Текст книги "Полгода — и вся жизнь"

Автор книги: Элизабет Хауэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Шато лафит Ротшильд 1945 года, – сказал Юрген тихо, – великий год.

Матиас, ничего не понимая, вопросительно взглянул на него.

– Верена знает, что это означает, – гордо сказал Юрген. – Правда, Верена? Верена, ты что, не слышишь меня? Что случилось?

– Извини, Юрген, – сказала она, очнувшись от своих мыслей. – О чем ты говорил?

Они оставались в ресторане недолго. После кофе Матиас объявил, что ему жарко и он устал. Юрген беспрекословно повиновался.

* * *

«Почему они все это сделали, почему? Мой отец, моя мать и Верена», – спрашивал себя Матиас, когда сидел в самолете. Он никак не мог отогнать от себя ни этот вопрос, ни постоянно возникающий в его глазах образ: Верена, повернувшись к нему спиной, показывает на надгробия старого кладбища.

В его ручном багаже лежали проспекты американских университетов, где он мог продолжить учебу. Отец передал их ему при прощании. Они ничего не говорили о том, когда Матиас вернется снова. Наконец-то Матиас после долгой разлуки снова увидит свою мать. Он пытался радоваться этому.

Каждое утро Винцент Ротенвальд думал: «Сегодня они придут». Каждое утро после осмотра он вставал и тщательно одевался. Он не хотел, чтобы ему помогали, и поэтому эта процедура отнимала у него много времени. Больничную одежду было гораздо легче надеть, чем тяжелую униформу, которую отдавали только в том случае, если больной выходил из госпиталя. Его рука болела, подвижность возвращалась к ней медленнее, чем он на то надеялся. Одевшись, он ходил некоторое время по коридору перед палатами, смотря во двор, на юношу в фонтане, потом, охваченный беспокойством, снова бросался на свою койку, вскакивал, шел вниз в канцелярию, чтобы выпросить разрешение позвонить в Вену. Ему дважды отказывали в этом, говоря что он уже уведомил своих родителей о прибытии сюда. В третий раз с ним обошлись более вежливо и разрешили позвонить. Он набрал номер. Связи не было. Он повторял свои попытки много раз, но безуспешно. В трубке не было ни гудков, ни даже малейшего шороха, только мертвая тишина. Винцент не понимал, что случилось. Почувствовав внезапный приступ слабости, он выронил трубку из рук. Она со стуком упала на стол. Служащий канцелярии взглянул на него, в нем шевельнулось что-то вроде сочувствия. Он указал Винценту на стул и попросил его сесть, сказав, что через пять минут тот может попробовать опять связаться с Веной.

Но и эта попытка не дала результата. «Может быть, мои родители уже в дороге», – сказал Винцент смущенно. Служащий взглянул на него так, будто не разделял его мнения.

Выйдя из канцелярии, Винцент прошел через прелатский дворик, чей веселый барочный образ очень портили бравые военные лозунги, и рядом с церковью нашел низкую арку входа во дворик с фонтаном. Здесь было тихо. Сюда заходили немногие, так как это место не располагало к громким речам и смеху, непристойностям и дешевым шуткам. На одной из стен здания для собраний находились солнечные часы. Если долго стоять перед ними, то можно было наблюдать, как от стрелки черным штрихом передвигается тень. Если закрыть глаза и через некоторое время открыть их снова, то тень от стрелки уже будет на другом месте, значит, Земля чуть повернулась, а с ней и прапорщик Винцент Ротенвальд, находившийся сейчас в странном месте под названием Бойген, – там, где не было войны. Скамейка нагрелась от солнца. Обычно он клал больную руку на спинку и долго сидел так, не желая вставать. Но сегодня он не находил себе места, беспрестанно думал о своих родителях, о том, где они были, почему не приехали, почему не отвечал телефон, что случилось. Он хотел дать телеграмму, но у него не было разрешения выходить за пределы лазарета, а опять обращаться в канцелярию он не хотел. «Если бы я мог дойти до улицы, – думал он, – если бы я мог хоть на четверть, хоть на полчаса оказаться там, я бы наверняка увидел, как они медленно идут, в августовской жаркой пыли, от остановки автобуса ко мне. Мама несла бы пакет, отец беспечно и без всякого груза шел бы впереди нее». С тех пор как ему сказали, что он будет лечиться в Австрии, в деревне Бойген, Винцент не мог думать ни о чем другом, кроме этих двух людей. Его нетерпеливое желание встретить их было так велико, что затмило все другие чувства.

Ему давно уже нужно было вернуться в свою комнату, его, наверное, уже хватились, и он наверняка получит строгий выговор от главврача. Но сейчас это не имело никакого значения. Он твердо решил выйти на улицу без всякого разрешения.

Винцент прошел незамеченным мимо сфинксов, которые стояли у ворот переднего дворика монастыря. Он шел быстро, боясь, что его кто-нибудь задержит и отправит обратно. Когда он дошел до мощеной дорожки, ведущей к воротам монастыря, он опять почувствовал приступ слабости, как это случилось с ним у телефона. Он вытер пот, лоб был ледяным, руки дрожали. Потом дрожь передалась и ногам, и он ничего не мог с собой поделать. Колени вдруг подломились, и он упал. Теперь он сидел на корточках, опираясь на руки, и ему казалось, что он окаменел в этой позе. Он не мог ни встать, ни сесть. Ему было стыдно. Он никогда не чувствовал себя таким беспомощным, с тех пор как русский ударил его сапогом по голове. Прошло бесконечно много времени, пока он наконец постепенно поднялся. Он сделал, пошатываясь, несколько шагов назад, ухватился за холодную лапу сфинкса и взглянул в его глупое, высокомерное лицо. Значит, до улицы ему не суждено дойти, до своей комнаты – тоже.

Во дворе монастыря никого не было. Жители деревни работали на полях, в лазарете шел обед. Звуки колокола, долетавшие от церкви, плавились в горячем, неподвижном воздухе.

Винцент проверил, насколько крепко он стоит на ногах. Он хотел некоторое время не двигаться, чтобы окончательно убедиться, что больше не упадет.

Через двор по направлению к улице кто-то шел. Это была девушка в деревенском платье. Она шла быстрым, радостным шагом. В правой руке у нее была корзинка. «Попрошу ее проводить меня, – подумал Винцент, – я не смогу опереться на нее, но будет достаточно, если она просто пойдет рядом. Тогда я смогу при необходимости положить руку ей на плечо». Девушка была уже близко, но не замечала его, думая о чем-то своем. Когда до нее осталось не более шага, Винцент скорее почувствовал, чем подумал: «Я знаю ее, я ее уже где-то видел. Что значит „видел“? Когда-то я был хорошо знаком с ней, с тех пор она очень изменилась». Она тоже почувствовала его присутствие и поглядела на него равнодушным, отсутствующим взглядом. Но потом узнала его. Ее серьезное, милое лицо оживилось, она не смогла скрыть смущения, так же как Винцент чуть раньше не мог предотвратить своего падения. Она неподвижно глядела на него и хотела что-то сказать, но не могла. Вдруг он понял, кто перед ним.

Появление этой девушки положило конец мучительному состоянию безнадежности и по-своему оправдало его ожидания. Он перенесся в дом и сад своего детства, в то несуществующее уже время, когда не было войны. То, о чем он так мечтал – вернуть свое прошлое, которое даст начало будущему, вдруг произошло. Эта девушка могла утешить его в его мучительном ожидании, она была частичкой жизни его родителей, а значит, и его жизни. Он не знал, что бы он делал без нее.

– Камилла, – радостно произнес Винцент Ротенвальд так, как будто никогда и не забывал этого времени.

– Я знала, что ты здесь, – сказала она тихо. Потом она наконец улыбнулась и прибавила: – Но я не знала, что ты ждешь меня.

– Я тоже этого не знал, – весело ответил Винцент.

Он опять чувствовал себя здоровым, сильным и уверенным в себе. Теперь он мог вернуться в лазарет. Но ему не хотелось расставаться с Камиллой. Он спросил, как она оказалась здесь.

Она рассказала ему об уборке урожая и объяснила, что из-за Ренаты она согласилась выполнить свою норму у Ахтереров. Он поверил ей, и они медленно пошли к воротам. Ему не потребовалось класть свою руку на ее плечо. Было достаточно ее присутствия. Он был в восторге оттого, что она знала о его пребывании здесь еще до своего отъезда в Бойген. Но он не понимал, почему она до сих пор не навестила его.

– Я думала, что, может быть, мой визит утомит тебя, – ответила она.

Он остановился, поднял руку в гипсе, поиграл пальцами и засмеялся.

– Что ты, какое утомление! На следующей неделе мне снимут гипс, и я буду здоров. Но в любом случае твое появление сегодня – это лучшее, что могло случиться.

Он шел легко, без всяких трудностей. Гордо промаршировав в сопровождении Камиллы через ворота, он пересек залитый солнцем дворик прелата и подошел к императорским покоям, наслаждаясь взглядами друзей. Не прячась ни от сестер, ни от врачей, он спокойно вошел в свою палату и сказал Камилле: «Ну вот, здесь я лежу». Он даже не заметил, что она шла все время молча, не отвечала на его шутки и не расспрашивала его ни о чем.

Он попросил ее немного подождать за дверьми. Когда она вернулась, он лежал в постели. В палате не было стульев. Он указал ей место в ногах кровати, но Камилла осталась стоять.

– Садись, что же ты.

– Нет, – сказала она, – мне нужно идти.

– Но я должен так много тебе сказать.

Она кивнула, но садиться не стала.

Он начал расспрашивать ее о своих родителях. Она удивилась, что они еще до сих пор не приехали, и заверила его, что видела их в Вене совершенно здоровыми и в полном порядке.

– Ты не представляешь, как успокоила меня, – сказал Винцент и поудобнее устроился на подушках. – Может быть, неисправна телефонная линия. Они наверняка приедут завтра. Или послезавтра.

– Да, конечно, – сказала Камилла. Она вдруг вспомнила слова своей матери, которая просила ее быть поосторожнее у Ротенвальдов, потому что там происходит что-то неладное. Ей сразу же стало ясно, что здесь замешан инженер, но тогда она не поинтересовалась, в чем дело. Она ни слова не скажет об этом Винценту.

– Что у тебя в корзинке? – спросил он с любопытством.

– Мне нужно это раздать, – сказала она, чуть помедлив, – для тебя здесь ничего нет.

– Почему?

Он попробовал встать, она отпрянула назад.

– Останься, – попросил он, – я шучу.

Но она медленно шла к двери. На сей раз он ее не удерживал, только устало и довольно спросил:

– Ты придешь завтра?

Она кивнула.

– Мне теперь незачем беспокоиться, – сказал Винцент. – Пока не приедут родители, ко мне будешь приходить ты. А когда они уедут домой, ты все равно останешься со мной. Камилла, это замечательно.

Она уже была у двери. Потом обернулась и быстро сказала:

– Я тоже так думаю, Винцент.

Они забыли, что кроме них в палате были и другие люди. Им казалось, что они одни.

* * *

Рената сидела на табуретке посреди двора и без всякой охоты отделяла ягоды черной смородины от веток. Она бросала их в старую кастрюлю, иногда опуская туда руку за нечаянно упавшей гроздью, так что красный сок сочился меж ее пальцев. Камилла оставила ее сегодня одну, даже не сказав, куда идет. А тетя Грета на вопрос Ренаты ответила, что детям не все следует знать. Рената обиделась и всем давала это почувствовать. Когда вечно занятый Петер выпустил из хлева поросят, чтобы они порезвились на свободе, Рената даже не попыталась помочь ему, как бывало раньше. Она глубоко склонила голову над кастрюлей, набила рот ягодами и выплюнула шкурки прямо под ноги Петера. Он не обратил на это никакого внимания. Это разозлило ее еще больше. Она сказала с вызовом:

– Твоя Камилла ушла. И может быть, не вернется обратно.

– Камилла, – сказал Петер, покраснев, – вовсе не моя. Она не разговаривает со мной, потому что мой отец крестьянин. Это ты носишься с ней, будто она принцесса. Она только взглянет на тебя, а ты уж и рада.

– Да, она принцесса, – сказала девочка и с грохотом стукнула кастрюлей об землю. – Если ты скажешь, куда она пошла, я скажу ей, чтобы она с тобой разговаривала.

– Я не знаю, – ответил Петер. – Наверное, ей дали какое-нибудь важное поручение. Хотя она считает важным все, что она делает. И вообще, мое обещание, что я буду с тобой играть, я забираю обратно. Я тебе не нужен.

Рената поджала губы, ее глаза наполнились злыми слезами. Петер со стадом хрюкающих свиней прошел мимо нее. Теперь она дала волю слезам. Наплакавшись, она вытерла слезы рукой, запачканной в соке, а потом долго разглядывала белые пятна, оставшиеся на ней от слез.

Пришел Ганс Ахтерер с телегой, груженной сеном, лошадей отвели к кормушкам с овсом. На бревнах сидели украинцы. Рената опять склонилась над ягодами. Когда дядя Ганс спросит ее, что она делает, она скажет ему, что ее обидели, а почему – не будет говорить. Но Ганс Ахтерер только сказал: «Рената, сойди с дороги, ты мешаешь».

Она взяла табуретку и ягоды, отошла к хлеву и решила больше ничего не делать. Украинцы принялись разгружать сено. Двое передавали третьему огромные охапки сена. Тот складывал их в яму. На ее дне сидела Рената и ждала, когда ее завалят сеном. Но этого не произошло. Управившись с работой, украинцы крикнули ей на гортанном немецком пару шуток и ушли в дом. Это было странно, потому что в остальные дни они шли работать в хлев. Рената прокралась в кухню. Украинцы ужинали.

– Почему вы не едите вместе со всеми? – спросил ребенок.

Один из них засмеялся и сказал: «На сегодня мы свободны». Потом они ушли в свою комнату.

Камилла вернулась только через два часа. Ее глаза блестели, она выглядела совсем иначе, чем прежде, и не обратила внимания на подошедшую к ней Ренату. Камилла сразу же ушла с Гретой Ахтерер в комнату, и Рената опять осталась одна. Из упрямства она взяла табуретку и ягоды и поставила их посреди кухни, а потом ушла в большую комнату, где висела картина с горным пейзажем. Там она села ждать, когда ее позовут, но решила не откликаться. Ее будут искать, а она будет сидеть здесь совсем тихо, затаив дыхание, и радоваться тому, что ее не могут найти. Но ее никто не звал. Наконец она заснула, так и не умывшись, вся в соке от ягод.

* * *

Грета Ахтерер была довольна Камиллой. Она долго не хотела поручать девочке одно деликатное задание, но трудолюбие и старание, с каким та выполняла любую, даже тяжелую работу, расположили ее к ней. Так как Камилла проявляла большой интерес к монастырю и постоянно спрашивала, когда можно будет осмотреть его, Грета уговорила мужа, чтобы девочка распределяла между ранеными духовные тексты, подготовленные настоятелем. Тексты были безобидные, они должны были напомнить читателям о христианских добродетелях и христианском поведении. Вновь прибывший военный священник наверняка не будет иметь ничего против того, если настоятель передаст эти памятки своим бывшим подопечным. Но главное, никто не должен был слышать, как Камилла сообщала шепотом каждому раненому, что следующая встреча с отцом настоятелем назначена на воскресенье, в полдень, на хуторе Ганса Ахтерера. Камилла не спрашивала, зачем она это делает. Она достигла своей цели, и этого, как всегда, ей было достаточно.

– Ты передала, что они должны приходить поодиночке? – спросила Грета Ахтерер.

– Да, – ответила Камилла, – они обсудят это.

– Тебе понравился монастырь?

– Там очень красиво, – сказала девочка, – это самый прекрасный монастырь, какой я только видела.

Крестьянка гордо и немного завистливо сказала, что у городских другое отношение к искусству, чем у деревенских жителей.

– Ты не должна больше появляться там, – сказала она, – иначе это привлечет внимание и вызовет подозрения.

– Хорошо, – сказала девочка, выдержав взгляд Греты. Потом она сняла передник и сказала: – Я сейчас переоденусь и пойду в хлев. Сегодня утром доить было легче, чем вчера.

Грета Ахтерер посмотрела ей вслед. Она не могла до конца понять, что у этой девочки на уме.

* * *

Украинцы не спали, как хотел того Ганс Ахтерер. Они сидели втроем на одной кровати и смотрели на бочки с красной краской, составленные вместе. Они тихо разговаривали на своем певучем тяжеловатом языке и иногда босыми ногами колотили по бочке. Предмет разговора, казалось, очень волновал их. Их спокойные плоские лица были оживленны, иногда их голоса звучали громко, как угроза, потом они вдруг опять затихали, прикрывая рот ладонью, как будто хотели убрать слова обратно в горло.

Случилось из ряда вон выходящее. Их хозяин, которого они уважали за справедливость, объяснил им, что ему нужна их помощь в каком-то важном деле. При этом он сказал, что они никому не должны говорить, что они сделали.

Когда они все поняли, то на какие-то секунды вновь стали людьми, равными своему хозяину, который в какой-то степени был их врагом. В их простые мысли закралось новое, непреодолимое чувство победы. В эти секунды они были готовы отважиться на все, что диктовал им их инстинкт, а он подсказывал, что это событие могло быть первым сигналом их освобождения.

Но потом Ганс Ахтерер объяснил им, что речь идет о перевозке станков, принадлежавших инженеру. Инженеру, который приезжал в деревню на автомобиле, который носил свой городской костюм как генеральскую форму, который постоянно проворачивал какие-то темные дела с их хозяином, который на их смущенные приветствия отвечал дружелюбно, но не ценил их, который в разговоре с ними не различал их по именам, жена которого смотрела на них как на пустое место.

Их восторг улегся, осталось только злое разочарование. Они не хотели помогать инженеру и совершенно не понимали того, что отправка станков в первую очередь нужна была Гансу Ахтереру.

Отказаться они не могли, но обязательно хотели показать свое отрицательное отношение к этой затее и оказать хоть какое-то сопротивление.

Наконец все было оговорено, и они разошлись спать, но сразу заснуть не смогли, а долго лежали и смотрели в потолок, с которого свисала клейкая лента-мухоловка, покрытая липкими тельцами мух. Они уже так долго были здесь, так долго жили вместе. Вряд ли они помнили о причинах, приведших их сюда. Они хотели домой.

* * *

Когда Камилла пришла спать, девочка проснулась. Некоторое время она молчала и лежала не двигаясь, потом вдруг сказала:

– Это я пригласила тебя сюда.

– Что ты хочешь этим сказать? Я работаю здесь.

Рената села.

– Но если бы я не написала, чтобы ты приехала, ты вообще не смогла бы поехать.

– Если бы я была не нужна здесь, то хозяйка отослала бы меня обратно. Ну, что тебе надо?

– Чтобы ты заботилась обо мне, – сказала Рената с упреком и скинула пуховое одеяло к ногам.

– Ах так. Все из-за того, что меня сегодня не было. Но я часто буду уходить.

От страха и боли тело девочки словно застыло. Рената неглубоко вздохнула и через некоторое время наконец прошептала:

– Нет, тебе не разрешат.

– Разрешат, – прошептала Камилла в ответ.

– Можно я буду ходить с тобой? – спросила девочка и придвинулась ближе к Камилле.

– Не далеко, – сказала Камилла, – а потом тебе придется ждать меня.

– Где? – спросила Рената и прильнула к подруге.

– Это близко, завтра узнаешь.

– Почему мне нельзя идти с тобой до конца?

– Потому что я должна идти одна.

– Почему?

– Это тайна.

– Опять? В последний раз ты мне все рассказала.

– А на этот раз не могу.

– Тогда расскажешь потом?

– Да, потом.

– Когда?

– Когда ты вырастешь.

Рената вздохнула:

– А ты не забудешь, Камилла?

– Нет. Не забуду.

Девочка опять легла. Обе думали о завтрашнем дне. Рената – с надеждой, Камилла – в смущенном ожидании бесконечных тайн и возможностей, открывшихся перед ней в этот жаркий вечер. Чуть позже она услышала необычные в этот час суток звуки запрягаемых лошадей, бряцание металла и скрип колес. Но она была уже не в состоянии ни о чем думать.

* * *

Все прошло гладко и без помех, как и хотел Ганс Ахтерер. Уже вечером небо затянулось облаками, и станки они выгружали в полной темноте. На небе не было ни звездочки. До места, где Ганс спрятал станки, можно было добраться только на лошадях. Лес принадлежал монастырю, недавно там делали вырубки и новые посадки. Саженцы были еще слишком молоды, и в ближайшее время в лесу не намечалось никаких работ. Они сделали две ходки, работали быстро и без шума. Яма, выкопанная во влажной земле, находилась в стороне от дороги и была как раз такой величины, что в конце жарких дней должна была доверху наполниться водой цвета глины, которая совсем скроет машины, сделает их незаметными. А пока они закрыли ее кучей хвороста, чтобы это место не бросалось в глаза. Через два часа все было готово. Прежде чем сесть на телегу, Ганс Ахтерер пожал своим помощникам руки и поблагодарил их. В первых числах следующего месяца он думал прибавить к их зарплате изрядную сумму денег. Он с облегчением отдал одному из украинцев вожжи, закрыл глаза, и его уставшее тело закачалось в такт движениям телеги. Подул свежий, успокаивающий ветер. Украинцы внимательно следили за дорогой.

* * *

Ни Рената, ни Камилла, ни Винцент не получили писем из дома.

Со времени встречи Камиллы и Винцента прошло несколько дней. Камилла каждый день ходила в монастырь, хотя Грета об этом ничего не знала. Ей и не надо было ничего знать. Кроме того, Камилла должна была сдержать данное Ренате обещание брать ее с собой. Она искала какой-нибудь выход. На глаза ей попался портфель, в котором Рената привезла учебники.

– Да тут твой задачник, – сказала Камилла и вытащила его из портфеля. – Ты даже не вынимала его.

– Зачем? – спросила девочка. – Я же здесь не учусь.

– Но ведь осенью ты пойдешь в школу.

– Все равно. Я уже сдала вступительный экзамен.

– Арифметики у вас не будет. А будет математика. Это очень тяжелый предмет. Ты всегда плохо решала задачки и примеры. Как ты справишься, не знаю. Я буду с тобой заниматься.

Но девочку эти слова не очень-то убедили.

– Кто положил сюда эту книгу, Рената? Конечно, твой отец. Значит, он хочет, чтобы ты здесь занималась.

Девочка уступила. Камилла пошла к Грете и попросила ее разрешения вечером после работы заниматься с Ренатой математикой. Для занятий они выбрали двор монастыря, сели на любимую скамейку Ренаты около памятника. Камилла задавала девочке легкие задания. Вскоре она закрыла учебник, достала из корзинки книжку с приключенческими рассказами и сказала:

– Ну вот. Теперь можешь здесь почитать.

– Уже? – радостно спросил ребенок. – Ты тоже взяла книжку?

– Нет, – сказала Камилла. – Я сейчас уйду. А ты подождешь здесь, пока я не вернусь. Никуда не уходи отсюда. Если я замечу, что ты следишь за мной, я больше никогда не возьму тебя с собой. А тете Грете скажем, что мы здесь все время решали задачки. Поняла?

– Ты хочешь, чтобы я говорила неправду, – сказала девочка и отложила книжку. – Врать нельзя.

– Ты и не будешь, – сказала Камилла и засмеялась. – Пожалуйста, можешь еще немного порешать.

Она не пошла в монастырь прямой дорогой. Она знала, что со стороны леса есть тропинка, которая ведет прямо во дворик с фонтаном, а оттуда легко попасть в императорские палаты.

«Почему она побежала, – думала девочка. – Почему так быстро?»

* * *

В конце недели Винцент наконец получил весточку из Вены. В открытке было лишь несколько предложений. Баронесса писала, что отец болен и поэтому они не смогли приехать, но он не должен беспокоиться. Может быть, она приедет одна.

Сообщение о болезни отца потрясло Винцента. С тех пор как он себя помнил, барон отличался отменным здоровьем. Чувство беспокойства снова затрепетало в нем, но он быстро переключился на мысли о Камилле, о том, как она каждый вечер появляется в раскрытых створках дверей и, замедлив шаги, приближается, ища его взглядом, как будто не видит его. Он думал о множестве вопросов, которые задаст ей, и о ее осторожных ответах, о невольно возникающем молчании и страхе растратить понапрасну короткое время, которое отводилось им для встречи. Он думал о том, как он смотрит ей вслед, когда она уходит, и представляет при этом, что она не отдаляется от него, а, наоборот, возвращается и опять подходит к нему. Образ возвращающейся Камиллы отодвинул на второй план сообщение баронессы, и Винцент даже не заметил, как изменился ее почерк.

В тот день, когда пришла открытка, санитар отвел его в операционную, которая прежде была капитульным залом средневекового монастыря. Последний рентгеновский снимок раненой руки был настолько хорошим, что врачи решили снять гипс. Пациент терпеливо выдержал эту неприятную процедуру и даже не очень удивился красно-фиолетовому цвету кожи и грубым рубцам пулевых ранений. Винцент попросил врача выдать ему пропуск за пределы монастыря. Врач пообещал.

– Теперь мы можем выходить отсюда, – сказал он взволнованно, когда пришла Камилла. Он был в форме и торжествующе показал ей пропуск.

– Значит, ты выздоровел, – сказала Камилла и просияла.

– Нет, – ответил он. – Это значит, что я могу теперь забыть о войне и лазарете. Вместе с тобой.

Он взял ее под руку. Она не сопротивлялась. Они пошли по длинному коридору к выходу. Уже у ворот Камилла оглянулась и увидела вдалеке маленькую светлую фигурку девочки, тихо сидящую на скамейке.

Дорожка, ведущая к ручью, была крутой и каменистой. Камилла шла вперед, осторожно и медленно. Внизу она опустила руки в прохладную воду и приложила их к щекам Винцента. Потом они пошли дальше вдоль ручья. Когда берега освещало солнце, на кустах малины светились несобранные ягоды.

Разрушенная крепостная стена монастыря в некоторых местах была прямой, как стрела, но нередко немыслимыми изгибами тянулась вдоль темного леса с могучими деревьями, в котором когда-то охотились духовные отцы и их гости. Стена взбиралась вверх по маленькому холму, за ним лес кончался и начинался огромный, простиравшийся до линии горизонта луг. На траве были видны маленькие следы, ведущие к просвету в стене, за которым находились дикие заросли бывшего зверинца. Теперь там ходили разве что лесорубы.

– Это мои следы, – сказала Камилла. – Мы пришли.

За стеной под низкими сосенками рос кустарник. Сосновая поросль тянулась к небу. Пахло смолой и сеном. Вокруг черных пеньков росли полевые колокольчики. Темные стайки насекомых разлетались, как бы играя, при виде капустницы, а потом опять собирались вместе. На маленьком свободном пространстве трава с трудом пробивалась сквозь плотный мох. Камилла расстелила там свой передник.

– Посмотри, – сказала она. – Через верхушки деревьев видны окна монастыря. Я иногда сидела здесь и представляла себе, что ты там, за этими окнами.

Они сели на передник, тесно прижавшись друг к другу.

– Раньше мы не часто встречались, – сказал Винцент.

– Ты был уже взрослым, а я – еще маленькой. Иногда ты говорил со мной. Как с ребенком. Или с кем-то, кто живет в другом мире.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты ведь жил не так, как я.

– Смешно, что ты так смотришь на это. Ведь мы были соседями.

– Да. Но я всегда знала, что нас разделяет большее, чем решетка в саду. Когда я стояла около нее, смотрела в ваш сад и слушала, как вы разговариваете, ваши слова проникали не через решетку, они пролетали над ней. Только тогда я могла их слышать.

– Почему, Камилла? Я не понимаю тебя.

– Наверное, потому, что ты – Винцент Ротенвальд, а я – Камилла Лангталер.

Теперь он понял.

– Так думаешь только ты, не я. А сейчас эта решетка между нами все еще существует?

Камилла чуть-чуть подняла руку над землей:

– Она стала ниже и почти незаметна.

– Давай, – сказал Винцент и потянул Камиллу вверх, – перепрыгнем через нее.

Он заставил ее перешагнуть через ветку, лежавшую на земле.

– Правда, это было нетрудно? Сейчас мы в саду Ротенвальдов. Здесь собрались все. Мои родители, братья и сестры. Маленькая Антония прибежала и сказала: «Очень хорошо, что ты привел Камиллу». Моя мама говорит: «Камилла – наш гость». Мой отец с видом знатока произносит: «Она очень милая девочка». Мои братья еще маленькие и ничего не понимают. Они смеются.

– Что будет потом? – спрашивает Камилла быстро.

– Потом мы пойдем в дом.

Винцент скрутил в пучок гибкие веточки орешника.

– Это наша гостиная. Ты знаешь ее. Здесь висит знаменитый Лампи. Здесь стоит рояль. Ты садишься за него, как моя мама, и что-то играешь мне. Окна открыты. Остальные, в саду, тоже слышат, как ты играешь. Мама говорит: «Камилла играет прекрасно».

– Но я не умею играть на рояле.

– Ты научишься. Так, садись. Это стул для рояля.

Он прислонил Камиллу к стволу дерева, сам сделал то же самое и закрыл глаза.

– Я стою рядом с тобой. Слушаю.

Камилла засмеялась:

– Ну хорошо. Я в самом деле играю без ошибок? Как хорошо, что теперь меня приглашают к вам не только для того, чтобы помочь варить варенье. А дальше, Винцент, что дальше? Я сыграла пьесу до конца.

– Да. Что дальше. Я думаю, мы пойдем в библиотеку. Я покажу тебе свои книги. Ты любишь книги?

Камилла кивнула.

– Ах, – сказала она и погладила нежные иголки молодой пихты. – У Винцента так много книг. Ты дашь мне почитать?

– Ты можешь взять любую, не спрашивая.

– Хорошо. Но мой визит на этом не закончится?

– Конечно нет. Мы идем на чердак. Оттуда видно, где ты живешь.

– Нет, спасибо. Этого я не хочу видеть.

– Тогда мы посмотрим в сторону Вегерера, а потом дальше, на церковь. Можно даже увидеть трамвай.

– Я вижу голубые окна церкви, – сказала Камилла, поднявшись с Винцентом по воображаемой лестнице.

– Я же говорил тебе. Отсюда открывается прекрасный вид. Сады, сады, а вверху на холме – виноградник.

– Мы смотрим поверх дома инженера.

– Естественно. Он не может помешать нам. Нам ничто не может помешать.

– Что ты делаешь? Куда ты поворачиваешь меня? Винцент!

– Не бойся. Сейчас мы съезжаем вниз по лестничным поручням. Я всегда так делал раньше. Я впереди, ты за мной. О Боже, какая скорость.

Быстрым рывком он заставил ее опуститься вниз, она почти сидела на его коленях, здоровой рукой он обнимал ее.

– Винцент, – сказала Камилла, смутившись, и попробовала освободиться из его объятий. – Так нельзя. Смотри-ка, к нам идет твоя мама.

– Ну что же. Действительно, придется отпустить тебя ненадолго. Мама спрашивает, не хочет ли Камилла остаться у нас. Что скажешь?

– Я отвечаю: «Да, охотно».

– Отлично. Решено. Только в конце нашей прогулки.

– Нет, хватит, – сказала Камилла и закрыла глаза. – Я устала. Давай просто посидим.

– Согласен. Но сначала произойдет нечто из ряда вон выходящее, отчего захватывает дыхание.

– Что? – спросила Камилла и закрыла глаза.

– Мы спускаемся вниз, – ответил Винцент, чуть наклонил ее голову и убрал волосы со лба. – Ты чувствуешь, становится все холоднее.

– Винцент, где мы? Я боюсь.

– Мы в погребе. В огромном, пустом погребе барона Ротенвальда. Здесь темно, но ты не должна бояться. Нас никто не видит. С тобой только я. Ты хочешь быть со мной?

– Да, – сказала Камилла.

Их губы впервые встретились. Сначала лишь на долю секунды, а потом все время принадлежало только им одним.

* * *

– Сколько ты еще пробудешь здесь? – спросила Камилла, прежде чем они оторвались друг от друга.