Текст книги "Полгода — и вся жизнь"
Автор книги: Элизабет Хауэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Баронесса поблагодарила.
– Камилла, Камилла, пойдем, – закричала Рената, – мы пойдем с господином Вегерером в огород за ягодами.
Камилла не слушала ее. Она сидела за пустым столом, перед пустыми, грязными стаканами. Она не знала, о чем ей теперь мечтать и чего ждать.
Вскоре Ирена Бухэбнер уехала на Вертерзее. Ее мужу каким-то образом удалось получить особое разрешение на поездку до Клагенфурта скорым поездом, правда не первым классом, как она хотела. Они пришли на перрон задолго до отправления, чтобы инженер сам мог убедиться, что Ирену посадили в купе для некурящих, на место у окна по направлению движения поезда и что ее путешествие пройдет хотя бы с относительным удобством.
Попрощались они очень сдержанно. После той ночи, когда Густав Бухэбнер пришел домой пьяный, его жена была с ним холоднее, чем раньше. На его заверения, что после закрытия предприятия они не будут ограничены в средствах, она никак не отреагировала, а намекам на то, что другие, более важные для них обстоятельства складываются благоприятно, не придала никакого значения. Она не обратила внимания даже на замечание, что его в любой день могут призвать в армию. После конфискации машины она целый день ни с кем не разговаривала и с этого момента отклоняла все ночные притязания мужа. Он смирился и уже ни о чем больше не рассказывал ей, не задавал никаких вопросов. Они стали избегать друг друга. Когда Ирена объявила, что не хочет больше оставаться в Вене и должна уехать любой ценой, инженер вздохнул с облегчением и постарался сделать все, чтобы исполнить ее желание. Рената была сама не своя от радости, когда ей сообщили, что отец скоро отвезет ее к Ахтерерам. Она усердно помогала матери укладывать вещи и непрерывно просила разрешить Камилле спать у нее. После короткого сопротивления Ирена разрешила. Попрощавшись с матерью и пожелав, чтобы она быстрее возвращалась, Рената, чуть дыша от волнения, спросила, надолго ли ее отправляют в деревню.
Пако поранил правую переднюю лапу и медленно ковылял, вызывая всеобщее сочувствие, через сад. Камилла тщательно перевязала лапу, но из-за раны у Пако поднялась температура, и он все время хотел пить и спать. Ночью, когда жара спала, он чувствовал себя так же неспокойно, как и днем, постоянно покидал свою конуру и с лаем бегал вдоль забора. Мать Камиллы, разбуженная лаем, вышла посмотреть, в чем дело, но не увидела ничего подозрительного, кроме света, который проникал через окно пивного зала в погребе барона. Она подождала некоторое время. Вокруг было тихо. Когда Камилла на следующий день собралась идти к баронессе, чтобы, как она объяснила, помочь ей консервировать фрукты, мать наказала ей: «Не зевай по сторонам, там происходит что-то неладное».
Но Камилла забыла о предостережении. Она спешила прийти к баронессе раньше почтальона. Наконец тот появился. С бьющимся от волнения сердцем Камилла ждала, когда баронесса выйдет из маленького кабинета, где она всегда разбирала почту. Глубоко склонив голову над огромным тазом со сливами, из которых она вынимала косточки, Камилла поинтересовалась, хорошие ли известия получила баронесса. Она не спросила от кого, так как ей не хотелось, чтобы ее вопрос выходил за рамки обыкновенной любезности, однако по ее глазам было видно, что она задала его с определенной целью. Баронессой овладело какое-то смутное предчувствие, но она подавила его, потому что ее беспокойство за судьбу приемного сына было слишком велико. Она сказала: «Ничего существенного. От Винцента опять нет писем».
Так продолжалось несколько дней. Наконец заготовка фруктов была закончена, и помощь Камиллы больше не требовалась. Ее опять окружила мучительная пустота. Она расстроилась еще больше, когда Рената, чье присутствие почему-то уже не тяготило ее, сказала, что уезжает на следующий день в деревню. «Пожалуйста, приезжай ко мне, – просила она, – я скажу тете Грете, что ты приедешь».
В этом году школе не дали наряд на уборку урожая. Но генеральный секретарь гитлерюгенда обратился к школьникам с призывом выйти на уборку урожая. Их участие в уборочной кампании должно было стать еще одним доказательством боевого духа немецкой молодежи и ее готовности поддержать крестьян в их тяжелом труде. «Помогая до последнего собрать все зерно и все фрукты, вы помогаете обеспечить продовольствием наш борющийся народ и демонстрируете свою глубокую благодарность фюреру и его героической армии», – драматически взывал к душам школьников генеральный секретарь.
Упоминание о героической армии разбудило в Камилле желание помочь Винценту, приняв участие в уборке урожая в деревне у Ахтереров, но она понимала, что тогда прервется ее связь с баронессой. Это заставило ее отказаться от первоначального намерения.
– Я не смогу приехать, – сказала она Ренате, которая не отважилась еще раз попросить ее об этом.
– Я покажу тебе что-то, – сказала Камилла вечером, – потому что теперь мы долго не увидимся. Но только тогда, когда стемнеет.
Нетерпеливо ожидая, когда наступит вечер, девочка ничего не ела. Рената и Камилла играли на кухне с фрау Бергер в игру «Постой, не сердись!». Пришел отец и тоже сел играть с ними, чего раньше никогда не случалось. Но он был так же рассеян, как и Рената, поэтому другие постоянно выигрывали и не скрывали при этом своего удовлетворения. Потом инженер ушел, не сказав куда.
Наконец исчезла и фрау Бергер. Девочки остались одни.
– Когда? – спросила Рената и подняла занавеску. За окном было совсем темно.
– Ну, – сказала Камилла, – пойдем.
Сад был наполнен запахами жаркого летнего дня. Через луг в гору узкой, темной лентой вилась тропинка, растворяясь в тени деревьев. Пако, который сидел перед конурой, побежал за девочками, тихо скуля. Лунный свет увеличивал и изменял до неузнаваемости его силуэт. Стрекот сверчка звучал в темноте как крик.
Перед беседкой Камилла остановилась, открыла дверь. Внутри было душно и жарко. Она зажгла керосиновую лампу, оставив лишь маленький огонек, потом открыла буфет, составила посуду на пол.
– Теперь смотри, – сказала она Ренате.
Ребенок засунул голову в буфет, но в темноте не мог ничего разобрать.
– Я ничего не вижу, – пожаловалась девочка.
– Отойди, – приказала Камилла и нетерпеливо стала что-то искать в глубине буфета.
Сначала она достала варежки из пяти разных сортов шерсти.
– Сама вязала, – сказала она.
Мужской носовой платок с вышитой на нем буквой «В».
– Это платок моего отца, но он ему не нужен сейчас.
Небольшой фотоальбом в пластмассовом переплете.
– Мне его когда-то подарили, но я им никогда не пользовалась.
Карты.
– Это игра называется пасьянс, в нее играют, чтобы отвлечься.
Карандаш, стержень которого с одного конца был красным, а с другого – синим.
– С карандашом мне повезло. Я его просто купила.
Два кулечка с карамелью.
– О них ты уже знаешь, Рената, – сказала она.
После паузы Камилла сказала:
– А сейчас самое главное. Смотри.
Она глубоко вздохнула и замерла. Потом достала плоский предмет в коричневом футляре. Открыв футляр, она положила его содержимое около лампы, перед ребенком.
– «Вальсы моей мечты», – прочитала девочка и подняла глаза. – Твоя любимая пластинка. Я знаю, – закричала она громко, – это все для посылки, для посылки! – Потом она подбежала к Камилле и обняла ее. – Я правильно отгадала?
– Да, – ответила Камилла, не в силах оторвать глаза от сокровищ, которые лежали перед ними. – Я опять спрячу все здесь.
– У тебя есть тайник, это хорошо, это здорово, – торжествующе повторяла девочка и кружилась. – У Камиллы тайник, тайник.
– Успокойся, – приказала Камилла. – Ни один человек не должен об этом знать.
– Только я буду знать, только я, – шептала девочка. – Хочешь, я поклянусь, что никогда не выдам тебя?
– Клянись, – сказала Камилла и вытянула правую руку.
Рената сжала ее своими горячими маленькими пальцами и серьезным голосом произнесла: «Даю честное слово». Она перевела дух и посмотрела на Камиллу.
– Если ты нарушишь слово, с тобой случится что-нибудь ужасное, – предупредила Камилла.
Девочка кивнула в знак согласия.
Потом они поставили все на место. Стопки чашек и тарелок, которыми теперь никто больше не пользовался, непроницаемой стеной загородили содержимое будущей посылки. Прежде чем закрыть буфет, Камилла еще раз ласково погладила варежки. Она уже хотела закрутить фитиль керосиновый лампы, но вдруг увидела на скамейке что-то темное и мягкое. Вещь оказалась галстуком из дешевой материи военного производства. Такие выдавали в прошлом году. Камилла знала, кому он принадлежит. Она удивилась тому, что он здесь, но не придала этому значения. Удивительным было и то, что подушки, которые раньше лежали на скамейке, теперь были сложены в углу. Однако ее мысли были настолько заняты посылкой, которую она еще не отправила, что на все остальное она уже не обращала внимания.
Девочки не хотели сразу же идти домой. На цыпочках, держась за руки, они пробежали по заросшей травой теннисной площадке, пробрались в заросли сирени, вздрагивая от каждой скрипнувшей ветки, и наконец затаились там, сидя на корточках. После этого они сбежали вниз по лугу, прокрались через кусты черной смородины у Вегереров, ветви которой пробивались через изгородь, и стали собирать ягоды, оставшиеся после уборки урожая. Они нашли садовый шланг, отвернули кран и пригоршнями пили воду, промокнув до нитки. Потом тихо позвали Пако и намочили его больную лапу. Подойдя к своему дому, они прислонились к холодной стене и стояли так, не желая входить.
– Посмотри, какая луна, – сказала Рената. – Ее никак нельзя затемнить. Она светит повсюду.
– Она светит повсюду, – повторила Камилла, найдя в этих словах утешение для себя. И так как это утешение было очень красивым, она начала плакать, ее слезы падали на руку ребенка.
Девочка не удивилась. Она по-своему поняла причину этих слез и именно поэтому была счастлива.
– Не плачь, Камилла, – сказала она, – я скоро приеду.
* * *
Мария Лангталер изменилась. Камилла стала замечать, что мать после случая в саду у Вегереров и дальше намеренно выставляла напоказ свои женские прелести. Она начала вдруг уделять внимание своей внешности. По утрам надевала светлую блузку, которая очень подчеркивала ее загар, зачесывала высоко волосы и закручивала их, как того требовала мода, в пучок. Теперь не только по субботам, но почти каждый день она становилась в таз и тщательно мылась, ровно в шесть вечера снимала передник и надевала легкое летнее платье. При этом она как можно туже затягивала пояс, оставляя верхние пуговицы платья не застегнутыми. Однажды Камилла застала ее за странным занятием: мать старательно покрывала свои короткие, ломаные ногти розовым лаком. Потом Камилла обнаружила в ящике стола тюбик губной помады, а вечером видела, как перед прогулкой она красила губы, чего раньше никогда не делала. Теперь мать включала радио всякий раз, когда передавали развлекательные программы. Если же Камилла хотела прослушать новости с фронта, она выключала приемник. Мать часто распевала песни ее молодости или же псевдооптимистические шлягеры, которыми национал-социалистическая пропаганда дурила народу голову. Она перестала заботиться о том, чем занята Камилла. Порой даже казалось, что постоянное присутствие дочери было ей в тягость. Все чаще она говорила о том, как вкусно будут кормить школьников во время уборки урожая. На это Камилла только молча и упрямо покачивала головой. Что-то внушало ей страх. Ей одновременно и хотелось и не хотелось наблюдать за ней. Она желала узнать причину происшедших в матери перемен и в то же время боялась этого из-за дистанции между ними. Камилла стала часто противоречить матери.
Однажды, после долгих недель ожидания, пришло письмо от отца. Камилла положила его нераспечатанным на буфет.
– Можно я прочту его? – спросила она.
– Да, конечно, – ответила мать и вышла.
Отец писал, что у него все в порядке и вскоре он, вероятно, приедет в отпуск.
Вечером Камилла сказала об этом матери. Та без всякой радости объявила, что у нее сейчас нет времени, чтобы написать ответ. Камилле показалось, что мать испугана.
У фрау Бергер теперь было меньше работы, так как ей приходилось обслуживать только инженера. Камилла часто приходила к ней на кухню.
– У меня началась хорошая жизнь, – сказала та. – Рената уезжает. А вот ее мать скоро приедет, хотя она-то могла бы и подольше не возвращаться. Твоей матери тоже хотелось бы этого, да?
– Да, – добродушно ответила Камилла, – она сейчас очень довольна жизнью.
– Инженер, кажется, тоже доволен. Они оба довольны.
Интонация, с которой это сказала фрау Бергер, заставила Камиллу насторожиться. Она вопрошающе взглянула на нее, но та опять склонилась над гладильной доской и стала энергично водить по ней тяжелым утюгом. Камилла хотела сменить тему разговора.
– Пользоваться пылесосом можно только после десяти часов, в те же часы разрешается гладить, – повторила она предупреждение об экономии электроэнергии, которое ежедневно передавали по радио и печатали в газетах.
– Сейчас без пятнадцати десять, фрау Бергер.
– Мне все равно. Я распоряжаюсь временем по своему усмотрению. У твоей матери теперь появилось свободное время, она даже ходит гулять. Недавно я встретила ее около завода нашего хозяина. Она сказала, что пришла в те края купить что-нибудь для тебя. Расскажи-ка, что ты получила в подарок?
Молчание длилось только долю секунды.
– Деревянные сандалии, – сказала Камилла быстро. – Их можно купить без карточек.
Этот ответ, кажется, не устроил фрау Бергер.
– Как можно покупать обувь без примерки? Они подошли тебе?
– Еще как, – сказала Камилла и, поставив на карту все, добавила: – Если хотите, я покажу вам их.
Так далеко интерес фрау Бергер не заходил. Однако, когда Камилла встала, чтобы уйти, она спросила, нет ли вестей от отца.
– Может быть, он скоро приедет в отпуск, – ответила девушка.
– О Господи! – сказала фрау Бергер.
– Почему вы так говорите? – спросила Камилла и дернула за ручку двери так, что заскрипели петли.
– Это я просто от неожиданности, – ответила фрау Бергер, – ты ведь понимаешь.
Яркий свет солнечного, жаркого дня ударил Камилле в глаза, и она зажмурилась. Она бы с удовольствием под каким-нибудь предлогом пошла к баронессе, но ей ничего не приходило в голову. Она отправилась домой. Мать лежала на кровати и читала свой журнал с дешевыми романами.
– Почему ты лежишь днем в кровати? – спросила Камилла. – Ты заболела?
– Может быть. Что ты на меня так смотришь? – вдруг не сдержалась она. – Разве мне нельзя хоть ненадолго почувствовать себя женщиной?
Камилла вышла и позвала Пако. Его лапа уже зажила. Он прыгнул ей навстречу.
Вечером Камилла поехала на велосипеде в кино. Мать дала ей две марки и сказала, что не может видеть, как она часами болтается дома и в саду. Журнал новостей за неделю оглушил Камиллу звуками фанфар и мельканием кадров. Показывали, как в районе Орла немецкие войска в целях запланированного сокращения линии фронта отходят на новые позиции. В каждом солдате Камилла хотела видеть Винцента Ротенвальда, но так и не нашла его. «Изможденные, бесстрастные лица под грубыми шапками и толстыми платками – это представители русского населения, – объяснял комментатор, – которые присоединились к немецким военным частям, чтобы спасти свои жизни, свой скот и движимое имущество». Однако ни у кого из смотрящих не возникало впечатления, что жизнь, скот и движимое имущество имели для них хоть какое-то значение, как, впрочем, и защита немцев. Показали, как саперы уничтожали вражеские укрепления. Мосты под Орлом взлетали в воздух. В конце обозрения в качестве кульминационного момента продемонстрировали, как захлебнулось в крови вражеское наступление по всей новой главной линии фронта. Теперь Камилла уже не искала прапорщика Винцента Ротенвальда. Она почему-то была убеждена, что найти его там невозможно.
Фильм-оперетта, действие которого происходило в чужом беспечном мире, ей не понравился. Она нашла его глупым и в темноте зрительного зала строила гримасы вечно поющей и улыбающейся главной героине. Наконец, не выдержав, она вскочила и выбежала на улицу. День уже начинал плавно переходить в сумерки.
Становилось прохладно. Камилла неторопливо нажимала на педали, она никуда не спешила. Время от времени она заезжала на трамвайный путь, стараясь сохранить равновесие, а потом снова выезжала на тротуар. Когда она приехала домой, матери не было. Она вспомнила о вещах, которые принесла ей Рената для посылки и которые лежали в ящике шкафа у нее в спальне. Это были мелочи. Они ни в коей мере не обладали той ценностью, что имели подарки Камиллы. Она отложила их в сторону, взяв только фотографию, на которой она и Рената были сфотографированы под яблоней, и игру на выдержку. Это была маленькая круглая коробочка с серебряным шариком внутри, который должен был попасть в центр цветка. Она решила отнести их в тайник.
В наступившей темноте беседку совсем не было видно, о ее существовании можно было лишь догадываться. Подходя к ней, Камилла замедлила шаги от страха. Но этот же страх заставлял ее идти дальше. Девушка поняла, что что-то вдруг изменилось. Это стало ясно, когда она остановилась в двух шагах от беседки. Занавески были задернуты, но не до конца. В щель между ними просачивалась и падала на траву узкая полоска света. Свет был неярким – он не мог исходить от керосиновой лампы. Камилла подошла на цыпочках к беседке. У окна с другой стороны щель между занавесками была шире. Она нагнулась к стеклу, не заметив, что смяла фотографию. Маленький серебряный шарик от резкого движения ее руки попал прямо в центр цветка. Через щель было видно, что в беседке находились люди. Но эти люди не сидели за столом и не стояли. На одном из стульев горела свеча. Ее беспокойное пламя вырывало из темноты трудноразличимые контуры человеческих тел, которые двигались на полу. Когда глаза Камиллы привыкли к этому освещению, она увидела, что в беседке ее мать и инженер. Мария Лангталер лежала в его объятиях.
Мне было холодно. Уже больше часа я кружила возле автобусной остановки. Утром, собираясь на работу в бюро, я нарочно тепло оделась. Сапоги, пальто с меховой подкладкой и мой неизменный платок. Делая круг за кругом вокруг остановки, я глотала витаминные таблетки и сжимала пальцы в толстых шерстяных рукавицах. Погода была уже совсем зимней. Снега еще не было, но изморозь, туман, частый мелкий град доставляли много неприятностей людям, склонным к простуде, а рано наступавшая темнота делала всех нерешительными и одинокими. Но я чувствовала себя хорошо. Настолько, что опять сидела за своим письменным столом, дружески беседовала с коллегами и заставила Ингу поверить, что совсем справилась с болезнью. Она не знала, что я поставила перед собой новую цель: испытать себя на прочность. Поэтому в этот вечер я была на остановке. Именно здесь я повстречалась с Камиллой, здесь все опять началось. Я надеялась, что мне, может быть, опять удастся встретить ее здесь и приступить к исполнению того, что я задумала. Сейчас бы я от нее не убежала. В конце концов, возможно, она тоже ищет меня здесь, помня о месте нашей последней встречи.
Конечно, я могла бы начать поиски, спросив, например, маму, где живет Камилла, и потом написать или даже поговорить с ней. У меня появилась бы возможность показать, что я еще не совсем погибла. Но я не хотела так делать. Мне казалось, что будет лучше, если наша встреча произойдет как бы случайно. Камилла не должна знать, что я ищу ее. Я верила, что выбрала лучшую тактику.
Пробыв еще некоторое время на остановке, я вынуждена была признаться, что шансов на встречу здесь у меня нет. Я дрожала от холода. После болезни я очень легко простужалась, сильно сдала в весе, платья болтались на мне. Я решила навестить маму, с которой давно не виделась. Ее выписали из больницы два дня назад. Она довольно сносно чувствовала себя и с помощью двух костылей могла безболезненно передвигаться по комнате. Конечно, заботиться о себе полностью она пока была не в состоянии и наняла для этого медсестру.
Я зашла выпить чашечку чая в кафе и после этого почувствовала себя лучше. Мама жила недалеко отсюда. Я не была у нее со времени развода и не могла подавить в себе возникшее волнение. Чтобы успокоиться, я пошла пешком. Большая рюмка рома, которую я вылила в чай, не давала мне сосредоточиться на своих мыслях, и это забавляло меня. Я шла по ярко освещенной улице с множеством магазинов и впервые за долгое время с удовольствием рассматривала витрины. Часто я останавливалась, разглядывала вещи, которые мне нравились, но желания приобрести их у меня не было. Может быть, это происходило оттого, что за время болезни я изменилась, стала другой, а чужому человеку не хочется ничего покупать.
Мое внимание привлек старомодный фасад дома и отделанный деревом вход в маленький магазин. Небольшая витрина была заставлена старыми вещами, которые в беспорядке лежали там. Они были грязны от пыли и производили очень невыгодное впечатление. Это была лавка, где продавались дешевые старые вещи. Среди фарфоровых чашек с трещинами и светильниками, грубо имитирующими стиль модерн, темным холмом возвышался какой-то предмет с рифленой поверхностью. Трудно было разобрать, что это, и мне пришлось подойти ближе, чтобы рассмотреть его получше. Наконец я поняла, что это стальная каска времен последней войны. Я много видела таких в детстве. Большая, круглая, серо-зеленая, с широким задним краем, прикрывающим затылок, с плоским защитным козырьком спереди, она лежала, производя угрожающее впечатление, среди мирных безделушек. Неожиданно мне страстно захотелось купить ее, но магазин, к счастью, был уже закрыт. Я долго стояла, смотрела на каску и видела, как мое бледное лицо, закутанное в платок, отражается в стекле витрины. Вдруг мне показалось, что каска покинула свое место и оказалась у меня на голове. Несмотря на платок, она была мне слишком велика и нависла прямо над глазами. Я быстро повернулась, очнувшись от видения, и поспешила уйти. Скоро я была уже у мамы. Я не предупредила ее о своем приходе, и она не ждала меня. Наконец она узнала мой голос и открыла. После этой странной истории с каской я боялась за свой рассудок. Я чувствовала на себе ее недружелюбный, отчужденный взгляд. Хотя, может быть, это и показалось мне. Мне уже Бог знает что грезилось.
– Почему ты не позвонила? – спросила мама.
Я неловко извинилась. Она пригласила меня войти. Мне предстояло вновь увидеть то, что я так любила раньше: уютную, теплую, любовно обставленную квартиру. Вдруг я почувствовала тошноту, мне показалось, что меня вырвет, и я зажала рукой рот. Мама быстро ковыляла на костылях передо мной.
Мебель стояла на своих прежних местах. В вазе, как и раньше, были цветы. Чистые, свежие портьеры слабо колыхались от ветерка. Круглый стол в стиле бидермайер, единственная ножка которого напоминала основание вазы, покрывала кружевная скатерть. На нем стояла темно-розовая ваза из богемского стекла. Циферблат часов все еще поддерживали два античных воина, которые каждые четверть часа ударяли серебряными мечами по серебряным колокольчикам. В комнате стоял все тот же запах свежевымытого пола, а на рояле выстроились, как будто на параде, семейные фото в золоченых рамках.
Мама, еще совсем слабая и на костылях, плохо вписывалась в пространство комнаты. Я тоже уже не была прежней Ренатой Ульрих. От этой мысли мое волнение улеглось.
Мама извинилась, что не может мне ничего предложить. Потом она пристально посмотрела на меня и спросила, действительно ли я поправилась. Когда я энергично поспешила ее заверить в этом, она захотела узнать, как прошел наш с Юргеном разговор об отъезде Матиаса в Штаты. Я ответила, что здесь все в порядке, и попросила ее рассказать о предписаниях врачей.
Она устроилась в кресле поудобнее. Резные листья филодендрона отбрасывали тень на ее маленькое, худощавое лицо. Она сидела далеко от меня, и я вдруг болезненно ощутила это расстояние между нами как своего рода отчуждение. Я постоянно помнила о своем списке под названием «Надежды» и запись в нем: «Больше общаться с мамой». Я очень хотела, чтобы эта надежда сбылась. Для этого мне нужно чаще бывать у нее после работы, готовить ей ужин, болтать с ней, читать для нее вслух.
– В какое время у тебя бывает сиделка? – спросила я.
Мама даже не взглянула на меня.
– Когда как, – ответила она, – каждый день по-разному.
– Но это не совсем удобно, – возразила я, – было бы лучше, если бы она приходила в определенное время. Ты могла бы тогда готовиться к ее приходам.
– Я с самого утра только этим и занимаюсь, – ответила она вежливо, но очень холодно, так, чтобы я поняла, что это меня не касается.
– А вечером, – попробовала я еще раз, – вечером она приходит?
– Естественно, Рената. Как бы иначе я смогла раздеться и лечь в постель? Самой мне пока не справиться. Сегодня она еще раз зайдет. Попозже.
Мне показалось это странным, и мама, видимо, почувствовала это.
– Я счастлива, что она у меня есть. Она замечательная женщина, – сказала мама.
– Кто она? – спросила я, ожидая услышать в ответ незнакомое имя.
– Это Камилла.
Я не понимала, как удалось ее голосу достичь самых тайных уголков моей души. Я никак не могла уяснить себе смысл этих слов. Мне нужно было преодолеть хаос, который воцарился в моей голове после ее сообщения. С большим трудом я наконец привела свои мысли в порядок.
«Хорошо, – сказала я себе, в то время как мой взгляд бесцельно блуждал по комнате, – хорошо, значит, на маму я тоже не могу рассчитывать, против ее имени в моем списке нужно поставить минус. Может быть, это следовало бы сделать уже давно. Правда, теперь я неожиданно получила возможность встретиться с Камиллой. Ведь я этого хотела. Мне надо было только остаться здесь и подождать. Откроется дверь. Войдет она. Узнает меня, подойдет и скажет: „Ах, Рената, неужели ты еще существуешь?“ Тогда я могла бы встать, посмотреть на нее и сказать: „Да Камилла, я еще существую. Богу, видимо, угодно, чтобы я еще пожила какое-то время. А теперь скажи мне, пожалуйста, что тебе еще от меня надо и зачем ты хочешь уничтожить меня?“».
Но все было не так просто. Здесь была мама, я знала теперь о причине ее враждебного ко мне отношения. Эта квартира была неподходящим местом для выяснения отношений с Камиллой. Она бы только сковала меня, лишила последних сил. Что же мне делать?
– Значит, у тебя с Камиллой хорошие отношения, – сказала я маме.
Она с упрямством маленького ребенка кивнула.
– Ты всегда хорошо относилась к ней.
– Да, – сказала мама и быстро прибавила: – Она много сделала для меня. И продолжает много делать.
– Ты никогда не рассказывала мне об этом.
Я вспомнила, как я была удивлена и обеспокоена, узнав, что Камилла была у мамы, когда с ней случилась беда.
– Я думала, это обидит тебя, – защищалась все еще любимая мною свекровь, которая занимала верхнюю строчку в моем списке надежд. – Ты знаешь, мне было одиноко после отъезда Юргена. Матиас в интернате, ты вечно в бюро. Не было никого, кто мог бы позаботиться обо мне. Тут появилась Камилла. Она ходила со мной гулять, сопровождала меня на концерты, в театры, покупала продукты, ходила со мной к врачу, приглашала к себе, в свой прекрасный дом.
– Ах да, – сказала я.
– Она решала все проблемы, столь обременительные для старой женщины. Мне не надо было ни о чем беспокоиться, все происходило само собой, автоматически. Это было большим облегчением для меня.
– Ну да, – сказала я.
– И еще из-за Юргена. Я бы никогда не смогла сама устроить переговоры между Веной и Барбадосом, а они были так нужны мне. А она со всем справилась. Она очень дельный человек. Даже Юрген убедился в этом.
– Ну да, – сказала я.
Мама выпрямилась:
– Рената, попытайся, пожалуйста, понять меня.
Как часто я это слышала. От всех людей, которых любила. «Попытайся, пожалуйста, меня понять». Так говорил отец, размышляя о несчастьях, которые он принес другим людям. Так говорил Юрген, покидая меня. Так сказал мой сын, когда сообщал, что хочет оставить меня. Так говорил Грегор, когда обижал меня. Так, наконец, сказала и мама, перестав играть со мной в прятки. Но кто из них попытался хоть раз понять меня? Кто? Я не находила ответа. Только моя мать и Камилла никогда не нуждались в моем понимании. Им всегда было безразлично, понимаю я их или нет. Моя мать умерла. А я поставила себе цель понять Камиллу. В какой же страшной драме я собиралась играть главную роль?
– Ты рассказала Камилле обо мне?
Эти слова вывели маму из себя. Она перешла в наступление.
– А что было скрывать? – сказала она наставительным тоном. – Твои вечные переезды? В твоей жизни, насколько я знаю, не было никаких событий, пока ты наконец не встретила этого Грегора, который, кажется, тоже не очень-то интересная личность? Твою борьбу за Матиаса, которая протекает с переменным успехом? Почему бы мне, Рената, и не поговорить об этом со своей подругой? В конце концов, это совершенно естественная потребность довериться кому-нибудь.
– Значит, ты просто доверялась ей. Или все-таки Камилла выспрашивала у тебя обо всем?
– Это что, допрос? У меня нет причин оправдываться. Конечно, Камилла тоже о чем-то спрашивала. Ведь вы же долгое время дружили, и я не видела в этом ничего сверхестественного. Поэтому я отвечала на ее вопросы, насколько это было возможно.
– Понимаю, – сказала я. – Наконец мне многое стало ясно, и это даже к лучшему. Только объясни мне все же, зачем ты рассказала об анонимном письме, в котором шла речь о замыслах Юргена в отношении Матиаса? Это ведь тоже как-то связано с Камиллой?
– Рената, – сказала мама, подняла костыль с пола, положила его на колени и обхватила его обеими руками, – я сказала неправду. Этого письма не существовало вовсе. Камилла попросила меня рассказать тебе о таком письме. Она думала, что это предупреждение как-то облегчит для тебя предстоящий разговор с Юргеном.
– Мама, а ты помнишь, что ты тогда говорила мне?
Она крепче сжала костыль и покачала головой.
– Ты сказала: «Рената, я всегда буду на твоей стороне».
Воины на алебастровых часах подняли свои мечи. Один ударил четыре, другой – девять раз по серебряному колокольчику, который тут же зазвенел в ответ на эту атаку. Я видела по маме, что она очень устала, что разговор слишком тяжел для нее и что больше она ничего не хочет слушать.
Свет на лестнице не горел. Я вспомнила, что это случалось и раньше, крепко оперлась на перила и стала медленно спускаться. Стекла высоких окон старого дома, в котором жила мама, имели дымчатый, матовый оттенок и почти не пропускали свет с улицы. Я сосчитала ступеньки первого пролета лестницы и уже была на площадке следующего этажа, когда внизу кто-то открыл входную дверь ключом. Я знала, что в девять часов вечера ее запирают. Следовательно, мне нужно было попросить вошедшего выпустить меня. Я остановилась и стала прислушиваться к шагам, которые быстро приближались ко мне. Я знала эту походку.
