Текст книги "Последний верблюд умер в полдень (ЛП)"

Автор книги: Элизабет Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Ты можешь спастись, Пибоди – как советник по красоте и личная горничная Аменит.

– Сегодня твой юмор исключительно мрачен, Эмерсон. Она, вероятно, намеревается воспользоваться составленными мной волшебными зельями, а затем разделаться со мною же. Теперь давай серьёзно. Вот как я это вижу. Настасен считает, что Аменит на его стороне – вероятно, он обещал жениться на ней и сделать её царицей. Она поддерживает его против Тарека, но держит в неведении о своих планах бежать из страны с Реджи. Она отчаянно ревнует к Нефрет…

– Звучит, как сюжет одного из тех нелепых романов, которыми зачитываются женщины, – пробормотал Эмерсон. – Откуда ты знаешь, что она ревнует?

– О, Эмерсон, это же очевидно. Но будучи мужчиной, ты не поймёшь, так что придётся поверить мне на слово. Аменит нас ни в грош не ставит, и согласилась взять нас с собой только по настоянию Реджи. Она и пальцем не пошевельнёт, чтобы спасти нас от Настасена; ей будет намного проще достичь цели, если мы окажемся вне игры.

– Не будет ли зловещей иронией, если она попытается отравить тебя в то самое время, когда ты займёшься её собственным отравлением? Повсюду трупы, как в последнем акте «Гамлета».

– Эмерсон, если ты немедленно не прекратишь…

– Извини, дорогая. Продолжай; твоё изложение вполне понятно и логично.

– Я… На чём я остановилась? Ах, да. Если Настасен решится на убийство, то пойдёт до конца – обречены и мы трое, и Реджи. В его дальнейших планах для нас не находится места, и Аменит вряд ли сможет объяснить ему, почему к Реджи следует относиться иначе.

– Да, что касается этого, ты права, – сказал Эмерсон, который, казалось, решил смотреть на происходящее с мрачной стороны. – Но есть и другие сложности. Песакер…

– Стремится к власти своего бога и, тем самым, своей собственной. Он будет настаивать, чтобы нас сохранили для жертвоприношения. Хлеб и зрелища^[165], как ты помнишь – способы, посредством которых тираны управляли толпой. Муртек – другая сложность; в моём уравнении он является «х», неизвестным. Но я не оставила надежду на его помощь.

– И я, – подтвердил Эмерсон. – А как насчёт Тарека?

– Мы должны предполагать, что он говорил только правду, Эмерсон. Нефрет доверяет ему, и у нас нет никаких оснований поступать иначе. Но в его роли есть нечто, чего я не могу понять. В настоящее время он дискредитирован, в бегах – почему так важно, чтобы он был вновь пойман до церемонии, на которой Настасен, безусловно, получит одобрение бога, так как Верховный жрец Амона является одним из его сторонников? Они даже готовы рискнуть, оставляя нас здесь и предоставив относительную свободу, в надежде поймать Тарека. Если только Муртек, старый хитрец, не находится тайно на стороне Тарека и не думает, что Тарек ещё может спасти нас…

– Я бы не рассчитывал на Тарека, – глубоко вздохнул Эмерсон. – Он предпримет все возможные меры, чтобы его опять не поймали.

– О, я ни на кого не рассчитываю, Эмерсон. Кроме нас самих. Если ничего не поможет, нам просто следует одурманить служителей, одолеть стражников, вооружить реккит и свергнуть правительство.

– Пибоди, Пибоди! – Эмерсон крепко сжал меня в объятиях и тихо засмеялся, уткнувшись в мои волосы. – Ты – свет моей жизни, радость моего существования и всё такое прочее. Я говорил за последнее время, что обожаю тебя?

Я обрадовалась, что улучшила его настроение.

* * *

Нам понадобились всё хорошее настроение, которое у нас было, ибо следующий день оказался полон неприятных сюрпризов.

Первый случился утром. Я осматривала свою аптечку, пытаясь решить, что использовать для Аменит, когда уже-слишком-знакомая поступь марширующих ног провозвестила о новой опасности.

Я тут же подумала о Рамзесе. И как раз вовремя обернулась, чтобы увидеть взметнувшийся маленький килт, исчезавший в соседней комнате. Осталась лишь тревога – мне часто приходилось искать сына с сознанием, что он способен сколь угодно долго ускользать от преследования. Я приготовилась к грядущему.

Стражники действительно тащили пленника, но не Тарека. Я даже не заметила, что затаила дыхание, пока воздух не вырвался с шумом из моих лёгких. Реджи – именно он – улыбнулся мне и махнул рукой в знак приветствия Он был несколько бледен, но, казалось, невредим.

Чуть позже вошёл Настасен в сопровождении нескольких солдат и двух Верховных жрецов. Он явно не пребывал в приятном расположении духа – что для Тарека, полагаю, было хорошим предзнаменованием.

– Этот человек признался, – заявил он, указывая на Реджи. – Вы все виновны – вы пытались убить меня и украсть мою корону.

– Не верьте ему! – воскликнул Реджи. – Я…

Один из стражников, толкнув, сбил его с ног.

– Больше он мне не нужен, – продолжил Настасен. – Где мальчишка?

В скором времени вся мебель оказалась перевёрнутой, а все висящие предметы – снятыми. В самом начале Настасен вышел из себя и начал расшвыривать мебель собственными королевскими руками. Это было бы смешно, если бы я была меньше обеспокоена; в какой-то момент он перевернул большой винный кувшин, содержимое которого залило его прекрасные сандалии, а затем засунул голову внутрь, чтобы убедиться, не прячется ли там Рамзес. Наконец Песакер подошел к разъярённому принцу и начал что-то шептать ему в ухо.

Он, вероятно, знал из постоянной практики, как бороться с королевскими истериками. Конечным результатом явилось то, что Настасен взял себя в руки и зашагал прочь, чтобы возглавить поиски. Верховный жрец Амона последовал за ним. Муртек колебался, но ненадолго, прежде чем заковылять вслед за остальными.

Реджи упал на груду подушек и закрыл лицо руками.

– Простите меня, – промямлил он. – Напряжение последних часов…

Аменит подошла к нему и погладила по волосам. Он посмотрел на неё с улыбкой.

– Мне уже лучше сейчас. Но бедный маленький Рамзес… Где он? Он в безопасности?

– В большей, чем был бы в темнице Настасена, – сказал Эмерсон, потянувшись за трубкой.

– Вы уверены? Он так молод, и, возможно, попал в беду.

– Я не знаю, где он находится, если вы имеете это в виду, – ответил Эмерсон.

– Они обыскали каждый уголок, – бормотал Реджи. – Существует только одно место, где он может находиться.

– Почему бы вам не побежать и не рассказать об этом Настасену? – саркастически вопросил Эмерсон.

Реджи наградил его укоризненным взглядом и умолк.

Истина заключалась в том, что мне было не так легко, как Эмерсону в отношении Рамзеса, и я подозревала, что и ему не так легко, как он притворяется. Существовало лишь одно место – туннель, по которому Аменит привела нас увидеть мнимую Верховную жрицу. Я не видела, как она открывала люк, но Рамзес идеально выяснял вещи, которые не должен был знать. Было ли Настасену известно о тайном ходе? Если нет – скажет ли ему Аменит? У неё могли быть собственные причины для молчания – или нет. Как долго Рамзес может оставаться там в темноте, без еды и воды? И хуже того – будет ли он настолько глуп, чтобы искать другой выход из лабиринта? Зная чудовищную самоуверенность моего сына, я опасалась утвердительного ответа на этот вопрос.

Наконец звуки деятельности в задних комнатах стихли, сменившись зловещей тишиной. Я больше не могла выдержать неизвестность.

– Я собираюсь посмотреть, чем они заняты, – объявила я, убеждаясь, что мой пояс прочно пристёгнут. Не могу выдерживать эту неизвестность.

С печальной улыбкой Эмерсон взял меня за руку.

– Мне было интересно, кто первым из нас признает это.

Реджи и Аменит последовали за нами. Мы обнаружили, что поисковая группа собралась именно в той комнате, где я и опасалась. Верховный жрец Амона держал Настасена за руку и страстно в чём-то убеждал. Он замолчал, когда увидел нас.

– Не повезло? – спросил Эмерсон. И перевёл: – Везение не увенчало ваши усилия?

– Пока нет, – сказал Настасен. – Но вскоре увенчает. Я рад, что вы здесь, чтобы видеть. – Обернувшись, он указал на каменную плиту. – Это секретное место, известное лишь немногим. Я не подумал, что мальчик мог узнать о нём. Когда найду его, то спрошу, как ему это удалось.

Он нажал рёбрами обеих ладоней на мелкие углубления под краем плиты. Песакер закатил глаза и начал пенять, но поздно; плита начала подниматься и тайник перестал быть таковым – и для нас, и для глазевших стражников.

Настасен выхватил лампу у одного из мужчин и склонился над отверстием. Его голос отдавался глухим эхом:

– Здесь его нет.

– Он спрятался в коридоре, чтобы его не увидели, – сказал Песакер. – Пусть люди идут и ищут его, мой принц – теперь им известен секрет.

Мужчины были умнее своего принца. Последствия этого зловещего замечания не проскользнули мимо их ушей, что выразилось в весьма мрачных выражениях лиц, с которыми стражники один за другим спустились в тёмный лабиринт, откуда они могли и не выйти.

Я потянулась к руке Эмерсона. Он буквально смял её в своей. Моё сердце пыталось выскочить из груди. Имелись хорошие шансы, что Рамзес сможет ускользнуть, но я не знала, стоит ли надеяться, что его не найдут, или нет.

С нижней площадки лестницы глухо прогремел голос:

– Его нет здесь, мой принц.

– Ищите дальше! – крикнул Настасен.

– Как далеко идти, мой принц?

– Пока не найдёте его, вы, глупые (небольшие грязные грызуны)!

Муртек откашлялся.

– Мой принц, простите своего нижайшего слугу, но тот, кого ищут – всего лишь ребёнок, и слишком маленький, чтобы опасаться тёмных мест. Если они ведут к туннелям, он всегда сможет скрыться от больших неуклюжих людей. Разве не было бы лучше (соблазнить, уговорить, приманить) его выйти?

Настасен обдумал эту неожиданную мысль. Свет единственной оставшейся лампы отражался от его глазных яблок.

– Да, – сказал он наконец. – Я решаю, что мы должны соблазнить его выйти. Ты, женщина – позови своего сына!

Я настолько потеряла рассудок, что на самом деле могла позвать Рамзеса, но вмешался Верховный жрец Амона. Он трясся от ярости:

– Мой принц, мальчик не выйдет, если знает, что мы здесь. И возможно, что находится слишком далеко, чтобы услышать голос матери. Если вы позволите мне сказать… – Он отвёл Настасена в сторону и что-то прошептал ему.

В конце концов Настасен поступил так, как любой здравомыслящий человек – в самом начале: закрыл люк и удалился, оставив двух солдат на страже. Песакеру пришлось объяснять ему, почему стражники необходимы – чтобы предупредить и наш побег – и обосновать то, что спустившиеся мужчины должны быть заперты вместе с беглецом. Настасен и так был согласен, а Муртек убедил его, что они заставят Рамзеса держаться подальше от лестницы и, возможно, заблудиться.

Это и стало моим самым страшным кошмаром. Пожалуй, я предпочла бы подземелье. Мысли о Рамзесе, бредущем в одиночестве и полной темноте, с пересохшим из-за отсутствия воды горлом – теряющем надежду, взывающем о помощи, натыкающемся на каменные стены в паническом беге сквозь бесконечную ночь туннелей, падающем и, наконец, гибнущем в длительных мучениях… Я пыталась изгнать отвратительные картины из памяти, но потерпела неудачу; и когда, наконец, незваные гости оставили нас, то ничто не препятствовало мне разрыдаться.

– Не волнуйтесь, мэм, мы найдем его! – воскликнул Реджи, похлопывая меня по руке.

– Тебе нужно прилечь, моя дорогая, – подхватил Эмерсон, ведя меня в спальню.

Достигнув таким образом требуемой степени уединения, я попыталась прекратить плач и с удивлением обнаружила, что не могу. Эмерсон крепко обнял меня, и я приглушила рыдания на его мужественной груди.

– С ним всё будет в порядке, Пибоди.

– В темноте, в полном одиночестве, затерянный…

– Тише, моя дорогая. Спорю на что угодно, он не потеряется и сможет вернуться в любое время. И он не в темноте.

– Что? – Я подняла голову. Эмерсон изо всех сил прижал её к груди.

– Шшшш! Я увидел знак, когда Насти^[166] держал лампу над люком – сгоревшую спичку, специально оставленную на верхней ступеньке.

* * *

После проверки снаряжения на моём поясе я обнаружила, что свеча и большое количество спичек исчезли из водонепроницаемого ящичка, в котором хранились. Поскольку Рамзес не мог забрать их утром, то, должно быть, изъял накануне ночью в ожидании возникновения крайней необходимости, и поэтому вполне возможно, что он обеспечил себя пищей, водой и другими предметами, которые посчитал необходимыми.

– Он мог бы, по крайней мере, оказать мне любезность и сообщить о том, что задумал, – сердито сказала я, укладывая обратно спички и две оставшихся свечи. – Никогда не слышала о подобных невнимательности и опрометчивости. О чём, чёрт побери, он думал? Не может же он остаться там навсегда! И как мы найдём его, когда…

– Он был достаточно разумен, чтобы оставить сгоревшую спичку, – ответил Эмерсон.

– Он, наверное, бросил её случайно.

– Он должен был зажечь свечу или лампу до того, как открыл люк, Пибоди. В тех задних комнатах нет окон; он не мог найти ни дорогу, ни открывающую тайник пружину без света. Нет, я уверен, что спичка – знак, предназначенный исключительно для наших глаз и дающий нам знать: он предпринял все возможные меры предосторожности и восстановит связь с нами, когда это можно будет сделать без опасности.

Он пытался успокоить меня и преуспел в этом – на некоторое время. Ситуация не была столь ужасной, как я уверовала вначале, но всё-таки достаточно скверной. Зная, что и сам он страдает, я придала лицу весёлое выражение и извинилась за минутную слабость, на что он ответил с обычной любезностью:

– Не стесняйся проявлять слабость в любое время, Пибоди. Я скорее даже рад этому.

Неотвязное беспокойство о Рамзесе заставило меня ещё больше озаботиться тем, чтобы поскорее вывести Аменит из игры. Реджи оказался неожиданным осложнением, и меня одолевало искреннее желание, чтобы Насти, как его назвал Эмерсон, не возвращал юношу. Ещё несколько дней в подземелье ему бы не повредили.

Как только я собралась с силами, то сразу отвела Аменит в сторону и предостерегла её от того, чтобы упоминать о нашем замысле любимому.

– Если ты проговоришься, он ответит, как и все мужчины, что любит тебя такой, какая ты есть. Он может верить в свои слова, но на самом деле это не является истиной. Пусть для него станет сюрпризом, когда ты покажешь себя во всей своей новой красе.

Она согласилась, что это – превосходный план.

Оставив Эмерсона, чтобы отвлечь Реджи надуманными предложениями для побега, я ушла с Аменит в свою комнату, куда уже принесли всяческие средства, потребованные мной. Я устроила целое представление, вполголоса напевая «заклинания» на латыни и иврите и одновременно отбирая, измельчая и смешивая.

Я дразнила моего дорогого Эмерсона, когда утверждала, что ношу с собой мышьяк и другие яды (хотя, может быть, и неплохая мысль – иметь при себе что-нибудь в этом роде на будущее).

Если бы я находилась в милой старой Англии, то могла бы раздобыть множество смертельных субстанций с полей и из живых изгородей. Но здесь это богатство было недоступно, а слабительные, достаточный запас которых я всегда носила при себе, действовали слишком быстро. Я не хотела, чтобы девушка обвиняла в своём недомогании мою заботу о ней.

Правда, у меня имелось кое-что из того, что могло пригодиться – ожерелье, подаренное мне одной из дам моей свиты после того, как я восхитилась очаровательными пёстрыми чёрно-коричневыми бусинами. Это были бобы клещевины, из которых добывается касторовое масло. Кулинария разрушает яд, поэтому касторовое масло совершенно безопасно, но эти бобы не варили, прежде чем нанизать на нитку, а только высушили. В моём ожерелье хватило бы яда прикончить Аменит вместе с полудюжиной стражников.

Но осмелюсь ли я применить его? Я измельчила семена и высыпала полученную смесь в холодную воду. Я могла бы убедить Аменит немного выпить под предлогом, что это придаст ей красоту изнутри, но не имела ни малейшего представления, насколько мощным вышло зелье. Оно может вообще не оказать никакого эффекта, может вызвать судороги и расстройство пищеварения, на что я и рассчитывала – или принесёт гибель.

Я христианка. Я отодвинула жидкость в сторону.

Я вымыла ей волосы и намазала лицо и руки пастой моего собственного изобретения, и тут произошло второе вторжение в течение дня – знакомые шумы марширующих ног и сталкивающегося оружия. Стало даже скучно.

Аменит отреагировала так же, как и любая женщина, когда интимные секреты её ухода за собой подвергаются опасности разоблачения. Другими словами, она завизжала, завопила и стала оглядываться в поисках места, где можно спрятаться. Она действительно представляла из себя ужасное зрелище: я добавила в месиво кое-какие растёртые травы (для цвета), и она выглядела так, точно на неё напялили медную маску, сильно повреждённую ярь-медянкой^[167].

– Не смывай её, – предупредила я, протягивая Аменит вуаль. – Ты испортишь волшебство.

Я услыхала, что Эмерсон зовёт меня. Вытерев пятна зелёной пасты с предплечий (я позаботилась запастись тряпьём), я поспешила в приёмную.

На этот раз Настасен не почтил нас своим личным присутствием. Командовал отрядом солдат один из представителей знати, присутствовавшей на нашем импровизированном приёме.

Я приветствовала его поклоном и вежливым «Добрый день», что, похоже, взволновало его. Он начал отвечать в том же духе и добрался до «Пусть боги благоволят…» прежде, чем опомнился.

– Идём, – хмуро произнёс он.

– Вообще-то я занята, – ответила я. – Это не может подождать?

– Не теряй чувства меры, Пибоди, – вступил Эмерсон, сдерживая улыбку. – Мы, помнится, преступники; достойнее будет идти по нашей собственной воле, а не по принуждению.

– О, конечно, Эмерсон. Реджи также приглашён?

Именно так. Учитывая резкое изменение нашего положения, мы решили носить обычную одежду всё время для того, чтобы быть готовым к неожиданным визитам, так что облачены мы были должным образом, и мне удалось схватить зонтик, когда нас вели мимо дверей. На этот раз не предоставили ни одного паланкина; мы шли в плотном кольце стражников. Но я заметила, что наш эскорт держался на почтительном расстоянии; похоже, главное, чего они опасались – случайно коснуться Эмерсона. Он тоже заметил это и развлекался тем, что внезапно шагал то в одну, то в другую сторону и смотрел, как мужчины мгновенно освобождают ему путь.

– Профессор, вы с ума сошли? – возмутился Реджи, который шёл позади. – Не провоцируйте их. Мы идём по лезвию меча.

– Вы знаете, что происходит? – спросил Эмерсон.

– Нет. Не имею понятия. Это не может быть церемонией коронации – она состоится спустя несколько дней.

– Так я и думал, – сказал Эмерсон. – Это, вероятно, ещё одна из маленьких хитростей Насти, чтобы заставить нас нервничать. Я отказываюсь впадать в расстройство.

– Вечно ты шутишь, дорогой, – сказала я, взяв его под руку. – Веди себя прилично. И подтянись. Маленькие хитрости Настасена могут соответствовать его прозвищу.

Быстрая ходьба и свежий воздух поддерживали наше хорошее самочувствие, хотя погода отнюдь не благоприятствовала здоровью. Клубящийся песок затуманивал солнце, не умаляя его огненный жар. Мне не хватало дыхания – и от тревожных ожиданий, и от усталости – к тому времени, когда мы достигли нашей цели: огромные ворота дворца, где я когда-то посещала вдовствующую королеву.

Её апартаменты были под открытым небом, с внутренними дворами и окружавшими их красивыми садами. Но мы шли не туда, а в нараставший мрак скальных камер задней части строения. Они были не менее внушительны; тень, в действительности, придавала им жуткое величие, как нельзя более подходящее для них, потому что они являлись, очевидно, государственными апартаментами правящего монарха, украшенными статуями, драпировками и окрашенными стенами. Здесь не было ни одного из нежных изображений птиц, цветущих растений и бегущих животных, украшавших дворцы Амарны, раскопанные нами с Эмерсоном – только сцены величия и военного мастерства короля. Обитые железом колёса боевой колесницы крушили врагов, сражённых царскими стрелами; опущенная булава разбивала голову коленопреклонённому пленнику.

Наконец, мы вошли в комнату большего размера, чем те, что мы до сих пор видели. Десятки фонарей и светильников были способны осветить только центральную часть; высокий потолок закрывала завеса тени, а тьма создавала боковые стены. На возвышении прямо перед нами стояло кресло, покрытое золотой фольгой. Ножки его имели форму львиных лап, львиные головы венчали подлокотники. Оно было пустым – за исключением предмета, отдыхавшего на мягком сиденье. Гладкая белая луковица, уложенная, как в колыбель, в каркас из кроваво-красного тростника – древняя Двойная корона, означавшая объединение двух земель Верхнего и Нижнего Египта, а ныне в этом заброшенном и умирающем оазисе лишь воскрешавшая память о минувшей славе.

В комнате было полно людей. Они стояли неподвижно, как статуи, но глаза блестели из тени, и я увидела, что были представлены все классы этого странного общества. Шеренга за шеренгой вооружённых солдат; придворные и дворяне, мужчины и женщины в одинаково богатой одежде; и даже группа реккит, согнанных за ограду и тщательно охраняемых.

У подножия лестницы, ведущей к трону и под прямым углом к ней стояло ещё одно кресло, также резное и позолоченное, но менее богато. А перед ним – три простых деревянных стула с сиденьями из плетёного тростника. Туда нас и усадили.

– Похоже, нам отведена роль зрителей, а не действующих лиц, – заметил Эмерсон. Он говорил нормальным голосом, но эхо усилило звук, и горящие глаза вспыхнули, будто приблизившись к нам, а затем вернувшись на место.

После того, как мы уселись, долго ничего не происходило, и я занялась изучением комнаты и меблировки. Существует трюк, позволяющий приспособить зрение к полутьме; сосредоточив внимание на самых тёмных участках зала и избегая смотреть на лампы, я стала замечать подробности, ускользнувшие от меня ранее. Ряд приземистых, коротких колонн бежал по всей длине комнаты на расстоянии от меня примерно в треть поперечного размера; я предположила, что другой такой же ряд находился за мной. За тронным возвышением виднелись двери, едва различимые в виде более тёмного квадрата. Справа от двери открывался иной, более широкий проём…

Меня охватил неудержимый озноб. Проём был не дверями. Там находилась ниша – альков, глубокий и широкий; и он не был пустым. Что, во имя всего святого, пряталось… внутри? Не безжизненный камень, хотя он и казался огромным, как резной валун. Оно было живым; я скорее чувствовала движение, нежели видела. И слышала – эхо моего собственного стеснённого дыхания или грубое дыхание какого-то огромного чудовища? Я увидела слабый проблеск отражённого света…

И больше ничего, ибо прямоугольник дверей озарился светом факелов. Факелоносцы заняли места позади стула у подножия помоста. Затем появилась группа жрецов во главе с Песакером; они повернули налево и выстроились плечом к плечу перед нишей. У меня возникло странное впечатление, что они не столько защищаются от того, что находится внутри, сколько пытаются предотвратить его попытки выбраться.

Что же за зверь скрывался там? Фараоны Египта охотились на львов, и хотя царственные создания исчезли из самого Египта, их всё ещё можно найти в Нубии. Пленённый лев, вскормленный человеческой плотью, обучался калечить и убивать врагов царя… Мне крайне не хотелось быть съеденной львом. А ещё больше не понравилась бы необходимость смотреть, как съедают Рамзеса.

– О Боже, – прошептала я.

– Пибоди? – Эмерсон вопросительно посмотрел на меня.

– Я думаю, что, возможно, ты был прав, мой милый, когда говорил, что у меня слишком бурное воображение.

Дальнейшее обсуждение прервалось появлением Настасена при всех регалиях. Его плиссированное льняное одеяние, золотые сандалии и тяжёлый воротник, усеянный драгоценностями, представляли точную копию наряда фараона; рукоять меча на поясе была изготовлена из горного хрусталя в золотой оправе. Единственное, чего не хватало – короны, и о! что за похотливый взгляд он бросил на неё, когда миновал трон и уселся в кресло перед ним!

И снова воцарилось тяжёлое молчание. Как театрален был этот народ! Задержка длилась, и целью её являлось заставить потерять самообладание – по крайней мере, тех, кто, в отличие от нас, не воспитывался в традициях британской отваги. Эмерсон подавил зевок, я позволила векам опуститься, будто бы от скуки, и Настасен решил продолжить. Он поднял позолоченный посох, который держал в руке, и крикнул:

– Приведите их! Приведите виновных, дабы вострепетали они перед возмездием бога!

Наполовину ожидая увидеть Рамзеса и Тарека, я ощутила мгновенное облегчение, увидев вместо них небольшую группу людей в местной одежде. Но облегчение было недолгим, когда я узнала их и поняла, что вместе с ними находятся женщины и маленькие дети. Эмерсон выплюнул клятву (вполне оправданную, но записывать я её не буду) и начал подниматься. Но тут же рухнул обратно – из-за петли, сброшенной сверху и плотно притянувшей его тело к стулу. Я почувствовала, что мои руки точно так же привязаны; беглый взгляд вправо убедил меня, что и Реджи находился в том же положении.

– Эти люди – дважды предатели, – объявил Настасен. – Один раз – за неспособность выполнить свой долг. Другой – за то, что отдали свои души во власть белому колдуну. Они умрут вместе со своими семьями. Но так как они храбро сражались, служа моему отцу, царю, и так как колдун подчинил их своими чарами, им предоставляется честь умереть от руки Хенешема (?).

Ряды жрецов перед нишей расступились, и оттуда вышел мужчина. Ростом он был не выше, чем самый низкий из жрецов, но вдвое массивнее их, и вся эта масса состояла из мышц. Он носил только набедренную повязку; всё его тело, в том числе голова, было выбрито в соответствии с требованиями ритуальной чистоты. Тяжёлые надбровные дуги и пухлые щёки уменьшали глаза до маленьких чёрных кружочков, холодных и блестящих, как обсидиановые бусины. Рот представлял из себя широкую безгубую линию, будто вырезанную в мёртвой плоти. Шея была настолько толста, что голова, казалось, покоится непосредственно на необъятных плечах. Он выглядел так, будто мог раздавить обычного человека голыми руками, но нёс с собой оружие – копьё, чьё лезвие было темно от старых пятен, за исключением острия и краёв, сверкавших, как полированное серебро.

Когда он вышел, свет факела бросил на смазанную маслом кожу отблеск цвета свежей крови. Он низко поклонился Настасену и ещё ниже – тёмной нише, затем распрямился и стал ждать.

Из рядов обречённых не доносилось ни звука. С застывшими серыми лицами они глядели пустыми глазами на своего палача. В первых рядах стоял молодой офицер. Он не смотрел на нас, и, казалось, забыл о женщине, тесно прильнувшей к нему. Она выглядела совсем девочкой и держала на руках младенца. Её лицо оставалось неподвижным, но руки, очевидно, сжались сильнее, и малыш стал плакать.

Безгубый рот палача трещиной разошёлся в стороны.

– Младенец плачет? Я остановлю его слёзы. И, поскольку Хенешем милостив, я не оставлю мать горевать по ребёнку. Стань впереди, женщина, и держи перед собой дитя.

Он с лёгкостью поднял тяжёлое копьё, как веточку. Малиновый свет скользнул вдоль вздувшихся мышц на руках. Молодой отец застонал и закрыл руками глаза.

С пересохшим от ужаса ртом я изо всех сил пыталась освободить руки и достать маленький пистолет. Но знала, что не успею.

Когда Эмерсон немного раздражён, его грудь раздувается, как у быка; когда же он действительно зол, то передвигается так же тихо и быстро, как атакующий леопард. Я услышала треск, с которым верёвка на его груди лопнула, будто нитка. Одним длинным прыжком он оказался рядом с ближайшим стражником и, свалив его на землю, вырвал у него копьё. Сверкание, серебристая молния – и лезвие копья, теперь тусклое и мокрое, показалось на полных двенадцать дюймов из спины палача.

О, кисть Тёрнера^[168], перо Гомера^[169]! Нет, меньший гений не мог бы передать величественное и страстное великолепие этой сцены! Эмерсон стоял в пролёте, сжав кулаки. От невероятной силы удара отлетели все пуговицы с рубашки, и бронзовая грудь бурно вздымалась. Круг копий угрожал ему, но голова была гордо поднята, и мрачная улыбка играла на губах. У его ног лежало тело убийцы в растекавшейся луже крови. Стоявшие за ним осуждённые оживали; падая на колени, они протягивали руки к своему защитнику.

Эмерсон глубоко вдохнул. Его голос заполнил огромный зал, прокатившись громовыми раскатами:

– Месть богов поразила убийцу маленьких детей и безоружных мужчин! Маат (справедливость, порядок) объявляет свою волю через меня – Отца Проклятий, Руку Бога!

По всему залу прошуршал единый вдох благоговения. Настасен вскочил, его лицо раздулось от ярости.

– Убейте! – завопил он. – Убейте его!

БОГ СКАЗАЛ

Моё горло сжалось изо всех сил, сердце переполняли невысказанные слова. Глаза не отрывались от взора моего героического супруга, и в блестящей синеве этих глаз я читала несокрушимое мужество и бессмертную любовь – о, если бы я была в состоянии выразить переполнявшее меня восхищение! С улыбающихся губ слетели слова:

– Не смотри, Пибоди.

– Не бойся за меня! – воскликнула я. – Я буду с тобой до конца, мой любимый, и после него. Но не последую за тобой до тех пор, пока не отомщу за тебя!

Настасен испустил бессловесный неистовый крик. Его приказу не повиновались. Все колебались, никто не желал быть тем первым, кто вызовет гнев могучего белого колдуна. Что-то невнятно бормоча, с пеной у рта, принц выхватил из-за пояса церемониальный меч и бросился к Эмерсону.

Голос возвысился над шумящей толпой:

– Остановитесь! Хенешем говорит. Внемлите голосу Хенешема!

Высокий и нежный женский голос остановил Настасена, как будто тот столкнулся с невидимой стеной. Голос продолжал:

– Церемония закончилась. Вернуть чужестранцев обратно. Хенешем сказал.

– Но… но… – заикался Настасен, размахивая мечом, – виновные должны умереть. Вместе с семьями.

Эмерсон скрестил руки на груди:

– Вначале вам придётся убить меня.

– Вернуть чужестранцев обратно, – повторил высокий чистый голос. – Всех. Ждите суда Хенешема. Церемония закончилась. Голос Хенешема сказал.

Стражники повиновались этому приказу так же добросовестно, как не повиновались Настасену. Верёвки, державшие меня, упали. Я поднялась и, к своему огорчению, обнаружила, что колени слегка дрожат.

Эмерсон оттолкнул пару копий в сторону и поспешил ко мне.

– Это реакция, – заметил он. – Вот что, Пибоди, не вздумай упасть в обморок или что-нибудь в этом роде. Мы должны продолжать делать вид, будто ничего не случилось.

– Я и не собиралась спороть какую-нибудь глупость, – заверила я.

– Тогда перестань беседовать с моей ключицей и оставь в покое рубашку.