Текст книги "Последний верблюд умер в полдень (ЛП)"

Автор книги: Элизабет Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Невозможно дать должное представление о Рамзесе, лишь описывая его характеристики. Нужно наблюдать за ним в действии, чтобы понять, как даже самые замечательные черты умудряются извращаться или доходить до такой крайности, что перестают быть добродетелями и превращаются в свою противоположность.

Рамзесу было десять лет. Он мог говорить по-арабски, как на родном языке, с лёгкостью прочитать три различных отрывка на древнеегипетском – с той же лёгкостью, с какой мог прочесть текст на латыни, иврите, греческом (который так же прост, как английский), распевать невероятное множество непристойных арабских песен и ездить почти на всём, что обладает четырьмя ногами. Этим и исчерпывались все его полезные навыки.

Он обожал свою очаровательную, ласковую тётю, и я надеялась, что она поможет мне убедить его остаться в их доме на зиму. Ещё один побудительный мотив – двоюродные братья и сёстры; Рамзес обожал их ничуть не меньше, хотя я не уверена, что это чувство было взаимным.

Отправляясь в Лондон, на сей раз я не так уж сильно волновалась, что должна оставить Рамзеса, потому что шёл сильный дождь, и я предположила, что Эвелина заставит детей остаться дома. И всё-таки я строго запретила Рамзесу проводить любые химические опыты, продолжать раскопки в винном погребе, заниматься метанием ножей в доме, показывать маленькой Амелии мумифицированных мышей, или же разучивать с кузенами любые арабские песни. Существовало ещё множество других запретов, о которых я уже и не вспомню, но я была абсолютно уверена, что предусмотрела всё. Поэтому я могла заниматься своими делами со спокойной душой, чего не могла сказать о теле; угольный дым, нависавший над Лондоном, в сочетании с дождём превращался в чёрную сажу, оседавшую на одежду и кожу, да и улицы были по щиколотку в грязи. Когда я вышла из поезда, то с радостью увидела, что меня ждёт экипаж. Я распорядилась, чтобы большинство моих покупок доставили домой, и тем не менее, была нагружена пакетами, а мои юбки промокли до колен.

Огни Амарна-Хауса^[14] тепло и гостеприимно сияли сквозь сгущавшиеся сумерки. С радостным нетерпением я предвкушала встречу с теми, кого любила больше всего на свете, а также не со столь любимыми, но, тем не менее, приятными удобствами: горячей ванной, сменой одежды, и чашкой напитка, что веселит, но не опьяняет. Мокрые ноги заледенели, юбки цеплялись за всё подряд – и я подумала, что стоило бы позволить себе даже и опьяняющий напиток (но, конечно, опьянение вызывается лишь потреблением чрезмерного количества, чего за мной не водится). В конце концов, нет ничего лучше для предупреждения простуды, чем хорошая порция виски с содовой.

Меня встречал Гарджери, наш непревзойдённый дворецкий. Как только он помог мне освободиться от промокшей верхней одежды, то тут же заботливо спросил:

– Могу ли я предположить, мадам, что вы захотите что-нибудь выпить во избежание простуды? Я сразу же пошлю лакея наверх, если вам угодно.

– Великолепная мысль, Гарджери, – ответила я. – Искренне благодарна вам за это предложение.

Я дошла почти до дверей своей комнаты, прежде чем поняла, что в доме царила необычная тишина. Ни голосов, оживлённо обсуждающих изыскания моего мужа, ни детского смеха, ни…

– Роза! – воскликнула я, распахнув дверь. – Роза, где… А, вот и вы.

– Ваша ванна готова, мадам, – сказала Роза из открытой двери ванной, где она стояла, расплываясь в облаках пара, как некий добрый гений. Лицо её казалось малость раскрасневшимся. Конечно, причиной приятного румянца на щеках мог быть и жар в ванной, но я подозревала, что здесь кроется нечто иное.

– Спасибо, Роза. Но я хотела спросить…

– Подать малиновое платье, мадам? – Она поспешила ко мне и принялась дёргать за кнопки на моей одежде.

– Да. Но где… Моя дорогая Роза, вы меня трясёте, как терьер – крысу. Чуть меньше энтузиазма, если можно…

– Да, мадам. Но вода в ванне остынет. – Освободив меня от платья, она начала атаковать мои юбки.

– Ладно, Роза. Чем занят Рамзес?

Мне потребовалось некоторое время, чтобы узнать правду о ней. Роза бездетна. Несомненно, этот факт объясняет её своеобразную привязанность к Рамзесу, которого она знает с младенческих лет. Действительно, он осыпает её подарками – букетами из моих призовых роз, колючими гроздьями полевых цветов, небольшими пушистыми животными, отвратительными перчатками, шарфами, сумочками, выбранными им самим и оплаченными из карманных денег. Но даже если бы подарки были идеальными (а в большинстве своём это совсем не так), они вряд ли смогли бы компенсировать то время, которое Розе требуется на уборку после Рамзеса. Я давно отказалась от попыток понять эту абсурдную черту характера в целом вполне разумной женщины.

Как только Роза разоблачила меня и засунула в ванну, то решила, что успокаивающее действие горячей воды смягчит меня достаточно, чтобы услышать правду. Вообще-то всё было не так плохо, как я опасалась. Кажется, я забыла запретить Рамзесу принимать ванну…

Роза заверила меня, что потолок кабинета профессора Эмерсона не очень сильно повреждён, и она думала, что ковёр лучше всего как следует постирать. Рамзес вполне определённо намеревался выключить воду, и не сомневаюсь, что он бы не забыл об этом, вот только Бастет поймала мышь, и, если бы он промедлил с помощью, Бастет бы отправила грызуна на тот свет. В результате его стремительности мышь теперь спокойно отдыхает в шкафу Рамзеса с перевязанными ранами. А Роза ненавидит мышей.

– Не обращайте внимания, – устало сказала я. – Я не хочу больше ничего слышать. Я не хочу знать, что вынудило Рамзеса к экстренной необходимости купания. Я не хочу знать, что сказал профессор Эмерсон, когда его потолок начал извергать воду. Просто передайте мне этот стакан, Роза, и молча удалитесь.

Виски с содовой уже стояло наготове. Применение этого напитка внутрь и горячей воды наружно в конце концов вернуло мне душевное спокойствие, и когда я направилась в гостиную, волоча за собой малиновые воланы и, как мне кажется, ничуть не изменившись в лице, улыбки моей любимой семьи заверили меня в том, что всё в порядке.

Эвелина была в нежно-голубом платье, что подчёркивало синеву её глаз и оттеняло золотистые волосы. Платье уже безнадёжно измялось, ибо дети тянутся к моей милой подруге, как пчёлы – к цветку. Она держала малыша на коленях, а крошка Амелия сидела рядом с ней, прислонившись к материнской руке. Близнецы устроились у её ног, скомкав юбки. Рэдди, мой старший племянник, перегнулся через подлокотник дивана, где сидела его мать, а Рамзес прислонился напротив, как можно ближе к уху своей тёти. И, как обычно, говорил.

Он замолчал, когда я вошла и задумчиво посмотрела на него. Он был невероятно чистым. Если бы я не знала о причине этого, то похвалила бы Рамзеса, так как подобное состояние для него являлось чем-то совершенно неестественным. Я решила не омрачать единодушие нашего общества любой ссылкой на ранее случившиеся неприятности, но что-то в выражении моего лица, должно быть, раскрыло перед Эмерсоном мои мысли. Он быстро подошел ко мне, сердечно поцеловал и сунул стакан мне в руку.

– Ты чудесно выглядишь, моя милая Пибоди. Новое платье, а? Тебе идёт.

Я позволила ему отвести меня к креслу:

– Спасибо, дорогой Эмерсон. Это платье у меня уже около года, и ты видел его по крайней мере дюжину раз, но, тем не менее, я ценю твой комплимент. – Эмерсон тоже был исключительно чист. Его тёмные волосы лежали мягкими волнами, как всегда бывало сразу после мытья. Я решила, что какое-то количество воды (а, возможно, и штукатурка) оказалось у него на голове. Но раз уж он был готов предать этот инцидент забвению, я никак не могла поступить иначе, поэтому обратилась к моему деверю, который стоял, прислонившись к каминной полке и глядя на нас с нежной улыбкой.

– Сегодня я встретила вашего друга и соперника Фрэнка Гриффитса, Уолтер. Он передал привет и попросил меня сказать вам, что значительно продвинулся в расшифровке папируса из Оксиринха^[15].

Уолтер выглядит как учёный, которым он и является. Морщины на его тонких щеках углубились, и он поправил очки.

– Амелия, дорогая, не пытайтесь разжечь соперничество между мной и Фрэнком. Он – великолепный лингвист и хороший друг. Я не намерен завидовать ему по поводу этого папируса; Рэдклифф пообещал мне целый воз мероитических свитков. Жду не дождусь.

Уолтер – один из немногих людей, кому разрешено обращаться к Эмерсону по имени, которое тот ненавидит. Он заметно вздрогнул, но сказал только:

– Так ты задержалась в Британском музее, Пибоди?

– Да. – Я отхлебнула виски. – Без сомнения, Эмерсон, для тебя будет совершенной неожиданностью узнать, что Бадж также намерен отправиться в Судан этой осенью. Если совсем точно, то он уже уехал.

– Э-э, хм-м, – сказал Эмерсон. – Нет! Действительно!

Эмерсон считает большинство египтологов некомпетентными ротозеями – по его строгим стандартам, так оно и есть – но Уоллис Бадж^[16], Хранитель египетских и ассирийских древностей в Британском музее, был его личным врагом.

– Действительно! – повторил Уолтер. Его глаза блеснули. – Ну что ж, Амелия, это привнесёт дополнительный интерес в ваши зимние труды. Держать этих двоих подальше от глоток друг друга…

– Фу, – фыркнул Эмерсон. – Уолтер, я возмущён подтекстом. Как ты мог даже предположить, что я настолько забуду о своей профессии и самоуважении… Я не намерен появляться рядом с этим проходимцем в опасной близости для его глотки. И лучше бы ему держаться подальше от меня, не то я вцеплюсь в него.

Выступая в привычной для неё роли миротворца, Эвелина попыталась сменить тему.

– Вы слышали что-нибудь новое о помолвке профессора Питри^[17], Амелия? Правда ли, что он в ближайшее время намерен жениться?

– Думаю, да, Эвелина. Все говорят об этом.

– То есть – все сплетничают, – ухмыльнулся Эмерсон. – Увидеть Питри, всегда преданного своей профессии и не имевшего времени для нежных чувств, и вдруг рухнувшего к ногам девчонки… Говорят, ей чуть ли не на двадцать лет меньше, чем ему.

– И кто распускает подобные ядовитые сплетни? – вопросила я. – Судя по всему, она – чудесная молодая женщина, и он от неё без ума. Нам бы подумать о подходящем свадебном подарке, Эмерсон. Может быть, красивое серебряное epergne^[18]?

– Какого чёрта Питри делать с этим epergne? – спросил Эмерсон. – Человек живёт, как дикарь. Будет замачивать в блюде черепки.

Мы продолжали болтать на эту тему, когда дверь открылась. Я обернулась, ожидая увидеть Розу, пришедшую забрать детей, поскольку приближался час ужина. Но в дверях стояла не Роза, а Гарджери, и лицо дворецкого было хмурым, что предвещало нежелательное сообщение.

– Пришёл джентльмен, желающий увидеть вас, профессор. Я сообщил ему, что вы никого не принимаете в это время, но он…

– Должно быть, у него какая-то срочная причина, раз он решил нас потревожить, – перебила я, видя, как сходятся брови моего мужа. – Вы говорите – джентльмен, Гарджери?

Дворецкий склонил голову. Подойдя к Эмерсону, он протянул поднос, на котором покоилась простая белая визитная карточка.

– Хм, – фыркнул Эмерсон, беря её в руки. – Достопочтенный Реджинальд Фортрайт. Никогда не слышал о нём. Скажите ему, чтобы он уходил, Гарджери.

– Нет, подождите, – сказала я. – Я думаю, что тебе следует встретиться с ним, Эмерсон.

– Амелия, твоё ненасытное любопытство доведёт меня до смерти! – воскликнул Эмерсон. – Я не хочу видеть этого типа. Я хочу выпить виски с содовой, я хочу наслаждаться обществом моей семьи, я хочу обедать. Я отказываюсь…

Дверь, которую Гарджери закрыл за собой, распахнулась. Дворецкий отшатнулся перед стремительным порывом вбежавшего. Без шляпы, промокший, бледный, тот в несколько скачков пересёк комнату, и остановился, шатаясь, перед Уолтером, который смотрел на него с изумлением.

– Профессор! – воскликнул он. – Я знаю, что вторгаюсь… Я прошу вас простить меня… и выслушать меня…

И, прежде чем Уолтер или любой другой из нас смог оправиться от потрясения или хотя бы пошевелиться, незнакомец рухнул вперёд и ничком распростёрся на коврике.

МОЙ СЫН ЖИВ!

Первым нарушил молчание Эмерсон.

– Немедленно встаньте, вы, неуклюжий молодой негодяй, – раздражённо заявил он. – Из всех проклятых наглецов…

– Умоляю, Эмерсон! – воскликнула я, торопясь к лежавшему. – Разве ты не видишь, что он в обмороке? Я с содроганием думаю, какой невообразимый ужас мог довести его до подобного состояния.

– Ничего подобного, – ответил Эмерсон. – Ты упиваешься невообразимым ужасом. Научись контролировать своё буйное воображение. Потерял сознание, как же! Он, вероятно, просто пьян.

– Немедленно принесите бренди, – распорядилась я. С трудом – ибо потерявший сознание был гораздо тяжелее, чем можно было ожидать, судя по его хрупкому строению, – я повернула его на спину и положила его голову к себе на колени.

Эмерсон поднялся, скрестив руки на груди, насмешка кривила его резко очерченные губы. Рамзес подошёл с бокалом коньяка, который я требовала. Я взяла бокал; как и ожидалось, он был мокрым не только внутри, но и снаружи.

– Боюсь, что немного пролилось, – пояснил Рамзес. – Мама, если я могу предложить…

– Нет, не можешь, – ответила я.

– Но я читал, что нецелесообразно давать бренди или любую другую жидкость человеку в бессознательном состоянии. Существует некоторая опасность…

– Да, да, Рамзес, мне это отлично известно. Успокойся. – Похоже было, что состояние мистера Фортрайта не настолько серьёзно. Вполне приличный цвет кожи, никаких признаков травмы. Я прикинула, что ему около тридцати. Черты его лица – скорее приятные, нежели красивые, широко расставленные глаза под дугами бровей, губы полные и мягко изогнутые. Однако самым необычным был цвет волос, украшавших верхнюю губу и голову: яркий, нечасто встречающийся в свете, сверкающе-медный, с проблесками золота на аккуратно завитых висках.

Я продолжала свои усилия; вскоре глаза молодого человека открылись, и он с удивлением уставился мне в лицо. Его первыми словами были:

– Где я?

– У меня на каминном коврике, – навис над ним Эмерсон. – Что за чёрт… э-э… совершенно идиотский вопрос? Будьте любезны дать объяснения, нахальный щенок, прежде чем я вас вышвырну.

Слабый румянец покрыл щёки Фортрайта.

– Вы… вы профессор Эмерсон?

– Один из них. – Эмерсон указал на Уолтера, который поправлял очки и неодобрительно кашлял. Вне всякого сомнения, он больше напоминал классический портрет учёного, чем мой муж, чьи острые синие глаза и здоровый цвет лица, не говоря уже о впечатляющей мускулатуре, позволяют считать его человеком действия, а не мысли.

– О, понятно. Прошу прощения – и за беспорядок, и за моё непростительное вторжение. Но, надеюсь, когда вы услышите мой рассказ, вы сможете простить меня и помочь мне. Профессор Эмерсон, которого я ищу – египтолог, мужество и физическая доблесть которого так же известны, как и его интеллектуальная мощь.

– Э-э, хм-м, – сказал Эмерсон. – Да. Вы нашли его. А теперь, если вы отодвинетесь подальше от рук моей жены, на которую столь внимательно глядите, что ещё более усугубляете своё первоначальное преступление…

Молодой человек вскочил, как будто его укололи, заикаясь и бормоча извинения. Эмерсон помог ему сесть – вернее, толкнул его в кресло – и несколько более вежливо помог мне подняться. Обернувшись, я увидела, что Эвелина собирает детей и уводит их из комнаты. Я благодарно кивнула ей и была вознаграждена одной из её чудных улыбок.

Наш неожиданный посетитель начал с вопроса.

– Правда ли, профессор, что вы в этом году планируете отправиться в Судан?

– Где вы это слышали? – потребовал ответить Эмерсон.

Мистер Фортрайт улыбнулся.

– Ваша деятельность, профессор, всегда вызывает интерес не только в археологической среде, но и во всём обществе. Определённым образом это имеет отношение и ко мне. Моё имя вам неизвестно, но я уверен, что вы знакомы с моим дедом, известным покровителем археологических наук – виконтом Блэктауэром.

– Всемогущий Боже! – взревел Эмерсон.

Мистер Фортрайт запнулся.

– Прошу… Прошу прощения, профессор?

Лицо Эмерсона, багровое от ярости, могло бы испугать любого мужчину, но его грозно нахмуренные брови были направлены не на мистера Фортрайта. А на меня.

– Я так и знал, – с горечью произнёс Эмерсон. – Неужели я никогда не смогу освободиться от них? Ты явно привлекаешь их, Амелия. Не знаю, каким образом, но это уже становится пагубной привычкой. Очередной проклятый аристократ!

Уолтер не смог сдержать смешок, и я признаюсь, что это действительно было забавно: Эмерсон предстал перед миром в образе разъярённого санкюлота, требующего отправить на гильотину ненавистных аристократов.

Мистер Фортрайт с тревогой взглянул на Эмерсона.

– Постараюсь покороче, – начал он.

– Хорошо, – ответил Эмерсон.

– Э-э… но боюсь, что вначале мне необходимо дать подробные объяснения, чтобы вы поняли, в чём состоят мои трудности.

– К чёрту, – ответил Эмерсон.

– У… у моего деда было два сына.

– Будь он проклят, – ответил Эмерсон.

– Э-э… мой отец был младшим. Его старшего брата, который конечно, был наследником, звали Уиллоуби Форт.

– Уилли Форт, исследователь? – совсем другим тоном повторил Эмерсон. – Так вы его племянник? Но ваше имя…

– Мой отец женился на мисс Райт, единственной дочери богатого купца. По просьбе тестя он добавил фамилию Райт к своей собственной. Так как большинство людей, услышав это сочетание, предполагали, что оно состоит из одного слова, я посчитал, что гораздо проще принять эту версию.

– Как любезно с вашей стороны, – промолвил Эмерсон. – Вы не похожи на своего дядю, мистер Фортрайт. Он стоил двух таких, как вы.

– Я слышала его имя, – сказала я. – Это он неопровержимо доказал, что озеро Виктория является источником Белого Нила?

– Нет, он упорно цеплялся за убеждение, что река Луалаба – это часть Нила, пока Стэнли не исправил его ошибку, совершив плавание вниз по Луалабе в Конго, а оттуда в Атлантику. – Племянник Уиллоуби Форта язвительно улыбнулся. – Боюсь, что это печально отражает картину его жизни. Он вечно опаздывал то на несколько месяцев, то на несколько сотен миль. Его величайшей мечтой было войти в историю как первооткрыватель… чего-нибудь. Всего, что угодно! Мечтой, которая так и не осуществилась.

– Честолюбие, стоившее ему жизни, – задумчиво сказал Эмерсон. – И жизни его жене. Они исчезли в Судане десять лет назад.

– Четырнадцать лет назад, если точно. – Фортрайт застыл. – Кажется, за дверью кто-то есть?

– Я ничего не слышу, – бросил острый взгляд Эмерсон. – Сегодня вечером мне предстоит ожидать ещё одного непрошеного гостя?

– Боюсь, что так. Но, умоляю, позвольте мне продолжить. Вы должны услышать мою историю до того, как…

– Я попрошу вас, мистер Фортрайт, позволить мне самому решать, что должно или не должно происходить в моём доме, – отрезал Эмерсон. – Я не отношусь к людям, которые любят сюрпризы. И предпочитаю быть готовым к приёму посетителей, особенно когда они принадлежат к аристократии. Вы ожидаете появления своего деда?

– Да. Пожалуйста, профессор, позвольте мне объяснить. Дядя Уиллоуби всегда был любимым сыном. Не только потому, что разделял археологические и географические интересы моего деда, но он обладал физической силой и смелостью, которых не хватало его младшему брату. Мой бедный дорогой отец никогда не был сильным…

По выражению Эмерсона я поняла, что он собирался сказать что-то грубое, поэтому взяла на себя смелость вмешаться.

– Ближе к делу, мистер Фортрайт.

– Что? О да, я прошу прощения. Дед никогда не смирился с тем, что его любимый сын мёртв. Но это так, профессор! Иначе хоть что-то давно уже стало бы известно…

– Но о его смерти тоже не сообщалось, – ответил Эмерсон.

Фортрайт сделал нетерпеливый жест.

– А как? Ни в джунглях, ни в пустыне нет телеграфа. Юридически моего дядю и его несчастную жену могли бы объявить умершими много лет назад. Дед отказался пойти на этот шаг. Мой отец умер в прошлом году…

– Ага, – сказал Эмерсон. – Вот теперь мне кажется, мы подошли к самой сути. Пока ваш дядя не объявлен мёртвым, вы не являетесь наследником своего деда.

Молодой человек не опустил глаз под циничным взглядом Эмерсона.

– Я был бы лицемером, если бы отрицал, что заинтересован в этом, профессор. Но хотите – верьте, хотите – нет, однако это не самое главное. Рано или поздно, с неизбежным течением времени я унаследую титул и имущество; к несчастью, не существует никакого другого наследника. Но мой дед…

Он замолчал, резко повернув голову. На этот раз никакой ошибки не было; препирательство в зале шло достаточно громко, чтобы его услышали даже сквозь закрытую дверь. Увещевания Гарджери заглушил трубный и пронзительный звук, напоминавший крик слона. Дверь с оглушительным треском распахнулась, и на пороге появилась одна из самых внушительных фигур, которые мне когда-либо приходилось видеть.

Возникший у меня в голове мысленный образ жалкого, сломленного горем старика-отца перед лицом реальности разлетелся вдребезги. Лорд Блэктауэр – ясно, что это был именно он – оказался массивным грубым созданием с мускулатурой борца и гривой жёстких рыжеватых волос. Тут и там отмечались проблески седины, напоминавшие отсвет заходящего солнца. Он мог показаться слишком молодым и энергичным для того, чтобы быть дедушкой тридцатилетнего мужчины, пока не бросали взгляд на его лицо. Подобно выжженной земле, оно было глубоко изрезано морщинами – следами неистовых страстей и опасных привычек.

Внезапность появления и некая животная абсолютность доминирования присутствия этого человека вызвали недолгое молчание. Его взгляд перемещался по комнате, скользя по людям с холодным безразличием, пока не остановился на мне. Сорвав шляпу с головы, он поклонился с неожиданной грацией для такого огромного мужчины.

– Мадам! Я прошу вас принять мои извинения за подобное вторжение. Позвольте представиться. Фрэнклин, виконт Блэктауэр. Имею ли я честь беседовать с миссис Рэдклифф Эмерсон?

– Э-э… да, – ответила я.

– Миссис Эмерсон! – Улыбка не изменила его взгляд, оставшийся холодным и непроницаемым, как персидская бирюза^[19]. – Я уже давно с нетерпением ожидал радости встречи с вами.

Тяжеловесно печатая шаг, он протянул руку. Я подала ему свою, готовясь к тому, что кости будут раздроблены. Вместо этого он поднял мои пальцы к губам и запечатлел на руке громкий, продолжительный, влажный поцелуй.

– М-м, да, – пробормотал он. – Фотографии совершенно не воздают вам должное, миссис Эмерсон. – Я продолжала ожидать возражений Эмерсона против продолжающихся длительных церемоний, бормотания и поцелуев. Комментариев, однако, не последовало, поэтому я отняла руку и пригласила лорда Блэктауэра сесть на стул. Проигнорировав мои слова, он рухнул на диван рядом со мной, с глухим стуком, от которого у меня всё затряслось. Со стороны Эмерсона по-прежнему не было никакой реакции, равно как и со стороны мистера Фортрайта, который спрятался в кресле, где пребывал, когда его дед ворвался к нам.

– Могу ли я предложить вам чашку чая или стакан бренди, лорд Блэктауэр? – спросила я.

– Вы – воплощение доброты, сударыня, но я и так позволил себе чрезмерно злоупотребить добротой вашего характера. Позвольте мне только объяснить, почему я рискнул так бесцеремонно ворваться сюда, после чего я удалюсь – равно как и мой внук, чьё присутствие является причиной, если не оправданием, моего хамства. – Он даже не взглянул на мистера Фортрайта, но продолжил после незначительной паузы: – Я намеревался обратиться к вам и вашему уважаемому мужу надлежащим образом. Однако сегодня я случайно узнал, что мой внук взял на себя смелость опередить меня, и был вынужден действовать быстро. Миссис Эмерсон… – Он наклонился ко мне и положил руку на моё колено. – Миссис Эмерсон! Мой сын жив! Найдите его! Верните мне его!

Рука была тяжёлой, как камень, и холодной, как лёд. Я уставилась на вены, извивающиеся под кожей, как жирные синие черви, и пучки серовато-рыжих волос на пальцах. И по-прежнему никаких возражений от Эмерсона! Совершенно необъяснимо!

Лишь материнское сочувствие родителю, обезумевшему от потери любимого ребёнка, не давало мне сбросить его руку.

– Лорд Блэктауэр… – начала я.

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. – Его пальцы сжались. – Вы мне не верите. Реджинальд, вероятно, говорил вам, что я – слабоумный старик, цепляющийся за невозможную надежду. Но у меня есть доказательство, миссис Эмерсон – сообщение от моего сына, содержащее сведения, которые мог знать только он. Я получил это письмо несколько дней назад. Найдите его – и всё, о чём вы попросите меня, будет вашим. Я не буду оскорблять вас, предлагая деньги…

– Это было бы пустой тратой времени, – холодно заметила я.

Он продолжал, как будто бы я и слова не сказала:

– … однако я посчитал бы за честь финансировать ваши будущие экспедиции в любом размере, каком вы бы могли пожелать. Или высокая археологическая должность для вашего мужа. Или рыцарское звание. Леди Эмерсон, а?

Произношение было грубым, а манера разговора – не говоря уже о руке – невыносимо фамильярной. Впрочем, жену это не оскорбило. Но Эмерсон предположил, что оскорбляют его, и это вернуло ему дар речи.

– Вы понапрасну тратите время, лорд Блэктауэр. Я не покупаю почести и никому не позволю приобретать их для меня.

Старик громогласно расхохотался.

– Я просто думал, чем бы расшевелить вас, профессор. Каждый человек имеет свою цену, вам это известно. Но вы – да, буду к вам справедлив; вас не тронет ничто из того, что я только что предлагал. Однако у меня есть кое-что получше. Вот, взгляните-ка.

И, засунув руку в карман, он вынул конверт. Я одёрнула юбки. Казалось, я до сих пор чувствовала его руку, обжигавшую меня холодом.

Эмерсон взял конверт. Тот не был запечатан. Затем Эмерсон вытянул – так же бережно, как если бы прикасался к хрупким древностям – из конверта нечто длинное, узкое и плоское. Кремового цвета. Слишком толстое, чтобы быть обыкновенной бумагой, но покрытое строчками. Слов мне разобрать не удалось.

Несколько минут Эмерсон изучал это в полной тишине. Затем поджал губы.

– Откровенно наглая и неубедительная подделка.

– Подделка? Но ведь это же папирус, не так ли?

– Это папирус, – признал Эмерсон. – Пожелтевший и достаточно ломкий, чтобы быть древнеегипетского происхождения. Но то, что написано, не относится ни к древности, ни к Египту. Что это ещё за чушь?

Старик оскалил зубы, напоминавшие своим цветом папирус.

– Прочтите это, профессор. Прочтите сообщение вслух.

– Ладно, – пожал плечами Эмерсон. – «Старому льву от молодого льва – приветствие. Твои сын и дочь живы, но не долго, если вскоре не придёт помощь. Кровь взывает к крови, старый лев, но если этот зов недостаточно силён, ищи сокровища прошлого в этом месте, где я жду тебя». Из всех ребяческих…

– Детских, да – началось, ещё когда он был мальчиком и зачитывался историями, полными романтики и приключений. Это стало своего рода личным кодом. Больше он никому так не писал, и ни один из живущих на земле не знал об этом. И не знал, что сын называл меня «старым львом». – Именно так он и выглядел в тот миг: усталый старый лев с обвисшими щеками и глазами, затонувшими в морщинистых глубинах.

– И всё равно это подделка, – упрямо сказал Эмерсон. – Более искусная, нежели я предположил вначале, но, тем не менее, несомненная подделка.

– Извини, Эмерсон, но ты упустил самое важное, – вставила я. Эмерсон с негодованием обернулся ко мне, но я продолжала: – Предположим, что автор этого письма – действительно мистер Уиллоби Форт, и все эти годы он где-то находился в плену, или не мог вернуться по какой-то иной причине. Предположим также, что некая отважная пара… вернее, некие отважные искатели приключений готовы броситься ему на помощь. Но где им вести розыск? Человеку, нуждающемуся в помощи, следовало, по меньшей мере, дать указания.

– Я, – сказал мой муж, – как раз собирался обратить на этот факт внимание, Амелия.

Старик усмехнулся.

– Профессор, в конверте находится кое-что ещё. Будьте добры, достаньте его.

Второй предмет был более прозаичен, чем первый – один лист обычной писчей бумаги, сложенный в несколько раз – но на Эмерсона он произвёл поистине удивительное впечатление. Застыв, он смотрел на него с таким ужасом, как будто этот лист угрожал ему смертью (а надо сказать, что Эмерсону уже не раз приходилось сталкиваться с корреспонденцией подобного рода). Я вскочила и выхватила бумагу из его рук. Серая от старости и пыли, истрёпанная множеством рук и покрытая записями на английском языке. Почерком, знакомым мне, как мой собственный.

– Похоже на страницу одной из твоих записных книжек, Эмерсон! – воскликнула я. – Как она попала в ваши руки, лорд Блэктауэр?

– Конверт и его содержимое валялись на пороге моего дома на Беркли-сквер. Дворецкий признал, что намеревался выбросить его в мусорную корзину. К счастью, он этого не сделал.

– Письмо не пришло по почте, – пробормотал Эмерсон, проверив конверт. – Следовательно, его доставили вручную. Кто? Почему посланник не объявил о себе и не потребовал награду?

– Я не знаю, и меня это не касается, – раздражённо ответил старик. – Почерк на конверте принадлежит моему сыну. Так же, как и надпись на папирусе. Какие ещё доказательства вам требуются?

– Любой, кто знал своего сына и получал от него письма, смог бы имитировать его почерк, – мягко, но непреклонно сказала я. – Мне кажется, страница из блокнота моего мужа – неизмеримо более существенный факт. Но я не понимаю, какое отношение он имеет к исчезновению мистера Форта.

– Посмотрите на обороте, – произнёс лорд Блэктауэр.

Я так и сделала. Выцветшие линии на первый взгляд казались неразборчивыми каракулями, будто бы нарисованными малышом. Лорд Блэктауэр издал ужасный скрежет. Я предположила, что это был смех.

– А, вы начинаете вспоминать, профессор Эмерсон? Кто набросал карту – вы или мой сын?

– Карту? – повторила я, более внимательно изучая каракули.

– Я помню этот случай, – медленно промолвил Эмерсон. – И при таких обстоятельствах – учитывая страдания отца, потерявшего сына – я сделаю исключение из моего обычного принципа: отказываться отвечать на дерзкие вопросы посторонних. – Я издала слабый звук протеста, ибо тон Эмерсона – особенно, когда он упомянул страдания отца – был ещё более оскорбительным, чем сами слова. Блэктауэр только усмехнулся.

– Это не карта, – продолжал Эмерсон. – Это фантазия, выдумка. Она не имеет никакого отношения к судьбе вашего сына. Кто-то либо хочет сыграть с вами злую шутку, лорд Блэктауэр, либо строит мошеннические планы.

– Я так и сказал дедушке, профессор, – воскликнул мистер Фортрайт.

– Не будь дураком, – прорычал Блэктауэр. – Самозванец не смог бы обмануть меня…