести справки о французских докторах, возможно, отметившихся там, чтобы иметь возможность практиковать в Англии. Однако клерк отмахнулся от его вопросов. «Тот, кого вы ищете, вероятнее всего, какой-нибудь самозваный целитель. – Он пожал плечами. – Какой-нибудь иностранный шарлатан, нынче тут, а назавтра – ищи ветра в поле, пока его клиенты еще не сообразили, что он выманил их кровные денежки за бутыль подкрашенной водички».
Джонатан вернулся к себе в Монтегю-Хаус и там убедился, что очень ошибся бы, если бы поверил, что после того, как Джон Кинг отобрал у него иностранную почту, работы у него поубавится. Отсутствовал он совсем недолго, но его стол уже завалили всякие внутренние документы, ожидающие, чтобы он их прочитал. – газеты, сообщения от уполномоченных в графствах, перехваченные письма с Ломбард-стрит.
И он прочитывал их, и заносил в книгу, и сравнивал с собственными списками подозрительных лиц и сообществ. Некоторые он откладывал в сторону для дальнейшего расследования, другие помечал для передачи сослуживцам, ведающим такими расследованиями, особенно когда дело касалось столь критически важных мест, как порты и милицейские казармы.
Позднее в тот же день у него был разговор с офицером, одним из вернувшихся из Нидерландов с потерпевшей поражение английской армией. То, что он услышал, на какое-то время вытеснило у него из головы смерть дочери. Офицер с горечью поведал ему о полном фиаско скверно проводившейся кампании, когда кдекабрю больше половины пехоты, насчитывавшей двадцать одну тысячу, было выведено из строя тифом, ранами или изнурением от холода и голода. Он рассказал Джонатану о голландских предателях и французских тайных агентах, о ворующих английских обозниках, прозванных солдатами «ньюгейтскими синемундирниками, потому что в большинстве они были приговоренными преступниками». Он рассказал ему о грязных лазаретах, которые представлялись попавшим туда злополучным беднягам всего лишь кратчайшим путем на тот свет.
А затем наступил новый год, лютые морозы, каких не помнили и старожилы; они сковали реки и каналы Голландии таким крепким льдом, что французская кавалерия свободно скакала по ним в погоне за кое-как выжившими, оборванными и изнуренными английскими солдатами. Еще остававшиеся съестные припасы либо увозились не туда, либо разворовывались, так что положенных пайков и обмундирования не было и в помине. Из-за все-таки прибывших фургонов с провиантом вспыхивали стычки между гвардейцами и гессенцами, их исконными врагами; те же, кто слишком ослабел, чтобы сразиться за свою долю, просто умирали от голода на ледяных равнинах Гелдерланда.
По ночам, говорил офицер, солдаты скучивались в немногих уцелевших палатках и слушали волков, воющих в соседнем лесу. Было так холодно, что выдохнутый воздух замерзал на бороде, а моча превращалась в лед, еще не коснувшись земли. Люди и лошади умирали от холода там, где ложились. Шесть тысяч солдат – почти треть экспедиционных сил – погибли за четверо суток. Джонатан выслушал все это, содрогаясь от ужаса.
– Правда ли, как говорили, что мы могли бы оказать отпор в Голландии, если бы морозы не были такими свирепыми? – спросил Джонатан. – Могли бы мы выстоять и отразить французов?
– Одни винят морозы, другие винят затруднения с провиантом, – устало ответил офицер. – Но я вам вот что скажу. Прикончила нас французская разведка. Французы знали все. Неделю за неделей они перехватывали наши обозы с провиантом и отрезали нам путь к отступлению. Они словно бы узнавали о приказах из Лондона прежде наших командиров. Их шпионы были повсюду.
При этих словах он оглянулся через плечо, будто ожидая, что его кто-то подслушивает, хотя они были в кабинете одни. Когда он ушел, Джонатан вернулся к своему письменному столу со свинцовой тяжестью на сердце.
Неудивительно, что английское правительство все увеличивает число своих агентов в Лондоне, в провинциях и на континенте в поисках этих шпионов. Он задал себе вопрос: а что если агенты вроде Ротье крайне ценны для их британских хозяев, и их ограждают, что бы они ни совершали, пусть даже убийства?
В этот вечер Джонатан отправился в переполненную кофейню на Стрэнде, чтобы в одиночестве съесть свой ужин. Но любой сторонний наблюдатель без труда заметил бы, что еда нетронутой остывала на его тарелке, и хотя он пил вино, его вкуса не замечал. Куда бы он ни смотрел, ему мерещилось лицо французского врача в «Ангеле».
Никаких сведений о Товариществе Тициуса он не получил, да и не ожидал получить их после того, что ему нашептал Кроуфорд. И от Александра не было никаких новостей. С тех пор, как он посетил сводного брата, прошло четыре дня. С горечью он пожалел о том, что дал Александру целую неделю, чтобы узнать побольше о французских астрономах. Теперь, когда от напряжения ему сводило внутренности, срок ожидания был слишком долгим.
Внезапно он заметил, что к нему кто-то целеустремленно проталкивается. Абрахем Лакит! И на лице паренька было написано неимоверное возбуждение. Джонатан оттолкнул в сторону свою нетронутую тарелку, а Лакит торопливо вдвинулся долговязой фигурой в свободный стул рядом и взъерошил свои вихры так, что они еще больше вздыбились.
– Сэр, – сказал он почти вне себя, – сэр, вы слышали новость?
Что-то в его выражении исполнило Джонатана страхом.
– Я весь день слушал всякие новости, причем ни одной хорошей. И ты можешь удивить меня чем-то, чего я еще не знаю?
Лакит буквально сиял от сознания важности своего известия.
– Думается, могу, сэр. Понимаете, еще убийство!
На мгновение Джонатаном овладела тошнота. Он закрыл глаза и открыл их, но его пустой желудок всколыхнулся от нового натиска свечного мерцания, смрада густого табачного дыма, клубящегося вокруг него, гула разговоров и смеха людей за соседними столами.
Овладев собой, он медленно сказал:
– Еще одно убийство?
– Да! Утром нашли мертвую девушку, сэр, возле Уайт-Харт-Ярда! И я побежал сказать вам, потому что оно совсем такое же, как то!
– Объясни! – Голос Джонатана охрип. – Объясни, о чем ты?
Лакит не замедлил с объяснениями.
– Ее убили, как ту, другую девушку, сэр. Эта пела в театре «Друри-Лейн». Еще одна рыжая. Ушла с каким-то французом сразу после представления, и ее убили совсем так же. – Он наклонился к Джонатану, уверенный в значимости своих слов. – Задушена, сэр, таким же шнуром; гладеньким, сказали мне, без ссадин. Осмотреть ее позвали констебля Бентхема, и он сказал, что вроде бы все совсем так, как с убийством девушки из «Голубого колокольчика», с тем, про которое он рассказывал вам в тот вечер в караульне…
Он выжидательно умолк, его глаза сияли. Он, видимо, старался подавить юное смакование своей новости. Но ведь она такая, такая волнующая!
Джонатан наконец сказал голосом, дрожавшим от гнева и нарастающей беспомощности:
– А откуда известно, что это был француз?
– Подруги девушки видели его в театре. Слышали, как он заговорил с ней. Подруги эти говорят, что сказали ей, чтобы она никуда не ходила. Они говорят, что он выглядел опасным, а она все-таки пошла, и вот… – Он затянул воображаемую петлю на собственной цыплячьей шее, высунул язык, изображая удушение. Но его клоунада оборвалась: Джонатан ударил кулаком по деревянному столу и рывком поднялся на ноги. Его рюмка со звоном опрокинулась, и по столу разлились остатки кларета. Люди оборачивались на него.
– Простите, сэр, простите, – бормотал Лакит. – Простите! – Он пятился, вытаращив глаза.
С огромным усилием Джонатан взял себя в руки. Он снова сел, но его кулаки оставались сжатыми. Он сказал:
– Ты узнал что-нибудь еще?
– Да нет, сэр, – пробормотал Лакит, сдвигая стул так, чтобы пролитое Джонатаном вино не накапало ему на панталоны. – Нет! Погодите… было кое-что еще. Монеты…
– Что за монеты? – Голос Джонатана стал тише, оставаясь не менее опасным.
– Их… их нашли рядом с девушкой из оперы. В канаве. Два констебля нашли ее вместе, понимаете, так что ни тот, ни другой не мог прикарманить их потихоньку. Монеты французские, сэр, четыре золотые монеты. Констебли их назвали как-то не по-нашему… Луидор. Вот-вот.
– Француз заплатил ей золотом? – недоверчиво спросил Джонатан.
– Да, сэр. Клянусь, они так и сказали, – ответил Лакит убежденно. – Плата, что же еще. Но почему заплатить ей так много, а потом убить?
– Не знаю, – сказал Джонатан. – Я не знаю. – Он встал, предоставив Лакиту провожать его взглядом, пока он проталкивался между посетителями кофейни, а потом вышел через дверь на Стрэнд. Ночной воздух охладил его лицо. Глубоко вздохнув, он уставился в черное лондонское небо.
Ротье. Убийцей был, конечно, Ротье. Ему нужны улики против этого доктора, такие улики, какие никто, даже самый влиятельный из власть имущих, не сможет проигнорировать. Подняв воротник сюртука, потому что снова накрапывал дождь, он направился по оживленной улице в сторону Пьяццы и Друри-лейна.
На углу Генриетта-стрит он остановился и посмотрел назад, проверяя, прежде чем перейти на ту сторону, что ему не уфожает приближающаяся карета. И в это мгновение ему почудилось, будто кто-то ярдах в десяти позади него тоже остановился. Но этот человек, кем бы он ни был, отступил назад в сумрак так поспешно, что Джонатан спросил себя, не померещилось ли ему это. Ощущая напряжение в спине, он перешел улицу и зашагал на этот раз медленнее и вновь оглянулся на Рассел-стрит.
Но теперь он никого не увидел.
XVПричина или соотношение всего, что мы уже узнали, не таковы, какими они будут, когда мы узнаем больше.
УИЛЬЯМ БЛЕЙК. «Природной религии не существует» (ок. 1788)
Сэмуэл Крисп, управляющий театра «Друри-Лейн», был очень доволен жизнью. Нынче вечером мадам Оттолин, совсем оправившись от временного недомогания, позволившего Джорджиане заменить ее на сцене, снова пела перед битком набитым залом. А если некоторые зрители явились подивиться тому, что Джорджиана, вчерашняя злополучная Эвридика, претерпела прискорбную гибель от рук неизвестного, что же, это их дело. Сэмуэл Крисп не видел, чем их деньги хуже других.
Теперь театр опустел. Музыканты в изношенной одежде забрали свои инструменты, как всегда ворча на свое жалованье, разошлись по домам. В зале воцарилась тишина, если не считать звука их шагов и шороха мышей. Все свечи были погашены, кроме той, которой он светил себе, направляясь в свою уборную, где его ждала мадам Оттолин.
Она была нежным послушным созданием, пусть ей уже почти исполнилось тридцать, что на его вкус было чуть-чуть старовато. Ну, во всяком случае, она всегда оставалась положенно благодарной ему за помощь в ее карьере. Теперь она позволила ему сесть и смотреть, как она расшнуровывает свое платье и кладет его на пол. Ее груди все еще сохраняли свою форму благодаря корсету, который она носила, чтобы поднимать их. Время от времени, бросая на него взгляд, который обещал многое на предстоящую ночь, она встала перед зеркалом и принялась расчесывать щеткой свои длинные волосы. Настоящее ее имя было Сара Миггс. Среди пяти советов, которые дал ей Сэмуэл, был совет взять звонкое иностранное имя, и она ему последовала. Она всегда следовала его советам. Не то что Джорджиана.
Он как раз наливал себе рюмочку коньяка, когда вошел привратник и доложил, что у входа ждет кто-то, кто хочет расспросить его про убийство. Сэмуэл Крисп нахмурился. Днем ему успели встать поперек горла расспросы агентов Бау-стрит касательно насильственной смерти Джорджианы Хоус.
– Кто бы это ни был, скажи ему, что меня тут нет, – рявкнул он.
Вид у привратника был тревожный.
– Думается, он человек высокого положения, сэр. Не из этих с Бау-стрит.
– Он назвал свое имя?
– Эбси, сэр. Вроде бы из Министерства внутренних дел.
Министерство внутренних дел? Значит, привратник прав:
к несчастью, непрошеный гость был поважнее неотесанных местных констеблей.
– Ну хорошо, проводи его сюда, – неохотно сказал он.
И велел Саре сесть в кресло в углу. Она хотела надеть платье, но он сказал – нет, она может остаться в корсете и нижней юбке. Про себя он надеялся, что ее полураздетость выбьет посетителя из колеи.
Но когда Джонатан Эбси вошел, он как будто вообще ее не заметил.
– Я уже сказал все о Джорджиане, что мог, – начал Сэм Крисп внушительно. – Джорджиана ушла неизвестно с кем. Вот и все, что я знаю. Я всегда предостерегаю моих девочек против такого. Всегда.
Джонатан выслушал его с еле сдерживаемым нетерпением.
– Да? А как о тех неизвестных, кому ты продаешь их на ночь? Против них ты этих девушек тоже предостерегаешь?
– Не понимаю, о чем вы говорите. Я опекаю этих девушек. Они для меня как родные…
Он начал путаться. Джонатан взглянул на полуголую женщину в углу. Потом сказал:
– Не заставляй меня тратить время зря, Крисп. Я разговаривал с людьми, которые платили за девушек вроде Джорджиа-ны из этого самого театра. В прошлый вечер ты взял за нее деньги с француза, который ее убил?
– Нет! – Теперь в голосе Криспа зазвучала тревога. Джонатан выжидающе смотрел на него. – Ну хорошо, – продолжал управляющий, все еще испуганный. – Может, какие-то посетители и дарили мне деньги. Но это потому, что они патроны театра, понимаете. Все эти деньги идут на моих девочек в помощь их карьерам.
Джонатан снова посмотрел на женщину в углу, подругу Криспа. Он увидел, что естественный румянец исчез с ее щек, и их бледность оттенила грубую яркость румян. Ее кожа пошла пупырышками от холода, а соски над верхним краем корсета выглядели совсем темными по контрасту с ее белой кожей. Она не опустила глаз под его взглядом, бросая ему вызов своей наготой. Повернувшись назад к Сэмуэлу, Джонатан сказал:
– Кто видел француза своими глазами?
– Никто его не видел! Я так и сказал этим с Бау-стрит. Джорджиана ускользнула через заднюю дверь почти сразу, как представление кончилось.
Джонатан нетерпеливо пожал плечами и снова обернулся к Саре.
– Кто его видел? – повторил он.
Она крепко сжала губы и скрестила руки на груди. Джонатан сказал с угрозой:
– Продаваться за деньги – преступление. Я могу закрыть этот театр, и тогда ты с остальными девушками окажешься на панели.
Она хмуро подняла голову.
– Я его видела. Да и почти все мы.
– Расскажи мне про него.
Сэм Крисп злобно уставился на Сару.
– Довольно, Сара!
Джонатан сказал ей неумолимым голосом:
– Может быть, ты предпочтешь отвечать на мои вопросы завтра в управлении на Бау-стрит?
В ответ она взвешивающе посмотрела на Джонатана и скрестила ноги.
– Нет, я сейчас скажу. Джорджиана была моей подругой. Она была такая чудесная! И так любила свое пение! Мы были вместе, когда иностранец зашел за ней. Вчера мне стало плохо, я не могла петь, и она прибежала ко мне после представления, принесла один из букетов, которые ей преподнесли. Сказала, что по справедливости он должен полагаться мне.
Джонатан подошел поближе.
– Ты уверена, что это был француз?
– Да, уверена. В театр же столько французов приходит, особенно когда дают «Орфея». Глюк ведь написал особую партитуру для парижской Оперы. Думаю, «Орфей» напоминает им о родине.
– Ты слышала, что ей сказал француз?
– Спросил, не согласится ли она поужинать с ним. Вы же знаете, чего они ждут, когда приглашают так. – Она подняла руки, чтобы распутать воображаемый колтун на затылке, дразня его мимолетно обнажившимися грудями.
Но отвлечь Джонатана было не так-то легко.
– И француз ожидал того же? – не отступал он.
– Ну да. – Она задумчиво накрутила прядь на палец. – Честно говоря, посмотрев на него, я бы огорчилась, если бы он этого не ожидал.
– Почему?
Она чуть-чуть ухмыльнулась.
– Так он же был такой привлекательный! Темные волосы, длинные, стянутые сзади черной лентой. Лицо худое, глаза темные, ну просто красавец! А главное, совсем молодой. – Она бросила многозначительный взгляд на пожилого Криспа.
Джонатан шагнул к ней.
– Молодой? – сказал он хриплым, будто не своим голосом.
Сара откинулась на спинку кресла, глядя на него с недоуменным любопытством.
– Да, молодой. Моложе меня. Двадцать четыре года, от силы двадцать пять.
На мгновение Джонатан окаменел. Только сейчас он осознал, как сильна была его уверенность в том, что Джорджиану увел Ротье. Но если не Ротье, так кто же? Он потер пальцами ноющие виски. Вновь все рассыпалось.
Сара Миггс все еще его оценивала, и уголки ее рта изогнулись в насмешливой улыбке.
– Что-нибудь еще, сэр? – спросила она.
– Нет, – наконец сумел выдавить Джонатан. – Больше вопросов у меня нет. Провожать меня не надо. – Он пятился к двери, не справляясь с сумятицей мыслей, но открыл ее быстро, прежде чем Крисп успел ему услужить. За дверью коридор, ведущий на сцену, был погружен в темноту. Джонатан слепо брел вперед и тут же споткнулся о какую-то оказавшуюся перед ним декорацию. Он остановился и выругался, нагнувшись, чтобы растереть ушибленное колено.
Позади него слабый свет свечи брезжил в открытой двери уборной Сары Миггс. Оттуда донесся переливчатый женский смех, плотски манящий и в то же время бесконечно презрительный.
В ту же самую ночь дуврскому рыбаку Стивену Хоксклиффу вручил пакет с бумагами человек, примчавшийся из Лондона. Всадник попросил Хоксклиффа незамедлительно доставить пакет торговцу в Булони.
Хоксклифф, владелец юркого суденышка, согласился за оговоренную плату, поскольку состояние войны с Францией отнюдь не мешало его собственному промыслу – доставки с Континента коньяка и дорогих вин, и, разумеется, он был совсем не прочь перевозить и что-нибудь другое, лишь бы платили достаточно. Он, как и многие его собратья-рыбаки, знал немало укромных пристаней и таким образом избегал встречи с представителями властей на обоих берегах Пролива. Если в глухую ночь он отчаливал из Дувра, то добирался до приморской деревушки Вимерё, примерно в миле от Булони, как раз когда занимался рассвет и увидеть его было некому, кроме разве что двух-трех ловцов креветок на пустынном пляже.
Однако до того, как он успел поднять парус, чтобы воспользоваться полуночным приливом, его перехватили двое суровых помощников портового агента, который был также представителем правительства в Дуврском порту. Они приказали ему отдать им пакет и дотошно его допросили, прежде чем вскрыть пакет у него на глазах. В нем оказалось сложенное письмо, адресованное уже не торговцу в Булони, но некоему мэтру Тициусу в Париже. Само же письмо состояло из списка названий с цифрами после каждого: Хара, 3.9; Алькафаза, 2.1; Алифа, 3.6 и еще много-много других, занявших весь лист.
Они долго ломали голову над списком, пока сам Хоксклифф, знавший кое-что о небесной навигации, не сообщил им, что это названия звезд.