Текст книги "Музыка сфер"
Автор книги: Элизабет Редферн
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)
Отправляйтесь, сударь, и оповестите наших Принцев о первом успехе нашей экспедиции. Скажите им, что скоро у них будет армия из 80 000 человек, готовых умереть за них. Я не могу сообщить подробности, ибо у меня нет ни единой свободной минуты. С этих пор я на несколько дней ограничусь тем, что буду писать шпагой.
Письмо генерала Пюизе Калонну, бывшему французскому министру финансов, проживаюшему в изгнании в Уимблдоне (датировано 27 июня 1795, Киберонская бухта, получено в Лондоне 6 июля и переслано Питту)
Под вечер в тот же самый день Пьер Ротье стоял в мастерской Персиваля Оутса, изготовителя очков, в Таусенд-лейн. Персиваль был занят с покупателем, и Ротье молча ждал своей очереди, глядя сквозь частый переплет выходящего на улицу окна на одноконную повозку, застывшую в ярких солнечных лучах.
Она остановилась перед подводой с углем. Разъехаться в узком переулке они не могли, и оба возчика осыпали друг друга руганью, требуя освободить дорогу. Ротье наблюдал за ними невидящими глазами. Покупатель выбирал новый монокль, и Персиваль обслуживал его с обычной своей внимательной обходительностью. В конце концов покупка совершилась к взаимному удовольствию и покупателя, и продавца. Покупатель заплатил и покинул мастерскую. Колокольчик над дверью громко звякнул раз-другой и затих.
Персиваль сверкнул на Ротье глазами за стеклами очков в проволочной оправе.
– Мосье Ротье. Такой сюрприз! Вы, вероятно, пришли за линзами телескопа, которые оставили для проверки?
Ротье, дергаясь, подошел к нему.
– Я должен был увидеть вас…
Персиваль ухватился за край прилавка.
– Идиот! Я же предупредил, чтобы вы никогда сюда не приходили. Никогда! Неужели вы не понимаете, что за мной следят?
Ротье попятился.
– Мне необходимо поговорить с вами. Я только что узнал, что мое письмо не дошло…
– Насколько мне известно, – Персиваль запер дверь, затем быстро выглянул в окно, оглядывая улицу, – экспедиция преуспела. Что произошло, Ротье?
– Я НЕ ЗНАЮ… – Ротье, казалось, напрягал всю волю, чтобы овладеть собой. – Я не понимаю. Я сделал то, что от меня требовалось. Я добыл важнейшие сведения, я отослал их вовремя через нового, как я думал, надежного посредника… Это ведь вы свели меня с Александром Уилмотом. Не так ли?
– Я устроил так, чтобы он пришел к вам, – резко ответил Персиваль. – Но затем вы сами решали, использовать ли его, как вам требовалось. Вот так. И я еще раз спрашиваю: что произошло? Вы сказали Уилмоту про важность вашего письма? О необходимости поспешить? Об осторожности?
– Да! Он обещал отправить его немедленно, а потом заверил меня, что отправил его!
– Где это письмо сейчас? Оно было перехвачено? Кто-нибудь еще располагает возможностью расшифровать его?
– Не знаю, Господи спаси и помилуй, я не знаю.
Персиваль молча уставился на него. Наконец, он сказал:
– От вас нет никакого толку, Ротье, вы это понимаете? – Он медленно вернулся за прилавок.
Ротье прошептал:
– Мне просто нужно еще немного времени. И, может быть, помощи.
– И какой еще помощи можете вы ожидать? – Персиваль вновь повысил голос. – Что еще можем мы сделать? Вам сообщили имена тех французских шпионов, агентов Шовелена, чтобы вы предали их по приезде в Англию. Добрые граждане Республики, Ротье, были принесены в жертву, лишь бы вы вошли в доверие к здешнему правительству. Но что вы с тех пор сделали?
– Я регулярно посылал письма нормальными способами. – Голос Ротье все еще оставался хриплым от напряжения. – Но кто-то начал наводить справки на почтамте. И я испробовал другой способ, но мое письмо было перехвачено…
– Что в нем говорилось?
Ротье потер ладонью наморщенный лоб.
– Разумеется, оно было зашифровано. О просьбе Пюизе об английском оружии и деньгах в поддержку высадки роялистов на западе Франции.
Персиваль пренебрежительно махнул рукой.
– Ну, не беда, даже если его расшифровали. Южные порты полнились такими слухами с начала мая из-за тамошних передвижений войск. Но, по вашим словам, вы послали другое сообщение, более важное, через Уилмота, и оно, очевидно, не дошло. Что было в нем?
– Предупреждение Парижу о высадке Пюизе. Место высадки, примерная дата, численность, оружие, корабли… Я дал его Уилмоту пятнадцатого июня. Господи, оно должно было достигнуть Парижа вовремя…
– В таком случае, – оборвал его Персиваль, – мы не слышали бы сегодня похвальбы об успехах роялистов. Как вы получили эти сведения?
– Косвенно, через Прижана…
– Одного из подручных Пюизе?
– Да-да… Меня связал с ним кто-то в Министерстве внутренних дел, клерк-шотландец, который стал надежным посредником после дела с шовеленовскими шпионами. Он считает, что мне можно доверять. Попросил меня навестить Прижана, проверить, всели еще он предан делу роялистов, и я сумел внушить Прижану полное доверие. Он рассказал мне все, что я хотел узнать.
– Но ваше известие не дошло.
– Да, – снова прошептал Ротье.
– Помогать вам я больше не могу, – коротко сказал Персиваль. – Два месяца назад я предупредил вас, чтобы вы больше сюда не приходили. Вы подвергаете опасности нас обоих. Ну а золото, которое я вам послал? Вы его получили?
– Да. Но мне необходимо еще…
– Больше для вас ничего нет. Фрерон сообщил мне незадолго до того, как связь оборвалась, что дальнейшие выплаты прекращаются, пока он не получит результаты. А теперь все мои связи с Парижем оборвались. Ни писем больше, ни золота.
Руки Ротье на прилавке сжались в кулаки.
– Персиваль, – сказал он, – умоляю! У вас должен быть какой-то способ связаться с ними. Вы должны сообщить Фрерону, и Тальену, и прочим, что я делаю все возможное. Вас они послушают. Мне необходимы деньги – платить осведомителям. Денег, которые вы дали мне прежде, надолго не хватит.
– Гражданин Фрерон, без сомнения, укажет, что люди, которым вы платите, мало что делают для Республики. А судя по тому, что я слышал, почти все ваши деньги уходят на поддержание Монпелье в роскоши. Августе и ее братцу надо научиться жить скромнее. Они привлекут внимание к себе, проживая в этом особняке в Кенсингтон-Гор. Я не могу снабдить вас еще золотом. Его у меня нет.
Кто-то дергал дверь мастерской. Они услышали, как заскрипела ручка.
– Уходите, – скомандовал Персиваль. – И больше сюда не приходите.
Он направился к двери с ключом в руке. Ротье взял шляпу и отошел от прилавка в ту секунду, когда Персиваль распахнул дверь и впустил нового посетителя, который, войдя, замигал, оказавшись в относительном сумраке мастерской.
Персиваль коротко кивнул Ротье, продолжая держать дверь открытой.
– Всего хорошего, доктор, – сказал он. – Я тотчас сообщу вам, когда заказанные вами очки будут готовы.
Ротье неверной походкой вышел на улицу, на мгновение ослепленный лучами солнца, клонящегося к закату, и направился к своей лошади, которую за монетку стерег маленький оборвыш. Он взял удила, но остался стоять, словно утратив способность двигаться. Его знобило под жаркими солнечными лучами.
Прошлым летом, в последние дни Террора, когда в Лондон ежедневно приходили вести о смертях многих из тех, кто ввергал его родину во все большие ужасы кровопролитий – Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона, Энрио, – Ротье отчаянно надеялся услышать, что среди казненных был и Фрерон. Но Фрерон уцелел вместе с Тальеном и Баррасом, чтобы заполучить еще более влиятельный пост в правительстве. Их троих прозвали шакалами Республики, питающимися объедками людей, куда более великих в сравнении с ними. Хотя в Париже никто не осмелился бы даже прошептать это прозвище.
С Луи Фрероном, радикальным журналистом, который сумел оказаться среди членов Конвента, внушавших наибольший страх, Ротье познакомился, когда работал в Hôtel-Dieu,давным-давно, еще до падения Бастилии. Фрерон, пылавший идеализмом, писал для своей газеты «L’orateur du peuple» [24]24
«Народный трибун» (фр.).
[Закрыть]о парижских больницах и ужасном положении бедняков. Ротье, преданный своему призванию, гуманный, доверчивый, восхищался деятельностью Фрерона и считал влиятельного политика своим другом. А потому, когда Августу обвинили в измене, к кому еще мог обратиться Ротье за помощью, как не к своему другу и товарищу Фрерону?
Фрерон ему помог, да, но за какую цену! Он сказал Ротье голосом, от беспощадности которого кровь стыла в жилах, что Монпелье позволят покинуть Францию живыми, только если он, Ротье, обещает раздобывать и отсылать из Лондона жизненно важные сведения об английских военных операциях. Ему подыщут посредника. А еще Фрерон предупредил Ротье, что в случае его неудач расплата за измену настигнет их, где бы они ни находились, и Августа умрет.
Вскоре после их приезда в Лондон Ротье, все еще уповавший, что этот кошмар кончится, что угрозы Фрерона растворятся в пустом воздухе, будто утренние туманы, которым предстояло стать такими привычными ему в месте их изгнания, получил письмо от изготовителя очков в Кларкенуэлле по имени Персиваль Оутс с извещением, что заказанные им линзы готовы и их можно забрать. Никаких линз Ротье не заказывал, но он все равно отправился по указанному адресу, и Персиваль сообщил, что он будет посредником между Ротье и его хозяевами в Париже. Ротье скоро убедился, что такой кроткий на вид изготовитель очков в безжалостности не уступает Фрерону. «ОТ ВАС НЕТ НИКАКОГО ТОЛКУ, РОТЬЕ!»
Презрительные слова Персиваля все еще звенели у него в ушах, но Ротье сумел совладать с собой и поехал не к себе домой, но по Чансери-лейн к полному оживления Стрэнду, где вновь оставил свою лошадь, на этот раз возле лавки на углу Картинг-лейн. Вскоре он вышел из нее с продолговатой кожаной шкатулочкой в руках. С некоторой осторожностью он поместил шкатулочку в карман сюртука, затем снова сел в седло и продолжил свой путь.
Час спустя Августа услышала, как Ротье вошел в дом. Она стремительно спустилась в кабинет, где он ее уже ждал. Он вытащил из кармана холщевый мешочек с завязками и отдал ей со словами:
– Золота тут очень мало. У Персиваля его больше нет. И тут все, что оставалось у меня. Вы поняли? У него золота больше нет.
Ее взгляд преисполнился презрения.
– Итак, вы потерпели неудачу даже в этом! Я полагала, что ваше последнее письмо было благополучно отослано этим английским астрономом.
– Нет. Оно не дошло до Парижа вовремя или вообще не дошло. Разве вы не слышали, что высадка роялистов увенчалась успехом?
Сжимая монеты, Августа резко повернулась, чтобы уйти. Ротье протянул к ней руки, его лицо исказилось отчаянием.
– Августа, прошу вас! Я должен поговорить с вами о другом.
Она выжидающе остановилась, но промолчала.
– У меня тут есть кое-что, – продолжал он поспешно, – пожалуй, вам следует держать его всегда при себе. – Он вновь опустил руку в карман длинного сюртука и достал кожаную шкатулочку, купленную в угловой лавке на Картинг-лейн. И протянул ее Августе. Она поглядела, но не протянула руки, и потому он открыл шкатулочку сам. В ней лежал миниатюрный кремневый пистолет с медным стволом и медной же рукояткой, завершавшейся головой леопарда.
– Мы в такой опасности? – еле выговорила Августа. – Фрерон может достать нас даже здесь?
– Предосторожность, только и всего, – быстро сказал Ротье.
– Предосторожность… – Она недоверчиво покачала головой. – Вы пугаете меня, Пьер. Боже милосердный, как вы меня пугаете!
Он быстро положил открытый футляр на ближайший столик и шагнул к ней, словно чтобы ее утешить. Но она попятилась от него к двери, а ее руки протянулись, чтобы оттолкнуть его.
– Вы заверяли меня, что здесь мы будем в безопасности. Вы солгали мне. Вы солгали.
XXXIXИскусство жизни в том, чтобы смирять
Боренья разума. В погоне вечной
За знанием он силы тела
На голод обрекает. А в покое
Клинок свои обращает на себя
И муки, неведомые телу,
Жизнь омрачают.
ДЖОН АРМСТРОНГ. «Безумие» (1744)
После катастрофического разговора Джонатана с Джоном Кингом Поллок отвел его во флигель Министерства финансов, где Министерству внутренних дел были предоставлены помещения, так как война потребовала увеличения числа клерков. Теперь Джонатану предстояло работать тут. Начальник канцелярии, отводя глаза в сторону, заверил его, что он по-прежнему будет заниматься важнейшими вопросами министерства, что его обязанности по-прежнему крайне существенны. Однако Джонатан, слишком опытный, чтобы поддаться такому обману, прекрасно понимал, что кроется за всем этим. Ему больше не будут доверять секретные документы. Его карьера пошла прахом.
Еще Поллок, спохватившись, предупредил его, что Абра-хем Лакит больше не будет исполнять его поручения. Пожалуй, это неплохо, подумал Джонатан. Для Лакита. Тем не менее он удивился, обнаружив, насколько ему будет не хватать этого помощника, его бойкой уличной болтовни и безыскусной тщеславности.
Потом Поллок удалился почти с облегчением. Конечно, подумал Джонатан, старику горько видеть своего прежнего протеже настолько униженным.
Младший клерк получил распоряжение ознакомить Джонатана с тем, чем ему предстояло заниматься: главным образом копировать общие инструкции Министерства внутренних дел его представителям в графствах, а также читать и заполнять циркуляры о крамоле – от них, значит, никуда не денешься. Джонатан сидел в своем новом кабинете, даже еще более тесном, чем прежний, и смотрел на врученные ему клерком бумаги. Требовалось составить резюме бесконечного донесения какого-то колониального чиновника, каковое надлежало разослать в копиях по разным департаментам. В этом ворохе Джонатан обнаружил и несколько собственных писем.
В пять часов он покинул Уайтхолл и направился к Хангерфорд-Стейрс, где мужчина лет тридцати пяти со впалыми щеками и жидкими соломенного цвета волосами ждал, привалившись к бочкам, поставленным у речного парапета.
Увидев Джонатана, он выпрямился и, когда Джонатан подошел ближе, сказал:
– Долгонько не виделись, мистер Эбси.
Действительно, долгонько: прошел почти год с тех пор, как Джонатан в последний раз воспользовался услугами этого человека, Джеймса Стимпсона, осведомителя и шпиона по собственному почину. Когда-то Стимпсон постоянно работал на правительство, осведомляя Министерство внутреннихдел, когда его возглавлял Дандес, о деятельности радикального Лондонского Корреспондентского общества, в которое проник под личиной горячего сторонника идей общества. Но полтора года назад ему пришлось в суде давать показания против двух членов общества, арестованных за подстрекательство к бунту, и с тех пор, поскольку его истинная роль стала радикалам известна, он уже не годился для подобной работы, и его лишь время от времени нанимал какой-нибудь лондонский магистрат или кто-то вроде Джонатана. Стимпсон не уставал горько сетовать на столь очевидную несправедливость и отсутствие какого-либо вознаграждения за его доказанную лояльность. Как осведомитель он общался с разными компаниями, в том числе и достаточно темными, но отличатся хорошим чутьем на сплетни и слухи, умением оставаться неприметным в любой среде и еще – постоянной потребностью в деньгах.
Он с достаточным интересом слушал, когда Джонатан тут над рекой, где в ушах у них звучали хриплые голоса лодочников и крики чаек, предлагал ему заняться наблюдением над émigréesМонпелье в Кенстингтон-Гор, одновременно наводя справки об их домашней жизни и знакомых. Стимпсон кивнул: ничего записывать ему не требовалось, его память, как припомнил Джонатан, была безупречной.
– Кто-нибудь особый, мистер Эбси?
Джонатан поколебался. У него были основания подозревать – или же считать ни к чему не причастным любого из них. Но ведь он, несомненно, что-то проглядел, что-то упустил…
– Доктор по фамилии Ротье, – сказал он. – Ральф Уоллес – слуга. Бывший священник по фамилии Норленд. Уволенный из флота моряк, немой – Вильям Карлайн. Все слуги англичане, но только грамотные, начитанные. – Он вспомнил притчу Блейка. – Наблюдай за ними всеми, не покажется ли что-нибудь подозрительным, не прячут ли они что-либо. И не допусти, чтобы кто-нибудь догадался, чем ты занимаешься. И никому не упоминай мое имя.
Стимпсон кивнул.
– Я так и полагал, – сказал он, – не то вы бы сами этим занялись.
Затем он повторил все имена и поторговался о цене. Они договорились о встрече через неделю, и Стимпсон размашистой походкой удалился от реки по Друри-лейн.
Джонатан направился в другую сторону – к Адам-стрит за Стрэндом. Он зашел в трактир под названием «Три бочки» и тотчас увидел в углу того, с кем был должен встретиться тут. Толлис, в прошлом его коллега в Министерстве внутренних дел, а теперь клерк в Адмиралтействе.
Толлис (старше Джонатана, сутулый, словно бы телесно изнуренный непродвижением по службе и злостью на неумолимую иерархичность Адмиралтейства) налил Джонатану вина и сказал:
– Я сделал то, о чем ты просил в своем письме. Проверил сведения о бывшем военном моряке по фамилии Карлайн. Он служил интендантом на корабле Кросби «Сердце дуба», но был отстранен два года назад по подозрению в маклевании со счетами.
– Нет, – сказал Джонатан. – Этого не может быть. Он был уволен год назад и выпорот вдобавок.
– Два года назад. Без всякого сомнения. – Толлис глотнул вина. – И интенданты порке не подлежат. Этот Карлайн предположительно подделал список команды и присваивал жалованья и пособия, получаемые на несуществующих людей. Обычная интендантская хитрость, но он от начала и до конца твердил о своей невиновности. И вина его доказана не была, так что он был только отстранен, хотя, полагаю, по сути, это мало чем отличается от увольнения, о котором говорил ты. Но чтобы его выпороли? Нет.
Джонатан закашлялся. Его горло все еще давало о себе знать, особенно в дымном воздухе трактира.
– А что с ним произошло потом? Ты не знаешь?
Толлис порылся в кармане и вытащил листок бумаги.
– Вот адрес в Портсмуте, по которому были отосланы его флотские документы. Я переписал его для тебя. Ничего больше о нем в архиве Адмиралтейства нет. – Он отдал листок Джонатану, который засунул его в карман, не читая, устало признавая еще одну неудачу, еще одно сведение, которое навело на ложный след, если вообще не было чистой ложью. Он снова закашлялся, а Толлис откинулся на спинку стула, глядя на него с любопытством. – Значит, все еще ищешь шпионов, Эбси? Все еще расследуешь эти письма?
– Письма, – сказал Джонатан, – больше ко мне отношения не имеют.
– Но ты ведь хорошо делал свою работу?
Джонатан уже встал.
– Я слишком отдался ей, – сказал он. – Мне сказали, что я воображаю невесть что. Возможно, так и было. Возможно, так и есть.
На следующее утро город Портсмут вновь самым неприятным образом напомнил Джонатану о своем существовании, когда, подойдя к своему новому служебному столу, он нашел там письменный приказ начальника канцелярии с распоряжением незамедлительно отправиться туда, чтобы продолжить расследование о подстрекательских листках, которое он оставил незавершенным. «Будьте так любезны заняться этим делом лично без дальнейшей рассылки писем».
К приказу был приложен список лиц, которые уволились с портсмутской верфи без видимой причины примерно в то время, когда появились подстрекательские листки. Поллок требовал, чтобы он опросил комиссара порта и контролера и вернулся бы с точными сведениями о каждом, значащемся в списке, приготовив две копии – как для Министерства внутренних дел, так и для Совета Адмиралтейства. Джонатан сидел, сжимая голову в ладонях, и прикидывал, сколько дней займет это поручение – дней в дороге, дней копания в ворохах официальных документов и в путанных списках служащих, а ответственные чиновники, уж конечно, встретят его в штыки и ни в чем не пойдут ему навстречу в обычной манере тех, кто опасается, что вездесущее Министерство внутренних дел не одобрит то, как они выполняют свои служебные обязанности. Он будет отсутствовать неделю, а может быть, и дольше. И убийца его дочери получит дополнительное время, чтобы замести свои следы.
XLНесмотря на ужасные горести, постигшие значительную часть жителей Парижа, в остальном столица дышит преуспеянием. Прекрасный пол блистает не хуже прежнего, и мы видим породистых лошадей в великолепной сбруе, влекущих щегольские кареты (хотя и в малом числе из-за дороговизны фуража).
Письмо в «Массачусетский журнал» (1795)
Умирая от холода и голода,
Люди, чьи права украли,
Как тихо вы ропщете,
Пока наглые богатеи,
Кого по доброте вы пощадили, Буйно ликуют.
СИЛЬВЭН МАРЕШАЛЬ. «Песня предместий» (1795)
Был полдень седьмого июля, того самого дня, в который Джонатан Эбси получил строгий приказ посетить Портсмут. Сорокашестилетний Пьер Лаплас, былой светоч Académie Royale des Sciances [25]25
Королевская Академия Наук (фр.).
[Закрыть]до ее разгона вождями Революции как элитарной и бесполезной, целенаправленно шел по рю де Ришелье. То и дело его чуткие ноздри подергивались, прельщенные аппетитными полуденными запахами, которыми веяло из элегантных ресторанов поблизости, ибо именно в этом квартале депутаты Республиканского Конвента предпочитали подкреплять днем свои силы. По улице мчался щегольской экипаж, без сомнения, доставляющий очередного из вождей Республики, поборников равенства, к его трапезе. Лаплас отскочил в сторону, чтобы колеса, разбрызгивающие лужи, оставленные вчерашним дождем, не загрязнили его костюм. Он поспешил дальше.
Лишь накануне, отправившись по делам, к счастью, в тот раз – в экипаже, он проехал мимо улицы, ведущей из нищего предместья Сент-Антуан. На углу он увидел булочную, где оборванные мужчины, женщины, да и дети тоже, босые, толпились в очереди за своим скудным пайком. Их лица осунулись от голода, в глазах стыло отчаяние.
Лаплас как муж науки находил такое положение вещей весьма интересным, поскольку в целом, казалось ему, ровно ничего не изменилось. Бесспорно, в годы Революции случались всякие пертурбации. Он и сам в декабре 1793 года попал в проскрипционные списки и спешно удалился в изгнание в Мелён. Вернуться он осмелился только после смерти Робеспьера. Все эти смерти, все перипетии борьбы за власть – и что теперь?
Бедняки все еще голодают. Люди у власти присвоили себе уравнительное наименование «депутат» и заявили, что всего лишь представляют народ. Но выглядят они не менее упитанными, чем прежде аристократы.
Он тщательно все это взвесил. «Сначала было свержение тиранической монархии, – сказал он себе, – а теперь следует реакция против Революции, так как она породила собственных тиранов: Марата, Дантона, Робеспьера. Что дальше, хотел бы я знать? Беспорядки и голод охватили всю страну. Возможно, да, совершенно возможно, что в согласии с законами Вселенной скоро появится новый тиран».
Год назад он написал и опубликовал толстый том под названием «La Théorie des satellites de Jupiter» [27]27
«Теория касательно спутников Юпитера» (фр.).
[Закрыть], в которой продемонстрировал, что эксцентричности и наклоны планетарных орбит в их отношении друг к другу всегда будут незначительными, константными и самокорректирующимися. Эту теорию он с порядочным удовлетворением использовал, чтобы лишний раз подтвердить свою веру в исходную стабильность планетарной системы во всей ее полноте. Он был убежден, что сумел бы установить вероятность также и исторических событий, если бы в его распоряжении были все научно определяемые факторы.
Ему пришлось вновь посторониться, когда из ресторана прямо на его пути высыпала пугающая компания jeunesse dorée [28]28
золотая молодежь (фр.).
[Закрыть], явно пьяная, готовая к буйствам. Лаплас, чей отец смиренно изготовлял сидр в Нормандии, презирал их, так как юноши эти были богаты и потому избегали призыва в Национальную гвардию. Многие были сыновьями или племянниками депутатов. Они щеголяли в своей особой форме: сюртуки без фалд, тесные панталоны, сапоги с короткими голенищами и пышно повязанные галстухи. Волосы свисали длинными прядями над ушами, остальные заплетались в косицу у затылка. Они поигрывали либо форейторскими кнутами, либо короткими тростями, начиненными свинцом. Обычной их добычей становились бедняки, особенно если они подозревали в них бывших революционеров.
Теперь они приступили к очередной забаве, швырнув красный колпак свободы в сточную канаву и заставляя прохожих плевать на него. Когда мужчина в годах отказался, они сунули его головой вниз в колоду с водой для лошадей и предоставили ему самому выбираться из нее, перепуганному, захлебывающемуся. Лаплас подобно многим перешел на другую сторону улицы и поспешил дальше. Мысленно он готовил новые добавления к самому последнему своему труду «Exposition du système du monde» [29]29
«Изложение системы мира» (фр.).
[Закрыть].
– Каждое событие, – бормотал он себе под нос в такт стуку своих каблуков по тротуару, – определяется общими законами Вселенной, и, вероятно, относительно в нашем сознании…
Например, этот старик. Знай он, что прямо за углом наткнется на jeunesse dorée,то не пошел бы по этой улице. Но как только они его увидели, дальнейшие события стали неизбежны. Когда-то Лаплас приготовил доклад для Académie,доказывающий, что можно точно предсказать исход игры в кости, если досконально знать каждый фактор: вес кости, точное движение руки в броске, силу этой руки и силу, вложенную в каждый бросок.
– Большее или меньшее наше постижение константных факторов, – сказал он вслух, продолжая путь, – и составляет их относительную возможность. И эта стабильность в системе мира, обеспечивающая его существование, принадлежит к наиболее значимым среди всех феноменов. Как и утверждал Исаак Ньютон. Да-да…
Довольный своими мыслями, он поклялся записать их все, едва вернется к себе домой и разделит второй завтрак с женой Мари-Шарлоттой, на двадцать лет моложе него, и шестилетним сыном.
Но сначала ему предстоит доставить весьма интересное письмо.
Все утро он проработал в Бюро долгот, которое в этом году учредило правительство Республики для решения всех вопросов, связанных с навигацией и астрономией. Какая удача, что Республика наконец признала, что ей нужны ученые – «les charlatans-modernes» [30]30
«современные шарлатаны» (фр.).
[Закрыть]по словам Марата, – чтобы обеспечивать ее армии все более и более смертоносным оружием и вести ее военные корабли по морям, кишащим ее врагами.
В течение утра он получил несколько писем. Одной из многих досад, чинимых войной, были и задержки его драгоценной почты на несколько дней, а то и недель. Вот, например, послание, которое нынче утром он получил от лондонского астронома-любителя по имени Александр Уилмот. Уже некоторое время они с Уилмотом вели плодотворную переписку касательно орбит лун Юпитера. Но вот это письмо добиралось до него три недели вместо положенных четырех дней.
И, разумеется, будет еще задержка, потому что письмо написано по-английски, и его должны ему перевести. Вот сейчас он и несет это письмо к ирландцу, который переводит для него всю его английскую почту. Никлас Маджетт состоял переводчиком при французском Адмиралтействе, переводя английские документы и газеты. Маджетт, как знал Лаплас, был способнейшим лингвистом с достаточным запасом научных знаний, то есть можно было не сомневаться, что он точно передаст все нюансы в столь долго ожидаемом письме Уилмота.
Маджетт, когда Лаплас вошел к нему в кабинет, выглядел замученным и вовсе не обрадовался ему, но Лапласа это не заботило.
– Возможно, я доберусь до него дня через два-три, – буркнул Маджетт.
Лаплас смерил его холодным взглядом.
– Прошу обеспечить, чтобы перевод этого письма лежал на моем столе в Бюро завтра утром в девять часов. – Он повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился. – Ах да! Оно было в том же пакете. Еще одно из писем Тициусу.
Его удивило и слегка заинтриговало то, как Маджетт словно бы побледнел при упоминании неизвестного мэтра Тициуса. В прошлом были и другие такие письма, и всякий раз они производили на Маджетта подобное же впечатление. Лаплас подошел поближе к ирландцу, когда Маджетт, вскрыв письмо, разложил его на столе. Лаплас увидел список звезд с обозначением их яркости и внимательно на него прищурился.
– Как странно, – сказал Лаплас. – Некоторые цифры вопиюще неверны.
Маджетт кивнул. Он все еще был бледен, но, казалось, его снедало лихорадочное волнение. Он не мог оторвать глаз от списка звезд.
Лаплас пожал плечами и снова направился к двери. Ирландцы эксцентричны и эмоциональны. Всем известно, что ирландцы в Париже – в настоящее время их тут поселилось порядочное число – оказались здесь потому, что не терпели английское правительство Вильяма Питга. Но такие, как Маджетт, были умны и приносили пользу.
Лаплас приоткрыл дверь. Затем обернулся.
– Вы позаботитесь, чтобы это письмо было готово для меня к завтрашнему утру в Бюро? – напомнил он. – Оно и так уже слишком задержалось. А оно крайне важно.
– Да-да, – нетерпеливо пробормотал Маджетт, не отрывая глаз от списка.
Лаплас сердито вышел, громко хлопнув дверью.
Письмо Александра Уилмота Пьеру Симону Лапласу о лунах Юпитера сиротливо лежало на столе Маджетта, а ирландец, занимавшийся обработкой секретных сведений для французского правительства, вытащил из ящика стола небольшую книжку – «Мифологию» Лефевра – и торопливо развернул ее рядом с письмом мэтру Тициусу. Затем достал с книжной полки астрономический справочник о величинах звезд и принялся быстро делать пометки возле названий некоторых звезд в письме. Покончив с этим, он начал внимательно листать «Мифологию», ведя пальцем по странице вниз. На чистом листе он писал:
«Экспедиция в Бретань отплывает… четыре тысячи роялистов… Карнак…»
– Слишком поздно! – с горечью воскликнул он. – Слишком поздно! – и торопливо продолжил расшифровку.
«Непроверенные сообщения… Тентеньяк… Вилена…»
А!
Он сдвинул все в сторону, написал короткую записку, сложил ее и запечатал. Подошел к двери, открыл ее и нетерпеливо позвал рассыльного.
– Доставишь сейчас же Луи Фрерону.
– Но, сударь, Конвент как раз заседает…
– Мне все равно. Пусть даже Фрерон произносит речь. Доставь это ему, и НЕМЕДЛЕННО.
