Текст книги "Тайник"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

20

В нежилых коттеджах возле мельницы света почти не было, так как Фрэнк не работал в них ни после полудня, ни по вечерам. Но для того чтобы найти нужную вещь среди бумаг в ящике картотеки, ему не нужно было много света. Он знал, где лежит этот единственный документ, и знал его содержание, в чем и заключался весь ужас его положения.

Он потянул его на себя. Хрустящий манильский конверт ласкал пальцы, точно гладкая кожа. Только обтягивала она скелет совсем другого конверта – старого, потрепанного, с обмахрившимися уголками, давно расставшегося со своей металлической застежкой.

В последние дни войны оккупанты страдали спесью почти невероятной, учитывая поражения, которые сыпались на немецкую армию на всех фронтах. На Гернси они сначала даже отказались сдаваться, настолько им не верилось в то, что их планы по завоеванию европейского господства и улучшению человеческой расы ни к чему не привели. Когда генерал-майор Гейне поднялся наконец на борт «Бульдога», корабля британских ВМС, чтобы обсудить условия сдачи, война уже сутки как кончилась и вся Европа праздновала победу.

Не желая терять ни одного козыря из тех, что еще были них на руках в те последние дни, а также, возможно, стремя оставить свой след в истории острова, как это делали друг удачливые завоеватели до них, немцы не стали разрушать построенное ими. Часть из того, что они вызвали к жизни, к примеру башни для защиты от ударов авиации, разрушить было просто невозможно. А часть – в том числе и документ, который был сейчас в руке у Фрэнка, – служила немым свидетельством того, что среди островитян нашлись такие, в ком личные интересы возобладали над чувством общности со своим народом и кто притворялся, будто поддерживает немцев. То, что их поддержка была лишь притворством, для оккупантов значения не имело. Неизбежное потрясение, вызванное документом, в котором черным по белому, четким, колючим почерком будет записано все о предательстве, – вот что было для них важно. Проклятием Фрэнка было уважение к истории, которое сначала заставило его поступить в университет, а затем тридцать лет учить равнодушных, в большинстве своем подростков. То самое уважение, которое внушил ему отец. То самое, которое подвигло его на собирание коллекции, предназначенной для того, чтобы напоминать людям о прошлом, когда его самого не станет.

Он свято верил, что те, кто забывает прошлое, обречены на его повторение. Он давно считал войны и вооруженные столкновения, которые происходили повсюду в мире, следствием того, что человечество так и не выучило главный урок истории: агрессия бесплодна. Всякое вторжение с целью завоевания господства неизбежно ведет к угнетению и затаенной вражде. А она порождает все возможные виды насилия. Единственное, чего она не может породить, – это блага. Фрэнк это знал и пламенно в это верил. Он, словно миссионер, пытался обратить свой маленький мир к знанию, которое его приучили почитать священным, а кафедрой ему служила коллекция военных атрибутов, собранных за многие годы. Пусть она сама говорит за себя, решил он. Пусть люди ее увидят. И пусть никогда не забывают.

Поэтому, как и немцы, он ничего не уничтожил. Он собрал столько разных предметов, что сам давно потерял своим сокровищам счет. Он брал все, что так или иначе относилось к оккупации или войне.

Вообще-то он даже не знал, из чего именно состоит его коллекция. Долгое время он думал о ней в самых общих выражениях. Оружие. Военная форма. Ножи. Документы. Пули. Инструменты. Головные уборы. Только появление в его жизни Ги Бруара все изменило.

«Фрэнк, а ведь это может стать чем-то вроде памятника. И прославить остров и страдания тех, кто жил на нем в войну. Не говоря уже о тех, кто умер».

Вот ведь ирония. В этом и была причина.

Фрэнк подошел с хрупким конвертом к гнилому плетеному стулу. Рядом стоял торшер с линялым абажуром и оборванной бахромой, и Фрэнк, щелкнув выключателем, сел. Желтый луч освещал его колени, на которых лежал конверт, и Фрэнк, поглядев на него с минуту, открыл его и достал оттуда четырнадцать тонких листков.

Из середины стопки он вытянул один. Расправил его у себя на коленях; остальные положил на пол. Напряжение, с которым он рассматривал оставшийся листок, наверняка заставило бы стороннего наблюдателя решить, что он видит его впервые. И что он в нем, собственно, нашел? Неприметный, казалось бы, листочек.

«Шесть колбас, – читал он по-немецки, – одна дюжина яиц, два килограмма муки, шесть килограммов картофеля, один килограмм бобов, двести граммов табака».

Очень простой список, который кто-то сунул в одну стопку вместе со списками других вещей, от бензина до краски. Совсем безобидный документ, в общем и целом, который легко могли потерять или положить куда-то еще, и никто бы ничего не узнал. Однако Фрэнку он говорил о многом, в том числе о спеси оккупантов, которые записывали каждый свой шаг, чтобы, когда они победят, не оставить своих пособников без награды.

Если бы не детство и одинокая юность, которые он провел, слушая рассказы о том, как важно все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к године испытаний Гернси, он мог бы нарочно заложить этот листок куда-нибудь, и никто бы ничего не узнал. Никто, кроме него самого, и все навсегда осталось бы как было.

Хотя если бы Узли не надумали открыть музей, то эту бумажку, возможно, не увидел бы никто, даже сам Фрэнк. Но стоило им с отцом ухватиться за предложение Ги Бруара построить музей военного времени Грэма Узли во благо и ради просвещения нынешнего и будущего поколений гернсийцев, как начались неизбежные сортировка, просеивание и организация материала. В процессе и всплыл этот список. «Шесть колбас – это в сорок третьем-то году! – одна дюжина яиц, два килограмма муки, шесть килограммов картофеля, один килограмм бобов, двести граммов табака».

Список нашел Ги.

– Фрэнк, что это такое? – спросил он, так как не понимал по-немецки.

Фрэнк, не задумываясь, механически выдал перевод, не вчитываясь в каждую строку и не вдумываясь в то, что за ними стоит. Смысл дошел до него лишь тогда, когда последнее слово – «табак» – сорвалось с его губ. Едва он осознал, что это значит, как тут же посмотрел в начало документа, а потом перевел взгляд на Ги, который по милости немцев лишился семьи, всех родственников и наследства.

– Что ты будешь с этим делать? – поинтересовался Ги.

Фрэнк не ответил.

– Тебе придется решать, – сказал Ги. – Нельзя это так оставить. Господи, Фрэнк, ты ведь не оставишь это так?

Этим и были полны все их последние совместные дни. «Ты поговорил с ним, Фрэнк? Ты намекнул ему?» Сначала Фрэнк подумал, что теперь, когда Ги больше нет и никто, кроме него, об этом не знает, говорить нет смысла. Он был уверен, что ему и не придется. Но минувший день показал, что он ошибался.

Тот, кто забывает о прошлом, обречен на его повторение.

Фрэнк поднялся на ноги. Положил остальные бумаги в конверт, а конверт вложил в другой, новый. Убрав все в картотеку, он захлопнул ящик и выключил свет. И закрыл за собой дверь.

Вернувшись в свой коттедж, он застал отца спящим в кресле. По телевизору показывали американский детектив: двое полицейских с надписью «NYPD» [25]25
  Департамент полиции Нью-Йорка (англ.).


[Закрыть]на ветровках замерли с пистолетами перед дверью, готовые вломиться внутрь, чтобы вершить там суд и расправу. В другое время Фрэнк разбудил бы отца и помог ему подняться наверх. Но сегодня он прошел мимо и сам поднялся в спальню, ища одиночества.

На комоде в его комнате стояли две фотографии. На одной были его родители в день своей свадьбы, после войны. На другой Фрэнк с отцом на фоне немецкой башни ПВО в конце рю де ла Прево. Фрэнк не помнил, кто их тогда снимал, зато хорошо помнил тот день. Их долго поливал дождь, но они упорно лезли по крутой тропе вверх, а когда добрались до вершины, на них брызнуло солнце. И Грэм сказал, что их паломничество угодно Богу.

Фрэнк прислонил список из картотеки ко второй фотографии, попятился, словно священник, которому нельзя поворачиваться спиной к освященному хлебу. Протянув назад руку, он нащупал край кровати и опустился на нее. Потом уставился на полупрозрачную бумажку, пытаясь выбросить из памяти вызов, который звучал в том голосе.

«Ты не можешь оставить все как есть».

Он и сам понимал, что не может. Потому что «в этом причина, душа моя».

Фрэнк не много повидал в жизни, но ограниченным человеком он не был. Он знал, что мозг – прелюбопытное устройство, которое, словно кривое зеркало, может искажать воспоминания о том, что причиняет боль. Он может отрицать, переиначивать и забывать. Он может даже создать параллельную вселенную, если надо. Он может придумать отдельную реальность для каждой ситуации, которую ему трудно вынести. И еще Фрэнк знал, что в каждом подобном случае мозг не лжет. Он просто разрабатывает стратегию, которая помогает ему выжить.

Проблемы возникают там, где разработанная стратегия подменяет собой правду, вместо того чтобы на время прикрыть от нее человека. Когда это происходит, рождается отчаяние. Наступает неразбериха. За которой приходит полный хаос.

Фрэнк понимал, что они балансируют на краю бездны. Время требовало от него действий, но он чувствовал себя неспособным на них. Он отдал жизнь служению химере, и, хотя два месяца прошло с тех пор, как он узнал правду, голова у него все еще кружилась.

Разоблачение сведет на нет полвека преданности, восхищения и веры. Герой превратится в негодяя. Человек закончит свои дни в позоре.

Фрэнк знал, что в его силах это предотвратить. В конце концов, лишь тонкий листок бумаги отделял истину от фантазий старика.

Дверь дома Бертрана Дебьера на Форт-роуд открыла привлекательная беременная женщина. Она сообщила Сент-Джеймсу о том, что ее зовут Каролина и она – жена архитектора. Сам Бертран работал с мальчиками в саду. Он всегда забирал их от нее на время, когда она выкраивала несколько часов для письма. Он всегда с пониманием относился к ее работе, просто образцовый муж. Как и чем она заслужила такое счастье, она и сама не знала.

Каролина Дебьер обратила внимание на свернутые в рулон большие листы бумага, которые Сент-Джеймс держал под мышкой. И спросила, пришел ли он по делу. Голос ее выдал – ей ужасно хотелось, чтобы это было так. Ее муж прекрасный архитектор, сказала она Сент-Джеймсу. Всякий, кому нужно построить новый дом, обновить или расширить старый, не прогадает, заказав проект Бертрану Дебьеру.

Сент-Джеймс ответил, что пришел получить у мистера Дебьера консультацию касательно уже существующего проекта. Он заходил к нему в офис, но секретарша сказала, что мистер Дебьер ушел. Тогда он заглянул в телефонный справочник и взял на себя смелость посетить архитектора у него дома. И Сент-Джеймс выразил надежду, что не пришел в неподходящее время.

Вовсе нет. Каролина немедленно позовет Бертрана из сада, если мистер Сент-Джеймс согласится немного подождать в гостиной.

Снаружи, из-за дома, донеслись радостные крики. За ними последовал стук: в дерево забивали гвоздь. Услышав это, Сент-Джеймс ответил, что не хотел бы отрывать мистера Дебьера от его настоящих занятий и, если супруга архитектора не возражает, он выйдет к нему и детям в сад.

Каролина Дебьер взглянула на него с облегчением, вне всякого сомнения довольная тем, что ей не придется отрываться от работы и брать на себя присмотр за детьми. Она показала Сент-Джеймсу дверь в сад и предоставила самому знакомиться с ее мужем.

Бертран Дебьер оказался одним из тех двоих мужчин, которые в день похорон Ги Бруара отделились от траурной процессии и затеяли оживленную дискуссию возле оранжереи в Ле-Репозуаре. Это был не человек, а ходячий подъемный кран: высокий и угловатый до карикатурности, словно какой-нибудь диккенсовский персонаж; в данный момент он сидел на нижней ветке сикомора, где сколачивал основание того, что, вероятно, должно было стать древесным домом для его сыновей. Их было двое, и они оказывали ему всяческую помощь, которой только можно ожидать от малых детей. Старший мальчик передавал отцу гвозди, лежавшие в поясной сумке, перекинутой через плечо, а младший колотил пластмассовым молотком по стволу дерева и по своим ляжкам, напевая: «Забиваем, прибиваем», чем нисколько не помогал отцу.

Дебьер заметил Сент-Джеймса, который шел к ним через лужайку, но сначала закончил забивать гвозди и только тогда обратил на него внимание. Сент-Джеймс видел, что взгляд архитектора привлекла прежде всего его хромота и ее причина: ножная скоба, поперечная планка которой проходила через каблук его ботинка, но потом он, как и его жена, взглянул на бумаги под мышкой гостя и забыл обо всем остальном.

Дебьер спустился с дерева и сказал старшему мальчику:

– Берт, уведи брата в дом, пожалуйста. Мама даст вам печенья. Только смотрите, все не съешьте. А то к чаю ничего не останется.

– Какое печенье, лимонное? – спросил старший мальчик. – Мама испекла лимонное печенье, пап?

– Думаю, да. Вы же его просили.

– Лимонное печенье! – выдохнул Берт в лицо брату.

Обещанное угощение заставило мальчишек побросать все, чем они занимались, и бежать к дому с криками:

– Мама! Мам! Мы хотим печенья! – положив тем самым конец ее уединению.

Дебьер с нежностью наблюдал за ними, потом наклонился, чтобы подобрать сумку с гвоздями, которую второпях скинул с себя Берт, рассыпав по траве половину ее содержимого.

Пока хозяин собирал гвозди, Сент-Джеймс представился и объяснил ему, какое отношение он имеет к Чайне Ривер. Он приехал на Гернси по просьбе брата обвиняемой, и полиция в курсе того, что он проводит независимое расследование по ее делу, сказал он Дебьеру.

– Какое еще расследование? – спросил тот. – Полиция арестовала убийцу.

Сент-Джеймсу не хотелось вдаваться в разговоры о вине или невиновности Чайны Ривер. Вместо этого он указал на сверток с чертежами у себя под мышкой и спросил архитектора, не откажется ли он на них взглянуть.

– Что это?

– Чертежи проекта, который выбрал мистер Бруар. Для музея военного времени. Вы ведь их еще не видели, правда?

Дебьер ответил, что видел то же, что и остальные гости на вечеринке Бруара: подробный чертеж в трех измерениях, который представлял видение проекта американским архитектором.

– Полная бессмыслица, – прокомментировал Дебьер. – Даже не знаю, о чем Ги думая, когда выбирал такое. С тем же успехом в качестве музея на Гернси можно было поставить космический корабль. Громадные окна по всему фасаду. Потолки как в церкви. Такое здание ни за какие деньги не обогреешь. Да и, судя по его виду, оно так и просится на какой-нибудь утес с видом на океан.

– Тогда как для музея выбрали…

– Участок в переулке, где церковь Спасителя, прямо рядом со входом в подземные тоннели. А оттуда до ближайшего утеса и морского берега вообще так далеко, что дальше на этом острове не бывает.

– И какой оттуда вид?

– Никакой. Если, конечно, вы не любитель автостоянок.

– А с мистером Бруаром своими опасениями вы поделились?

Лицо Дебьера приняло настороженное выражение.

– Я говорил с ним.

Он подкинул сумку с гвоздями на ладони, точно прикидывая, стоит ли ему снова забираться на дерево и продолжать работу над домом. Взгляд, брошенный на небо, где догорали последние остатки дня, решил дело в пользу приостановки строительства. Дебьер принялся собирать доски, которые разложил перед этим на траве под деревом. Он уносил их в дальний конец лужайки, где аккуратно складывал на синий кусок полиэтилена.

– Мне сказали, что дело между вами зашло несколько дальше разговоров, – сообщил Сент-Джеймс – Вы с ним, по-видимому, ссорились. Сразу после фейерверков.

Дебьер не отвечал. Он продолжал сносить деревяшки в кучу, просто образцовый дровосек, выполняющий приказ волшебника. Покончив с этим, он тихо сказал:

– Это я д-д-должен был получить чертов заказ. Все это знали. Поэтому когда его п-п-получил кто-то другой…

Вернувшись к сикомору, где ждал его Сент-Джеймс, Дебьер оперся одной рукой на пестрый ствол дерева. Подождал с минуту, словно борясь с внезапно возникшим заиканием.

– Дом на дереве, – сказал он наконец, словно смеясь над самим собой. – Вот все, чего я оказался достоин. Дурацкий дом на дереве.

– Мистер Бруар обещал, что заказ получите вы? – спросил его Сент-Джеймс.

– Вы имеете в виду, говорил ли он об этом открыто? Нет. Это б-б-б… – Его лицо приобрело болезненное выражение. – Это было не в его правилах. Он никогда не давал обещаний. Он только предлагая. Подсказывал возможности. Сделай вот это, друг мой, а там, глядишь, и получится.

– Что это значило в вашем случае?

– Независимость. Собственную фирму. Не быть больше ничьим подручным или рабочей пчелой, трудящейся ради чьей-то славы, но воплощать свои собственные идеи в собственном пространстве. Он зная, что я к этому стремлюсь, и поощрял мои стремления. Ведь он же стая предпринимателем, в конце концов. Почему бы и нам не сделать то же самое?

Дебьер взглянул на кору сикомора и горько усмехнулся.

– Вот почему я ушел на вольные хлеба и основал свою фирму. Он рисковал в своей жизни не раз, думал я. И я тоже рискну. Конечно, мне было не так тяжело решиться, ведь я думал, что мне гарантирован крупный заказ.

– Вы говорили ему, что не позволите вас разорить, – напомнил Сент-Джеймс.

– Это тоже из подслушанного на вечеринке, – отреагировал Дебьер. – Я не помню, что тогда говорил. Помню только, что подошел к рисунку и рассмотрел его внимательно, вместо того чтобы пускать над ним слюни, как все остальные. Я видел, что в нем все не так, и не мог понять, почему Ги выбрал его, хотя он говорил… говорил, что… одним словом, он почти обещал. И я помню, что я п-п-почувствовал…

Он замолчал. Его пальцы так стиснули ветку дерева, что костяшки побелели.

– А что будет теперь, после его смерти? – спросил Сент-Джеймс – Музей все-таки построят?

– Я не знаю, – сказал он. – Фрэнк Узли говорил, что в завещании о музее ничего не сказано. Не могу себе представить, чтобы Адриан дал денег на строительство, так что остается только Рут, если, конечно, она захочет этим заниматься.

– Рискну предположить, что ее можно уговорить на это.

– Ги ясно давал понять, что придает музею большое значение. И поверьте мне, ей это известно без подсказок.

– Я не имел в виду уговаривать ее строить музей, – сказал Сент-Джеймс – Я имел в виду, что ее можно уговорить вернуться к вашему проекту. То есть сделать то, от чего отказался, по-видимому, ее брат. Вы с ней говорили? Собираетесь поговорить?

– Собираюсь, – ответил Дебьер. – Мне выбирать не из чего.

– Почему это?

– А вы оглянитесь вокруг, мистер Сент-Джеймс. У меня двое ребятишек, третий на подходе. Жена, которую я уговорил бросить работу и засесть за роман. Заложенный дом и новый офис на Тринити-стрит, где сидит секретарша, которая хочет время от времени получать зарплату. Мне нужен заказ, а у меня его нет… Поэтому я буду разговаривать с Рут. Да. Я постараюсь доказать ей мою правоту. И сделаю для этого все возможное.

Вероятно, осознав, какое множество значений можно извлечь из его последнего утверждения, он поспешно отошел от дерева и вернулся к кучке строительного материала на краю лужайки. Синим полиэтиленом он накрыл деревяшки со всех сторон, в результате чего обнаружилась лежащая под ними веревка. Взяв ее, он обвязал получившуюся стопку для лучшей защиты от дождя и принялся собирать инструменты.

Когда он подобрал молоток, гвозди, уровень и рулетку и понес их в симпатичный сарайчик на краю сада, Сент-Джеймс последовал за ним. Дебьер положил инструменты на верстак, и на нем же Сент-Джеймс развернул принесенные им из Ле-Репозуара чертежи. Он пришел сюда для того, чтобы увидеть, годятся ли придуманные Генри Муленом замысловатые окна для здания, проект которого предпочел Ги Бруар, но теперь он понял, что не только для стекольщика участие в музейном проекте было делом первостатейной важности.

– Вот то, что прислал мистеру Бруару архитектор из Америки. К сожалению, я ничего не понимаю в архитектуре и чертежах. Не могли бы вы взглянуть на них и сообщить мне ваше мнение? Здесь, по-моему, несколько разных проектов.

– Я вам уже все сказал.

– Когда вы на них посмотрите, вам, может быть, будет что добавить.

Листы были крупными, больше ярда в длину и столько же в ширину. Дебьер вздохнул, обозначив тем самым свое согласие посмотреть чертежи, и потянулся за молотком, чтобы прижать им край.

Светокопий среди чертежей не оказалось. Как заметил Дебьер, светокопии давно отправились следом за копировальной бумагой и пишущими машинками. Лежавшие перед ними черно-белые листы выглядели так, словно вышли из какого-то гигантского ксерокса, и, перелистывая их, Дебьер рассказывал Сент-Джеймсу, что они собой представляли: схематические планы каждого этажа; строительные документы, где были особо отмечены потолок, электропроводка, водопровод, строительные секции; план местности с указанием того, где будет находиться здание; рисунок здания в целом.

Перелистывая их, Дебьер качал головой и шептал: «Смешно» и «О чем этот идиот думал?» – указывая на смехотворных размеров комнатки здания. «Как, – вопрошал он, тыкая в одну из них отверткой, – здесь можно разместить галерею? Или зал для экспонатов? Для чего это вообще предназначено? Вы только посмотрите. Три человека здесь разместятся с комфортом, но не более. Камера какая-то, а не комната. И они все такие».

Сент-Джеймс всмотрелся в план-схему, в которую тыкал Дебьер. Заметив, что на чертеже нет ни одной надписи, он спросил архитектора, всегда ли так бывает.

– Разве архитектор не должен подписывать, какая комната для чего? Почему же тогда здесь ничего нет?

– Да кто его знает, – пренебрежительно отозвался Дебьер. – Работали спустя рукава, в этом все дело. Ничего удивительного, раз он умудрился сдать проект, даже не побывав на площадке. Да вы вот сюда взгляните…

Он вытащил один лист и положил его поверх остальных. Постучал по нему отверткой.

– Что это, двор с бассейном, что ли? Жаль, не доведется поговорить с этим болваном. Он, наверное, всю жизнь проектировал дома в Голливуде и считает, что дом нельзя назвать домом, если двадцатилетним красоткам негде погреть задницы на солнышке. Полное пренебрежение к экономии пространства. И вообще весь проект – сплошная катастрофа. Я удивлен, что Ги…

Он нахмурился и вдруг склонился над чертежом, пристально в него вглядываясь. Похоже, он что-то искал, но это что-то явно не было частью строения, так как он изучал не сам чертеж, а углы листа и, не найдя там необходимой детали, просмотрел все края. Со словами «чертовски странно» он сдвинул верхний лист в сторону и взглянул на следующий под ним. Потом на следующий и на следующий. Наконец он поднял голову.

– В чем дело? – спросил Сент-Джеймс.

– Здесь должны быть водяные знаки, – ответил Дебьер. – На всех листах. Но их нет.

– Что это значит?

Дебьер указал на чертежи.

– Когда работа закончена, архитектор ставит на чертежах водяные знаки и свою подпись.

– Это формальность?

– Нет. Без этого нельзя. Иначе чертежи не признаются законными. Чертежи без подписи и печати не одобрит ни комиссия по планировке, ни комиссия по застройке, и, разумеется, не найдется ни одного подрядчика, который согласится строить по ним.

– А если они незаконные, то какие же тогда? – спросил архитектора Сент-Джеймс.

Дебьер еще раз посмотрел на чертежи. Потом снова на Сент-Джеймса.

– Краденые, – ответил он.

Оба в молчании разглядывали чертежи, схемы и рисунки, разбросанные по верстаку. Где-то хлопнула дверь, и до них донесся голос:

– Папа! Мама сделала тебе песочное печенье.

Дебьер вздрогнул. Его наморщенный лоб указывал на то, что архитектор пытается понять непонятное: огромное количество приглашенных, праздник в Ле-Репозуаре, объявление о начале удивительного проекта, грандиозный фейерверк, приглашены все первые лица острова, репортажи в газетах и на телевидении.

Его сыновья продолжали кричать: «Папа! Папа! Иди пить чай!» – но Дебьер их, похоже, не слышал. Он шептал:

– Что же он хотел делать?

Сент-Джеймс подумал, что ответ на этот вопрос может пролить свет и на загадочное убийство.

Найти стряпчего – Маргарет Чемберлен отказывалась думать о нем как об адвокате и называть его так, поскольку в ее намерения входило прибегнуть к его услугам лишь на такой срок, который понадобится, чтобы обстряпать дело о лишении нежданно-негаданно возникших наследников ее бывшего мужа их доли наследства, – оказалось довольно просто. Оставив рейнджровер на автостоянке отеля «Эннс-плейс», Маргарет и ее сын спустились с одного холма и поднялись на другой. По пути они миновали здание королевского суда, и Маргарет лишний раз убедилась в том, что юристы в этой части города кишмя кишат. По крайней мере, Адриан был в этом уверен. Сама она вновь была бы вынуждена обратиться к телефонному справочнику и карте Сент-Питер-Порта. Ей пришлось бы звонить по телефону и объяснять свое дело заочно, не видя обстановки, в которой принимают ее звонок. Но с Адрианом звонить вообще не было нужды. Она могла штурмовать любую цитадель по своему выбору и нанимать того юриста, который покажется ей наиболее подходящим для ее целей.

В конце концов ее выбор пал на контору Гиббса, Грирсона и Годфри. Три «г» в одном названии раздражали, зато входная дверь производила впечатление, а надпись на медной табличке, сделанная четкими буквами, наводила на мысль о беспощадности, которая как раз и была нужна Маргарет. Поэтому, не тратя времени на предварительную запись, она вошла и спросила, можно ли видеть кого-нибудь из персонажей, чьими именами называлась контора. Задавая этот вопрос, она задушила в себе желание приказать Адриану встать прямо, сочтя, что рукопашной с этим хулиганом Полом Филлером, в которую он бросился ради ее спокойствия и безопасности, было вполне достаточно.

Как назло, никого из отцов-основателей в конторе в тот день не оказалось. Один года четыре тому назад умер, а двое других отсутствовали по каким-то архиважным адвокатским делам, сообщил им клерк. Но кто-нибудь из младших адвокатов наверняка примет миссис Чемберлен и мистера Бруара.

Маргарет пожелала узнать, что значит «младшие адвокаты».

Ее стали убеждать, что это просто такое выражение.

Младший адвокат оказался младшим только по названию. На самом деле это была женщина средних лет по имени Джудита Краун – мисс Краун, как представилась она им, – с большой бородавкой под левым глазом и несильным запахом изо рта, вызванным, вероятно, недоеденным бутербродом с салями, который лежал на бумажной тарелочке на ее столе.

Пока Адриан слонялся поблизости, Маргарет изложила причину своего прихода: сын, которого обманом лишили наследства, и само наследство, похудевшее по меньшей мере на три четверти.

Мисс Краун сообщила – слишком высокомерно, с точки зрения Маргарет, – что миссис Чемберлен ошибается, такого просто не может быть. Если бы мистер Чемберлен…

Мистер Бруар, перебила ее Маргарет. Мистер Бруар из Ле-Репозуара, приход Святого Мартина. Она – его бывшая жена, а это их сын, Адриан Бруар, старший и единственный наследник мистера Ги Бруара, добавила она с нажимом.

Маргарет была отомщена, увидев, как встрепенулась мисс Краун и как взяла себе этот факт на заметку, пусть даже мысленно. Веки адвокатессы за стеклами очков в золотой оправе чуть заметно дрогнули. Она взглянула на Адриана с интересом. На мгновение Маргарет даже почувствовала благодарность Ги за его вечную тягу к успеху. По крайней мере, имя свое он прославил, и слава эта распространялась и на его сына.

Маргарет изложила мисс Краун ситуацию: состояние поделено на две половины, одну из которых наследуют брат и две сестры, а другую – двое совершенно незнакомых, можно даже сказать, абсолютно чужих людей в лице местных тинейджеров, практически не известных никому из членов семьи. С этим надо что-то сделать.

Мисс Краун покивала, точно мудрая сова, и стала ждать продолжения. Но Маргарет молчала, и тогда она спросила, участвует ли сама бывшая жена в дележе наследства супруга. Нет? Ну тогда, – тут она сложила на столе руки, а губами изобразила ледяную вежливую улыбку, – в завещании нет ничего необычного. Согласно законам острова Гернси, собственность может передаваться по наследству. Половина отходит законным отпрыскам завещателя. В случае отсутствия действительного супруга или супруги вторая половина распределяется в соответствии с волей завещателя. Судя по всему, джентльмен, о котором идет речь, именно так и поступил.

Тут Маргарет ощутила, как Адриан рядом с ней беспокойно завозился, зашарил по карманам и вытащил книжечку со спичками. Она подумала, что он решил закурить, несмотря на отсутствие в комнате пепельницы, но он принялся краем книжки чистить у себя под ногтями. Мисс Краун при виде этого прямо передернуло от отвращения.

Маргарет хотела прикрикнуть на сына, но ограничилась тем, что наступила ему на ногу. Он отодвинулся. Она откашлялась.

Деление наследства согласно завещанию – не единственное, что ее волнует, объяснила она юристу. Гораздо важнее прояснить, куда девалось все то, о чем ни слова не сказано в завещании и что должно составлять основную часть наследства, кто бы его ни получил. В завещании не упомянуто само поместье – дом, его внутреннее убранство и земля, на которой стоит Ле-Репозуар. В нем также не упомянута многочисленная собственность Ги в Испании, Англии, Франции, на Сейшелах и бог знает где еще. В нем не сказано, в чье владение передаются автомобили, яхты, самолет, вертолет, и ни словом не упоминаются миниатюры, статуи, серебряные предметы, картины и монеты, которые долгие годы коллекционировал Ги. Наверняка все это каким-то образом должно отразиться в завещании человека, который был успешным предпринимателем и несколько раз за свою жизнь становился мультимиллионером. Тем не менее его завещание включало в себя только один депозит, один текущий счет и один инвестиционный счет. Как считает уважаемая мисс Краун, произнесла Маргарет с особым нажимом на слове «считает», чем это можно объяснить?

Мисс Краун задумалась и секунды через три спросила, насколько Маргарет уверена в том, что факты именно таковы, как она их излагает. На что Маргарет возмущенно ответила, что она абсолютно уверена и у нее нет привычки бегать по стряпчим…

– Адвокатам, – мурлыкнула мисс Краун.

…не убедившись предварительно, что факты именно таковы, как она их излагает. Как она и говорила с самого начала, по меньшей мере треть собственности Ги Бруара отсутствует, и она намерена разобраться в этом ради Адриана Бруара, наследника, старшего сына, единственного сына его отца.

Тут Маргарет взглянула на Адриана, надеясь услышать хоть слово одобрения или поддержки. Но тот положил лодыжку левой ноги на колено правой, показав при этом изрядный кусок плоти, бледной, как рыбье брюхо, и промолчал. Мать отметила, что он забыл надеть носки.