Текст книги "Тайник"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 44 страниц)

Элизабет Джордж
ТАЙНИК

Это книга о братьях и сестрах, и я посвящаю ее

моему родному брату Роберту Ривеллу Джорджу

с любовью и восхищением перед его талантом,

мудростью и остроумием

В одном отношении наше занятие, конечно, может

считаться бесчестным, поскольку мы, подобно великим

мужам государства, поощряем тех, кто предает

своих друзей.

Джон Гей. Опера нищих

10 ноября, 14.45
Монтесито, Калифорния

Санта-Ана с ее ветрами – не самое подходящее место для работы фотографа, но попробуйте объяснить это архитектору-эгоисту, который вбил себе в голову, что вся его репутация зависит от того, удастся ли запечатлеть для вечности – и «Архитектурного дайджеста» – все пятьдесят два квадратных фута недостроенного дома на склоне холма именно сегодня. Даже и не заикайтесь. Особенно если вы, раз двадцать повернув не туда, наконец прибываете, но с опозданием, архитектор бесится, а горячий ветер швыряет горстями пыли, пробуждая лишь одно желание – убраться с этого склона как можно скорее, чего может и не случиться, если заявить, что сегодня съемки вообще не будет. И вы снимаете, не обращая внимания на пыль и кусты перекати-поля, которых тут столько, что кажется, будто целая команда специалистов по эффектам потрудилась, превращая миллионный особняк с видом на океан в некое подобие Барстоу [1]1
  Барстоу – город в штате Калифорния, США, на границе с пустыней Мохаве.


[Закрыть]в августе, когда песок забивается под контактные линзы, горячий воздух стягивает лицо, а волосы становятся похожими на пересушенное сено. Нет ничего, кроме работы; работа превыше всего. А поскольку работа давала средства к существованию, то Чайна Ривер сосредоточилась на ней.

Но радости она не испытывала. Когда она закончила, грязь покрывала ее одежду, липла к коже, и все, чего ей хотелось, – кроме большого стакана ледяной воды и наполненной прохладной ванны, разумеется, – как можно скорее убраться с холмов и оказаться поближе к пляжу. Поэтому она сказала:

– Ну вот и все. Послезавтра снимки будут готовы, посмотрите и выберете. В час? В вашем офисе? Отлично. Я приеду.

И она зашагала прочь, не дав архитектору и рта раскрыть. Ей было наплевать на то, какое впечатление произведет на него столь стремительный отъезд. На своем престарелом «плимуте» она скатилась по холму вниз и поехала по шоссе Монтесито, идеально гладкому, никогда не знавшему выбоин. Ее путь лежал мимо супербогатых домов Санта-Барбары, чьи привилегированные обитатели, надежно скрытые от постороннего глаза оградами и электронными воротами, купались в дизайнерских бассейнах и вытирались махровыми полотенцами, белыми и мягкими, как первый снег на берегах реки Колорадо. Время от времени она притормаживала, чтобы взглянуть на садовников-мексиканцев, которые трудились за заборами, или пропустить стайку юных наездниц в облегающих джинсах и коротеньких маечках. Их волосы мерно раскачивались в такт движению, золотясь в лучах солнца. У всех до одной они были такие длинные, гладкие и блестящие, словно светились изнутри. А еще у них была безупречная кожа и идеальные зубы. И ни грамма лишнего жира… нигде. И откуда ему взяться? Жиру просто не хватало силы духа удержаться на их телах хотя бы секунду после того, как они, встав на весы в ванной комнате, впадали в истерику и опрометью кидались в туалет.

Жалко их все-таки, думала Чайна. Заморыши избалованные. И ведь что самое ужасное, мамаши этих бедняжек, наверное, ничем не отличаются от них и из кожи вон лезут, чтобы подавать положительный пример дочкам, которым тоже предстоит делить свое время между персональным тренером, пластическим хирургом, походами по магазинам, ежедневным массажем, еженедельным маникюром и регулярными посещениями психоаналитика. Что это за жизнь, когда любую вещь тебе подносят на блюдечке с золотой каемочкой, и все по милости какого-нибудь идиота, для которого ценность любой женщины выражается в количестве нулей в ее счетах от парикмахеров, визажистов и прочих мастеров цеха красоты.

Каждый раз, попадая в Монтесито, Чайна спешила выбраться оттуда как можно скорее, так было и теперь. Более того, сегодняшняя жара и ветер превращали обычное желание увеличить расстояние между собой и этим местом в потребность, они словно подтачивали ее настроение. А оно, по правде сказать, и так было не блестящим. Какая-то тяжесть давила на плечи с тех самых пор, как утром прозвонил будильник.

Будильник звонил, а телефон молчал. В этом-то и была проблема. Едва проснувшись, она привычно отсчитала три часа назад и подумала: «Десять часов на Манхэттене. Почему же он не звонит?», и потом до часу дня, когда пора было отправляться на встречу в Монтесито, она то и дело поглядывала на телефон и тихо закипала, что было совсем не трудно, ведь столбик термометра на улице уже в девять утра показывал плюс тридцать два градуса.

Она пыталась найти себе занятие. Собственноручно вымыла сначала весь передний двор, а потом и задний, до самого газона. Перекинулась через забор парой слов с Анитой Гарсия: «Привет, соседка, ты как в такую жару? Я просто ни рукой ни ногой», – повздыхала над ее отеками последнего месяца беременности. Перед отъездом помыла и высушила на ходу свой «плимут», умудряясь всю дорогу держаться на шаг впереди пыльного облака, которое норовило осесть на автомобиль и превратить воду в грязь. Дважды она врывалась в дом, чтобы ответить на звонок, и каждый раз слышала голоса этих противных липучек – агентов телефонных компаний, – которые неизменно спрашивали, как у нее дела, а потом начинали убеждать сменить телефонную компанию, обслуживающую междугородние звонки, чтобы вся ее жизнь изменилась к лучшему. Наконец настало время ехать. Но она не тронулась с места, пока дважды не проверила, что телефон в порядке и автоответчик включен.

И все время ненавидела себя за то, что не может просто взять и выкинуть его из головы. Это не удавалось ей много лет. Целых тринадцать. Господи. Как же она ненавидит любовь.

Когда она возвращалась к своему дому на пляже, зазвонил мобильник. До горба на тротуаре, с которого начиналась подъездная дорожка к ее дому, оставалось меньше пяти минут, когда телефон на соседнем сиденье запел. Чайна схватила его и услышала голос Мэтта.

– Привет, красотка.

Голос у него был бодрый.

– И тебе привет.

И тут же возненавидела себя за то, что вся ее тревога улетучилась, словно газ из открытой бутылки, и наступила легкость. Больше она ничего не сказала.

Он сразу ее раскусил.

– Злишься?

Никакого ответа с ее стороны. «Пусть подергается», – подумала она.

– Похоже, я перестарался.

– Где ты был? – спросила она. – Я думала, ты позвонишь утром. Сидела ждала звонка. Терпеть не могу, когда ты так поступаешь, Мэтт. Когда ты это усвоишь? Не хочешь звонить – не надо, переживу, только не обещай тогда. Почему ты не позвонил?

– Извини. Я правда собирался. Весь день напоминал себе об этом.

– И…

– Тебе это не понравится, Чайна.

– Сначала скажи, а там посмотрим.

– Ладно. Вчера вечером здесь вдруг дьявольски похолодало. Пришлось все утро бегать по магазинам, искать приличное пальто.

– А с мобильного позвонить нельзя было?

– Я его в номере забыл. Прости. Я же говорил, тебе не понравится.

Вездесущие звуки Манхэттена проникали в трубку, как было всегда, когда он звонил ей из Нью-Йорка. Рев клаксонов эхом отдавался в каньонах улиц, отбойные молотки крушили бетон, словно тяжелая артиллерия. Но раз он забыл свой мобильник в отеле, то почему сейчас он у него с собой?

– Иду на обед, – объяснил он. – Последняя встреча. На сегодня, конечно.

Она подрулила к тротуару, заметив свободное место ярдах в тридцати от дома. Находиться в стоящей машине было неприятно, потому что никуда не годный кондиционер справлялся с духотой лишь на скорости, и она спешила выбраться наружу, однако последняя фраза Мэтта неожиданно отодвинула жару на второй план и даже сделала ее менее заметной. Смысл сказанного приковал ее внимание.

Уж что-что, а держать язык за зубами, когда Мэтт ронял фразы, похожие на крохотные зажигательные бомбочки, она научилась. Было время, когда после замечания вроде «на сегодня, конечно» она вцепилась бы в него мертвой хваткой и начала выцарапывать подробности – что именно он хотел этим сказать. Но годы убедили ее в том, что молчание действует иногда не хуже требований или обвинений. Кроме того, молчание давало ей чувство собственного превосходства, когда он наконец сознавался в том, что пытался скрыть.

Вот и на этот раз его прорвало.

– Тут вот какое дело. Мне придется задержаться здесь еще на неделю. Появилась возможность потолковать кое с кем о гранте, и мне очень нужно повидаться с этими людьми.

– Мэтт, выкладывай.

– Подожди, детка. Послушай. В прошлом году эти ребята потратили целое состояние на какого-то киношника из Нью-Йоркского университета. Им нужен проект. Понимаешь? В самом деле нужен.

– А ты откуда знаешь?

– Мне рассказали.

– Кто?

– В общем, я позвонил им и договорился о встрече. Но только на следующий четверг. Поэтому придется задержаться.

– Значит, прощай, Камбрия. [2]2
  Камбрия – курортный город на берегу Тихого океана в Калифорнии.


[Закрыть]

– Нет, мы обязательно туда выберемся. Только не на следующей неделе.

– Понятно. Тогда когда?

– В этом все и дело.

Звуки улицы на том конце вдруг стали громче, как будто он окунулся в них, вытесненный с тротуара напором городской толпы в конце рабочего дня.

– Мэтт? Мэтт? – сказала она в трубку и внезапно страшно перепугалась, представив, что потеряла его.

Черт бы побрал эти телефоны со связью вместе, вечно она исчезает в самый неподходящий момент. Но тут его голос вернулся, а шумов стало меньше. Зашел в ресторан, объяснил он.

– Для меня это пан или пропал. А ведь мой фильм обязательно возьмет приз на каком-нибудь фестивале, Чайна. По крайней мере, на Санденсе, [3]3
  Санденс – крупнейший американский фестиваль независимого кино. Назван в честь знаменитого кинофильма «Буч Кэссиди и Санденс Кид», главные роли в котором исполнили Роберт Редфорд и Пол Ньюмен.


[Закрыть]а ты знаешь, что это значит. Мне совсем не хочется так подводить тебя опять, но если я не договорюсь с этими ребятами, то мне просто не на что будет с тобой куда-нибудь поехать. Ни в Камбрию, ни в Париж, ни даже в Каламазу. [4]4
  Каламазу – город на юго-западе штата Мичиган.


[Закрыть]Такие вот дела.

– Хорошо, – ответила она, хотя все было совсем не хорошо, и он мог бы догадаться об этом по ее тусклому голосу.

Месяц назад он обещал ей выкроить два дня, свободные от встреч с потенциальными продюсерами в Лос-Анджелесе и вылазок за деньгами в разные уголки страны, и шесть недель назад она начала отказывать клиентам, а он еще вовсю преследовал свою мечту.

– Иногда, – продолжила она, – я сомневаюсь, получится ли у тебя вообще когда-нибудь, Мэтт.

– Знаю. Порой кажется, что на один фильм уходит целая вечность. И так оно иногда и бывает. Ты же знаешь такие истории. Годы съемок, а потом – бац! – и касса в кармане. Но я своего добьюсь. Мне это необходимо. Жаль только, что мы с тобой чаще бываем врозь, чем вместе.

Чайна слушала и наблюдала за малышом, который катил по тротуару на трехколесном велосипеде в сопровождении бдительной матери и еще более бдительной немецкой овчарки. Ребенок доехал до того места, где цементная поверхность дорожки вспучилась, приподнятая древесным корнем, и переднее колесо его велосипеда уперлось в холмик. Он продолжал крутить педали, но ничего не получалось, так что пришлось мамочке ему помочь. Глядя на них, Чайне вдруг стало грустно.

Мэтт ждал ее ответа. Она попыталась придумать какой-нибудь новый способ выразить свое разочарование, но ничего не приходило в голову. Тогда она сказала:

– Вообще-то я не о фильме говорила, Мэтт.

– А-а, – ответил он.

Говорить было больше не о чем, потому что она знала: он останется в Нью-Йорке, чтобы пойти на встречу, за которую так долго бился, а ей придется самой заботиться о себе. Еще одно свидание сорвано, еще одна жертва великому жизненному плану принесена.

Она сказала:

– Ну ладно, удачи тебе на встрече.

Он ответил:

– Я буду звонить тебе. Каждый день. Хорошо? Ты согласна, Чайна?

– Разве у меня есть выбор? – спросила она и попрощалась.

Она злилась на себя за то, что закончила разговор вот так, но ей было жарко, тяжко, тошно и ужасно жалко себя… В общем, как хотите, так ее ощущения и назовите. Как бы там ни было, ей больше нечего было ему дать.

Свою неуверенность в завтрашнем дне – вот что она больше всего ненавидела, хотя давно научилась не давать ей воли. Но когда та выходила из-под контроля и врывалась в ее жизнь, точно передовой отряд противника в хаос отступающей армии, это всегда заканчивалось плохо. Она начинала верить в то, что только издавна ненавидимый ею способ заарканить мужика, женив его на себе любой ценой и как можно скорее нарожав детишек, и есть единственно правильный. «Это не для меня, повторяла она себе раз за разом. Но какая-то ее часть все равно стремилась именно к этому. И тогда она начинала задавать вопросы, предъявлять требования и больше заботиться о «мы», чем о «я». Когда это происходило, между ней и мужчиной – то есть Мэттом – снова вспыхивал спор пятилетней давности. Бесконечная полемика на тему брака всегда заканчивалась одинаково: он открыто заявлял, что надевать ярмо не собирается, – как будто она и так этого не знала, – в ответ она осыпала его яростными упреками, и они разбегались после того, как один из них заявлял, что устал от этих вечных разногласий. Но те же самые разногласия и сводили их вновь. Они заряжали их отношения такой возбуждающей силой, которой ни одному из них не удавалось достичь с кем-либо другим. Он, скорее всего, пытался. Чайна это знала. Она – никогда. Ей это было ни к чему. Ведь она давно поняла, что, кроме Мэттью Уайткомба, ей не нужен ни один мужчина.

Чайна еще раз пришла к этому убеждению уже на пороге своего бунгало – тысячи квадратных футов, построенных в двадцатые годы двадцатого века в качестве воскресного убежища для некоего обитателя Лос-Анджелеса. Дом стоял среди других похожих домов на засаженной пальмами улице, близко к воде, что позволяло наслаждаться прохладным бризом с океана, но волны до него не доставали. Жилище было довольно скромное: пять маленьких комнат, считая ванную, и всего девять окон, с широкой верандой по фасаду и двумя прямоугольниками травы перед домом и за ним. От улицы участок отделяла изгородь из штакетника, ронявшая хлопья белой краски на клумбы и тротуар, и именно к ней, точнее, к калитке в ней Чайна и потащила свое фотографическое оборудование, завершив разговор с Мэттом.

Жара здесь стояла удушающая, почти такая же, как на холмах, но ветер был потише. Листья на пальмах трещали, как старые кости, лавандовая лантана с цветами, похожими на лиловые звездочки, росшая местами у изгороди, безжизненно поникла в ярком солнечном свете, а земля у корней так спеклась за день, как будто ее не поливали как минимум сутки.

Чайна приподняла и распахнула покосившуюся калитку, футляры с фототехникой оттягивали ей плечи и подавляли желание отправиться прямиком в сарай и вытащить оттуда шланг, чтобы полить бедное растение. Но открывшееся глазам зрелище заставило позабыть обо всем: посреди газона лежал на пузе мужик в одних трусах, подложив под голову, точно подушку, свернутые в ком джинсы и линялую желтую футболку. Башмаки отсутствовали, подошвы ног были чернее черного, а загрубевшие пятки растрескались. Судя по состоянию его локтей и коленей, мытье, как и ношение обуви, было у него не в чести. Чего нельзя было сказать о еде и физических упражнениях – подтверждением тому служила хорошая фигура без лишнего жира. О питье тоже: в правой руке он сжимал запотевшую бутылку «пеллегрино». Из ее холодильника, судя по виду. Ту самую, которую она так мечтала прикончить. Он медленно перевернулся и, прищурившись, посмотрел на сестру, опираясь на грязные локти.

– С безопасностью у тебя хреново, Чайн.

И он смачно глотнул из бутылки. Чайна взглянула на крыльцо и увидела вскрытую дверь-сетку и распахнутую входную дверь.

– Черт тебя побери, – заорала она, – ты что, снова лазал ко мне в дом?

Ее брат сел прямо и прикрыл от солнца глаза.

– А ты чего это так вырядилась? Тридцать с лишним градусов, а ты как будто в Аспене [5]5
  Аспен – фешенебельный горнолыжный курорт в штате Колорадо.


[Закрыть]в январе.

– Зато ты, похоже, дожидаешься, когда тебя придут арестовать за непристойный вид. Господи, Чероки, где твои мозги? На этой улице ведь есть маленькие девочки. Да если хоть одна из них пройдет мимо и увидит тебя в таком виде, полицейский наряд будет здесь через пятнадцать минут.

Она нахмурилась.

– Ты кремом от загара намазался?

– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил он. – Почему ты в коже? Запоздалый протест?

Он усмехнулся.

– Видела бы эти штаны мама, она бы тут…

– Я их ношу, потому что мне они нравятся, – отрезала Чайна. – В них удобно.

«И еще потому, что я могу себе это позволить», – добавила она мысленно.

И в этом была главная причина: ей нравилось, живя в Южной Калифорнии, покупать роскошные и бесполезные вещи только потому, что ей хотелось их иметь; в детстве и юности ей приходилось колесить по универмагу «Гудвил» в поисках вещей, которые бы неплохо сидели, были не слишком безобразны и на которых – в угоду убеждениям матери – не было бы ни клочка натуральной кожи или меха.

– Ну конечно. – Он поднялся на ноги, когда она проходила мимо него к крыльцу. – Кожа в Санта-Ане. Очень удобно. Как я сразу не понял?

– Это моя последняя бутылка «Пеллегрино». – Она поставила футляры с техникой прямо в открытую дверь. – Я всю дорогу о ней мечтала.

– Дорогу откуда?

Она ответила, и он опять усмехнулся.

– А, понятно. Снимала для архитектора. Богатый и свободный? Надеюсь. И еще никто не положил на него глаз? Класс. Дай-ка я посмотрю, как ты выглядишь.

И он опрокинул в рот бутылку, одновременно оглядывая ее с головы до ног. Удовлетворившись, он протянул ей бутылку и сказал:

– Можешь допить. Волосы у тебя, как мочало. Когда ты перестанешь их обесцвечивать? Это плохо для тебя. И для окружающей среды тоже: только представь, сколько всякой дряни попадает в воду.

– Можно подумать, состояние окружающей среды тебя беспокоит.

– Эй, потише. У меня тоже есть свои принципы.

– Похоже, дожидаться, пока вернутся хозяева, а не лезть в чужой дом без спросу – не один из них.

– Тебе повезло, что это был только я, – сказал он, – Глупо уходить из дома и оставлять окна нараспашку. А сетки твои – полное дерьмо. Перочинного ножа хватило. Большего им не потребовалось.

Чайна увидела, как именно ее брат забрался в дом, поскольку Чероки, по своему обыкновению, никакой тайны из этого не делал. На одном из окон в гостиной старая рама с противомоскитной сеткой отсутствовала – снять ее было легче легкого, она держалась за подоконник только при помощи старого крючка и петли. Хорошо хоть у него хватило ума лезть в дом через окно, выходящее во двор, а не на виду у всех соседей, которые с удовольствием вызвали бы полицию.

С бутылкой «пеллегрино» в руке она прошла через кухню. Вылила в стакан остатки, добавила ломтик лимона. Взболтала, выпила и сунула стакан в мойку, раздраженная и неудовлетворенная.

– Что ты тут делаешь? – спросила она у брата. – И на чем ты приехал? Починил машину?

– Этот кусок дерьма?

Он прошлепал по линолеуму прямиком к холодильнику, открыл дверцу и принялся шарить среди полиэтиленовых пакетов с овощами и фруктами. Вытащил большой красный перец, подошел с ним к раковине и тщательно вымыл. Отыскал в ящике нож и разрезал овощ на две половинки. Очистил обе от семечек и протянул одну Чайне.

– Я тут кое-что задумал, так что машина мне все равно ни к чему.

На это Чайна не клюнула. Она знала, как бросает наживку ее брат.

– Машина нужна любому.

Свою половинку перца она положила на стол. И пошла в спальню переодеваться. В такую погоду она чувствовала себя в кожаных штанах, как в сауне. Выглядят круто, но внутри – сдохнуть можно.

– Надеюсь, ты явился сюда не затем, чтобы позаимствовать мою, – крикнула она ему, – Потому что если ты на это надеешься, то я тебя сразу разочарую. У матери попроси. Пусть она тебе свою даст. Если та еще жива.

– На День благодарения приедешь? – откликнулся Чероки.

– А кто спрашивает?

– Угадай.

– У нее что, телефон сломался?

– Я сказал ей, что еду к тебе. Она просила узнать, приедешь ты или нет. Так как?

– Я поговорю с Мэттом.

Она повесила в шкаф сначала кожаные штаны, потом жилет, а шелковую блузку бросила в пакет из химчистки. Накинула свободное гавайское платье, достала с полки сандалии. И вернулась к брату.

– А где он нынче пропадает?

Чероки уже съел одну половинку перца и занялся второй.

Она забрала ее у него и откусила. Мякоть была прохладной и сладковатой, скромное противоядие от жажды и жары.

– Уехал, – ответила она. – Чероки, может, ты все-таки оденешься?

– А что? – Осклабившись, он вильнул бедрами в ее сторону. – Я тебя возбуждаю?

– Ты не в моем вкусе.

– Так куда он подался?

– В Нью-Йорк. По делу. Ты оденешься или нет?

Он пожал плечами и вышел. Через секунду она услышала, как хлопнула сетчатая дверь и он вышел во двор за своей одеждой. В пропахшем плесенью чулане, который служил ей кладовой, она отыскала бутылку «Калистоги».

«Теплая, но хотя бы с газом», – подумала она.

Найдя немного льда, она наполнила стакан.

– Ты не спросила.

Она обернулась. Чероки стоял перед ней одетый: футболка села от многочисленных стирок, джинсы висели на бедрах. Штанины волочились по полу, и Чайна, оглядев брата, в который уже раз подумала, что он опоздал родиться. Длинноватые для мужчины песочного цвета кудри, неряшливая одежда, босые ноги и своеобразные манеры делали его похожим на участника «лета любви». [6]6
  Такое название получило в прессе лето 1967 года, когда внимание газет было приковано к жизни хиппи в районе Хайт-Эшбери в Сан-Франциско. По окончании поп-фестиваля в Монтерее около 50 тысяч его участников превратили Хайт-Эшбери в «рай для хиппи» – царство наркотиков, любви и музыки.


[Закрыть]Мать, увидев его сейчас, наверняка гордилась бы им, его отец одобрил бы, а ее отец только посмеялся. Сама же Чайна… ее это раздражало. Несмотря на возраст и внешность, Чероки все еще казался наивным ребенком, которого нельзя отпускать на улицу одного.

– Ты меня не спросила, – повторил он.

– О чем?

– Что я задумал? Почему мне больше не понадобится машина? Кстати, сюда я приехал автостопом. Хотя вообще-то автостоп приказал долго жить. Я сюда со вчерашнего обеда ехал.

– Вот поэтому тебе и нужна машина.

– Для того, что я задумал, не нужна.

– Я тебя предупредила. На мою машину не рассчитывай. Мне она нужна для работы. И почему ты не на занятиях? Тебя что, опять выгнали?

– Бросил. На работы времени не хватает. Спрос на них просто грандиозный. Должен тебе сказать, Чайн, бессовестных студентов сегодня развелось столько, что просто уму непостижимо. Будь это моей профессией, я бы ушел на пенсию в сорок.

Чайна вытаращила глаза. Работами назывались курсовики, домашние сочинения, периодические магистерские диссертации и даже пара докторских. Чероки писал их для студентов университета, у которых были деньги, но не было желания работать самостоятельно. В этой связи давно назрел вопрос: почему Чероки, который никогда не получал меньше четверки за свои платные работы, никак не соберется с духом и не закончит колледж сам. Он столько раз поступал в Калифорнийский университет и вылетал из него, что там уже почти решили сделать для него отдельный вход и повесить над ним табличку с его именем. Но Чероки, не задумываясь, объяснял свою замаранную студенческую репутацию так: «Если бы университет платил за мою работу столько же, сколько ленивые студенты платят мне за их работы, я бы работал для себя».

– Мать знает, что тебя опять выгнали? – спросила она брата.

– Я не маленький.

– Конечно, ты у нас взрослый.

Чайна пропустила обед, и это начинало сказываться. Она достала из холодильника приготовленные для салата овощи и одну тарелку из буфета: тонкий намек, который ее брат, как она надеялась, поймет.

– Ну давай, спрашивай.

Он вытащил из-под кухонного стола стул и плюхнулся на него. Из разрисованной корзинки в центре стола он достал яблоко и почти надкусил его, когда понял, что оно искусственное.

Она развернула лист салата и начала рвать его над тарелкой.

– Что спрашивать?

– Ты знаешь. Просто избегаешь вопроса. Ладно. Я спрошу за тебя. «Что у тебя за план, Чероки? Что ты задумал? Почему тебе не нужна больше машина?» Ответ: потому что я покупаю лодку. А лодка дает мне все, что нужно. Транспорт, деньги и дом.

– «Думай, думай, Буч», – пробормотала Чайна больше себе, чем ему.

Все тридцать три года своей жизни Чероки во многом прожил, как этот изгой с Дикого Запада: у него всегда был план, как быстро разбогатеть, раздобыть что-нибудь на халяву, а потом прожигать жизнь.

– Да нет, – сказал он. – Ты только послушай. Дело-то верное. Лодку я уже нашел. Она стоит в Ньюпорте. Рыбацкий баркас. Сейчас на ней вывозят желающих из гавани. За большие бабки. За бонитой ходят. Обычно ходка занимает день, но за большую сумму – а я говорю о действительно большой сумме – идут и в Баху. [7]7
  Баха – Нижняя Калифорния (вся. Baja California), самый северный штат Мексики.


[Закрыть]Лодка, правда, нуждается в починке, но я поживу на ней первое время и подлатаю. Все, что мне нужно, я буду покупать в морской лавке – машина для этого не нужна – и буду себе круглый год возить людей.

– Да что ты знаешь о рыбной ловле? Что ты знаешь о лодках? И вообще, где ты возьмешь на это деньги?

Чайна отрезала кусок огурца и стала крошить его в салат. Рассмотрев собственный вопрос в свете столь удачного появления брата на ее крыльце, она добавила:

– Чероки, даже не вздумай.

– Эй, за кого ты меня принимаешь? Я же говорю, у меня есть план, и это не фу-фу. Черт. Я думал, ты за меня порадуешься. Я даже у матери денег не просил.

– Как будто они у нее есть.

– Зато у нее есть дом. Я мог бы попросить ее переписать его на меня, чтобы заложить его во второй раз и получить деньги таким способом. Она бы не отказалась. Ты же знаешь, что нет.

«Это верно», – подумала Чайна.

Когда мать не потакала планам Чероки? «Он же астматик», – оправдывала она его в детстве. С годами фраза зазвучала иначе: «Он же мужчина».

Значит, источником дохода оставалась сама Чайна.

– И на меня тоже не рассчитывай, ладно? Все, что у меня есть, принадлежит мне, Мэтту и нашему будущему.

– Как бы не так.

Чероки оттолкнулся от стола. Он подошел к кухонной двери, открыл ее и остановился, положив руки на косяк и глядя на жарящийся на солнце задний двор.

– Что это значит?

– Ничего.

Чайна вымыла два помидора и начала их резать. Бросив взгляд на брата, она заметила, что он хмурится и жует верхнюю губу изнутри. Для нее Чероки Ривер был понятен, как афиша, которую можно прочесть с расстояния в пятьдесят ярдов: в его голове зрела какая-то махинация.

– Я отложил кое-что, – сказал он. – Этого, конечно, не хватит, но у меня есть шанс подзаработать еще немного, и тогда все будет в порядке.

– И ты хочешь сказать, что проехал всю дорогу сюда автостопом не для того, чтобы попросить меня вложиться? Ты сутки простоял на обочине, сигналя машинам, просто для того, чтобы нанести мне визит вежливости? Поделиться со мной своими планами? Спросить, собираюсь ли я на День благодарения к ма? Что-то тут не складывается. Есть ведь телефоны. Электронная почта. Телеграммы. Сигнальные барабаны, наконец.

Повернувшись спиной к двери, он наблюдал, как она счищает грязь с четырех шампиньонов.

– Вообще-то, – сказал он, – у меня есть два бесплатных билета в Европу, и я подумал, что моя маленькая сестренка не прочь будет составить мне компанию. За этим я и приехал. Пригласить тебя с собой. Ты ведь не была в Европе, правда? Считай это ранним рождественским подарком.

Чайна опустила нож.

– Где, черт возьми, ты взял два бесплатных билета в Европу?

– Курьерская почта.

И он объяснил. Курьеры, сказал он, перевозят письма и посылки из Соединенных Штатов в любую точку мира в случае, если отправитель считает, что почта, федеральная служба доставки, «Ю-пи-эс» и другие организации не смогут своевременно доставить его отправление в целости и сохранности. Корпорация или отдельный наниматель покупает путешественнику билет в определенном направлении – иногда еще и с доплатой, – и, как только посылка попадает в руки адресата, курьер волен наслаждаться красотами природы или ехать дальше.

Чероки увидел на доске объявлений в университете записку – «оказалось, от какого-то адвоката в Тастине», – в которой говорилось, что курьеру, который согласится перевезти посылку в Великобританию, предоставят два бесплатных авиабилета и оплату. Чероки предложил свои услуги, и его выбрали, при условии, что он «оденется построже и сделает что-нибудь с волосами».

– Пять тысяч баксов за доставку, – весело закончил Чероки. – Неплохая сделка, как тебе кажется?

– Что за чушь? Пять тысяч баксов?

Из своего опыта Чайна знала, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, да и то для второй мышки.

– Подожди-ка, Чероки, а что в этом пакете?

– Чертежи какого-то архитектора. Понимаешь, это одна из причин, почему я сразу о тебе подумал. Архитектура. Черт возьми. Как раз по твоей части.

Чероки возвратился к столу, но теперь повернул стул кругом и оседлал его.

– А почему этот архитектор не отвезет свои чертежи сам? Или не пошлет по Интернету? Для этого есть специальная программа, а если на том конце ее ни у кого нет, то почему он не пошлет диск?

– Кто знает. Да и какая разница? Пять тысяч баксов и бесплатный билет. Да пусть хоть гребной лодкой свои чертежи посылают, если им так хочется.

Чайна покачала головой и вернулась к салату.

– Слишком странное предложение. Езжай-ка ты лучше один.

– Эй. Речь идет о Европе. Биг-Бен. Эйфелева башня. Чертов Колизей.

– Вот и развлечешься. Если, конечно, на таможне тебя с героином не накроют.

– Говорю тебе, тут все чисто.

– Пять тысяч долларов за доставку обыкновенного пакета? Не верю.

– Давай, Чайна. Ты должна поехать.

Тут в его голосе прозвучало какое-то напряжение, которое он пытался выдать за нетерпение, но оно больше напоминало отчаяние. Чайна осторожно спросила:

– В чем дело? Лучше скажи мне сразу.

Чероки ковырял виниловый шнур на краю спинки стула.

– Дело в том… Я должен быть с женой.

– Что?

– Я говорю про курьера. Про билеты. Они для супругов. Сначала я этого не знал, но когда адвокат спросил, есть ли у меня жена, я понял, что он хочет услышать положительный ответ, и сказал «да».

– Почему?

– Да какая разница? Откуда они узнают? Фамилия у нас одна. Мы не похожи. Можно притвориться…

– Я хочу сказать, почему посылку должна привезти супружеская пара? Да еще и в строгих костюмах? Пара, которая «сделает что-нибудь с волосами»? Что-нибудь такое, чтобы выглядеть неприметно, законопослушно и невинно? Господи, Чероки. Да где твои мозги? Это же наверняка контрабанда, а ты угодишь в тюрьму.

– Да не дрейфь ты. Я все проверил. Мы же говорим об адвокате. Он существует.

– Ну, этим ты меня очень сильно утешил.

Она обложила салат крохотными морковками, а сверху насыпала горстку тыквенных семечек. Полила все лимонным соком и понесла на стол.

– Я с тобой не поеду. На роль миссис Ривер ищи кого-нибудь другого.

– Да нет больше никого. И даже если бы я нашел кого-нибудь так скоро, в билете будет стоять фамилия Ривер, а паспорт должен соответствовать билету… Ну поехали, Чайна.

Он говорил как маленький мальчик, огорченный тем, что его план, который, казалось, отделяет от осуществления лишь поездка в Санта-Барбару, вдруг оказался так близок к провалу. В этом был весь Чероки: у меня есть идея, и мир, конечно же, поможет мне ее воплотить.