Текст книги "Последний верблюд умер в полдень (ЛП)"

Автор книги: Элизабет Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Дрожь пробрала меня до костей. Ночной воздух похолодел. Наши зрители исчезли бесшумно, будто тени.

– Уже поздно, – промолвила я тихо. – А если нам…

– С удовольствием, – вскочил на ноги Эмерсон.

И в этот момент тишину воздуха прорвал странный, прерывающийся крик. Я вскочила. Эмерсон рассмеялся и взял меня за руку.

– Это всего лишь шакал, Пибоди. Поторопись. Я чувствую внезапную, настоятельную необходимость в том, что можешь предоставить мне только ты.

– О, Эмерсон, – начала я… и больше не смогла произнести ни слова. Он тянул меня за собой так стремительно, что у меня перехватило дыхание.

Наши палатки были разбиты в небольшой роще тамариска. Сумки и ящики были сложены вокруг них: воровство почти неизвестно среди этих так называемых примитивных людей, а репутации Эмерсона хватало, чтобы отпугнуть самых закоренелых грабителей. И потому я была поражена, когда увидала, как что-то белое, крадучись, скользит вдоль деревьев.

Ночное зрение Эмерсона уступает моему, а мысли, возможно, были заняты тем предметом, о котором он только что упоминал. Поэтому, пока я не закричала: «Стой! Кто идёт?» – или что-то в этом роде, он и не заметил призрака – бледную, молча скользившую тень. Как один человек (образно говоря) мы прыгнули на него и свалили на землю.

И услышали жалобно протестующий голос – слишком знакомый. Громко выругавшись, Эмерсон с трудом поднялся сам и поднял упавшее создание. Им оказался Рамзес, похожий на привидение в простом белом халате, заменявшем ему ночную рубашку.

– Ты не ранен, мой мальчик? – запинаясь, спросил Эмерсон. – Я не сделал тебе больно?

Рамзес моргнул.

– Не нарочно, папа, я уверен. К счастью, земля мягкая. Могу ли я осведомиться, почему вы с мамой сбили меня с ног?

– Вполне резонный вопрос, – согласился Эмерсон. – Почему, Пибоди?

От падения у меня перехватило дыхание, так что ответить я ничего не могла. Увидев это, Эмерсон заботливо помог мне подняться, но одновременно воспользовался моим вынужденным молчанием:

– Надеюсь, ты понимаешь, Пибоди, что я не намерен тебя критиковать. Просто спрашиваю. Я отреагировал инстинктивно, и надеюсь, что так будет всегда, моя дорогая, как только тебе понадобится моя помощь. Ты увидела или услышала что-то ускользнувшее от моего внимания, и это заставило тебя так стремительно действовать?

В иное время я возмутилась бы этой трусливой попыткой свалить вину на меня – типичной для всех мужчин от Адама до наших дней. Но, честно говоря, я была в таком же недоумении, как и он.

– Нет, Эмерсон, ничего. Я тоже отреагировала инстинктивно и не могу объяснить, почему. У меня было странное чувство – предчувствие опасности…

– Не обращай внимания, – поспешно ответил Эмерсон. – Я знаком с твоими предчувствиями, Пибоди, и при всём моём уважении предпочёл бы не обсуждать их.

– Но вполне естественно, что, обнаружив нечто бродившее близ наших припасов, я должна была предположить наихудшее. Рамзесу уже полагалось спать. Рамзес, что ты делал… О…

Объяснение казалось очевидным, но Рамзес ответил совершенно другое:

– Ты позвала меня, мама. Ты просила меня подойти, и, конечно, я повиновался.

– Я не звала тебя, Рамзес.

– Но я слышал твой голос…

– Тебе приснилось, – сказал Эмерсон. – Как трогательно, а, Пибоди? Всё время думать о маме и даже во сне подчиняться малейшим её приказам. Пойдём, мой мальчик, я уложу тебя.

Бросив на меня многозначительный взгляд, он втолкнул Рамзеса в палатку и последовал за ним. Я знала, что он будет сидеть возле мальчика, пока тот не уснёт: Эмерсон смущается, если нас подслушивают, особенно Рамзес, когда мы активно демонстрируем глубокую привязанность, которую чувствуем друг к другу. Но вместо того, чтобы отправиться в палатку для подготовки этой демонстрации, я задержалась в тени деревьев, озирая окрестности. Лунный свет просачивался через листья и рисовал причудливые серебристые иероглифы на земле. Ночь не молчала; со стороны военного лагеря доносился шум – там грузили баржи, которые должны были отправляться утром. А с той стороны реки, пронизанный одиночеством, как крик потерянной и блуждающей души, доносился заунывный вой шакала.

* * *

Четыре дня спустя, после плавания, неудобного, но протекавшего без каких-либо происшествий, мы увидели рыжую гору, нависавшую над верхушками пальм. Это и была Джебель-Баркал, Святая Гора Нубийского царства. Мы достигли цели.

КАМЕНЬ ЦАРСКИХ ДОМОВ

Раньше я не упоминала о том, что Напата – это не город, а целый регион. И там можно насчитать несколько городов и деревень. Мерави, он же Мерове, наиболее известен; его название вводит всех в заблуждение из-за сходства с Мероэ, второй из древних столиц Гуша, что расположена гораздо южнее. Напротив Мерави, на противоположном берегу Нила, располагалась штаб-квартира пограничных войск египетской армии, рядом с небольшой деревней Санам Абу Дом. Лагерь растягивался вдоль реки на протяжении мили с лишним, палатки стояли в аккуратном строю, выдавая тем самым присутствие британской организации.

Но на Эмерсона эта демонстрация эффективности не произвела ни малейшего впечатления.

– Чтоб им провалиться, – ворчал и хмурился он. – Поставили свой проклятый лагерь точно на месте разрушенного храма. В 1882 году здесь ещё можно было видеть основания колонн и резные блоки.

– Но ты не собирался вести раскопки здесь, – напомнила я ему. – Пирамиды, Эмерсон. Где пирамиды?

Пароход потихоньку подходил к пристани.

– Везде, – несколько неопределённо ответил Эмерсон. – Основные кладбища – в Нури, в нескольких милях вверх по течению, и Курру, на противоположном берегу. Есть три группы пирамид возле самой Джебель-Баркал, и там же – развалины великого храма Амона.

Песчаник горы Баркал выглядел впечатляюще. Позже мы вычислили, что его высота – немногим более трёхсот футов, но он так резко поднимается над плоской равниной, что выглядит гораздо выше. Послеполуденный свет солнца окрашивал скалу в нежно-малиновый цвет и отбрасывал фантастические тени, подобные выветрившимся останкам монументальных статуй.

С трудом мне удалось убедить Эмерсона, что правила учтивости – если не сказать, целесообразности – требуют от нас представиться военным властям.

– Это ещё зачем? – заявил он. – Мустафа всё устроил.

Мустафа одарил меня широкой улыбкой. Он был самым первым из тех, кто приветствовал нас, когда мы высадились на берег, а его спутники незамедлительно приступили к разгрузке нашего багажа. Эмерсон представил его как шейха Мустафа Абд Рабу, но ему явно не хватало достоинства, которое соответствовало бы подобному титулу. Он был не выше меня ростом и худой, как скелет; полы грязного, оборванного халата непрестанно колыхались, пока Мустафа отвешивал почтительные поклоны Эмерсону, мне, Рамзесу, и снова Эмерсону. Его морщинистое лицо представляло собою смесь рас, что характерно для этих мест. Сами нубийцы принадлежат к меланезийской расе, обладая волнистыми чёрными волосами и резкими чертами лица, но с незапамятных времен они вступали в брак с арабами и с неграми Центральной Африки. Я не видела волос Мустафы, спрятанных под нелепым тюрбаном когда-то белого цвета.

Я улыбнулась Мустафе в ответ. Нельзя было остаться равнодушной: он проявлял к нам искреннее уважение и явно был рад видеть нас. Однако я посчитала нужным сделать несколько замечаний.

– Куда они потащили багаж? – спросила я, указывая на людей, которые уже спешили прочь, тяжело нагруженные, и проявляли энергию, которую совершенно не ожидаешь увидеть в тёплых краях.

– Мустафа нашёл для нас дом, – ответил Эмерсон. Мустафа просиял и кивнул. Он был исключительно дружелюбен, так что совершенно не хотелось охлаждать его пыл. Но мной владели серьёзные подозрения в отношении того, что именно Мустафа считает подходящим домом. Ни один мужчина какой бы то ни было расы или национальности не имеет ни малейшего представления о чистоте.

Немузыкально что-то мурлыча (что свидетельствовало о невероятно хорошем настроении), Эмерсон вёл меня к деревне. Издали она выглядела довольно симпатично, окружённая пальмами, и даже могла похвастаться несколькими домами, построенными из необожжённого кирпича. Другие хижины, называемые тукхулы, были сплетены из пальмовых ветвей и листьев вокруг деревянного каркаса. Мустафа, рысью трусивший рядом, непрестанно снабжал нас сведениями, напоминая гида среди туристов: самый большой и впечатляющий дом занимал генерал Рандл; пара тукхулов около него была штаб-квартирой разведки; та хижина принадлежала итальянским военным атташе, а эта – британскому джентльмену из музея…

Эмерсон что-то прорычал, ускорив шаг.

– А мистер Бадж всё ещё здесь? – спросила я.

– Это то, что нам следует узнать, – прогремел Эмерсон. – Я твёрдо намерен держаться так далеко от Баджа, как только смогу. И не разобью лагерь, пока не выясню, где он работает. Ты же знаешь, Пибоди: я готов пойти на всё, что угодно, чтобы избежать ссор и столкновений…

Я хмыкнула.

Приятной неожиданностью оказался маленький рынок, где заправляли греческие купцы. Торговые инстинкты этих людей никогда не перестанут удивлять меня. Их храбрость не уступает деловой сметке, они готовы броситься чуть ли не в гущу сражения. Я очень обрадовалась, что смогу запастись консервами, содовой, свежеиспечённым хлебом, мылом, а также всеми видами кастрюль и столовых приборов.

Эмерсон и там обнаружил нескольких старых знакомых, и пока он доброжелательно подшучивал над одним из них, у меня оказалось время, чтобы оглядеться вокруг. Я надеюсь, что меня нельзя считать невежественной туристкой. И уже привыкла к великому множеству рас и наций, которые можно найти в Каире. Но мне никогда не встречалось такое разнообразие, как в этом отдалённом уголке мира. Цвет лица – от «белого» (у английских солдат, причём скорее болезненно-жёлтого, нежели белого, и часто ярко-красного от жары) через все оттенки коричневого, смуглого и оливкового до яркого сине-чёрного. Статный бедуин с ястребиным лицом беседовал с женщиной-суданкой, завёрнутой в одежды из светлого хлопка. Выходцы из племени бишарин^[56], чьи волосы лоснились от масла и заплетались в крошечные тугие косички, смешивались с женщинами из суровых мусульманских сект, скрытыми за пыльными чёрными драпировками, из-за которых были видны одни лишь глаза. Особенно заинтересовала меня пара высоких красавцев, звеневших украшениями и увенчанных шапками волос, имевших размер, цвет и консистенцию чёрных швабр. Они принадлежали к баггара из далёкой провинции Кордофан – самым ранним и наиболее фанатичным последователям Махди. Эта сумасбродная и характерная причёска обеспечила им ласковое прозвище «Фуззи-Вуззи» от британских войск, против которых баггара сражались с такой отчаянной и зачастую приносившей успех свирепостью. (Я никогда не была в состоянии понять, как мужчины могут чувствовать привязанность к тем, кто намерен прикончить их самих наиболее неприятными способами, но это неоспоримый факт: и могут, и чувствуют. О том же свидетельствуют и бессмертные стихи мистера Киплинга:

За твоё здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою!

Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою! ^[57]

Воспринять это можно только как ещё один пример диковинных эмоциональных заблуждений мужского пола.)

А несметное количество языков! Я знаю греческий и арабский, немного – нубийский, но вокруг меня в основном болтали на диалектах, которые я не могла определить, а тем более – понять.

Эмерсон, наконец, завершил бесконечную беседу с другом и повернулся ко мне:

– Юсуф говорит, что может найти для нас несколько рабочих. Нам лучше пойти и… Рамзес! Куда, к дьяволу, он делся? Пибоди, ты же должна была не спускать с него глаз!

Я могла бы ответить на это, что за Рамзесом невозможно уследить с помощью одних лишь только глаз; данная задача требует предельного внимания и наличия железной руки на воротнике. Но прежде чем я успела открыть рот, Юсуф сказал по-арабски:

– Молодой эфенди пошёл туда.

Неразборчиво бормоча, Эмерсон бросился в указанном Юсуфом направлении, я последовала за ним. Паршивец отыскался очень быстро: он сидел на корточках перед какой-то палаткой и вёл оживлённый разговор с человеком, завёрнутым в объёмистую хламиду вроде мантии, со складкой, натянутой на голову для защиты от солнца.

Эмерсон заорал:

– Рамзес!

После чего Рамзес вскочил и повернулся к нам лицом. В руке он держал короткий деревянный вертел, на который были насажены куски мяса, чьё происхождение я не могла (и не желала) определить. Он взмахнул вертелом в мою сторону, проглотил то, чем только что набил полный рот, и начал:

– Мама и папа, я только что обнаружил чрезвычайно интересное…

– Вижу, – ответил Эмерсон. – Эссаламу алейкум, друг. – Мужчина медленно поднялся с достоинством, граничившим с высокомерием. Вместо того, чтобы коснуться лба, груди и губ в традиционном арабском приветствии, он слегка наклонил голову и поднял руки, совершив ими странное движение.

– Приветствую вас, Эмерсон-эфенди. И даму вашего дома, здоровья и жизни.

– Вы говорите по-английски? – воскликнула я.

– Несколько слов, леди. – Он сбросил с себя мантию, которая оказалась всего лишь длинной полосой ткани, и сложил её на плечах, будто шаль. Под ней он носил только свободные, до колен, штаны, выставлявшие на всеобщее обозрение худые, мускулистые и жилистые конечности. На ногах были красные кожаные сандалии с длинными, изогнутыми вверх носами. Такие сандалии являлись знаком отличия среди нубийцев, большинство из которых ходили босиком. Но этот человек не был обычным нубийцем, хотя его кожа была тёмно-красно-коричневой. Точёные, правильные черты лица имели определённое сходство с баггара, но чёрные волосы были очень коротко обрезаны.

– Он говорит на очень интересном диалекте, который не знаком мне, – продолжал Рамзес. – Я не мог удержаться от вопроса, откуда…

– Мы будем обсуждать твою неспособность противостоять интересным диалектам попозже, Рамзес, – заявила я. – И выбрось немедленно прочь…

Но я опоздала. Вертел уже опустел.

Высокий мужчина повторил свой жест.

– Я ухожу. Прощайте.

Склонив голову, он обратился с краткой речью к Рамзесу на языке, который был мне незнаком. Рамзес, однако, дерзко кивнул, как будто бы всё понял.

– Что он сказал? – схватила я Рамзеса за плечи. – Только не говори, что ты успел изучить его язык за пять минут.

– Ты противоречишь сама себе, Амелия, – наморщил лоб Эмерсон, наблюдая, как новый знакомый Рамзеса быстро, но с достоинством удаляется. – Если он не изучил язык в достаточной степени, чтобы понять эти слова, он и тебе не сможет ничего объяснить. Так что же он всё-таки сказал, Рамзес?

Рамзес пожал плечами, выглядя при этом столь же загадочно, сколь и любой араб, позволяющий себе подобный раздражающий жест.

– Прошу прощения, папа, прошу прощения, мама, что я ушёл от вас. Больше этого не повторится.

– Пошли, пошли, – заторопился Эмерсон, прежде чем я выразила недоверие, вполне естественно спровоцированное таким обещанием. – Мы задержались слишком долго и потеряли нашего проводника. Однако следует двигаться дальше. Юсуф говорил, что с другой стороны рынка… Знаешь, Пибоди, вряд ли можно винить Рамзеса за то, что его заинтересовало. Мне никогда не приходилось слышать такой диалект, и всё же два слова в последней фразе были странно знакомы.

– Но ведь он не баггара, так?

– Конечно, нет. Их диалект я немного знаю. Некоторые из живущих близ Верхнего Белого Нила^[58] высокого роста и хорошо сложены: например, динка^[59] и шиллук^[60]. Он может быть из этой местности. Ладно, хватит об этом. Рамзес, не отходи от мамы!

Пристанище, которое разыскал нам Юсуф, было именно таким, каким я и ожидала, то есть совершенно непригодным для жилья. Зато в пальмовых листьях крыши обитали крысы, а в самой хижине – разнообразные и агрессивные насекомые. Я попросила прислать людей, чтобы разбить нам палатки, тактично объяснив, что оставляем за собой хижину, как склад. А после этого наконец-то удалось получить согласие Эмерсона представиться властям. Мы взяли Рамзеса с собой, хотя он и не хотел отправляться с нами, утверждая, что предпочитает оставаться с местными жителями и улучшать собственное знание нубийских диалектов.

Тем не менее, Рамзес оживился, когда Эмерсон объявил о своём намерении нанести визит Слатин-паше, содействовавшему работе здешней разведки. Да и сама я с нетерпением ожидала встречи с этим удивительным человеком, чьи приключения уже стали легендой.

Рудольф Карл фон Слатин был австрийцем по происхождению, но, как и многие европейские и английские военные, провёл бóльшую часть своей жизни на Востоке. Когда Махди захватил Судан, Слатин занимал пост губернатора Дарфура, провинции к западу от Хартума. Хотя он отважно сражался с превосходящими силами противника, но, наконец, был вынужден сдаться, и в течение одиннадцати лет находился в плену в таких невыносимых условиях, что одни лишь мужество и воля помогли ему остаться в живых. Самое страшное произошло после захвата Хартума. Он сидел на земле, закованный в цепи. Группа махдистких воинов подошла к нему, неся какой-то предмет, завёрнутый в ткань. Злорадствуя, их начальник развернул платок, и глазам Слатина предстала голова его друга и начальника, генерала Гордона. Но Слатину в конце концов удалось убежать, и те, кто видел его вскоре после этого, говорили, что он был похож на иссохшего восьмидесятилетнего старика.

И представьте себе моё удивление, когда перед нами оказался толстый, крепкий, краснощёкий джентльмен, вежливо поднявшийся со стула и склонившийся над моей рукой. Они с Эмерсоном поприветствовали друг друга с фамильярностью старых знакомых, и Слатин спросил, чем он может помочь нам.

– Нас предупреждали о вашем приезде, но честно говоря, я не мог поверить…

– Ну почему же? – спросил Эмерсон. – Вам ведь известно: если я заявляю, что намерен что-то сделать, то так и будет. А что касается миссис Эмерсон, она ещё упрямее… э-э… решительней, чем я.

– О миссис Эмерсон мне приходилось слышать очень много, – улыбнулся Слатин. – Как и об этом молодом человеке. Эссаламу алейкум, мастер^[61] Рамзес.

Рамзес мгновенно ответил:

– У-алейкум эс-салам варахмет, Аллах варабакату. Кейф балак? (И с вами да пребудут мир и милость и благословение Божие. Как ваше здоровье?) – И продолжал на таком же беглом арабском: – Но мои собственные глаза свидетельствуют, сэр, что оно превосходно. Я удивился, увидев, как вы растолстели после лишений, пережитых вами в руках последователей Махди.

– Рамзес! – воскликнула я.

Слатин взревел от смеха.

– Не ругайте его, миссис Эмерсон. Я горжусь своими размерами: каждый мой фунт представляет собой торжество выживания.

– Я бы очень хотел услышать о ваших приключениях, – сказал Рамзес.

– Когда-нибудь, может быть. В данный момент я занят до предела – собираю отчёты людей, вернувшихся с вражеской территории. Разведка, – добавил он, обращаясь к Рамзесу, чей неподвижный взгляд, вероятно, был воспринят как мальчишеское восхищение, – является нервной системой любой армии. Прежде, чем мы начнём следующий этап кампании, необходимо выяснить всё, что только возможно, о мощи и расположении войск Халифы^[62].

– Если это просто оправдание отправки на зимние квартиры вместо продолжения движения к Хартуму… – начал Эмерсон.

– Наше оправдание в том, что мы хотим сохранить жизни, профессор. Я не хочу терять ни одного храбреца из-за глупости или отсутствия подготовки.

– Хм, – отозвался Эмерсон, ибо трудно было отрицать здравый смысл этих слов. – Тогда к делу. Вы – занятой человек, и я – тоже.

Мы спросили, и Слатин ответил нам, что мистер Бадж уже исследовал пирамиды в районах Нури, Курру, Танкаси и Зума, и в настоящее время трудится близ Джебель-Баркал.

– Там то ли и ныне существует, то ли был ранее, храм значительных размеров, – сказал Слатин. – Мистер Бадж считает, что его соорудил фараон Пианхи^[63].

– Мистер Бадж сам не знает, что говорит, – прервал Эмерсон. Он повернулся ко мне. – Господь Всемогущий, Пибоди, ты можешь в это поверить? Четыре кладбища – за несколько месяцев! А теперь он разоряет храм, пытаясь заграбастать всё мало-мальски ценное для своего чёр… драгоценного музея. Проклятье, мы должны немедленно отправиться туда! Я вышвырну его прежде, чем он сможет нанести ещё больший ущерб, или моё имя не…

– Эмерсон, вспомни своё обещание, – встревожилась я. – Ты сказал, что намерен держаться как можно дальше от мистера Баджа.

– Но дьявол его побери, Пибоди…

– Пирамиды, Эмерсон. Ты обещал мне пирамиды.

– Значит, так и будет, – проворчал Эмерсон. – Ладно, Пибоди. Куда направляемся?

Слатин следил за нашей дискуссией с открытым ртом:

– Решение принимаете вы, миссис Эмерсон?

Лицо Эмерсона потемнело. Он чрезвычайно чувствителен к тому, что его могут посчитать подкаблучником. Прежде, чем он разразился комментариями, я спокойно сказала:

– Мы с мужем подробно обсуждали этот вопрос. Это – всего лишь учтивость с его стороны. Мы договаривались о Нури, Эмерсон, правильно?

* * *

На самом деле решение вовсе не было таким уж трудным; единственное, что могло бы удержать меня от Нури – то, что там находился Бадж. Нури обладал рядом преимуществ. Прежде всего, он находился в десяти милях от военной базы. Это было неудобно с точки зрения снабжения, но расстояние уменьшало шансы нежелательных встреч с мистером Баджем и с армией. Далее, книги Лепсиуса и других авторов сформировали у меня подозрения, что гробницы Нури были самыми старыми и, следовательно, наиболее интересными; их возвели, скорее всего, в период Нубийского завоевания Египта с 730 г. до н. э. Да и сами они были достаточно крепкими, целиком из тёсаного камня вместо простого каменного слоя над массой рыхлого щебня.

– Мне это безразлично, – угрюмо буркнул Эмерсон.

Поэтому мы решили, что отправляемся на следующее утро, так что оставшуюся часть дня я занималась покупками и обеспечивала транспорт. Слатин сообщил нам, что поездка по пустыне на верблюдах займёт около двух часов, но посоветовал добираться по воде, а не по земле, даже если для этого понадобится больше времени. Верблюдов было очень трудно найти из-за учинённой повстанцами разрухи, а также из-за того, что армия, едва обнаружив, немедленно реквизировала их.

Тогда я воззвала к нему, как к джентльмену и учёному, и он пообещал сделать всё возможное, чтобы помочь нам. Мужчины очень восприимчивы к лести, особенно когда она сопровождается жеманной улыбкой и трепетанием ресниц. К счастью, Эмерсон ещё был погружён в мысли о прегрешениях мистера Баджа, и поэтому не вмешивался.

На самом деле в путь мы смогли отправиться лишь на следующий день, много позже полудня. Мытьё верблюдов заняло гораздо больше времени, чем я ожидала. Я не спрашивала, где Юсуф отыскал их, но они выглядели так жалко, что, очевидно, никогда не находились под опёкой военного, отвечавшего за армейских верблюдов. У меня состоялся весьма интересный разговор с этим господином; он организовал своего рода больницу для ухода за больными верблюдами вне лагеря, и я была рада, что его взгляды на уход за животными совпадали с моими. Я столкнулась с той же проблемой, что и с ослами в Египте. Бедняги страдали от чрезмерных нагрузок и полного небрежения, так что я немедленно приступала к мытью и ослов, и их грязных чепраков, как только те оказывались в моих руках. Капитан Гриффит любезно снабдил меня наиболее сильными примочками и лекарствами из тех, которые использовал сам. Однако, верблюды – как и другие животные, включая человека – не всегда осведомлены о том, что хорошо для них, и те, которых раздобыл Юсуф, не очень-то дружелюбно отнеслись к процедуре мытья. Что касается ослов, то тут я набила руку, но мыть верблюдов неизмеримо сложнее – как из-за бóльших размеров, так и из-за чрезвычайно вспыльчивого нрава. После нескольких тщетных попыток, в результате которых вымокло всё, кроме верблюдов, я, наконец, выработала относительно эффективную процедуру. Я забиралась на груду песчаных и каменных блоков с ведром воды, щелочным мылом и щёткой с длинной ручкой, а шестеро мужчин пытались удержать верблюда с помощью канатов, прикреплённых к его конечностям и шее. Трудно сказать, кто издавал больше шума – верблюд или державшие его мужчины, поскольку, несмотря на всю мою осторожность, им также досталась порция мыльной воды. Впрочем, это было только к лучшему – им тоже явно не мешало помыться. (Следует добавить, что всё прошло бы гораздо спокойнее, если бы Эмерсон снизошёл до того, чтобы помочь мне, а не корчился в безудержном веселье.)

Пирамиды Нури стояли на плато в полутора милях от берега. Подъезжая к ним, мы видели, как в лучах закатного солнца они отбрасывают гротескные тени на бесплодную землю.

Моё сердце упало вместе с солнцем. Я изучала работы Лепсиуса и была готова к мрачной реальности, но надежда в моём воображении одерживала победу над фактами. Некоторые из пирамид ещё стояли относительно нетронутыми, но представляли собой лишь жалкие подобия великих каменных гробниц Гизы и Дахшура. Большинство из них были просто грудами камня, даже без признаков пирамидального строения. Все окрестности усеивали упавшие глыбы и кучи мусора. Понадобилось бы несколько недель, а то и месяцев, изнурительного труда, прежде чем начать собственно раскопки, даже если бы нам удалось нанять необходимое количество работников.

Я надеялась найти какую-нибудь гробницу, из которой можно было бы устроить жилище, но глаза, воспалённые от солнца и песка, тщетно искали хоть что-нибудь подобное. Температура держалась около ста градусов по Фаренгейту^[64], тряская походка верблюда превратила мои мышцы в желе, а тучи песка отскабливали кожу от лица и просачивались в каждую щель одежды. Я обернулась и взглянула с горьким упрёком (горло слишком пересохло, так что и слова нельзя было сказать) на мужа, который проигнорировал разумные советы военных властей и настоял на путешествии на верблюдах, вместо того, чтобы подождать, пока мы сможем сесть на пароход.

Проникнувшись сочувствием к моим страданиям, Эмерсон заставил своего верблюда опуститься на колени. Спрыгнув с мальчишеской ловкостью, как будто скинул со спины половину своих лет, и улыбаясь во весь рот, он поспешил ко мне и обратился к животному, на котором я сидела:

– Адар я-ян! Пошевеливайся! Слышишь меня? Я сказал: адар я-ян! – Проклятый верблюд, который ворчал и протестовал против любой моей команды, мгновенно повиновался Эмерсону. Те из моих читателей, кто знаком с повадками верблюдов, знают, что вначале те подгибают передние ноги. А поскольку конечности эти чрезвычайно длинны, то и тело наклоняется очень сильно. Одеревеневшая, измученная, застигнутая врасплох быстротой Эмерсона и верблюда, я скатилась по склону и рухнула на землю.

Эмерсон поднял меня на ноги и отряхнул одежду.

– Всё в порядке, Пибоди? – спросил он весело. – Поставим палатки у тех двух самых южных пирамид, согласна? Вот и хорошо. Пошли, Пибоди, некогда бездельничать – скоро стемнеет. Мохаммед, Ахмет, Рамзес!

Вдохновлённые его энтузиазмом и дружеской руганью – и, без сомнения, стремлением к еде, отдыху и утолению жажды – мужчины приступили к разгрузке верблюдов. Я устроилась рядом со своим, который уже опустил свою заднюю часть и расположился на песке. А затем повернул голову и взглянул на меня. Я прочистила горло и прохрипела:

– Даже и не думай об этом. – Верблюд в свойственной его собратьям манере раздражающе кашлянул и отвернулся.

Глоток воды из походного ящичка, притороченного к поясу, полностью воскресил меня, и я поспешила на помощь Эмерсону. После того, как я заметила, что он выбрал неправильное место для лагеря, и нашла лучшее, всё пошло гладко. К тому времени, когда солнце скрылось за западными холмами, я смогла уединиться в палатке и сбросить свои пропитанные потом и песком одежды. Облегчение было неописуемым. Выйдя, я увидела, как Эмерсон с Рамзесом сидят, скрестив ноги, на некоем подобии ковра. Небольшой огонёк весело потрескивал; в некотором отдалении пылал большой костёр, и я услышала весёлые голоса мужчин и ощутила запах готовящейся пищи. Эмерсон быстро вскочил и усадил меня на раскладной стульчик, сунув стакан в руку.

Прохладный ночной ветерок шевелил влажные пряди моих волос. Небесный свод пылал звёздами, создававшими мистическое свечение вокруг пирамиды. Чувствуя себя королевой на троне, окружённой коленопреклонёнными придворными, я потягивала виски и поддавалась притяжению безлюдных просторов. Эмерсон глубоко вздохнул и заметил:

– Ах, моя дорогая Пибоди, жизнь нигде не может быть так полна очарования, как здесь.

Пришлось признать, что он прав.

* * *

На следующее утро мы приступили к составлению общего плана пирамид. Определённое количество раскопок призвано было установить, насколько возможно, первоначальные размеры, но основное внимание по настоянию Эмерсона мы собирались уделять записям. Поскольку настоящая страсть моего дорогого Эмерсона – раскопки, это являлось признаком его искреннего стремления к изучению, отодвигающего охоту за сокровищами на второй план. После сравнения планов Лепсиуса, нарисованных в 1845 году, с тем, что предстало моим глазам, я испытала потрясение, увидев, насколько ухудшилось состояние памятников за последние полвека. Обнаружив следы недавних и поспешных раскопок у основания наиболее хорошо сохранившихся пирамид, Эмерсон тут же обвинил во всём Баджа, но я возразила, что даже Бадж не смог бы причинить столько вреда в течение нескольких часов. Основная ответственность лежала на времени и инстинктивном стремлении местных жителей к поискам сокровищ.

В этих деревеньках, разбросанных вдоль берега реки, мы наняли рабочих и, будучи ветеранами в организации раскопок, вскоре навели чёткий порядок. Мужчин разделили на три группы, которые возглавили Эмерсон, я и Рамзес. Должна признать, что Рамзес очень сильно помог нам, хотя мне быстро надоело слушать, как Эмерсон поздравляет себя с тем, что решил взять мальчика вместе с нами. Рамзес, безусловно, оказался в своей стихии, и было довольно забавно слышать его пронзительный голос, выкрикивавший приказы на слишком разговорном арабском и всё более совершенствующемся нубийском. Лингвистические способности нашего сына произвели впечатление на мужчин, которые вначале намеревались относиться к нему с той же весёлой терпимостью, что и к собственному потомству.

К концу рабочей недели у нас появилось достаточно чёткое представление о плане местности в общих чертах. Основное место занимала самая большая пирамида; она полностью развалилась, и только с помощью дополнительной работы можно было определить исходные размеры. Перед ней в виде неровного полукруга стояли четыре небольшие пирамиды, а к юго-востоку – ряд ещё из десяти. На плане Лепсиуса отмечалось множество мелких, бесформенных каменных масс, сгруппированных к западу и северу от большой пирамиды и беспорядочно разбросанных среди других. Мы нашли ещё десять таких курганов, не отображённых на его карте. И на этом пришлось прервать работу к обязательному дню отдыха. Наши люди были мусульманами, большинство – из секты ханафитов^[65]; их святым днём, конечно, была пятница. Эмерсон решительно собирался продолжать работу без них, указывая на то, что для самой геодезической съёмки требуется не более трёх человек (и был совершенно прав). Тем не менее, я убедила его, что мы также заслужили если не день отдыха, то, по крайней мере, возможность провести некоторое время в лагере и на соседнем рынке. Нам нужны запасы, побольше верблюдов, и, по возможности, побольше рабочих.