Текст книги "Полгода — и вся жизнь"
Автор книги: Элизабет Хауэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
* * *
Перед ним лежали два письма в одинаковых конвертах, отправленные на его имя в интернат. В этот год развелись его родители. С тех пор прошло лишь несколько месяцев. Один конверт был надписан его отцом и заклеен, на другом, открытом, почерк был незнаком Матиасу. В письме от отца было лишь несколько строчек: «Ты должен знать обо всем. Пожалуйста, прими все так, как есть, без лишних эмоций. Я не хочу прятаться от тебя». К письму прилагалось приглашение на свадьбу: «Мы рады сообщить вам… бракосочетание состоится…» В другом, не заклеенном, лежало только приглашение. Матиас, подавленный неотвратимостью, которая содержалась в этих сообщениях, на некоторое время отвлекся, задумавшись о том, кто и зачем послал второе приглашение. Позже он нашел у Ренаты в ящике для бумаг второй такой же конверт с тем же почерком, но без приглашения. Оно было, видимо, сразу же уничтожено. Он взял конверт с собой в интернат и сравнил его с тем, что получил сам. Почерки полностью совпадали. Только много позже он смог приписать этот почерк определенному человеку, которого он знал. С того времени он начал задумываться, как связаны между собой эти события.
«Следующее лето я обещаю провести с тобой».
Это была уступка, которую он мог себе позволить. До лета многое могло случиться. А если она будет чинить ему препятствия? Создавать трудности? Это нужно предупредить с самого начала.
«Так как я еще не достиг совершеннолетия, ты, наверное, будешь возражать против моего путешествия. Не делай этого. Я все равно поеду».
Два полюса. По одну сторону – мама, по другую – сын, отец в центре, здесь он враг, там – друг. Так, дальше, только не потерять нить.
«Я хочу сказать тебе всю правду. Может быть, тебе будет нелегко пережить это. Но мне тоже было трудно, когда вы разошлись».
Так, хорошо. Пусть она почувствует себя виноватой. Сейчас он уже знал то, во что долгое время не хотел верить: в разводе всегда виновны обе стороны. А сейчас давай пиши дальше, дорогой, больше дела. Не время поддаваться чувствам.
«Я еще зайду к тебе перед отъездом, до двадцатого декабря, чтобы забрать вещи. Приготовь мне, пожалуйста, джинсы, две футболки и теннисные тапки, красные с синим. Я думаю, тебе это будет нетрудно сделать. Привет. Матиас.
P.S. Где-то в моем шкафу должна быть камера».
Он аккуратно перенес текст на белую почтовую бумагу. Потом отыскал в путеводителе страницу с указанием авиарейсов. Барбадос: прямые полеты из Лондона самолетами британской авиакомпании. Из Амстердама через Мадрид на Барбадос рейсами датской авиакомпании. Из Люксембурга на Барбадос рейсами Международной Карибской авиакомпании. Может быть, отец закажет для него билеты из Люксембурга. Надо сказать ему, что он предпочитает Карибскую авиакомпанию. Это придаст особый вкус всему путешествию. Как добраться до Люксембурга, будет видно. Сначала нужно вырваться отсюда в Вену. «Му baby takes the morning train». Все самое трудное позади. Все улажено. Все решено.
Он встал, словно был в трансе. «Му baby takes the morning train». Все больше и больше отключаясь от реального мира, он начал сначала медленно, а потом все быстрее танцевать между столами под звуки своей любимой мелодии, представляя, как он обнимает загорелую девушку с бронзового Карибского пляжа, похожую на Шину Истон. Он танцевал, стараясь не дышать, полностью растворившись в наслаждении, пока не наткнулся на стул, который с громким стуком упал на пол. От этого звука он пришел в себя. Потом он запечатал конверт с письмом, написанным поздней осенью 1981 года.
– Камилла, что ты там делаешь? – спросила мама. Она сидела в кухне, читая журнал, в котором печатали дешевые бульварные романы. Она часто читала эти журналы по вечерам. Она клала их на кухонный стол, включала лампу, подпирала голову руками. Постепенно ее голова опускалась все ниже, пока не упиралась наконец на приподнятые кулаки. Несколько раз Камилла пыталась дать матери хорошие книги, но безуспешно.
Вопрос матери рассердил Камиллу. Она не хотела на него отвечать.
– Я занята, – сказала она и толкнула дверь ногой, чтобы уменьшить полоску света между комнатой и кухней.
– Ты в спальне? – спросила Мария Лангталер недоверчиво и подняла голову.
– Да, да, мама, я прибираюсь здесь, – сказала Камилла, открыла дверь шкафа и погремела ящиками.
Мать опять склонилась над журналом. Она очень хотела дочитать главу этого увлекательного романа, до того как приедут инженер с женой и потребуется ее помощь.
Камилла держала в руках белый пакет, на котором было что-то написано серебряными буквами. В нем хранилась драгоценность – пара шелковых чулок, светло-коричневых, с элегантно выделенной пяткой и носком и с великолепным швом, который поднимался от щиколоток и икр к плотному краю чулок. Эти чулки были единственной новой вещью Камиллы. Когда-то ей прислал их отец с оккупированной территории, где еще можно было достать нечто подобное. Сейчас Камилла собиралась в первый раз примерить их.
Вершиной модного совершенства в чулках была тонкая, нежная кайма шва. Камилла обращалась с ними очень осторожно и, чтобы не повредить их, предварительно сняла с руки тонкое серебряное колечко; закрепив их, она долго смотрела на свои ноги, которые показались ей такими стройными, что она с трудом узнавала их. Потом она достала из шкафа свои лучшие туфли. Они были синего цвета, без пяток, со скошенным каблуком. Верх и подметки сделаны из искусственной кожи, каблук – из дерева. В туфлях ноги опять выглядели по-другому. «Еще красивее», – думала Камилла. Она осторожно провела рукой по чулкам, чувствуя, как их шелк одновременно притягивает и отталкивает ее пальцы. Она очень жалела о том, что в этой тесной комнате нет зеркала, в котором можно увидеть себя в полный рост. В зеркале, которое висело над умывальным столиком, она видела себя только до талии.
Сгорая от нетерпения, Камилла стала искать вишневое платье, перешитое для нее из старого костюма матери Ренаты. За этот костюм шла отчаянная борьба между Марией Лангталер и Иреной Бухэбнер. Всякий раз, когда мать жаловалась, что Камилла из всего выросла и ей нечего надеть, а на эти идиотские карточки нельзя получить ничего приличного, Ирена говорила, что все, что у нее было, она отдала в фонд зимней помощи фронту или в утиль. По совету матери Камилла тайно сообщила о своем желании Ренате, Рената – отцу, а инженер уговорил жену отдать костюм.
– Это сплошные лохмотья, – сказала Ирена и бросила горячо желанную Марией Лангталер вещь на стул. Она специально сделала так, чтобы костюм соскользнул со стула и упал, так что матери Камиллы пришлось нагнуться, чтобы поднять его.
Баронесса сняла с Камиллы мерки и изготовила выкройку, по которой потом мать сшила Камилле платье. Юбка равномерно расширялась книзу, верх был сделан в виде блузы с тремя поперечными складками спереди, которые заканчивались тремя защипами. Защипы повторялись и на сборках коротких рукавов, которые теперь немного жали, так как материала все же не хватило. Но в общем платье вполне соответствовало идеям из журнала мод для немецких женщин под названием «Как сделать из старого новое», хотя там с сожалением отмечалось, что притязания немцев на ведущую роль в области моды нужно отложить на будущее. Камилла очень гордилась этим платьем. В нем она казалась себе взрослой.
Наконец она нашла его. Оно висело под пальто матери. Камилла поклялась, что, когда она вырастет, у нее для каждого платья будут свои плечики. Надев платье, она занялась прической. Волосы после слишком жесткой химической завивки, к счастью, уже отросли, стали опять мягкими и спадали плотной волной на плечи. Камилла сделала пробор, потом, приподняв волосы с левой стороны, скрутила их в небольшой узел и заколола шпилькой. На кончик шпильки она прикрепила маленькое украшение в тон платья. Камилла долго смотрела в зеркало. Она пыталась представить, как она выглядит в полном наряде. Ей это вполне удалось. Она быстро переводила взгляд со своего изображения в зеркале, где видела себя только до пояса, на ноги в шелковых чулках, которые там не помещались. Наконец она отошла от зеркала, села на кровать и теперь была счастлива по-настоящему. Она дождалась, когда подъехала машина и мать наконец ушла.
В кухне никого не было. На столе лежал раскрытый журнал. Камилла положила его на буфет, потом вытерла стол мокрой тряпкой и достала бумагу, которую она всегда расстилала на столе, когда делала домашние задания. Кухня была самым светлым помещением в доме, а Камилле сейчас был нужен ясный, яркий свет. Кроме того, в кухне стоял радиоприемник. Камилла хотела, чтобы играла музыка. Она расправила платье и села. Из тетради для домашних заданий по математике она аккуратно вынула, отогнув скрепки, двойной лист бумаги. Собираясь с мыслями, она на несколько секунд закрыла глаза. Только теперь, когда она сидела безупречно и красиво одетая, может быть даже хорошенькая, на что она очень надеялась, за этим чистым столом, перед нетронутым матовым листом бумаги, она отважилась начать это письмо, которое ждали и желали получить от нее.
Вверху справа – дата. Потом на расстоянии примерно в два пальца, чуть ниже слева, – обращение: «Дорогой Винцент!» Дорогой Винцент. Дорогой Винцент. Дорогой Винцент. Она несколько раз повторила это имя про себя и не знала, что писать дальше. Подкладка платья из целлюлозного полотна царапала кожу. Камилла подвигала плечами.
«Сегодня прекрасный день».
Так можно начать. То, о чем она собиралась написать, не имело никакого отношения к природе, речь шла о важности этого дня.
«От твоего отца я узнала, что ты сейчас где-то под Орлом, на Курской дуге. К сожалению, в атласе я нашла только город Орел, а о Курской дуге ничего не знаю, но мама сказала мне, что по радио часто говорят об этом. С сегодняшнего дня я буду следить за сообщениями».
Днем Камилла уже слышала, что к югу от Орла остановлено наступление превосходящих сил противника. Этой информации было действительно мало, чтобы думать, что ты разбираешься в этих вопросах. Она и раньше мало внимания обращала на сообщения о разведывательной, огневой и наступательной деятельности войск, а когда ходила в кино, без всякого интереса смотрела журнальное обозрение военных действий, с нетерпением ожидая, когда же начнется фильм. С сегодняшнего дня все будет по-другому.
«Как ты знаешь, твои родители и братья с сестрами живут хорошо. Госпожа баронесса, твоя дорогая мама, сказала мне сегодня, что ты ждешь от меня письмо».
Эту ложь она могла себе позволить. Ведь никто не узнает, что баронесса сообщила о желании своего приемного сына не самой Камилле, а ребенку. Рената не могла сказать ей неправду. Ей можно доверять. Девочка побоялась бы солгать. Сейчас к ней приехала мать, и Рената, наверное, оставит ее в покое. С завтрашнего дня она начнет обдумывать следующее письмо, но сначала дождется ответа Винцента. Это ожидание будет наполнено мыслями и желаниями, о которых никто не должен знать.
«Я тоже живу хорошо. От отца давно нет известий, но мы все равно надеемся на лучшее. Аттестаты зрелости будут выдавать во вторник, 6 июля. С учебой у меня все в порядке. За последнюю работу по математике я получила „очень хорошо“. Правда, я выписала все формулы на линейку, но этого никто не заметил. Я часто езжу в школу на велосипеде, трамваи ходят плохо из-за частого обрыва проводов. Инженер все еще ездит на собственном автомобиле».
* * *
Темно-красные вагоны трамвая неожиданно остановились, безжизненно опустив дуги проводов. Все пассажиры вышли, не зная, сколько может продлиться задержка. Многие отправились дальше пешком, а те, кто остался, в том числе и Камилла со школьными подругами, нерешительно стояли возле вагонов или присели на краешек фундамента ограды. Она узнала этот автомобиль еще издалека. Отделившись от остальных, она медленно подошла к краю тротуара и стала, якобы без всякого намерения, смотреть в ту сторону, откуда появился автомобиль. Инженер увидел ее и затормозил. «Садись, Камилла», – сказал он приветливо. Чтобы пропустить Камиллу на свободное место, его жене пришлось выйти. Короткое чувство превосходства над школьными подругами сменилось сознанием того, что ей предстоит защищаться от нападок Ирены. Так и случилось.
– Я в твоем возрасте не болталась по улицам и не ждала, когда приедет другой трамвай, – сказала Ирена, – на твоем месте я бы пошла пешком и давно была бы дома.
– Я не успела бы дойти до дома, – ответила Камилла, – потому что трамвай стоит только десять минут.
Эти слова не произвели на Ирену никакого впечатления. – Надеюсь, ты не часто прогуливаешь занятия? – спросила она, неподвижно глядя в окно.
– Я много занимаюсь, – упрямо ответила Камилла.
– Ну, это зависит от того, кем ты хочешь стать, – произнесла жена инженера, – если парикмахером или портнихой, то нет необходимости работать головой. Ты и так сможешь приносить деньги в дом.
– Почему вы думаете, что я буду парикмахером или портнихой? – спросила Камилла. Она побледнела. – Рената же не хочет ими быть.
– Не забывай, между вами все же есть небольшая разница, – холодно отозвалась мать Ренаты.
– Ирена, – укоризненно сказал инженер. Выходя из машины, он незаметно сунул Камилле одну марку. Она с удовольствием выбросила бы монету на садовую дорожку, но взяла себя в руки и, придя домой, опустила ее в копилку.
* * *
«У Пако тоже все в порядке. Сейчас, конечно, трудно прокормить собаку, особенно такую большую, как Пако, но мы достаем для него еду несмотря ни на что. В последнее время многие собаки стали пропадать. Я не знаю, что с ними происходит. В этом году много фруктов, но почти все нужно сдать на нужды фронта. Твоя мама присылает тебе какие-нибудь фрукты?»
Насколько она знала, баронесса постоянно отсылала что-то на фронт. Чтобы отослать такую посылку, нужны особые марки, которые выдавались военнослужащим в очень ограниченном количестве. Может быть, Винцент когда-нибудь пришлет ей марку и тогда она тоже сможет собрать ему посылку. Но этот вопрос она оставила до следующего письма, а пока решила собрать для посылки что-нибудь необычное.
«Недавно в школе собирали книги для солдат. Свои я туда не понесла, а купила, как советовала одна газета, книгу „Шутки из сундучка Шайбля“. Это карманное красочно иллюстрированное издание с подборкой самых лучших шуток. Книжка стоит довольно дешево, всего 50 пфеннигов. Если ты вдруг получишь ее в подарок, то знай, что это наверняка моя книга. В это лето мы с мамой опять остаемся в городе. Но я не расстраиваюсь, потому что по железной дороге от города можно уезжать только на сто шестьдесят километров. Кафе-мороженое наверху, у церкви, пока работает. Мороженое делают из обезжиренного молока, но зато его можно купить без карточек».
Она писала крупными буквами, с большими промежутками между строк и начала уже третью страницу. Для первого письма достаточно. Сейчас она уже не находила то, о чем писала, за исключением начала, ни красивым, ни важным. Поэтому ей очень хотелось закончить письмо какой-нибудь выразительной фразой. Она вспомнила о радиоприемнике, молчавшем все это время, и включила его. Известная киноактриса пела мечтательно и обнадеживающе: «Весне не будет конца…» Камилла выпрямилась. Она оглядела себя с ног до головы – от вишневого платья до чулок и туфель, дотронулась до шпильки в волосах. Как было бы замечательно: она в этом красивом платье, Винцент и вечная весна. Прекрасно. «Я молча держу его руку». Она сделала бы это с таким удовольствием. Как часто она мечтала взять его за руку. «Мы так хорошо понимаем друг друга». Они всегда прекрасно понимали друг друга. Даже в то время, когда Винцент был еще здесь, а Камилла была ребенком. Они не часто видели друг друга. Но их всегда связывали необычные, особенные отношения. Тогда она лишь неосознанно ощущала это, теперь же знала точно.
Опять «весна без конца». Второй рефрен вернул ее к действительности. Голос певицы сразу же утратил таинственность и убедительность. Ноги Камиллы соскользнули на неровный пол кухни. Вся песня была сплошной ложью. Ничего такого на самом деле не могло быть. Весна без конца. Во всяком случае, только не тогда, когда идет война. У каждой весны есть свой конец. Каким он будет у следующей весны, трудно предположить. Может быть, грустным. Кто знает, сколько еще весен будет в ее жизни. Таких мыслей у нее никогда не было. Она неподвижно смотрела на сгиб листа из тетради, на найденные с трудом слова, которые вобрали в себя все такие незначительные, но важные мелочи, весь каждодневный ужас жизни, все предчувствия и безотчетные угрозы, рассказ о случившихся и будущих событиях, о всех тех банальных и непонятных вещах, из которых состоит жизнь пятнадцатилетней девочки. Охотнее всего она бы вообще убрала все эти слова с листа, кроме двух, самых важных для нее: «Дорогой Винцент».
Она встала и выключила радио. «О Боже, – подумала она. – Если бы не было этой войны».
Камилла спешила закончить письмо и поэтому не стала искать слова для его выразительного завершения.
«Возможно, что во время каникул мы поедем убирать урожай. Тогда я сообщу тебе свой новый адрес. Буду рада, если ты мне ответишь. Камилла.
P.S. В письме ты найдешь брелок от моего браслета. Пусть он принесет тебе счастье в боях на Курской дуге».
Ей пришлось трижды сложить письмо, прежде чем оно поместилось в единственный конверт, который она нашла. На нем она написала звание, имя, а в правом верхнем углу – «полевая почта». Номер полевой почты она собиралась узнать завтра. Сейчас ей следовало срочно переодеться, чтобы мать, вернувшись, не застала ее в таком виде. Но Камилла продолжала сидеть за кухонным столом. Она немного отодвинула от себя письмо, не в силах оторвать от него глаз. Потом достала из своего портфеля книгу. Это был учебник истории. Она открыла его. Ей попался 1916 год, рассказ о захвате крепости Новогеоргиевск, о невероятной наступательной мощи немецких войск. Крепость была взята 19 августа, в это время в России еще не было снега. Понятия «Россия» и «снег» полностью совпадали в ее представлении. Ей было смешно оттого, что на фото, запечатлевшем наступательную силу немецких войск, не было снега. Зато на фотографии под заглавием «Прямое попадание в русский окоп» можно было видеть разрушенный окоп, сырую развороченную землю, вздыбившиеся доски, разбитые бревна и среди них человека в униформе. Он лежал на охапке соломы около нависшей над ним стены окопа. Голова была запрокинута назад и касалась затылком бревна. Руки раскинуты в стороны, кулаки разжаты, на груди лежал пояс с патронами, ног не было видно. Но лицо можно было рассмотреть. Рот слегка открыт, глаза закрыты, со лба по щеке текла струйка крови, которая исчезала за ухом. Камилла внимательно рассматривала фотографию. Если бы под ней не было написано, что это русский окоп, она приняла бы этого солдата за немца. Но прямого попадания в немецкий окоп книга не запечатлела. Она хотела кончиком пальца потрогать то место, где по лицу солдата стекала кровь, но палец закрыл почти все лицо. Через несколько секунд она убрала книгу.
На улице послышались торопливые шаги. Дверь открылась, и из-за затемнения снова быстро закрылась. Перед Камиллой стояла мать. Она что-то держала в руке и смотрела на свою дочь. Камилла хотела закрыть руками юбку платья, хотя знала, что это бессмысленно. Мать смотрела на дочь большими сияющими глазами. В них, собственно говоря, должны были бы быть злость и недоумение, но Камилле показалось, что мать не обратила никакого внимания на ее внешний вид.
– Посмотри, что я принесла, – сказала мать с триумфом в голосе, – ты только посмотри, что мне удалось у них выманить.
Она подняла руку, в которой что-то держала. Прямо перед лицом Камиллы качался какой-то предмет красно-черного цвета. По комнате разлился сильный запах.
– Посмотри, – крикнула мать, – кровяная колбаса, огромный кусок кровяной колбасы для нас!
– Мама, уйди, уйди отсюда, – закричала Камилла и изо всей силы толкнула мать к двери. – Уходи, да уйди же, пожалуйста.
Потом она заперла дверь изнутри и расплакалась. Мать в гневе стучала в дверь.
Письмо на столе, написанное летним вечером 1943 года, на следующий день было доставлено на почту и отправилось на Восток.
Барон не мог припомнить, как давно был построен этот погреб. Когда его отец купил виллу, погреб уже существовал. Он протянулся в глубь полого поднимающегося сада широким подземным коридором со сводчатыми потолками из темно-красного кирпича, выложенного геометрическим рисунком. По бокам свод поддерживали мощные колонны, которые образовывали глубокие ниши. В них было прохладно на протяжении всего года. Температура там постоянно держалась между восьмью и двенадцатью градусами по Цельсию. Отец барона хранил в погребе вина, коллекция которых занимала лишь небольшую его часть. Сам барон никогда не пользовался погребом. Все, что он приобретал, тотчас же потреблялось. После первой мировой войны он сдал погреб виноторговцу. Тот заполнил его огромными сосудами с вином, установил широкие полки для хранения бутылок и был очень доволен помещением. Он заверял барона, что вина, которые хранятся в этом подвале, достигают великолепной зрелости. У французского рислинга, к примеру, появляется тонкий пряный букет, белое бургундское вино получает пикантную кислинку, австрийский цирфандлер – тяжелый приятный вкус, и даже местные красные вина приближаются по аромату к горьким миндальным винам лучших иностранных марок. Эти похвалы очень льстили барону. Его то и дело приглашали на винные дегустации. Но перед фашистским вторжением виноторговец, арийское происхождение которого не было безупречным, быстро продал все свои запасы и уехал за границу. Несколько местных виноделов, среди которых был и Вегерер, просили барона сдать погреб. Но он сурово отклонил эти просьбы, полагая, что кощунственно хранить в его подвале после благородных марочных вин местную кислятину. С тех пор погреб пустовал.
Прежде чем войти в него, нужно было пройти через пристройку с маленькой комнаткой для дегустации вин. Перейдя в распоряжение барона, эта комнатка быстро утратила свое первоначальное назначение. Здесь теперь хранили садовый инвентарь, ненужные картонные коробки, всяческий хлам, у одной из стен, все еще украшенной бумажными виноградными лозами, стояли покрытые пылью стол и скамейка – все, что осталось от прежнего убранства. После обеда барон, тихо ругаясь, мокрой тряпкой протер мебель от пыли.
– Я думаю, дорогой Гого, – сказала баронесса после скромного ужина, – мы должны сегодня опять поиграть в четыре руки. Мне бы очень хотелось этого.
Баронесса слыла замечательной пианисткой, барон же, хоть и был музыкален, плохо разбирался в нотах и охотнее всего играл на слух бойкие марши и мелодии из оперетт. Когда баронесса хотела помузицировать со своим мужем, она тщательно отбирала пьесы, отдавая барону более легкую партию. Играя, он в большинстве случаев был хмур и не сосредоточен, а когда допускал особо грубые ошибки, громко смеялся и через некоторое время говорил: «Играй одна, Терчи, моя дорогая. Так будет лучше». Баронесса покорно выполняла его просьбу, хотя знала, что произойдет потом: после нескольких тактов барон, тихо храпя, засыпал в кресле, обитом полинявшим от времени гобеленом.
Сегодня барон быстро взглянул на уже приготовленную музыкальную пьесу – «Фантазия номер один: фа-бемоль» Моцарта, оригинальную композицию в четыре руки для фортепьяно, потом посмотрел на свои карманные часы и ответил, что вынужден отказать себе в этой радости, так как у него еще есть дела.
Баронесса, которая всегда беспокоилась, когда слышала слово «дела» из уст своего мужа, захотела подробнее узнать, что это за дела, но он быстро исчез, помахав ей рукой.
Много позже, когда баронесса уже пошла спать, барон опять появился перед маленькой калиткой у верхней ограды своего сада, тщательно прикрывая левой рукой свет карманного фонарика. Свет от него проникал сквозь ткани ладони, окрашивая их в красный цвет, и барон некоторое время развлекался тем, что двигал рукой и смотрел, как изменялась сила света. Как он и опасался, ему не удалось найти ключ от калитки. Но он все же сломал замок в нескольких местах. Этот успех произвел на барона сильное впечатление.
Ночь была теплой. Темный город притаился под сияющим июньским небом, созвездия которого беспрепятственно посылали свой свет на землю, уничтожая страх и бессмысленные тайны. На юге ярко сияла Полярная звезда, на востоке – треугольник созвездий, вершинами которого были созвездия Лебедя, Лиры и Орла, между ними – фигуры Большой и Малой Медведицы, Псов и Ворона. Знак Псов барон любил, он напоминал ему о далеких днях его юности, о тех ночах, когда огни города не так ярко освещали ночное небо над его садом. Барон подумал о своем старшем сыне. Он знал, что его представления о службе сына не соответствуют действительности. Рядом громко застрекотал сверчок. Трава, еще сочная в это время, уже немного пахла сеном.
Вдруг невдалеке зашуршал гравий, кто-то тихо закашлял. Барон открыл дверь и направил луч фонарика в сторону идущего человека.
– Добрый вечер, дорогой инженер, – сказал барон.
– Добрый вечер, дорогой барон, – ответил отец Ренаты.
В пивной комнате, окна которой барон предварительно занавесил, инженер бросил на стол три голубые папки. Они были перевязаны черными тесемками и содержали чертежи станков, которые были изъяты Густавом Бухэбнером со своего предприятия и пока хранились у Ганса Ахтерера. Кроме того, пять мелко исписанных листков содержали отчет о сырье и полуфабрикатах продукции, которую инженер после готовящегося закрытия предприятия никоим образом не хотел потерять. Барон, который мало понимал в технике, выслушал объяснения инженера. По его лицу было видно, что он обдумывал его слова и склонялся в сторону положительного решения.
– Я могу предположить, господин барон, – сказал инженер, – что ваши возможности сбыта дефицитных товаров не ограничиваются только продуктами питания. До сих пор мы с вами занимались мелким бизнесом. Эти станки принадлежат мне. Их удалось приобрести, установить и привести в действие только благодаря моему труду, усердию и способностям. И вот теперь я должен все это продать за деньги, которые потеряли всякую цену. Я честный человек и придерживаюсь определенных жизненных принципов. Но меня хотят обмануть. Я был готов работать на благо государства и этой системы. Сейчас моя продукция не нужна. Хорошо. Но тогда мне не нужно это государство. И я не испытываю никаких угрызений совести, желая по своему усмотрению использовать то, что мне принадлежит.
Барона мало интересовали оправдания инженера. Он один верил, что они имели какое-то отношение к принципам. Барона интересовали только те дела, которые приносили хорошую прибыль и при этом были не слишком опасны. Дело, которое ему сейчас предлагали, сулило большую выгоду, но насколько велик риск, трудно было предположить. Барон полистал представленные ему материалы. Чертежи машин в разных проекциях ничего не говорили ему. Его занимали только слова инженера. В нем опять проснулся, несмотря на возраст, инстинкт охотника и игрока. К тому же ему доставляло радость сознавать, что запрещенными действиями он нанесет урон ненавистной ему системе и таким образом обманет ее.
– Где, вы сказали, сейчас эти станки? У друга в Нижней Австрии? У вашего старого знакомого?
– Так точно, – ответил инженер.
– Однако я не понимаю. Сначала вы везете станки туда, а потом назад?
– Это не обязательно, – объяснил Густав Бухэбнер. – Если вы найдете заинтересованное лицо, то станки можно будет забрать прямо оттуда. Приняв, естественно, все меры предосторожности. Это нужно сделать как можно раньше. Мой друг уже начинает беспокоиться. Он считается политически неблагонадежным и боится, что за ним следят.
– Если я правильно понял, вы хотите разместить у меня оставшуюся часть оборудования или, выражаясь точнее, то, что сможете демонтировать, не вызывая больших подозрений.
– Абсолютно верно, дорогой барон. Может быть, еще три-четыре станка. И кое-что из списка. Ваш погреб идеально подходит для временного хранения.
– Надеюсь, дорогой инженер, что этот срок будет коротким. Расскажите-ка мне подробнее о правовой стороне дела, чтобы я знал, насколько мы с вами уклоняемся от закона.
Отвечать на этот вопрос инженеру было крайне неприятно.
– Ну, – сказал он, – что касается станков то здесь все не так страшно. Как вам известно, во время войны происходят тотальные изменения в сфере экономики. Все предприятия, работающие недостаточно рентабельно, подлежат закрытию. В результате этой меры высвобождаются не только люди, но и помещения, материалы, экономится энергия и сырье. Предписание закрыть фабрику лежит у меня в кармане. Я уже давно знал, что к этому идет.
– Ага, – сказал барон, – понимаю, поэтому-то вы и отправили ваши прекрасные станки в деревню.
– Да. Меня вынуждают предоставить в распоряжение действующих предприятий все движимое имущество моего завода. Если я передам только часть и об этом узнают, то штраф будет не очень большой. Они, наверное, думают, что я дурак, – уже почти кричал, покраснев инженер, – и отдам станки по смехотворной цене, чтобы другие потом нажились на этом?
– Конечно, – произнес барон, – если все это поступит в оборонную промышленность, то их прибыли будут высокими. А вы, дорогой инженер, никогда не пытались перейти на производство вооружения?
– Разумеется нет, Боже сохрани, – поспешно заверил барона Густав Бухэбнер.
– Насколько посвящены во все эти дела ваши рабочие?
– Ах, – сказал инженер, сделав небрежный жест, – я им сказал, что отправка производится официально. Да им, собственно говоря, не до меня. У них другие заботы. Что касается материалов, то здесь, не буду вводить вас в заблуждение, дела посложнее.
Инженер взял из папки листок бумаги, сложенный вдвое.
– Прочтите. Распоряжение рейхсканцелярии об изъятии запасов металлов и металлических изделий после закрытия предприятия.
Барон внимательно читал бумагу. Его страсть игрока и охотника постепенно стала угасать. Чтобы вмешаться в это дело, нужно было преодолеть страх и вести себя чрезвычайно умно. Но оно обещало такую прибыль, ради которой стоило идти на риск.
– Было весьма благородно с вашей стороны показать мне эту бумагу, – сказал барон и отдал листок. – Хотелось бы думать, что после того, как я ознакомился с этим постановлением, вы с уважением отнесетесь к любому моему решению.
– Да, – ответил инженер, не поднимая на барона глаз. Но тот и не думал глядеть на него. Он рассматривал серую, плохо вымытую поверхность стола, на которой все еще были видны небольшие круги от рюмок и стаканов. В этот момент он очень сожалел о том, что отказался играть с баронессой в четыре руки. Сейчас он страстно хотел сыграть хотя бы адажио. В отношении нот оно было несложным, а баронесса порадовалась бы.
