Текст книги "Музыка сфер"

Автор книги: Элизабет Редферн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

XXVII

Гармонией, небес гармонией

Вселенский облик был рожден:

От гармонии и к гармонии

Всех нот черед воспринял он,

И Человек замкнул диапазон.

ДЖОН ДРАЙДЕН. «Песнь для Дня святой Цецилии» (1687)

Четыре вечера спустя Александр Уилмот пребывал в состоянии полного счастья. Ощущение столь преходящее, а для него и столь редкое, что, мнилось ему, такие случаи должны отмечать ход времени, подобно прохождениям Венеры. Он знал, что радость эта минует слишком скоро, и все-таки он был бесспорно счастлив, сидя в этот теплый летний вечер в своей маленькой гостиной на втором этаже, выходящей на кладбище Кларкенуэллского прихода. За крышами облитые солнцем луга простирались на север к дальней деревне Ислингтон, усеянные купами деревьев, в тени которых паслись коровы, и против обыкновения смрадные дымы печей для обжига кирпича выглядели всего лишь облачком тумана на горизонте.

Александр принимал у себя своего друга Персиваля Оутса, мастера по изготовлению очков. Они вместе отужинали: жаркое, устричный пирог и бутылка кларета, которые Дэниэль расторопно принес из «Головы быка». Против ожидания еда оказалась превосходной, мясо сочным, подлива густой, и теперь в приятном предвкушении они приготовились начать играть – Александр на клавесине, Персиваль на своей скрипке.

Миновали всего три ночи после летнего солнцестояния, и белесое пыльное небо все еще тонуло в жарком мареве прошедшего дня. Александр оставил открытым окно, чтобы избежать духоты, и в комнату слабо веяло запахами пивоварни у выгона. Муха сердито жужжала у оконного стекла, не понимая, что может легко улететь, исполненная решимости до смерти биться об иллюзорную преграду к свободе, а снизу доносилось бормотание старой Ханны, монотонно читающей свою истрепанную Библию, – ее окно тоже было открыто. Неторопливо прогромыхала подвода из пивоварни, а за ней пеший фермер медленно погонял несколько только что купленных телок, запоздало добираясь из Смитфилда к лугам, простиравшимся по сторонам Нью-роуд.

Александр позволил своим пальцам извлекать ноты Корелли в непреходящей радости, а чистое состэнуто скрипки его друга воспаряло контрапунктом. Позднее, когда любовь к музыке временно будет удовлетворена, они, думал Александр, вместе поднимутся на крышу понаблюдать белую звезду Денеболу, хвост Льва. И, можетбыть, Персиваль задержится посмотреть, как на востоке взойдет Сатурн, и даже, пожалуй, представится шанс поговорить с его другом о Монпелье и потерянной планете, которую они тоже ищут. Поистине такое богатство радостей впереди! Дэниэль сидел на табуретке у окна и глядел на своего хозяина. Обхватив руками колени, он слушал, как пламенная музыка небес замирает в безупречный финал и тишину.

Резкий стук в нижнюю дверь грубо ворвался в недвижный воздух. Дэниэль вскочил и кинулся вниз, а Александр встал из-за клавесина и с мнимым спокойствием начал наливать Персивалю еще кофе. Но его пальцы вздрагивали в ожидании непрошеного гостя.

– Матушка, замолчите!

Александр услышал, как внизу печальная старая дева пытается успокоить старую Ханну, чей голос достиг крещендо ужаса, потому что стук становился все громче, все настойчивее. Внезапно стук оборвался, но тотчас сменился звуком шагов Дэниэля и чьих-то еще, стремительно поднимающихся по лестнице. И только когда Дэниэль вошел в гостиную с Пьером Ротье, Александр понял до чего он боялся, что войдет его брат Джонатан.

А теперь, увидев Ротье, Александр воспрянул духом, испытывая не только радость, но и гордость, что французский доктор-астроном видит его с его другом Персивалем, а не в одиночестве, более для него обычном.

Ротье снял шляпу и быстро оглядел освещенную свечами гостиную – ноты на пюпитрах, серебряный кофейник, пустые тарелки, которые Дэниэль еще не убрал со стола.

А затем взгляд доктора остановился на Персивале, который, положив скрипку в футляр, тщательно стирал канифоль с деки и струн; и Александру почудилось, что Ротье заколебался – на самый кратчайший миг. Но затем доктор шагнул вперед и поздоровался с ним, и Александр подумал: конечно же, они знакомы. Персиваль же говорил ему, что выполнил какой-то заказ Ротье? Да и Персиваль уже пожимал руку новопришедшему, повернув ясное птичье лицо к более высокому доктору.

– Доктор Ротье, – сказал он, – какой приятный сюрприз!

Ротье ответил любезностью на любезность, повернулся к Александру и сказал:

– Я помешал. Прошу прощения.

Александр ответил быстро, будто такое лестное общество заполняло все его вечера.

– Нет-нет. Ничего подобного. Мы с моим другом Персивалем часто музицируем вместе. Это наше любимое занятие, уступающее только наблюдению звезд. Разумеется, вы уже знакомы…

– Да, – признал Ротье. – В прошлом мне выпала честь воспользоваться искусством Персиваля. Весной он заново отполировал поврежденный рефлектор моего телескопа.

– И зеркало вам надежно служит, доктор? – озабоченно спросил Персиваль.

– О да, – ответил Ротье. – В начале месяца я смог наблюдать луны Юпитера с завидной четкостью. – Он снова обернулся к Александру. – Мистер Уилмот, я приехал к вам с сердечной просьбой, но, боюсь, в неудобный для вас момент. Мои друзья и я… то есть мадам де Монпелье и наше маленькое общество наблюдателей звезд горячо надеялись, что вы сможете присоединиться к нам сегодня вечером. Но я вижу, вы заняты.

Александр, слушая просьбу Ротье, почувствовал, что радость пронизывает его монотонную жизнь будто метеор, прочерчивающий забытый уголок небес. Миновало больше недели с его визита в далекий дом в сельском Кенсингтон-Горе. Воспоминания о том вечере представлялись ему почти иллюзией; будто перед ним озарился неизвестный, полный блеска ландшафт для того лишь, чтобы сразу без предупреждения исчезнуть. А иногда ему казалось, что его воспоминания о том вечере обладают большей реальностью, чем само событие. Словно мир Монпелье находился в иной плоскости, на иной орбите, чем его собственное существование. Конечно же, если им суждено снова встретиться, это станет кульминацией, которая изменит все. В эти жаркие душные ночи конца июня, когда он не мог уснуть, но старался не потревожить сладко спящего рядом Дэниэля, он пытался вновь услышать голос Августы и пленительную игру Гая – Гая, которого он еще не видел.

И вот теперь Персиваль, такой добрый, заботливый друг, шагнул вперед, говоря:

– Вы ничему не помешали, доктор Ротье. Как показывает моя скрипка, убранная в футляр, на этот вечер мы уже кончили музицировать.

Александр поглядел на него с немой благодарностью.

– Ты ведь скоро опять придешь, Персиваль, провести со мной вечер? – сказал он робко.

– Разумеется, разумеется, мой друг. – Персиваль взял футляр со скрипкой. – Но сейчас я должен вас покинуть. Видите ли, я обещал моей экономке, что не задержусь допоздна. Она боится, – объяснил он Пьеру Ротье, – как бы я не схватил простуду даже в теплый погожий вечер вроде этого. Она опасается, что наблюдение звезд – пристрастие противоестественное, веря, подобно древним, что кометы, в частности, несут с собой смерть и моровые язвы, и только сумасшедшие решаются их изучать.

– Быть может, она права, – сказал Ротье так тихо, что Александр подумал, что неверно его расслышал.

Персиваль застегнул плащ и повернулся к двери. Под взаимные любезные заверения Александр проводил его вниз. Затем поспешил назад в свою гостиную.

Ротье стоял у открытого окна, глядя туда, где вечернее солнце еще медлило над деревушкой Кларкенуэлл. Он обернулся к Александру.

– Мне не следовало беспокоить вас без предупреждения, – сказал он коротко. – Но Гай настоятельно просил меня заехать за вами. Сестра рассказала ему о вашем интересе к исчезнувшей звезде. Гай чувствует, что с вашей помощью сумеет определить ее путь с большей точностью, а возможно, и увидеть ее еще раз.

Сердце Александра бешено стучало.

– Так молодой человек оправился от своего недуга?

И вновь Ротье поколебался.

– Он здоров, во всяком случае – сейчас. Так вы поедете? Меня внизу ждет карета.

– Конечно, поеду, – быстро сказал Александр. – Но ведь вы тоже астроном, доктор Ротье? – Он кивнул в сторону мерцающего вечернего неба. – Сейчас середина лета, и часы темноты кратки. Вы, конечно, знаете, что для таких наблюдений это время года самое трудное.

– Я знаю. – Ротье как будто волновался. – Но мы не можем позволить себе ждать. У нас нет времени ждать. Если предположения Гая о пути этого небесного тела верны, то вполне вероятно, что еще до истечения месяца оно настолько приблизится к солнцу, что станет невидимым…

Пока он говорил, его голос становился все напряженнее.

– Как наблюдатель я особым умением не обладаю, – сказал Александр все еще с тревогой. – Боюсь, я не оправдаю вашей веры в меня. И вы во мне разочаруетесь.

Ротье сказал торопливо и с большой теплотой:

– Любезный сэр, разве наши наблюдения звезд не представляют собой историю смелых усилий и постоянных разочарований, причем последние всегда превалируют над первыми? Вспомните Галилея, вспомните Кеплера, разве их сердца не разбились в постоянных поисках недостижимого, не так ли? И все же… каждый астроном живет надеждой в жажде, подобно Гершелю, открыть в небесах нового странника или новую странницу, раскрыть человечеству новые тайны. А Гаю так необходимо во что-то верить… – Он помолчал, а потом заключил уже спокойнее: – Как, возможно, и всем нам. Мы нуждаемся в вас.

Александр сказал:

– Я сделаю все, что смогу.

– Благодарю. – Ротье пожал руку Александра. – Благодарю вас. – Он пошел к двери и тут же внезапно обернулся. – Прежде чем мы отправимся в путь, еще одно небольшое дело. Вы сумели отослать мое письмо?

Александр закивал.

– В то же утро после того, как вы побывали у меня, я доставил его в Королевское общество для отправки, запечатав в одном конверте с моим собственным.

Ротье перевел дух.

– Я крайне вам благодарен, – сказал он.

Александр объяснил Дэниэлю, куда он едет, и вместе с доктором спустился вниз. Их шаги потревожили Ханну. Они услышали, как она подняла голос, настойчиво повторяя свои истертые слова. Затем они услышали, как ее дочь устало пеняет ей, и голос Ханны стал протестующе пронзительным, почти визгливым, когда вместе с Исаией она стенала, что нигде не обрести мира.

– «Нечестивым же нет мира, говорит Господь…»

Когда они проходили мимо ее комнаты в смраде мочи и запачканной одежды, шаги Александра замедлились, и он заметил, что Ротье тоже почти остановился. Александр сказал быстро:

– В душе она хорошая женщина.

– Быть может, – сказал Ротье, – в душе мы все когда-то были хорошими. Возможно, этой женщине улыбнулась удача в том, что благодаря своему безумию она такой и осталась.

Солнце заходило. Каретой правил располосованный шрамом Ральф, но Александр в обществе Ротье чувствовал себя в полной безопасности, пока они катили по пыльным лондонским улицам к Кенсингтонскому тракту, а затем через пустующий парк, где великаны-деревья, смыкая могучие ветви в арки, рассекали молочные сумерки, загораживая загорающиеся звезды. Продолжая свой путь на запад, они говорили об открывшемся великолепии Веги в Лире, о Лебеде с его Денебом, его алмазной звездой и об Орле с Альтариом, сверкающем на юго-востоке. Александр уже решил, что об этом визите ничего Джонатану не скажет. Монпелье заслуживают его лояльности, а не предательства.

Всю свою жизнь Александр ощущал себя исключенным из нормальных человеческих отношений. Всю жизнь от других людей его отгораживал барьер, проломить который удавалось лишь с помощью избытка вина или музыки, но затем к нему вновь возвращалось одиночество. И потому он перестал завидовать другим за легкость их таланта к товарищескому общению, за их разговоры, привлекавшие к ним собеседников, и находил утешение в своей работе, в своих занятиях и в потребности в нем Дэниэля, согревавшей сердце.

Но теперь, чувствовал он, барьер был сломан. Эти люди избрали его в друзья, ему предстояло стать членом их кружка. «Мы нуждаемся в вас…»

Тревожило его лишь одно: он знал, что письмо Ротье не было отправлено так быстро, как он желал бы. Александр, явившись со своим пакетом в Сомерсет-Хаус, где помещалось правление общества, наутро после ночного визита Ротье, узнал, что заграничная почта на следующий день вопреки обыкновению отправлена не будет из-за каких-то формальностей, связанных с возобновлением права общества на франкирование почтовых отправлений. И потому, уведомили Александра, его пакет с бумагами будет дожидаться отправки примерно с неделю.

Тогда Александр огорчился, но теперь он почувствовал, что нет никакого смысла расстраивать доктора из-за такой мелочи. Ведь рано или поздно письмо будет доставлено по адресу, а только это и важно.

Ротье нуждается в нем. Они все нуждаются в нем, и он поможет Гаю в поисках Селены. Александр сиял радостью такой же светлой, как вечерние звезды.

Отъезд Александра был замечен Абрахемом Лакитом, который прохлаждался в «Голове быка» в Кларкенуэлле. Собственно говоря, Лакит провел вечер, наводя справки о сводном брате Джонатана Эбси, брате, без которого Эбси, как он подозревал, предпочел бы обойтись. И чуть ли не самым интересным, решил Лакит, оказалось то, что он не был единственным в последние дни, кто задавал вопросы об Александре Уилмоте. Он припрятал это обстоятельство в уме на будущее и как раз на закате, выходя из «Головы быка», увидел, что возле позорного столба на выгоне остановилась карета. Из нее вылез мужчина и целеустремленно зашагал по проулку, который вел к дому Александра. Лакит, отступивший в тень, сразу же его узнал. Французский доктор из «Ангела», проживающий на Игл-стрит. Доктор, которого Джонатан поручил ему проверить в ту ночь, когда напали на цветочницу.

Лакит следил, как француз стучал в дверь, пока ее не открыл черный парнишка. Когда доктор скрылся за дверью, Лакит подошел поболтать с кучером, дюжим угрюмым человеком с лицом, располосованным шрамом.

Он удовлетворенно улыбнулся ответам, которых в конце концов добился, как и тому, что увидел. Он смотрел, как карета поехала на запад, а потом под смыкающимися сумерками сам пошел пешком на юг в сторону города, сунув руки в карманы. Его жесткие волосы лихо торчали, а пустой желудок приятно согревала пинта лучшего эля «Головы быка». Он не сомневался в весомой благодарности Джонатана Эбси за сведения, которые он ему сейчас доставит.

XXVIII

Ибо, мнится мне, понимание более всего походит на чулан, куда доступ света полностью закрыт, и оставлено лишь малое отверстие, дабы впускать внешние видимые подобия или Идеи вещей снаружи.

ДЖОН ЛОКК. «Эссе касательно человеческого понимания» (1690)

Джошуа Уиткомб, разговорчивый хозяин «Голубого колокольчика», где прежде работала Присс, обильно облегчался у стены в темном проулке за своим трактиром, когда к нему подошли двое мужчин. Приближались они неторопливо, но целенаправленно. И не походили на искателей легких забав. Они стояли и ждали, пока янтарная струя Джошуа не кончила орошать булыжник.

Джошуа, оставивший трактир в надежных руках супруги часика на полтора-два и пропустивший несколько добрых пинт в заведении миссис Ламберт на Стрэнде, вдобавок ублажив ее, внезапно ощутил, как приятное благодушие покидает его. Стараясь застегнуть ширинку штанов и на миг с мимолетным сожалением вспомнив, как часом раньше то, что она скрывала, вызвало лестное восклицание восхищения у пышнотелой миссис Ламберт, он торопливо обернулся к выходу из проулка и приветливому фонарю, висевшему над облупившейся вывеской «Голубого колокольчика».

Однако они настигли его заметно раньше, чем он успел добраться до крыльца, ухватили его и рывком повернули, будто он был всего лишь хлипким мальчишкой, а не настоящим быком, как сладостно назвала его миссис Ламберт в судорогах наслаждения. Джош размахнулся и ударил левого из нападавших, но в ответ твердый, как сталь, кулак вспенил весь эль в его брюхе и отправил сладкие мысли о миссис Ламберт на небеса.

Иисусе! Он глотал ртом воздух.

– У меня денег нет, – прохрипел он, – если вы их ищете. Отстаньте от меня, не то я кликну стражников.

Как они захохотали! И внезапно при взгляде на их худые подлые лица, на их черную солидную одежду Джошуа пришло в голову, что, пожалуй, они сами с Боу-стрит. И он призадумался еще больше, когда увидел третьего, который среди теней ждал и наблюдал усталыми голубыми глазами.

Тот, который его ударил, сказал:

– Слушай меня! Мы здесь, чтобы задать тебе несколько вопросов, и мы ждем честных ответов на них. Ты понял?

Джошуа боялся, что они прознали про краденые вещи, которые он сбывал для Тобиаса Гринуэя из Севен-Дайлс или о фальшивых монетах, которые прошлой весной он поспособствовал отправить дальше. Он взял себя в руки, одернул помятый сюртук и буркнул:

– Мне скрывать нечего.

И вот тут третий вышел из теней.

– Одна девушка, – сказал он, – работала на тебя. Ее звали Присцилла, и ее убили две недели назад всего в нескольких шагах отсюда.

Джошуа пожал плечами, испытав почти облегчение, что его опять всего только спрашивают о Присс.

– Да. Смазливая была девчонка. Разве что слишком уж легко услужала.

Тот вдруг шагнул вперед, и Джошуа вздрогнул, так сильно он сжал его подбородок.

– И тебе ее услуги были по вкусу, трактирщик Джошуа? Так? Кое-кто шепчет, что это ты вышел потихоньку и задушил ее вот этими большими лапами.

Джошуа побледнел.

– Нет. Это неправда. Да как вы могли такое подумать?

– Но ты часто с ней забавлялся? – Голос стал еще суровее. – Наливал пинты, а в промежутках тешился с ней? Мы слышали, что она начала много себе позволять, требовала, чтобы ты выгнал свою жену, а ее сделал госпожой «Голубого колокольчика»? И это тоже ложь?

– Да, – прохрипел Джошуа, собираясь с силами. – Ложь и ничего больше… – Он снова попытался вырваться, но один из помощников допросчика так заломил ему руку за спину, что словно бы сломал кость. В ноздри ему не переставая бил запах мочи от лужи у его ног – теплый и тошнотный. Он почувствовал, как его яички съеживаются, поднимаются в живот, и стиснул зубы. Джошуа Уиткомба внезапно поразила мысль, что они намерены убить его здесь, во тьме проулка. В такой близости от спасительной двери, как было и с Присс…

– Скажи нам, – негромко сказал человек с бледно-голубыми глазами. – Скажи нам, что ты помнишь о том вечере. Эта девушка, Присс, она ведь ушла с французом, верно? Так она сказала тебе. А что еще она сказала про него?

Джошуа боролся со жгучей болью, пока его руку медленно загибали вверх на его спине.

– Я же сказал им, – прошептал он. – Констеблям… я сказал им все чертовы подробности, какие мог вспомнить.

– Ну так скажите их теперь и нам, мастер Уиткомб.

– Он был француз, – просипел Джошуа. – Ничего больше я не знаю…

– Его возраст она не упомянула?

– Нет. Не упомянула. Но она подумала… подумала, что ему было плохо, что он бормотал невесть что, от чего-то покрепче пива.

– И о чем он бормотал?

– О звездах. Она сказала, что он говорил про звезды.

– Ну-ну. Так ты сказал раньше мастеру Бентхему в караульне на Ганновер-стрит в ночь ее смерти. Но нам, думаю, требуется еще что-то. Попробуйте-ка еще, мастер Уиткомб. Не то ваше прекрасное заведение могут скоро навестить кое-какие интересные посетители, подозревающие, что ваше уютное зальце – это гнездо воров.

– Нет… О-ох… – Джошуа Уиткомб снова попытался вырваться, но его руку выкрутили только сильнее, и он чуть не лишился сознания от боли. Он сглотнул и, белый как мел, сказал: – Да что еще тут может быть, черт бы вас побрал? Она сказала, что он бормотал про звезды и словно бы принимал ее за кого-то еще…

–  За кого?

– Да не помню. Странное такое иностранное имечко… Господи Иисусе… – Его лоб покрылся бусинами пота. – Селена. Да, Селена…

Допросчик словно окаменел, потом шагнул ближе.

– Что еще?

– Он… он дал ей монету, золотую, французскую. Она мне ее показала, и засмеялась, и спросила, что бы я сказал, если бы она сказала мне, что он дал ей целый мешочек этого добра.

Голубоглазый сказал медленно:

– Мешочек? Ты думаешь, она говорила серьезно?

– Нет, конечно, нет. Она меня поддразнивала. Ей нравилось меня поддразнивать. Помахала этим золотом у меня под носом…

– Ты его разглядел? Увидел, что на нем изображено?

– Нет. Она тут же отдернула монету и поцеловала ее и побежала обслуживать новых посетителей, а через час была уже убита…

У него вырвалось рыдание. Голубоглазый нетерпеливо кивнул своим подручным, и они выпустили Джошуа Уиткомба. Он откинулся к отсыревшей стене, совсем ослабев от боли и страха. Рука болела так, словно подлецы ее сломали, а они, все трое, уже скрылись во мраке Мейден-лейн так же быстро, как и появились.

На высокой стене взвыл кот, потешаясь над ним. А он совсем протрезвел, и его тошнило.

Джонатан отпустил своих людей и пошел домой пешком, еле держась на ногах от усталости и догадок. Селена. Бормотание о звездах. Рыжие волосы. И монеты, золотые монеты в уплату и Присс, и Джорджиане. Роза тоже их получила? Роза с ее детским телом в синяках и улыбкой опытной женщины… Как старательно она избегала его взгляда, когда сказала про шиллинг в уплату? Она ему солгала?

Он медленно прошагал мимо игорных домов Лейстер-Филдс, раздумывая о французе, рыскающем по Лондону в поисках рыжих шлюх, одиноких и беззащитных на темных улицах столицы. Оплаченных золотом. Убитых человеком с английским голосом после того, как больной молодой француз, называвший каждую Селеной, покинул их одних.

На углу Принсиз-стрит собралась толпа и глазела на труппу итальянских жонглеров со смуглой кожей, в одежде, расшитой блестками, ярко сверкавшими в лучах факелов, которые несли итальянцы. Джонатан не стал проталкиваться и стоял, засунув руки в карманы, размышляя. Их заставляли умолкнуть навсегда, этих девушек, но почему? Потому что Гаю де Монпелье не полагалось выходить из дома? Потому что кто-то не хотел, чтобы он выбалтывал тайны Монпелье?

Но какие тайны? Или, как Джонатан уже подозревал, Ротье тайно служит Роялистскому Агентству и отправляет планы своих английских хозяев графу д’Артуа в Париж? Или же он, Джонатан, попросту ошибся, решив, будто письмо содержит зашифрованные сообщения?

Итальянские жонглеры удалялись, их факелы оставляли шлейфы искр в темном небе. Толпа начала расходиться. Джонатан пошел дальше домой, низко опустив голову, а добравшись до Брюер-стрит, поднялся в свои комнаты, снял плащ и поискал письмо со списком звезд, потом сообразил, что оставил его у себя в кабинете запертым в ящике. Он отправил письмо старому ушедшему на покой дешифровальщику Джону Морроу, чьим протеже когда-то был. Но в ответ получил краткую отповедь: здоровье Морроу очень плохо, и он не может его принять. Еще одна неудача вдобавок ко многим другим в стараниях выследить убийцу его дочери. И все же он, должно быть, день за днем, час за часом приближается к своей цели в поисках отмщения.

Он как раз зажигал новые свечи, когда явился Лакит с сообщением о поездке Александра.

– Как давно? – рявкнул Джонатан.

– Ваш брат уехал два часа назад, сэр. Я дожидался вас.

Джонатан стряхнул с мозга паутину усталости, сбежал по лестнице, на ходу надевая плащ. Он отправится в Кларкенуэлл и будет ждать возвращения Александра, пусть до утра.