Текст книги "Модельер"
Автор книги: Элизабет Обербек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11
За сорок дней до свадьбы Валентины Клод перевез свою старую швейную машинку, восемь рулонов ткани, рисовальные доски и потертый манекен в уже и так переполненную различными предметами гостиную Анатоля. Ножницы, сантиметр, карандаши – все это выглядывало из каждого уголка комнаты. Он неустанно работал до самой ночи, выполняя заказы. Традиционное свадебное платье с бантом на спине и первоклассной кружевной фатой; изумрудно-зеленое шелковое шифоновое платье для подружки Валентины; бежевый полотняный костюм с кантами по швам; пуговицы на голубых блайзерах для племянников. Спасибо Анатолю – он нашел в городе одинокую пожилую швею, которая помогала ему в бесконечной работе. После трех дней затишья Клод потерял терпение. Он решил нагрянуть к Валентине в офис.
В переполненной приемной Друо толпились частные коллекционеры, дилеры, антиквары с огромного блошиного рынка Сен-Уэн, покупатели со всего мира. Клод подошел к крупной блондинке в жакете от Шанель с черными карманами, сидящей за высокой стойкой. Ему было трудно произнести это имя, но он попросил о встрече с Валентиной де Верле.
– Могу ли я узнать, кто ее спрашивает?
– Клод Рено, – сказал он, думая о другой фамилии, произнося собственную. Он не должен слишком нервничать, хорошо, если его фамилия намекнет на важность его персоны, может быть, его предки в шестнадцатом веке проезжали в каретах по тем же улицам, что и господа де Верле.
– Она спустится через несколько минут.
Валентина вошла в офис, широко улыбаясь, она затмила толпу, заглушила гул многочисленных голосов. Кашемировый пуловер лавандового цвета, под ним блузка цвета фуксии с длинными рукавами и очень широкими манжетами. Кремовая юбка из джерси длиной до колена. Она казалась ему цветком, а сверкающие глаза – соблазнительными тычинками.
– Какой прекрасный сюрприз и как удачно, – сказала она, быстро направляясь в сторону стеклянной двери. – Я только что закончила переговоры, и у меня целый час до следующей встречи. Я хотела позвонить тебе, но была занята.
Он чуть не подпрыгнул: она хотела позвонить ему! Они завернули за угол.
– Давай перекусим, – сказала она, остановившись у полосатого бело-зеленого навеса. – Летом лучше посидеть снаружи, впрочем, пойдем в зал, – обращаясь и к нему, и к официанту произнесла Валентина.
Они были первыми, хотя время ленча уже наступило. Официант подал меню, но она его отодвинула.
– Не возражаешь, если заказ сделаю я? – и обратилась к официанту: – Две семги и салат. И домашний кларет. – Официант ушел, прихватив и меню. – Тебе понравится этот кларет… Как ты узнал, что я хочу увидеть тебя? – спросила она. В это время вернулся официант и наполнил вином бокалы. Поднеся бокал к губам, Валентина сконцентрировала внимание на чем-то, находящемся на некотором удалении. – Прекрасное освещение, – сказала она, улыбнувшись, и показала на соседний столик. – Посмотри, как грани бокалов на столике сливаются с краешком голубого неба. Теперь смотри очень внимательно, – прошептала она, посмотрела налево и направо, словно искала шпионов, затем вновь налево. – Разве этот столик не кажется очень странным отсюда? Если посмотреть на его левую сторону, то ножки кажутся огромными. Если – на правую, то они уже настолько тонкие, будто вот-вот сломаются. Я думаю, что все зависит от угла падения света.
Клод попытался, но не смог оценить необычные пропорции стола. Он не видел ничего, кроме линии ее подбородка, изгиба бровей, движения губ. Его голова была занята фасонами платьев, тканями, необычными вырезами горловины.
– Что я ценю в картинах больше всего, так это то, что они созданы в двух измерениях, – продолжала Валентина. – То, что изображено на картинах, гораздо правдивее, чем сама жизнь. Я полагаю, что для художника-дизайнера полезно постоянно заглядывать внутрь себя. То, что ты обнаружишь, и становится важным. Я полагаю, что в твоем случае два измерения нужно переводить в три. Это очень дерзкая теория, правда?!
Официант принес семгу и наполнил бокалы. Клод мог слушать ее голос вечно, наслаждаясь низкий тембром. Она продолжала удивлять его свежими, неожиданными мыслями.
– Когда ты понял, что станешь кутюрье, Клод?
– Я не могу вспомнить то время, когда бы не знал, что стану модельером. – Он очень осторожно произнес слово «модельер». – Я восхищался своим отцом, который любил эту профессию. Он говорил мне о своей работе, как о любовнице, как о прибежище, как о страсти. Я полагаю, что и для меня она стала тем же.
– Я завидую таким людям, как ты, – она потрогала рыбу вилкой. – Завидую тем людям, которые живут своей работой. Не существует дистанции между тобой и твоей страстью. Я всегда была очень практична. Полагаю, я не очень боюсь перестать быть такой практичной. Я должна учиться у тебя, Клод Рено. – Она съела кусочек рыбы и продолжила: – Я разрываюсь на части: Друо – ты не можешь представить мой офис с грудами бумаг на полу, толпами консультантов, с расписанием, которое не укладывается ни в одни временные рамки; моя светская жизнь вместе с Виктором; расширение собственной скромной коллекции картин. Итак, у меня есть выбор: делать по сто сорок телефонных звонков в день для процветания Друо; наслаждаться жизнью с Виктором и общением с друзьями; или при свечах часами рассматривать образы на картинах де Латура [5]5
Латур, Морис Кантен Де (La Tour, Maurice Quentin de) (1704–1788) – французский художник, портретист эпохи рококо.
[Закрыть].
– Покажи мне свою коллекцию картин.
Она была удивлена и благодарна за его просьбу.
– У меня нет ничего необычного; кое-что я покупала на улицах с рук, что-то осталось от предков, что-то перешло из семьи Виктора. Но я буду рада показать тебе то, что у меня есть. Приходи ко мне завтра, да, завтра, в конце рабочего дня. Встретимся здесь, нет, лучше там. Я дам тебе адрес.
Семга была отличной. Они быстро поели. Принесли салат. Зал ресторана осветился солнцем, но в их уголке потемнело. Клод почувствовал, как исчезает восторг первых минут встречи. Он заметил, как Валентина начала думать о времени. Она постоянно поправляла волосы.
– Ты должна уходить, – сказал он ей.
– Я должна возвращаться. Ты был так добр, Клод, выслушав меня.
– Ты не изменила своего решения, я говорю о свадьбе?
Она посмотрела в свою тарелку и покачала головой.
– Извини меня, Клод. – Она сделала паузу, и он испугался, что все уже кончено и закончилось в этом странном кафе. – Я не в силах что-либо изменить. Вчера приезжали из Нормандии родители. Я хотела сказать им, что мне нужно побольше времени, но затем я, без слов, сменила скатерти и занялась цветами. Мы провели весь день и целую ночь вместе, обсуждая предстоящее событие, говорили о родственниках, которые приедут из разных мест. – Ее широко открытые голубые глаза смотрели пристально. – Это так несправедливо по отношению к тебе, Клод. Забудь обо мне. Уходи и не мучай нас обоих. Или будь терпелив и дай мне больше времени.
– Я очень терпелив, – сказал он, понимая, что это еще не финал.
– Понимаешь, – сказала она, – меня беспокоит то, что сейчас нам хорошо, но что будет дальше? Смогу ли я органично вписаться в твою жизнь? Я принадлежу Парижу, люблю своих друзей, свой образ жизни. У тебя такая обычная, размеренная жизнь. Я могу стать очень нетерпеливой и боюсь этого. Ты мягкий и добрый. Я могу возненавидеть себя, если не буду относиться к тебе таким же образом. А если я не отвечу на твою любовь? – Она улыбнулась. – Посмотри на меня. Обожаю твое лицо, эту грусть во взгляде и заботу.
– Если речь идет только о Париже… – быстро сказал Клод, чуть не уронив вилку в салат. – Мы будем жить в Париже. Я стану парижским кутюрье; ты сможешь собирать шедевры для собственной картинной галереи. Хорошо? Это будет очень гармоничный союз.
– Я люблю, когда ты рядом, – сказала она. Говорила ли она правду или хотела как можно быстрее закончить ленч?
– Я готов ждать, Валентина. Прислушайся к своему сердцу, не принимай решений, приятных родителям, ведь тебе не четырнадцать лет. – Кажется, он начинал умолять ее так же, как это делала его жена несколько дней назад.
Валентина встала, пытаясь найти глазами официанта, и посмотрела на часы.
– У меня есть еще несколько минут. Пойдем, ты быстренько посмотришь мой дом, который я переименовала в галерею! Я живу в двух кварталах отсюда. Если у тебя конечно есть время.
Она оплатила счет. Он обнял ее, и они вышли из кафе.
– В любом случае, в моем доме есть нечто особенное, что тебя должно заинтересовать. Пойдем, шагай быстрее.
Клод еле сумел удержаться, чтобы не поцеловать ее прямо на улице. Розовые губы были совсем близко; ее рука касалась волос; казалось, лавандовый цвет ее пуловера поглощал солнечный свет. Она шла летящей походкой.
Он больше не смог сдержаться и быстро поцеловал ее. Она посмотрела по сторонам.
– Ты боишься, что за нами подсматривают?
– Конечно боюсь! – Она продолжала быстро шагать. – Я помолвлена и выхожу замуж! И не забудь – ты женат.
Клод старался не отставать, следовал за ней, и вскоре они вошли в серый трехэтажный особняк с высокими окнами и красивыми балконами. Узкая лестница покрыта ковром, на стенах картины без рам. Он остановился у одной из них. Написанные маслом голубые груши на бронзовом фоне. Цвет груш похож на цвет глаз Валентины.
– Мне нравится эта картина! Кто художник?
– Какой ты глупый. – Она задержалась на лестнице и внимательно посмотрела на него, словно выпытывая, насколько искренним был его вопрос. – Я написала эти груши, когда заканчивала художественную школу. Заходи.
Единственная дверь на узкой площадке третьего этажа открылась, и он оказался в удивительно большом, ярко залитом светом холле. Он сумел рассмотреть маленькую кухню, коридор в комнату, которая больше была похожа на спальню. Три французских окна, от пола до потолка без штор, наполняли светом всю квартиру. Картины висели повсюду, и были только два предмета мебели: современный коричневый кожаный диван с квадратной спинкой и кофейный столик из черного дерева, который гармонировал с цветом пола. В одном углу комнаты к стене был прислонен высокий, заляпанный краской мольберт.
Комната, наполненная светом, напоминала ему его солнечную мастерскую.
Валентина исчезла в коридоре. Клод поближе рассмотрел большую картину, написанную маслом, висевшую справа от него. Это был пейзаж, который загипнотизировал его во время поездки на поезде в Женеву: сельская местность, коровы на пастбищах, высокое серо-голубое небо. В картине Клода поразило то, какое огромное пространство охватила композиция – тысячи акров плодородной земли и бесконечное голубое небо, которое словно звало в будущее. Ракурс был расположен сверху, но это не был взгляд с высоты птичьего полета, это был взгляд с высоты самого Всевышнего.
– Вот это. – Она стояла рядом с ним, держа в руках маленькое полотно, на его тыльной стороне он увидел грубый деревянный подрамник.
Она улыбнулась и повернула картину лицом. Это было изображение яблони, похожей на ту, что росла в саду его мастерской. Художник использовал толстые кисти. Редкие белые мазки были лепестками, которые кружились вокруг темно-коричневого ствола дерева.
Клод закашлялся. Он кашлял до тех пор, пока в глазах не появились слезинки. Он знал, что это ее работа. Она прекрасно изобразила его дерево: ветвь, перпендикулярная узловатому стволу, тощая верхушка, весенние лепестки, густо падающие с правой стороны.
– Я, конечно, не самая талантливая художница, но все же не могла успокоиться, пока не написала это.
– Но ты провела там совсем мало времени!
– Пока ты молча работал, твое дерево разговаривало со мной. Скажу больше, оно до сих пор разговаривает со мной. – Она вышла в маленький коридор, повесила картину без рамы на крючок в стене и сказала: – Я писала картину для тебя, но теперь передумала: я не готова расстаться с ней.
Ее слова прозвучали как приглашение, и он поцеловал ее прямо там, рядом с картиной, которая нашла свое место.
Они снова оказались в сказочном мире. Кровать с белыми простынями в ее маленькой спальне была не прибрана. Плотные полотняные бежевые шторы подняты; у подножия кровати, на обтянутой тканью скамеечке валялась одежда. Посетителей здесь не ждали. Они нетерпеливо раздели друг друга.
Он наблюдал, как она закрывает и открывает глаза, его тело горело от бурных ласк. Ресницы Валентины слегка дрожали, взгляд был строгим. Она так близко приблизилась к его лицу, что ему пришлось закрыть глаза. Открыв их, он заметил слезы на ее щеках.
– Я уже должна идти, хотя даже не начала показывать свою маленькую коллекцию. – Она натянула на себя простыню. – И посмотри на нас! Что происходит?
Слезы струились по ее лицу, тушь размазалась. Она быстро поднялась, ее голубые глаза потемнели. Он услышал, как хлопнула дверь ванной в холле, раздался шум льющейся воды. Через некоторое время она вернулась, надела тапочки и стала смеяться, хотя слезы все еще катились по лицу.
– Как я могу вернуться на работу в таком виде? – спросила она и снова направилась в ванную комнату.
Уже полностью приведя себя в порядок, она сказала:
– Прости меня, Клод. Как всегда, я не ожидала этого. Но теперь мне нужно бежать. Будь так любезен, запри дверь и оставь ключ на верхней ступеньке лестницы.
– Я люблю тебя, Валентина.
– С тобой все так понятно, Клод, – она коснулась своих волос. – Все так просто.
Выходя из квартиры, она нечаянно задела и уронила картину в красивой раме, висевшую напротив спальни. Клод поднял, повернул ее и отшатнулся: это был портрет Виктора. Работа не принадлежала кисти Валентины. Его поразила яркая палитра использованных красок. В левом нижнем углу виднелось имя художника – Теодор Роан. Лицо Виктора выражало недовольство, красные, белые и розовые тона передавали его злость.
Три дня и три ночи и никаких звонков. Каждый день, который проходил без напоминания о Валентине о его существовании, казался ему потерянным днем. Может быть она познакомилась с другим модельером, который теперь будет придумывать наряды для свадебной церемонии? За месяц с небольшим до свадьбы она ведь должна нанять кого-то еще. Или, может, она тянет время. Надежда медленно умирала в нем, так тает дымок от погасшей свечи.
Клод почти ни с кем не встречался, кроме Анатоля и сестры по выходным дням. Он избегал жены, которая жила в Сенлисе, словно никогда отсюда и не уезжала. Однажды, проходя мимо мастерской по дороге к помощнице, которой нес раскроенные платья, он услышал стук молотка. Ремонт? Может ли он контролировать свою жизнь? Почему нет никаких сведений от адвоката? И можно ли выдворить жену из квартиры мужа?
Клод становился мрачнее тучи и однажды вечером пожаловался Анатолю, выполняя очередной заказ кого-то из местных жителей: это был голубой блайзер с золотыми пуговицами. Как скучно! Почему не желтый пиджак цвета перьев на затылке Педанта?
Маленький городок Сенлис в течение сорока шести лет служил для него идеальным убежищем, теперь он вызывал непонятное чувство тревоги. Обитатели городка вели бесконечные пустые разговоры. Жизнь проходила впустую. Можно ли увидеть новые лица? Как же он не замечал раньше, что большинство обитателей его родного городка полуседые или абсолютно седые люди, которые передвигаются с помощью палочки? Вымрет ли Сенсил на его глазах? Даже его работа, включая мелкие заказы, которые он с удовольствием в прежнее время выполнял для своих друзей, казалась ему монотонной. Все чаще его мучала мысль: он портной слишком высокой квалификации, чтобы оказывать услуги, которые в течение трех поколений исправно предоставляли члены его семьи. Он зря теряет время.
В тот полдень, обычно разговорчивый, семидесятипятилетний сосед месье Ласуянь пришел к нему и протянул в сжатом кулачке пуговицу, а в другой держал рубашку. Клод нетерпеливо взял ее и вежливо поздоровался.
– Добрый день, месье.
Человек, который был другом его родителей, вошел в комнату и сел в кресло, которое помнило еще папу Рено. Клод быстро пришил ржавую пуговицу. Когда он закончил, то удивился, заметив хмурый взгляд месье Лассоньон.
Клод наклонился к уху старика.
– Извините меня, дорогой друг. Простите за дерзость. Я должен покинуть наш городок.
– Никто не приковывал вас к этой земле. – Сморщенный старичок с трудом поднялся из кресла.
– Это правда, месье. Я сам себя приковал!
Вечером Анатоль ругал своего друга:
– Твоя раздражительность и разочарование становятся невыносимыми, Клод. Даже мне стало трудно с тобой. Не все в жизни получается так, как бы ты того хотел. Поведай о своих чувствах Богу, а не жителям Сенлиса и не членам семьи.
– Я лучше соберу свои вещи, – сказал Клод.
С обеденного стола Анатоля он забрал свои новые наброски, ткани и положил их в самодельную коляску. В течение нескольких минут он упаковал одежду и швейные принадлежности в два больших измятых коричневых бумажных пакета.
– Пошли, Педант, – позвал он.
Птица отказалась выполнить приказ хозяина и спрятала голову под крыло.
– Ко мне, Педант!
Только после некоторого размахивания крыльями попугай сел на руку хозяина. Анатоль молчал, наблюдая, как Клод открыл дверь и аккуратно закрыл ее за собой.
Уже на улице Клод обратился к попугаю:
– Разве это называется дружбой? Ты расстроен, а тебя еще и ругают?
По дороге к своему «пежо» он остановился на площади Нотр-Дам де Сенлис и глубоко вдохнул прохладный воздух. Он стоял на нижней ступени лестницы, ведущей в собор, и смотрел на купол. Клод наконец-то использовал свой сотовый телефон по назначению и принял предложение, которое отвергал в течение двух предыдущих месяцев: он согласился присоединиться к команде ведущих дизайнеров в модном доме, одном из лучших в Париже. Первый день работы на новом месте – понедельник, сразу после свадьбы Валентины.
Как только он закончил разговор с Андре Лебраи, директором салона, зазвонил его сотовый. Клод посмотрел на часы – шесть сорок две вечера. Голос Валентины. Его рука задрожала. Голос звучал издалека, был хриплым, ее трудно было узнать.
– Клод, извини. У меня ужасная простуда. Но я должна с тобой поговорить. Ты можешь приехать ко мне сегодня вечером? – Она чихнула.
– Конечно, – сказал он.
– Спасибо. Я буду дома около девяти, – продолжала она. – Я знаю, что это поздно, но у меня безумная неделя. Распродажа в течение последующих нескольких дней, а это означает, что я должна быть на работе и утром, и вечером.
– Позволь мне принести тебе бульон, чай, салфетки…
– Нет-нет. У меня все в порядке. Но в любом случае спасибо. – В ее голосе не чувствовалось энтузиазма.
«Должно быть, холодная погода, – подумал Клод. Заложенный нос, холодная весна, дождливый день в парке. Она хочет поговорить со мной и сообщить, что мы расстаемся. Вполне понятно – она не желает покидать свою квартиру, свою привычную жизнь, свою работу».
Попытки убедить самого себя в том, что все эти подозрения неправда, изрядно утомили его. Он поплелся к своему «пежо».
– Неужели я – это старенький оранжевый «пежо» и скарб, который поместился в двух коричневых пакетах? Я ничем не лучше нищенки на улице, с той только разницей, что несу еще рулоны ткани, а на плече сидит попугай. Педант, ты можешь делать все, что угодно, только не устраивай беспорядок!
Добравшись до Парижа, Клод оставил Педанта в припаркованном автомобиле, приоткрыв немного стекло, и в девять вечера явился к дому Валентины.
Он позвонил в дверь. Нет ответа. Неужели еще не пришла с работы? Он посмотрел на темные окна, выходящие на улицу. Клод зашел в ближайшее кафе, заказал перно и стал дожидаться ее возвращения. За соседними столиками сидели хорошо одетые люди и весело болтали.
Почему ты всегда должен смотреть на все со стороны? Почему ты никогда не был в группе таких же веселых и словоохотливых друзей, как эти? Его друзья жили по всему миру, это были люди, которые едва знали друг друга. Когда он учился в высшей школе моды и университете, чувство долга заставляло его спешить домой, где ждали родители, чтобы вместе поработать и вместе пообедать. Даже в Институте моды в Гренобле у него был лишь один хороший друг – Рико. Может быть, он боялся, что ровесники посчитают его недостойным их дружбы? Он испытывал странное чувство, будто по собственной инициативе отгораживается от обыденности.
Перно было выпито, счет оплачен, он снова посмотрел на окна Валентины. В них сих пор не видно света. Может быть, он не заметил, как она вошла в дом? Он снова позвонил по домофону. Его часы показывали десять тридцать. И тут услышал ответ:
– Да?
Клод сказал, что это он.
– Клод. – Пауза. – Я спала.
Она открыла дверь, и он помчался вверх по ступеням. Валентина стояла в дверях квартиры: босые ноги, бледное лицо, белый пикейный халат с розовой отделкой. Красный от простуды кончик носа. Глаза сонные, под ними темные круги.
– Извини меня, Клод. Я ждала тебя, затем подумала, что ты не придешь, и отправилась в постель. Не целуй меня, я не хочу передать тебе…
Он не послушался и поцеловал в обе щеки. Разве его губы когда-либо касались чего-то более нежного?
– У тебя температура, – сказал он.
Она закашлялась, прикрыв рот скомканной салфеткой, и пригласила в затемненную комнату, где сбросила постельное белье с заваленного вещами дивана. Из ее руки выпал платок. Оба потянулись за ним.
– Ты подхватишь мою простуду. – Она рассмеялась, и напряженность в темной комнате, где царил беспорядок, сразу же исчезла. – Спасибо, что пришел, – сказала она, включая небольшой светильник в углу комнаты и проходя на кухню. Он слышал, как она сморкалась и кашляла, переживал, что прервал ее сон. Она вернулась, держа хрустальный стаканчик с янтарной жидкостью. Как она поняла, что он хотел немного перно? Он не смог этого понять. Несмотря на ее простуду, он захотел поцеловать ее в губы.
– Пожалуйста, извини за беспорядок. Я собиралась убрать квартиру утром. Я плохо себя чувствовала со времени возвращения из Женевы. В эти выходные аукцион закрывается, самый значительный аукцион года. Я работала каждый день с восьми утра до одиннадцати вечера. Это слишком много, а потом случилось это…
Комната была завалена книгами, журналами и стопками бумаг. На спинке дивана висел жакет. На кофейном столике полно газет. Он обратил внимание на розовый отпечаток помады на ободке кофейной чашки. Нет, в ней был чай.
– Пойдем, – сказала она, взяв с кресла красное шерстяное одеяло. – Давай сядем на диване, ты со своим перно, и я со своими салфетками.
Когда они садились, она аккуратно прикрыла одеялом их колени. Неожиданно он почувствовал, что они одно целое, а одеяло их флаг, словно им предстоит представлять одну страну. Она закашлялась.
– Мне необходимо поговорить с тобой, Клод. – Она поджала ноги под одеялом и повернулась к нему. Лицо было очень серьезным. Она сделала паузу и посмотрела на него, подчеркивая важность момента. – Первое, я хочу сказать, что хотела отложить свадьбу, чтобы дать нам шанс. – Она взяла его за руку, посмотрела на нее, погладила. – Да, ты стал настоящим подарком судьбы для меня. Ты искренен, в тебе есть что-то от ребенка, я хочу сохранить наши отношения и мечтаю об этом. – Она заглянула ему в глаза. – Я думаю, что ты самый чуткий человек, которого я когда-либо встречала. – Закашлявшись, она высморкалась, отчего кончик носа покраснел еще больше. – Я пыталась изменить дату свадьбы. Сказала Виктору и своим родителям, что мне нужно больше времени. Но произошло непредвиденное, Клод. Понимаешь… – Она повернула голову и прижала салфетку к носу. Сделала глубокий вдох. – Это о Викторе. Он потерял работу и лишился лицензии аукциониста. Акционеры попросили его покинуть пост и уйти из Друо. Я хотела рассказать тебе об этом до того, как ты прочитаешь все в завтрашних газетах. Так случилось, – сказала она, высморкавшись, – что графиня де Бьюпренн, давняя подруга его матери, которую он знал еще будучи ребенком, предоставила для продажи на аукционе маленький портрет девочки кисти Рембрандта из своей коллекции. Но вместо того чтобы выставить картину, он, по ее просьбе, продал ее другому коллекционеру. Графиня не хотела, чтобы информация о том, что она нуждается, стала известна. Покупатель – один из лучших клиентов Виктора. – Она набрала в легкие побольше воздуха. – Я не знаю, о чем он думал! Это абсолютно незаконно не выставлять на торги произведение искусства, тем более такой шедевр. Как он мог ожидать, что смена владельца картины кисти Рембрандта останется незамеченной? Являясь одним из основных держателей акций Друо, он на протяжении двух последних лет говорил мне, что должен оценить этот шедевр. Я полагаю, у него была возможность увидеть эту картину ранее, а мадам де Бьюпренн отказывалась продавать ее иным путем. Когда несколько дней тому назад Виктор рассказал эту историю, он утверждал, что хотел защитить лучшую подругу своей матери.
Валентина встала, поправила халат, высморкалась и снова села на диван.
– Я думаю, что графиня даже предложила ему свой дом на Корсике для нашего медового месяца. Вот так-то! Делал ли он это для поддержания своего бизнеса, из чувства долга по отношению к подруге детства его матери или чтобы обеспечить место для проведения медового месяца? Я не знаю.
Клод повернулся под одеялом и случайно коснулся рукой ее колена. Она закашлялась, прикрыв рот ладонью.
– Как бы то ни было, Клод, но это случилось, и мое сердце разрывается от жалости к этому человеку.
Несмотря на простуду и кашель, теперь ее голос звучал очень четко. Клод сидел неподвижно. Способен ли он выдержать подобную святость, эту вспышку любви? Одеяло упало на пол. Для него все потеряло значение.
Она вытащила три салфетки из коробочки и высморкалась. Потом вытерла глаза и снова натянула одеяло.
– Я не могу покинуть Виктора в такой трудный момент. Это все равно что увидеть во время шторма два корабля: один на плаву, а другой тонет, и никто не приходит ему на помощь. Это трудно объяснить, но в связи со всем случившимся я поняла, как глубока моя привязанность к Виктору. Я никогда не прощу себе, если покину его в трудный момент. Это удивительная смесь чувств: я сочувствую ему и люблю его, эти чувства сменяют друг друга. И знаю, что сделаю все, чтобы облегчить его страдания. Я понимаю, это несправедливо по отношению к тебе, скорее, по отношению к нам обоим.
Валентина поднялась с дивана, ее нос покраснел еще больше, в глазах стояли слезы. Он слышал, как она сморкается в ванной комнате. Вернувшись, она села на диван, поджав ноги, и натянула одеяло до подбородка.
– Пожалуйста, прости меня! – Она повернулась к нему. – Как странно. У меня такое ощущение, что это говорю не я, а нечто внутри меня! О, это лицо, Клод, эти теплые, зовущие глаза. Жаль, что они, не отрываясь, смотрят на меня, а не на другую женщину! – Неожиданно она обняла его. – Прости меня, – сказала она ему тихо на ухо.
Он встал и пошел к двери. Она последовала за ним.
– До свидания, мой любимый Клод Рено, – сказала она, прикладывая скомканные салфетки уже к глазам.
Он вынул бледно-голубой шелковый носовой платок из нагрудного кармана и нежно прикоснулся к ее лицу. Затем попытался изобразить улыбку, но отвел глаза, открыл дверь. Что ж, все произошло так, как он и ожидал. Но поцеловать ее он уже был не в силах. Она опять обняла его, прощаясь, и замерла. Тут Клод заметил, что портрет Виктора теперь висит в гостиной и обращен к выходу.
– Прощай, – сказал он, отстранившись, и направился к лестнице.
Он слышал, как эхом отозвался ее голос в лестничном проеме. Слабый дрожащий голос: «Мне так жаль». Но он заставил себя не отвечать и не смотреть вверх, чтобы не видеть красного кончика носа и темно-синих глаз цвета полуночи.
