Текст книги "Тайник"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)

23

Вот такие дела, парень, – сказал Полу отец.

Он стиснул сыну лодыжку и нежно улыбнулся, но Пол видел в его глазах сожаление. Он заметил его прежде, чем отец позвал его наверх, в спальню, «потолковать по душам». Перед этим зазвонил телефон, Ол Филдер взял трубку и сказал:

– Да, мистер Форрест, сэр. Мальчик рядом со мной, – а потом долго слушал, и удовольствие на его лице медленно сменилось сначала тревогой, а затем и откровенным разочарованием. – Ну что же, – сказал он, когда адвокат закончил свою речь, – это тоже неплохая сумма, и, бьюсь об заклад, наш Поли ею не побрезгует.

После этого разговора он и попросил Пола пойти с ним наверх, пропустив мимо ушей комментарий Билли:

– Что там у нас новенького? Не бывать нашему Поли вторым Ричардом Брэнсоном?

Они поднялись в спальню, где Пол уселся на кровать, прижавшись спиной к изголовью. Его отец сел на край и начал объяснять ему, что сумма наследства, которая, по предварительным предположениям мистера Форреста, должна была составить семьсот тысяч фунтов, на самом деле оказалась равной шестидесяти тысячам. Это, конечно, не так много, как они надеялись сначала, но тоже не кот чихнул. Есть много способов потратить эти деньги: пойти в технический колледж, а оттуда в университет, путешествовать. Можно купить машину и отправить старый велик на свалку. Или открыть небольшое дело, если будет желание. Можно даже купить где-нибудь коттедж. Правда, небольшой и совсем не красивый, но ничего, над ним можно будет поработать, подлатать его, так что, когда он женится, у него уже будет свое уютное гнездышко… Мечты, мечты, так ведь? Но в них есть своя прелесть. Да и куда мы без них?

– Ты ведь еще не начал строить планы, как потратить деньги, а, сынок? – добродушно спросил Ол Филдер, закончив свое объяснение, и потрепал сына по ноге. – Нет? Я так и думал, сынок. Ты у нас парень разумный. Хорошо, что их оставили тебе, Поли, а не… Ну, ты меня понимаешь.

– Вот это новость так новость, а? Смех, да и только.

Пол поднял голову и увидел брата, который, как всегда, явился незваным. Билли стоял в дверях, прислонившись к косяку. В руке у него было пирожное, с которого он слизывал глазурь.

– Похоже, что наш Поли остается-таки с нами, а не уезжает куда-нибудь вести красивую жизнь. Ну, что я могу сказать, мне это по душе, да. Я и представить себе не мог, как мы тут будем обходиться без Поли, кто будет по ночам дрочить в его постели.

– Хватит, Билл. – Ол Филдер встал и потянулся. – Надеюсь, у тебя, как и у всех нас, найдутся сегодня утром какие-нибудь дела.

– Надеешься, говоришь? – отозвался Билли. – Зря. Никаких дел у меня нету. Думаешь, я такой, как ты, да? А мне не так-то легко найти работу.

– Просто ты не пытаешься, – сказал Ол Филдер своему сыну. – В этом вся разница между нами.

Пол переводил взгляд с отца на брата. Потом опустил глаза и взглянул себе на колени. Брюки на них светились – казалось, тронь, и ветхая ткань расползется.

«Ношу давно, – подумал он, – других нету».

– Ах вот, значит, как? – переспросил Билли таким тоном, что Пол мигнул, зная, что брат воспринял совершенно безобидный комментарий отца как приглашение к скандалу.

Он месяцами носил в себе злость, дожидаясь повода, чтобы излить ее наружу. А когда отец нанялся дорожным рабочим, а Билли остался дома зализывать раны, все стало еще хуже.

– Вся разница, говоришь? И другой, значит, нет?

– Ты сам знаешь, Билл.

Билли шагнул в комнату. Пол вжался в кровать. Ростом Билли не уступал отцу, и, хотя Ол Филдер превосходил его в весе, он был слишком мягок по сравнению с сыном. К тому же он не мог тратить силы на драки. Каждый день он выкладывался на работе, и вообще драчливым никогда не был.

Это и было в глазах Билли главным недостатком отцовского характера: отсутствие боевого духа. Все держатели прилавков на рынке Сент-Питер-Порта получили предупреждение: город отказывается возобновлять с ними договор аренды, так как здание рынка подлежит модернизации – то есть в нем откроют модные бутики, антикварные магазины, кофейни и сувенирные лавки. А все мясники, рыботорговцы и зеленщики вольны либо дожидаться истечения аренды, либо катиться на все четыре стороны уже сейчас. Власть имущим было безразлично, как именно они уберутся оттуда, все сразу или по одному, лишь бы все прошло чинно-благородно.

– Мы будем драться, – заявил тогда за обедом Билли.

Ночь за ночью вынашивал он свой план. Если они проиграют, то сожгут рынок дотла, потому что всякий, кто покусится на семейный бизнес Филдеров, должен за это заплатить.

Но отец не согласился. Ол Филдер всегда был человеком миролюбивым.

Таким он оставался и сейчас, хотя у Билли, который стоял перед ним, кулаки так и чесались, и он только искал повода, чтобы затеять драку.

– Пошел бы ты лучше работать, Билл. Давно пора найти себе занятие, – сказал отец.

– А у меня была работа, – отозвался тот. – И у тебя тоже. И у моего деда и прадеда.

О л покачал головой.

– Прошло то время, сынок. – И шагнул к двери.

Билли схватил его за руку.

– Ты, – заявил он отцу, – бесполезный кусок дерьма, – и прикрикнул на Пола, который издал приглушенный протестующий крик: – А ты помалкивай, вонючка мелкая!

– Я ухожу на работу, Билл, – сказал отец.

– Никуда ты не пойдешь. Я хочу говорить с тобой, ясно? Сейчас. Пора тебе увидеть, что ты натворил.

– Всему когда-то приходит конец, – напомнил Ол Филдер сыну.

– Всему пришел конец, потому что ты не сопротивлялся, – шел в наступление Билли. – У нас было все. Работа. Деньги. Собственное дело. Его оставил тебе дед. А он получил его от своего отца, который его создал. И что же, ты за него боролся? Пытался его спасти?

– У меня не было возможности. Ты знаешь это, Билл.

– Я должен был унаследовать наше дело, как до меня его унаследовал ты. Вот что я должен был делать сейчас.

– Извини, – произнес Ол.

– Извини? – Билли дернул отца за руку. – Да на кой черт мне твои извинения? Что они меняют?

– Что тебе тогда нужно? – спросил Ол Филдер. – И отпусти мою руку.

– Почему это? Боишься, больно будет? Потому и подраться отказался? Боялся, вдруг тебя заметут? Да еще отшлепают? Синяков наставят?

– Мне на работу пора, парень. Дай мне пройти. Отцепись, Билли.

– Отцеплюсь, когда сам захочу. И ты пойдешь, когда я тебе позволю. А сейчас мы с тобой разговариваем.

– Что толку? Все равно все останется как есть.

– Не говори так! – Билли повысил голос – Никогда не говори так при мне! Я с десяти лет готовился стать мясником. Я учился нашему делу. Я хорошо учился, отец. Много лет. Руки, одежда у меня всегда были в крови, от меня даже пахло кровью, и мне дали кличку «Убийца с большой дороги». Ты знал об этом, отец? Но я не возражал, потому что у меня было свое место в жизни. И я готовился его занять. Раньше у меня был прилавок, а теперь нет ничего, ни с чем я остался. Это ты позволил, чтобы у меня все отняли, потому что боялся, как бы тебе не намяли бока. Так что мне делать? Скажи, отец?

– В жизни всякое случается, Билл.

– Только не со мной! – заорал Билли.

Он выпустил руку отца и толкнул его изо всех сил. Толкнул раз, другой, третий, а Ол Филдер стоял не шевелясь.

– Дерись со мной, подонок! – выкрикивал Билли при каждом толчке, – Дерись! Дерись же!

Пол со своей кровати видел их как сквозь туман. Где-то в доме лаял Табу, раздавались голоса.

«Телик, – подумал он. И еще: – Где мама? Неужели она не слышит? Почему не идет их разнимать?»

Хотя она все равно не сможет. Да и никто не сможет, ни сейчас, ни после. Билли всегда нравилось насилие, подспудно связанное с профессией мясника. Он любил большие тесаки, которые одним ударом отсекали мясо от кости или дробили кость на части. Когда это занятие ушло из его жизни, он несколько месяцев подряд изнемогал от желания изрубить что-нибудь в куски или превратить в фарш. Потребность в разрушении копилась в нем долгие месяцы и готова была выплеснуться наружу.

– Я не буду драться с тобой, Билли, – сказал Ол Филдер, когда сын толкнул его в последний раз.

Он по-прежнему стоял вплотную к кровати и сейчас опустился на нее.

– Я не буду драться с тобой, сынок.

– Проиграть боишься? Ну давай. Вставай.

И Билли резко ударил отца рукой в плечо. Ол Филдер поморщился. Билли невесело усмехнулся.

– Вот так-то. Ну что, теперь будешь? Вставай, дерьмо. Вставай. Вставай же.

Пол обнял отца, чтобы спрятать его в безопасном месте, которого не было. Тогда Билли набросился на него.

– Брысь отсюда, вонючка. Брысь. Слышишь? У нас свои счеты.

Схватив отца за подбородок, он повернул его голову набок, чтобы Пол ясно видел его лицо.

– Посмотри на эту морду, – велел Билли. – Жалкий червяк. Ни с кем драться не хочет.

Лай Табу стал громче. Голоса приближались. Билл снова повернул отца лицом к себе, ущипнул его за нос и дернул за уши.

– Ну, что тебе еще сделать, а? – дразнил он его. – Что я должен сделать, чтобы ты стал мужиком, отец?

Ол оттолкнул его руки.

– Хватит!

Голос отца стал громким.

– Как, уже? – засмеялся Билли. – Полно, папа. Мы же только начали.

– Я сказал, хватит! – рявкнул Ол Филдер.

Билли, который этого и добивался, заплясал от радости. Сжав кулаки, он расхохотался, торжествующе молотя ими по воздуху. Потом повернулся к отцу и запрыгал перед ним, имитируя движения боксера на ринге. И сказал:

– Ну что, где сойдемся? Тут или на улице?

Он бросился к кровати, нанося короткие отрывистые удары по воздуху. Но лишь один из них, отцу в висок, достиг цели, прежде чем комната вдруг наполнилась людьми. Дверь с грохотом распахнулась, и люди в синей форме ворвались внутрь, за ними вошла Мейв Филдер с дочкой на руках. По пятам за ней вбежали младшие мальчишки с тостами в руках и с перемазанными вареньем лицами.

Пол решил, что они пришли разнимать отца и брата. Кто-то ухитрился позвонить в участок, полицейские оказались поблизости и явились в рекордно короткий срок. Слава богу, они обо всем позаботятся и заберут с собой Билли. Его упрячут за решетку, и в доме наконец-то воцарится мир.

Но все оказалось совсем иначе. Один из полицейских, обращаясь к Билли, спрашивал:

– Пол Филдер? Ты Пол Филдер?

А другой надвигался на брата.

– Что здесь происходит, сэр? – спросил он у отца. – Какие-то проблемы?

Ол Филдер ответил отрицательно. Никаких проблем, просто семейные неурядицы, с которыми они разберутся сами. Констебль хотел знать, кто из двоих его сын Пол.

– Они спрашивают Поли, Ол, – сказала Мейв Филдер мужу, – а зачем, не говорят.

Билли ликовал.

– Попался, воришка, – сказал он Полу. – Что, приставал к парням в общественном туалете? Говорил я тебе, не торчи там все время!

Пол заерзал на кровати. Один из его братишек держал за ошейник Табу. Пес все время лаял, и констебль сказал:

– Да заткните вы эту псину!

– А пушка у вас есть? – спросил Билли со смехом.

– Билл! – воскликнула Мейв. И тут же: – Ол? Ол? В чем дело?

Но Ол Филдер, естественно, понимал не больше остальных.

Табу продолжал лаять. Он вертелся, пытаясь вырваться из рук ребенка.

Констебль скомандовал:

– Уймите этого пса немедленно!

Пол знал, что Табу просто хочет на свободу. Чтобы убедиться, что с Полом все в порядке. Другой констебль сказал:

– Ну-ка, дай я. – И схватил пса за ошейник, чтобы увести прочь.

Табу оскалил зубы. И цапнул полицейского. Тот вскрикнул и отвесил ему пинка. Пол соскочил с кровати и бросился к псу, но Табу уже с визгом летел вниз по лестнице.

Пол хотел было броситься за ним, но обнаружил, что его схватили. Мать кричала:

– Что он сделал? Что? – а Билли хохотал как сумасшедший.

Ища, на что бы опереться, Пол заскреб ногами по полу и случайно зацепил одного из констеблей. Тот хрюкнул и ослабил хватку. Этой секунды хватило Полу, чтобы схватить рюкзак и броситься к двери.

– Остановите его! – раздался чей-то крик.

Это было совсем не трудно. В комнату набилось столько людей, что бежать, а тем более прятаться было просто негде. Поэтому скоро Пола вели вниз по лестнице к выходу.

С этого момента он существовал словно в калейдоскопе меняющихся картинок. Он слышал, как его мать без конца спрашивала полицейских, что им нужно от ее малыша Поли, слышал, как отец сказал:

– Мейв, возьми себя в руки, девочка.

Он слышал смех Билли и отдаленный лай Табу, видел соседей, которые сбежались посмотреть. Над ними он увидел небо, прояснившееся впервые за много дней, и словно нарисованные углем ветви деревьев, которые окружали покрытую комьями смерзшейся грязи автостоянку.

Не успел он понять, что происходит, как его запихали на заднее сиденье полицейского автомобиля, где он уселся, прижимая к груди рюкзак. Ногам было холодно, и, поглядев вниз, он понял, что не обул ботинки. На нем были его потрепанные комнатные туфли, и никто не подумал подождать, пока он накинет куртку.

Дверца машины захлопнулась, двигатель взревел. Пол слышал непрекращающиеся вопли матери. Когда машина тронулась с места, он вывернул шею, глядя назад. Его семья скрывалась вдали.

Откуда-то из-за спин родни и соседей выскочил Табу и понесся за ними. Он яростно лаял, его уши развевались на ветру.

– Вот глупая псина, – проворчал полицейский, который был за рулем. – Заблудится еще…

– Не наша проблема, – отозвался другой.

С Буэ они повернули на Питроннери-роуд. Когда, достигнув Ле-Гранд-Буэ, машина начала набирать скорость, Табу все еще отчаянно гнался за ней.

Дебора и Чайна не сразу нашли дом Синтии Мулен в Ла-Корбьере. Им сказали, что он носит название Ракушечного дома и они никак его не пропустят, хотя он и стоит на тропинке не шире велосипедного колеса, которая сама является ответвлением другой тропки, петляющей между земляных насыпей и живых изгородей. Лишь с третьей попытки они наконец заметили оклеенный ракушками почтовый ящик и решили, что искомый дом обнаружен. Дебора свернула на подъездную дорожку, и оттуда они увидели, что весь сад усыпан осколками раковин.

– Дом, некогда известный как Ракушечный, – пробормотала она. – Неудивительно, что мы его не сразу заметили.

Похоже, дом был пуст: машины не видно, амбар по соседству заперт, шторы на окнах с переплетами в виде ромбиков опущены. Но, выбравшись из машины на усыпанную осколками дорожку, они увидели молодую женщину, сидевшую на корточках в дальнем конце того, что было когда-то ракушечным садом. Она обнимала верхушку декоративного колодца из цемента, покрытого панцирем из ракушек, ее длинные белые волосы стелились по его краю. Она походила на Виолу после кораблекрушения [26]26
  Виола – героиня комедии Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно».


[Закрыть]и даже не обернулась, когда Дебора и Чайна подошли к ней. Зато заговорила:

– Уходи. Видеть тебя не могу. Я позвонила бабушке, и она сказала, что я могу приехать к ней на Олдерни. Она меня звала, и я поеду.

– Вы Синтия Мулен? – спросила у девушки Дебора.

Вздрогнув, та подняла голову. Посмотрела на Чайну, на Дебору, словно пытаясь угадать, кто они. Потом устремила взгляд за их спины, точно убеждаясь, что они одни. Никого не увидев, она обмякла. Лицо приняло привычное выражение отчаяния.

– Я думала, это отец, – сказала она глухо и опустила голову на край колодца. – Я хочу умереть.

И снова вцепилась в стенки колодца, точно надеялась усилием воли заставить свое тело перестать жить.

– Мне это чувство знакомо, – сказала Чайна.

– Оно не знакомо никому, – возразила Синтия, – потому что это мое чувство. А он радуется. Говорит: «Живи дальше спокойно. Сделанного не воротишь». Но все не так. Это для него все кончилось. А для меня нет. И никогда не кончится. Я никогда не забуду.

– Вы хотите сказать, что все кончилось между вами и мистером Бруаром? – спросила ее Дебора. – Потому что его больше нет?

При упоминании имени Бруара девушка снова подняла голову.

– Кто вы?

Дебора объяснила. По дороге из Ле-Гранд-Гавр Чайна рассказала ей, что, гостя в Ле-Репозуаре, ни разу не слышала даже намека на роман Ги Бруара с Синтией Мулен. Насколько ей было известно, единственной любовницей Бруара числилась Анаис Эббот. «Оба вели себя соответственно», – сказала она. Из чего было ясно, что эта девушка выпадала из картины до приезда Риверов на остров. Оставалось только выяснить, почему и по чьей инициативе.

Губы Синтии задрожали, уголки рта поползли вниз, когда Дебора представила ей Чайну и объяснила цель их приезда в Ракушечный дом. Когда она закончила, первые слезы уже бежали по щекам девушки. Она даже не пыталась их остановить. Они падали на ее серую водолазку, словно само горе оставляло на ней крохотные овальные следы.

– Я этого хотела, – говорила она, плача. – И он тоже. Он никогда не говорил мне, и я не говорила, но мы оба знали. Один раз перед этим он посмотрел на меня, и я поняла, что между нами все изменилось. Я видела по его лицу, что это будет значить для него, и все такое, и сказала ему: «Ничего не надо». И он так улыбнулся, как будто прочитал мои мысли и они ему понравились. В конце концов, так было бы даже легче. Тогда нам оставалось бы только пожениться.

Дебора взглянула на Чайну. Одними губами та прошептала изумленное: «Вот это да». У Синтии Дебора спросила:

– Вы с Ги Бруаром были помолвлены?

– Были бы, – сказала она. – А теперь Ги… О Ги!

Она плакала не стесняясь, точно маленькая девочка.

– У меня ничего не осталось. Был бы у меня хоть ребеночек, вот было бы хорошо. Но теперь он правда умер, совсем умер, а я этого не вынесу, я его ненавижу. Ненавижу. Я его ненавижу. Он говорит: «Выходи. Живи, как жила раньше. Можешь ходить, куда захочешь», и делает вид, как будто не молился об этом, не боялся, что я убегу и спрячусь где-нибудь до тех пор, пока не родится ребенок и он ничего не сможет поделать. Он говорит, что ребенок испортил бы мне жизнь, как будто она и так не испорчена. И он этому радуется. Да, радуется. Он радуется.

Обхватив обеими руками колодец, она уткнулась в его шершавый край и зарыдала.

Дебора подумала, что ответ на свой вопрос они определенно получили. Характер отношений между Ги Бруаром и Синтией Мулен был ясен, как небо в безоблачный день. А «он», которого так ненавидела девушка, был, конечно же, ее отцом. Дебора представить себе не могла, кто еще принимал бы в ее судьбе такое участие, если не этот презренный «он».

– Синтия, можно, мы проводим тебя в дом? – спросила Дебора. – На улице холодно, а ты в одном свитере…

– Нет! Я никогда туда не вернусь! Буду сидеть здесь, пока не умру. Я так хочу.

– Вряд ли твой папа это допустит.

– Он хочет этого не меньше меня. «Отдай колесо, – говорит он мне. – Ты не достойна его покровительства, девочка». Как будто из-за этого со мной должно было что-то случиться. Или как будто я стала бы думать, что он хотел этим сказать на самом деле. «Ты мне не дочь», – вот что он хотел этим сказать, а я должна была понять его без слов. Только мне на него плевать, ясно? Плевать.

Дебора в некотором недоумении посмотрела на Чайну. Та пожала плечами, показывая, что тоже ничего не поняла. Речь явно шла о чем-то таинственном. Без помощи им было не разобраться.

– Я и так уже отдала его Ги, – сказала Синтия. – Несколько месяцев назад. И сказала, чтобы он всегда носил его с собой. Глупо, я знаю. Ведь это обыкновенный камень, и ничего больше. Но я сказала ему, что он хранит того, кто его носит, и он, наверное, поверил, потому что я сказала… я сказала…

Ее всхлипывания возобновились.

– А он не помог. Обыкновенный бестолковый камень.

Невинность, чувственность, наивность и уязвимость удивительным образом сочетались в этой девушке. Дебора могла понять, чем она так привлекала мужчину, который хотел наставить ее в мирской жизни и одновременно сохранить от нее, посвятив попутно в кое-какие из мирских наслаждений. Отношения с Синтией Мулен позволяли человеку более взрослому выразить себя во всех смыслах, что для одержимого жаждой превосходства Ги Бруара было непреодолимым соблазном. Вообще-то Дебора видела в этой девочке себя: такой бы она стала, если бы не сбежала в Америку, где прожила три года, предоставленная самой себе.

Именно поэтому она опустилась рядом с девушкой на колени и принялась гладить ее по голове.

– Синтия, мне так жаль, что на твою долю выпало такое. Но пожалуйста, давай пойдем в дом. Сейчас тебе хочется умереть, но так будет не всегда. Поверь мне. Я знаю.

– И я, – подключилась Чайна. – Серьезно, Синтия. Она говорит правду.

Заложенная в их словах идея сестринского понимания всех женщин на земле, похоже, достигла слуха девушки. Она не стала сопротивляться, когда ей помогли подняться на ноги, и, едва встав, промокнула глаза рукавом свитера и жалобно сказала:

– Мне надо высморкаться.

Дебора ответила:

– В доме наверняка что-нибудь для этого найдется.

Они довели ее до двери. Там она встала как вкопанная, и Дебора начала бояться, что им не удастся завести ее внутрь, но, когда она крикнула, чтобы кто-нибудь открыл им, и не получила ответа, Синтия согласилась войти в дом. Там она высморкалась в кухонное полотенце, вошла в гостиную, свернулась калачиком в старом мягком кресле, положила голову на подлокотник и стянула со спинки старое вязаное покрывало, которым укрылась.

– Он сказал, что мне придется сделать аборт. – Она говорила как во сне, – Сказал, что будет держать меня взаперти до тех пор, пока не узнает наверняка, надо его делать или нет. Он говорил, что не допустит, чтобы я убежала куда-нибудь и там родила ублюдка этого ублюдка. Я сказала ему, что никакого ублюдка я бы не родила, потому что к тому времени мы бы давно поженились, и тогда он совсем взбесился. «Будешь сидеть тут до тех пор, пока я не увижу кровь, – сказал он мне. – А насчет Бруара мы еще посмотрим».

Взгляд Синтии был прикован к стене напротив, где висели семейные фото. В центре находился снимок мужчины – наверное, ее отца, – сидевшего в окружении трех девочек. Отец производил впечатление честного и благонамеренного человека. Девочки были серьезны и неулыбчивы.

– Он никогда не понимал, чего мне хотелось. Для него это не имело значения. А теперь у меня ничего нет… Остался бы мне хоть ребеночек…

– Поверь мне, я понимаю, – сказала Дебора.

– Мы любили друг друга, а он этого не понял. Он сказал, что меня соблазнили, но это не так.

– Конечно не так, – согласилась Дебора. – Это никогда не бывает так, правда?

– Правда. И у нас так не было.

Синтия зажала угол покрывала в кулаке и поднесла его к подбородку.

– Я сразу заметила, что нравлюсь ему, и он понравился мне тоже. Больше ничего не было. Мы просто нравились друг другу. Он говорил со мной. Я говорила с ним. И он меня видел. Я была для него не как стул или какая-нибудь мебель. Я была для него настоящей. Он сам мне это говорил. И со временем случилось все остальное. Но ничего такого, к чему я не была бы готова. Ничего такого, чего я не хотела бы. Потом про нас узнал отец. Как, не знаю. Он все нам испортил. Превратил все в грязь и гадость. Выставил все так, как будто Ги сделал это просто для смеха. Как будто он заключил с кем-то пари, что будет моим первым мужчиной, и обещал показать простыни.

– Отцы всегда боятся, как бы их дочерей кто-нибудь не обидел, – вставила Дебора. – Вряд ли он хотел…

– Ну конечно, хотел. Да и все равно Ги был таким.

– Он что, уложил тебя в постель на пари?

Чайна обменялась загадочным взглядом с Деборой. Синтия поспешила ее поправить:

– Он хотел, чтобы я узнала, как это бывает. Он знал, что я еще никогда… Я ему говорила. Он всегда говорил мне о том, как важно для женщины почувствовать в первый раз… как это он говорил… ликование. Да, ликование. И я почувствовала. Именно это. В первый раз. И всегда.

– Поэтому ты к нему привязалась, – вздохнула Дебора.

– Я хотела, чтобы он жил вечно, со мной. Мне было наплевать, что он старше. Какая разница? Ведь мы были не просто двумя телами, которые перепихивались в кровати. Мы были двумя душами, которые нашли друг друга и не собирались расставаться никогда, что бы ни случилось. Так и было бы, если бы… если бы он…

Синтия положила голову на подлокотник и снова заплакала.

– Я тоже хочу умереть.

Дебора подошла к ней. Погладив девушку по голове, она сказала:

– Как я тебе сочувствую. Потерять сначала мужчину, а потом обнаружить, что даже не можешь родить от него… Тебе, наверное, сейчас очень тяжело.

– Ужасно, – всхлипывала та.

Чайна осталась на своем месте, в нескольких футах от них. Она скрестила на груди руки, словно защищаясь от натиска эмоций Синтии.

– Сейчас тебе это, наверное, не поможет, – сказала она, – но знай, что рано или поздно ты с этим справишься. Более того, настанет день, когда ты почувствуешь себя лучше. В будущем. Ты ощутишь себя совершенно другим человеком.

– Я не хочу.

– Конечно не хочешь. Никто этого не хочет. Мы всегда влюбляемся как дурочки, а если теряем любовь, то готовы зачахнуть и умереть от горя. Только ни один мужчина этого не стоит, кто бы он ни был. И вообще, в реальном мире так не бывает. Сначала мы барахтаемся, как можем. Но постепенно выплываем к берегу. И вот уже снова стоим на земле.

– Я не хочу на землю!

– Пока нет, – мягко поправила Дебора. – Сейчас тебе хочется горевать. Глубина твоего горя показывает глубину твоей любви. Но если со временем ты сумеешь забыть горе, это сделает твоей любви честь.

– Правда?

Голос девушки прозвучал так по-детски, и выглядела она совсем ребенком, так что Деборе захотелось немедленно броситься на ее защиту. В одну секунду она постигла все чувства ее отца, когда тот узнал, что Ги Бруар овладел ею.

– Я в это верю, – сказала Дебора.

Она видела, что Чайна пододвигается к двери.

Они оставили Синтию Мулен в кресле, под пледом, где она, положив голову на подлокотник, размышляла об их последних словах. Выплакавшись, она обессилела, но успокоилась. Они посоветовали ей немного поспать. Может быть, во сне она увидит Ги.

Шагая по усеянной осколками раковин дорожке к машине, Чайна и Дебора сначала молчали. Остановившись, они оглядели сад, который выглядел так, словно на него наступил рассеянный великан, и Чайна просто заметила:

– Грязь какая.

Дебора взглянула на подругу. Она знала, что та говорит не об истреблении фантастических украшений, оживлявших когда-то лужайку и клумбы перед домом.

– Да, умеют люди сами себе подкладывать мины, – отозвалась она.

– Больше похоже на атомную бомбу, по-моему. Ему ведь было под семьдесят. А ей… сколько? Семнадцать? Это же форменное растление малолетних. Но нет, об этом он позаботился, правда?

Отрывистым движением, так напоминавшим ее брата, она провела рукой по своим коротким волосам.

– Мужчины – свиньи. Если среди них есть хоть один порядочный, мне бы чертовски хотелось на него посмотреть. Просто пожать ему руку. Поздороваться, черт возьми. Просто убедиться в том, что не для каждого из них предел мечтаний – хороший здоровый трах. А то как заладят свое: «Ты моя единственная» да «Я люблю тебя». И почему женщины до сих пор на это дерьмо покупаются?

Она поглядела на Дебору и прежде, чем та успела ответить, продолжила:

– О, извини. Не обращай внимания. Вечно я забываю. По тебе-то мужики не топтались.

– Чайна, это…

Но та лишь отмахнулась.

– Прости меня. Прости. Прости. Зря я… Просто, когда я посмотрела на нее… услышала все это… забудь.

И она поспешила к машине. Дебора последовала за ней.

– Каждый из нас сам справляется со своей болью. Ничего не поделаешь, боль – побочный продукт бытия.

– Совсем не обязательно. – Чайна открыла дверцу машины и забралась на свое место. – Просто бабам надо быть поумнее.

– Нас воспитывают с верой в сказку, – сказала Дебора. – О том, что любовь хорошей женщины может спасти несчастного мужчину. С самой колыбели этой выдумкой пичкают.

– Но в нашем-то сценарии несчастного мужчины нет и в помине, – заметила Чайна, кивнув в сторону дома. – Так чего она в него втюрилась? Ну да, конечно, он весь такой очаровательный. Приличный. В отличной форме, так что на вид ему и не дашь семидесяти. Но чтобы согласиться на такое… ну, в смысле, в качестве первого мужчины… Ведь как ни крути, он ей в дедушки годится. В прадедушки даже.

– Кажется, она его все-таки любила.

– Голову на отсечение даю, его банковский счет сыграл в ее любви не последнюю роль. У него красивый дом, красивое поместье, красивая машина, что ни возьми, все красивое. С ним она стала бы хозяйкой имения. Он катал бы ее по всему свету, куда она захочет. Покупал бы любые шмотки. Хочешь бриллианты? Получи. Пятьдесят тысяч пар туфель? Пожалуйста. «Феррари»? Нет проблем. Спорю, что именно это делало Ги Бруара таким привлекательным в ее глазах. Да ты посмотри вокруг. Посмотри, как она жила всю жизнь. Соблазнить ее было легче легкого. Любую девушку, которая родилась и выросла в таком месте, как это, ничего не стоит соблазнить. Ясное дело, бабы всегда клюют на идиота в несчастье. Но помани любую хорошими деньгами, и она еще как поведется.

Дебора слушала и чувствовала, как часто бьется сердце где-то в горле.

– Ты правда так считаешь, Чайна?

– Можешь не сомневаться, так оно и есть. И мужики об этом прекрасно знают. Потряси мошной, и увидишь, что будет. Бабы начнут слетаться, как мухи на липучку. Для большинства из нас деньги важнее, чем то, может ли мужик на ногах стоять. Главное, был бы богат да дышал еще, остальное не важно. Мы готовы подписать контракт. Но сначала мы назовем это любовью. Будем ему рассказывать, как мы счастливы, когда он рядом. Будем уверять, что, когда мы вместе, кругом поют птички, и земля трепещет у нас под ногами, и сразу наступает весна. Но стоит отбросить эту мишуру, и останется одно – деньги. Пусть у мужика воняет изо рта, пусть у него одна нога и член давно отсох, мы все равно будем любить его, лишь бы денежки давал.

Дебора не могла ответить. Слишком многое из того, о чем говорила Чайна, могло быть отнесено и к ней, причем не только к ее роману с Томми, начавшемуся, когда она покинула Лондон и с разбитым сердцем явилась в Калифорнию много лет тому назад, но и к браку, случившемуся через полтора года после разрыва с Томми. Со стороны все выглядело именно так, как описывала Чайна: немаленькое состояние Томми играло роль главной приманки; куда более скромные доходы Саймона тем не менее обеспечивали ей тот уровень свободы, который многие женщины ее возраста никак не могли себе позволить. На самом деле это была лишь видимость; деньги как гарант безбедного существования иногда напоминали ей паутину, специально сотканную вокруг нее с целью удержать ее на месте… чтобы она перестала быть сама себе хозяйкой… ведь от нее никто ничего не требовал… Какое все это имеет значение, когда ей так повезло в жизни: один раз с богатым любовником, второй – с обеспеченным мужем?

Дебора проглотила все молча. Она знала, что сама выбрала свою жизнь. И еще она знала, что Чайне о ее жизни почти ничего не известно.

– Да. Верно, – согласилась она. – Что для одной женщины – любовь всей жизни, для другой только приглашение к кормушке. Давай вернемся в город. Саймон наверняка уже поговорил с полицией.