Текст книги "Картина без Иосифа"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

– Тем парням, которые красили ваш дом?

– Сколько вы им заплатили? Я знаю, что это сделали именно вы, и не трудитесь лгать. О том, что я буду работать в отпуске, кроме вас, знали лишь Макферсон, Стюарт и Гейл, а они ни за что бы не раскошелились. Короче, сколько вы им заплатили и когда я должна вам вернуть долг?

Линли отложил в сторону доклад и стал играть с цепочкой от часов. Вытащил их из кармашка, открыл крышку и стал демонстративно смотреть, сколько времени.

– Я не нуждаюсь в вашей чертовой благотворительности, – заявила Барбара. – Не хочу чувствовать себя кошкой или собачкой, которую опекают. Не хочу быть в долгу.

– Долги возлагают на человека дополнительные ограничения, – сказал он. – В конце концов долг оказывается дополнительной гирей на весах, на которых взвешивается твое будущее поведение. Как я могу обрушиться на него в гневе, если я его должник? Как могу действовать по своему усмотрению, не посоветовавшим с тем, перед кем в долгу? Как могу сохранять безопасную деловую дистанцию от остального мира, если у меня остается какая-то связь?

– Денежный долг – это не связь, сэр.

– Нет. Но благодарность обычно связывает.

– Так вы, значит, меня купили? Да?

– Вы допускаете, что я имею к этому какое-то отношение – смею вас заверить, что вы не сможете это доказать. И запомните – обычно я не покупаю дружбы, сержант.

– Ваши слова лишь подтверждают мое предположение, что вы заплатили им наличными и, возможно, добавили сверху, чтобы они держали язык за зубами. – Она легонько хлопнула ладонью по столу. – Мне не нужна от вас помощь такого рода, сэр. Я не хочу брать то, чего не могу вернуть. И вообще… Пусть даже я ошибаюсь, я не вполне готова… – Она надула щеки и шумно выпустила воздух, демонстрируя свое возмущение.

Иногда она забывала, что он ее начальник Забывала и еще одну более важную вещь, которую когда-то поклялась себе помнить каждую минуту: что Линли – граф, имеет титул, что некоторые называют его «милорд». Правда, для всех своих коллег в Ярде он был просто Линли, вот уже десять лет, однако сама она не обладала подобным sang-froid, хладнокровием, которое позволяло бы ей чувствовать себя на равных с персоной, чье семейство терлось локтями с парнями, привыкшими к обращениям типа «выше высочество» и «ваша милость». При мысли об этом у нее начинали бегать по спине мурашки. А когда он заставал ее врасплох – как сегодня, – чувствовала себя полной идиоткой. Человеку голубых кровей не изливают душу. Потому что неизвестно, есть ли у него самого душа.

– Я полагаю, – Линли подхватил ее мысль, что по мере приближения того дня, когда вы покинете Актон, ваши проблемы и тревоги будут возрастать. Одно дело носиться с мечтой, не так ли? И совсем другое, когда она превращается в реальность.

Она опять села на стул и уставилась на него:

– Господи Иисусе, и как только Хелен вас терпит?

Он слегка улыбнулся, снял очки и спрятал в карман.

– В настоящий момент не терпит.

– И на Корфу вы не поедете?

– Боюсь, что нет. Разве что она поедет одна. Она давно об этом мечтала.

– А в чем дело?

– Я нарушаю ее душевное равновесие.

– Я спросила не вообще, а сегодня.

– Понятно. – Он повернулся вместе с креслом, но только не к шкафчику с фотографией Хелен, а к окну, из которого виднелось жуткое здание послевоенной постройки, где располагалось министерство внутренних дел. – Его верхние этажи казались почти одного цвета со свинцовым небом. – Боюсь, мы споткнулись о галстук. – Он подпер пальцами подбородок.

– О какой галстук?

Он показал пальцем на свой:

– Я повесил его вечером на дверную ручку. Барбара нахмурилась:

– Сила привычки, вы это имеете в виду? Вроде выдавливания зубной пасты из середины тюбика? То, что действует на нервы, когда звезды романтики начинают постепенно меркнуть?

– Хотелось бы, чтобы это было так.

– Тогда что же?

Он вздохнул. Она поняла, что ему не хочется возвращаться к этому, и сказала:

– Ладно, не мое это дело. Простите, что сразу не сообразила. Я имею в виду отпуск. Вы так его ждали.

Он потеребил узел галстука.

– Я оставляю свой галстук на дверной ручке – с наружной стороны двери, – прежде чем мы ложимся в постель.

– Ну и что?

– Я не предполагал, что она это заметит, кроме того, я всегда так делаю в подобных случаях.

– Ну?

– И она действительно не заметила. Но спросила меня, как получается, что Дентон ни разу не побеспокоил нас утром с тех пор, как мы были… вместе.

Барбара стала догадываться, в чем дело.

– Ох, теперь дошло. Увидев галстук, Дентон понимает, что в спальне вы не одни.

– Ну… да.

– И вы сказали ей об этом? Боже, какой вы идиот, инспектор.

– Я не подумал. Я был словно школьник в блаженном состоянии сексуальной эйфории, когда мозги отключаются. Она спросила: «Томми, как получается, что Дентон ни разу не принес утром чай в твою спальню, когда я здесь?» И я сказал ей всю правду.

– Что галстук для Дентона своего рода сигнал?

– Да.

– И что вы так поступали всегда, когда у вас бывали женщины?

– Боже, нет. Не такой уж я идиот. Хотя, скажи я так, ничего бы не изменилось. Она вообразила, что я делаю это уже много лет.

– Она ошиблась?

– Да. Нет. Ну, не так давно, бога ради. Я имею в виду, только с ней. Впрочем, это не означает, что я не вешал галстук на ручку и в других подобных случаях. Но я этого не делал с тех пор, как мы с ней… Ох, проклятье. – Он махнул рукой.

Барбара торжественно кивнула:

– Теперь я понимаю, как мостится дорога в ад.

– Она заявила, что в этом проявляется мое неуважение к женщинам, даже презрение, что, мол, мы обмениваемся со слугой скабрезными замечаниями по поводу того, кто из дам громче всех стонал в моей постели.

– Чего вы, разумеется, никогда не делали. Он повернулся к ней в кресле:

– За кого вы меня принимаете, сержант?

– Ни за кого. За вас самих. – Она снова поковыряла дырку на колене. – Конечно, вы могли бы вообще отказаться от утреннего чая. То есть раз уж вы стали приводить к себе на ночь женщин. В таком случае у вас отпала бы необходимость в сигнале. Или вы могли бы сами заваривать утром чай и возвращаться в спальню с подносом. – Она с трудом сдержала улыбку, представив, как Линли орудует на кухне – если ему вообще известно, где она в его доме находится, – пытаясь найти чайник и включить плиту. – Я хочу сказать, сэр, что для вас это могло бы стать выходом. В конце концов вы даже отважились бы поджарить хлеб.

Тут она хихикнула, хотя это прозвучало скорей как всхрапывание, вырвавшееся из ее плотно сжатых губ. Она загородила рот и посмотрела поверх ладони, немного стыдясь, что смеется над его положением, немного забавляясь мыслью о том, как он – в разгар лихорадочного и настойчивого совращения – педантично вешает галстук на дверную ручку, так, чтобы его пассия ничего не заметила и не поинтересовалась, зачем он это делает.

Он сидел с каменным лицом. Он покачал головой. Перелистал остаток меморандума Хильера.

– Не знаю, – сухо произнес он. – Не уверен, что я когда-нибудь смогу поджарить тост.

Она гоготнула. Он похихикал.

– В Актоне у нас по крайней мере нет таких проблем, – смеясь, сказала Барбара.

– Из-за чего вам, вероятно, и не хочется уезжать.

Вот тип, подумала она. Не пройдет мимо двери даже с завязанными глазами. Она встала со стула и подошла к окну, засунув руки в задние карманы джинсов.

– Не потому ли вы приехали сюда? – спросил он у нее.

– Я уже ответила, что оказалась тут поблизости.

– Вы ищете, чем бы отвлечься, Хейверс. Как и я.

Она выглянула в окно. Ей были видны верхушки деревьев в Сент-Джеймс-парке. Совсем голые, они колыхались на ветру и казались нарисованными на небе.

– Не знаю, инспектор, – промолвила она. – Похоже, у меня тот случай, когда нужно быть осторожней в своих желаниях. Я знаю, что мне хочется сделать. Я боюсь это делать.

На столе у Линли зазвонил телефон. Она хотела взять трубку.

– Погодите, – сказал он. – Нас тут нет, вы забыли? – Оба смотрели на аппарат, который продолжал надрываться, видимо надеясь, что их пристальные взгляды заставят его замолчать. И он действительно перестал звонить.

– Впрочем, я полагаю, вам это знакомо, – продолжала Барбара, как будто телефон и не помешал им.

– Тут происходит, как в поговорке про богов, – вздохнул Линли. – Когда они хотят отнять у вас разум, дают то, что вам больше всего хочется

– Хелен, – сказала она.

– Свободу, – сказал он.

– Мы два сапога пара.

– Инспектор Линли? – Доротея Харриман появилась в дверях в облегающем черном костюме, с серым кантом на вороте и лацканах. На голове шапочка без полей и с плоским донышком. Доротея выглядела так, будто собралась появиться на балконе Бук-Хауса в День поминовения погибших, если ее пригласят составить компанию августейшей семье. Не хватало только алого мака.

– Что, Ди? – спросил Линли.

– Телефон.

– Меня тут нет.

– Но…

– Нас с сержантом тут нет, Ди.

– Но это мистер Сент-Джеймс. Он звонит из Ланкашира.

– Сент-Джеймс? – Линли взглянул на Барбару. – Разве они с Деборой не уехали в отпуск?

Барбара пожала плечами.

– Разве мы все?…

Глава 7

Вечерело, когда Линли ехал на машине по Клите-роской дороге в сторону деревни Уинсло. Мягкие солнечные лучи, меркнувшие по мере того, как день переходил в ночь, пронзал и окутавший землю зимний туман. Узкими полосами он отражался от старинных каменных построек – церкви, школы, домов и лавок, стоявших шеренгами словно на выставке ланкаширской мужественной и суровой архитектуры – и менял обычный, бурый с примесью сажи цвет зданий в охряной. Дорога под шинами «бентли» была сырая, как всегда на севере в это время года; в лучах солнца блестели лужи, которые за ночь покрывались льдом. Сейчас в них отражались небо и скелеты деревьев и кустарников. Он притормозил машину метрах в пятидесяти от церкви. Остановил на обочине и вышел на острый как нож воздух. Пахло дымом от сухих поленьев, горевших где-то неподалеку в печи. Дым спорил с другими запахами-навоза, сырой земли, гниющих листьев, которые исходили от простора полей, начинавшихся сразу за колючей живой изгородью, посаженной вдоль дороги. Он огляделся. Слева живая изгородь вместе с дорогой поворачивала на северо-восток, уступая место церкви, а потом, возможно, в четверти мили дальше, самой деревне. Справа вдалеке отдельно растущие дубы сгущались в старую дубовую рощу, над ней возвышался холм, тронутый морозом и увенчанный колеблющимся кольцом тумана. А прямо перед ним открытое поле медленно спускалось вниз, к извилистой речке, а на другом берегу снова шло кверху и заканчивалось заплаткой каменных стен. Между ними виднелись фермы, и даже на таком расстоянии Линли слышал блеяние овец.

Опершись на капот машины, он взглянул на церковь Св. Иоанна Крестителя. Как и сама деревня, церковь была простая и строгая, с шиферной крышей, украшенная только колокольней с часами и норманнскими бойницами. Окруженная кладбищем и каштанами, подсвеченная туманным небом цвета яичной скорлупы, она совсем не походила на персонаж из пьесы на криминальную тему.

Священники, в конце концов, обычно бывают второстепенными действующими лицами в драме жизни и смерти. Им отводится роль утешителя, советника и генерального посредника между кающимся грешником, истцом и Богом. Они предоставляют услугу, возвышенную в своей важности и действенности в результате ее связи с божественным началом, но по этой же причине всегда соблюдается определенная дистанция между ними и их прихожанами, один из них, по-видимому, нарушил такую дистанцию, что и привело к убийству.

Но все же эта цепочка размышлений грешила софизмом, и Линли это понимал. Об этом говорило все, от дежурного афоризма про волка в овечьей шкуре до закоренелого лицемера преподобного Артура Диммейсдейла. Но если бы даже это было не так, Линли уже достаточно долго работал в полиции, чтобы знать, что самый невинный экстерьер – не говоря уже о самом высоком положении – вполне способны скрывать вину, грех и позор. Таким образом, если убийство нарушило мир в этом сонном уголке, вина лежит не на звездах или непрестанном движении планет, а скорее в чьем-то ожесточившемся сердце.

– Здесь творится что-то странное, – сказал утром по телефону Сент-Джеймс. – Судя по тому, что мне удалось узнать, местный констебль, вероятно, сумел избежать обращения в свой местный уголовно-следственный отдел за чем-то большим, кроме поверхностного дознания. К тому же он, кажется, крутит любовь с женщиной, которая накормила этого священника – Робина Сейджа – цикутой.

– Сент-Джеймс, но ведь там наверняка было следствие.

– Да, было. Та женщина – ее имя Джульет Спенс – призналась в деянии и заявила, что это несчастный случай.

– Ну, если дело не пошло дальше и если коронер и его жюри присяжных вынесли заключение о случайном отравлении, мы должны предположить, что аутопсия и все прочие доказательства – вне зависимости от того, кто их собирал – подтвердили ее утверждения.

– Но если учитывать тот факт, что она специалист по травам…

– Все люди делают ошибки. Вспомни, сколько смертей случается по вине, казалось бы, опытных грибников – сорвали подозрительный гриб в лесу, сварили, съели, и готово – человека нет.

– Это не одно и то же.

– Ты ведь сказал, что она приняла вех пятнистый, то есть цикуту, за дикий пастернак, верно?

– Точно. Именно с этого все и началось. Сент-Джеймс изложил факты.

Это растение не так просто отличить от ряда других представителей семейства зонтичных – Umbelliferae, сходство между родами и видами ограничивается в основном теми частями растения, которые никому не придет в голову есть: листьями, стеблями, цветками и плодом.

– Но ведь именно плод сорвали, сварили и съели? – поинтересовался Линли.

Вовсе нет, ответил Сент-Джеймс. Хотя плод не менее ядовитый, чем остальные части растения, он состоит из двух сухих полуплодиков, которые, в отличие, скажем, от персика или яблока, сухие, без мякоти и непривлекательны в гастрономическом отношении. Человек, принявший цикуту за дикий пастернак, ни за что не станет есть плод. Скорее выкопает растение и употребит в пищу корень.

– И вот мы подходим к сути, – сказал Сент-Джеймс.

…Линли вынужден был признать, что хотя приведенных фактов и немного, их все же оказалось достаточно, чтобы вызвать в нем смутную тревогу.

Он вытащил из чемодана одежду, в которой намеревался провести неделю мягкой зимы на Корфу, упаковал в него другую, пригодную для пронзительно холодного Севера, и поехал по Ml до Мб и далее по землям Ланкашира, с его безотрадными вересковыми пустошами, окутанными туманом утесами и старинными деревнями, из которых более трехсот лет назад пришла самая безобразная в его стране мода на колдовство.

Роули, Блэко и Пендл-Хилл были не очень удалены как на местности, так и в памяти от деревни Уинсло. Недалеко находился и Боулендский Трог, по которому двадцать женщин брели на муки и смерть в Ланкастерский замок. Исторический факт, что гонения поднимали свою зловещую голову чаще всего там, где возрастала социальная напряженность и для разрядки требовался козел отпущения. Линли невольно подумалось, вызвала ли напряжение в деревне смерть викария от рук женщины.

Он отвлекся от созерцания церкви и вернулся в свой «бентли». Включил зажигание и музыку, которую слушал в дороге. «Реквием» Моцарта. Его мрачное сочетание струнных инструментов с деревянными духовыми, сопровождающими торжественную басовую интонацию хора, вполне соответствовало ситуации. Он снова вывел машину на дорогу. Если не ошибка убила Робина Сейджа, тогда что-то еще, и факты часто заставляют предположить, что убийцей было что-то другое. Как и у растения, этот вывод рос из корня.

– Цикута, он же вех пятнистый, отличается от других представителей семейства зонтичных своим корнем, – объяснил Сент-Джеймс. – У дикого пастернака один стержневой корень. У веха пятнистого пышный корневой пучок.

– Но разве нельзя предположить, что именно у этого конкретного растения был только один корень?

– Это возможно, да. Как и дикий пастернак может иметь свою противоположность: два или три боковых отростка, что с точки зрения статистики маловероятно, Томми.

– И все-таки нельзя сбрасывать со счетов.

– Согласен. Но если бы даже это конкретное растение имело подобного рода аномалию, имеются и другие характеристики подземной части корневища, которые непременно насторожили бы знающего травы человека. На продольном разрезе корневища цикуты видны узлы и междоузлия.

– Наука, Саймон, – не мое поле. Выведи меня оттуда.

– Извиняюсь. Думаю, их можно назвать камерами. Они полые, с перегородками из сердцевинной ткани, проходящими поперек полости.

– И у дикого пастернака нет таких камер?

– И он не выделяет желтую маслянистую жидкость при надрезе стебля.

– Но зачем ей надрезать стебель? Тем более делать продольный разрез?

– Согласен, незачем. Эти мои доводы, конечно, сомнительны. Но как она могла удалить корень – пусть даже аномальный, единственный, – не разрезав каким-то образом корневище? Если просто отрезать корень от стебля, выступит это самое желтое масло.

– И ты полагаешь, этого достаточно, чтобы насторожить травницу? Не могла ли она отвлечься и не заметить? Может, была не одна, когда выкапывала этот корень. Может, болтала с подружкой или ругалась с любовником… А может, ее нарочно кто-то отвлек?

– Все это версии. И их стоит рассмотреть, верно?

– Дай-ка я сейчас сделаю несколько телефонных звонков.

Ответы, которые он получил, подогрели его интерес. Поскольку отпуск на Корфу превратился в очередное обещание, которое жизнь не сдержала, он побросал в чемодан твидовую одежду, джинсы и свитера и положил его вместе с резиновыми сапогами, туристическими ботинками и анораком в багажник автомобиля. Ему давно хотелось уехать из Лондона. И хотя он предпочел бы совершить побег вместе с Хелен Клайд и на Корфу, его устраивали Ланкашир и отель Крофтерс-Инн.

Он проехал мимо карабкающихся в гору деревенских домов и на развилке трех дорог увидел отель. Самого Сент-Джеймса и Дебору Линли нашел в пабе.

Паб еще не открылся для вечерних посетителей. Железные бра на стенах с маленькими абажурами, украшенными кисточками, были погашены. Возле бара кто-то выставил черную доску, и на ней было написано мелом вечернее меню – какими-то странными остроконечными, наклонными буквами. Мел был цвета фуксии. Предлагалась лозанния, а также минуэтт-стейк и паровой пуденг тоффи.

Если судить о качестве блюд по грамотности написанного, то ничего хорошего ждать не приходится. Лучше пойти в ресторан.

Сент-Джеймс и Дебора сидели под одним из двух окон, глядевших на улицу. На столе – остатки чая, пивные подставки и пачка бумаг, которые Сент-Джеймс как раз складывал и засовывал во внутренний карман пиджака.

– Послушай меня, Дебора.

– Не буду. Ты нарушаешь наш договор. – Она скрестила руки. Линли знал этот жест. Он замедлил шаги.

В камине рядом с их столиком горели три полена. Дебора повернулась на стуле и поглядела на пламя.

– Смотри на вещи разумно, – сказал Сент-Джеймс.

– Будь честным, – парировала она.

Одно полено упало; на площадку перед камином полетел сноп искр. Сент-Джеймс взял железную щетку. Дебора увидела Линли, когда он вошел в полосу света, падавшего от очага. Она промолвила «Томми» с улыбкой, в которой сквозило облегчение. Он поставил свой чемодан возле лестницы и подошел к ним.

– Ты доехал в рекордное время, – отметил Сент-Джеймс, когда Линли протянул ему руку в знак приветствия, а потом чмокнул Дебору в щеку.

– С попутным ветром.

– И ты без проблем выбрался из Ярда?

– Ты забыл. Я же в отпуске. Я просто забежал к себе в кабинет – хотел очистить свой стол.

– Так мы выдернули тебя из отпуска? – ужаснулась Дебора. – Саймон! Какой кошмар.

Линли улыбнулся:

– Мерси, Деб.

– Но ведь наверняка у вас с Хелен были какие-то планы.

– Были. Только она передумала. Я оказался ни с чем. Мне оставалось либо поехать в Ланкашир, либо слоняться по своему лондонскому дому. Ланкашир показался мне намного привлекательней. Хоть какая-то смена впечатлений.

– Хелен знает, куда ты поехал? – проницательно спросила Дебора.

– Вечером позвоню ей.

– Томми…

– Знаю. Я плохо себя вел. Схватил карты и убежал.

Он рухнул на стул рядом с Деборой и взял оставшееся на тарелке песочное печенье. Налил себе в ее пустую кружку немного чаю и положил сахар, пережевывая печенье. Потом огляделся по сторонам. Дверь в ресторан была закрыта. Огни за стойкой бара выключены. Дверь офиса чуть приоткрыта, и никакого движения за ней не замечалось, в то время как третья дверь – в углу за баром – была открыта достаточно широко, чтобы испускать копье света, пронзавшее этикетки бутылок спирта, висевших вниз донышком; из-за нее не доносилось ни звука.

– Никого нет? – спросил Линли.

– Они куда-то ушли. Там на баре есть колокольчик.

Он кивнул, но не пошевелился.

– Они знают, что ты из Ярда, Томми. Линли поднял бровь:

– Каким образом?

– Звонок был во время ленча. Разговор шел в пабе.

– Вот вам и инкогнито.

– Оно все равно бы тебе не пригодилось.

– Кто знает?

– Что ты из криминального отдела? – Сент-Джеймс откинулся назад и устремил взгляд на потолок, пытаясь вспомнить, кто находился в баре во время звонка. – Ну, хозяева, разумеется. Шесть-семь местных. Группа пеших туристов, которые наверняка уже отправились дальше.

– Местные точно были?

– Бен Рэгг – он владелец – болтал с кем-то из них возле бара, когда его жена вышла из офиса с этим известием. Остальные получили информацию во время ленча. По крайней мере мы с Деборой.

– Полагаю, Рэгги взяли за это дополнительную плату.

Сент-Джеймс улыбнулся:

– Нет, не взяли. Но сообщили нам об этом. Сообщили всем, что сержант Дик Хокинс, из полиции города Клитеро, звонит инспектору Томасу Линли.

– «Я его спросила, откуда этот самый инспектор Томас Линли, любопытно мне стало, – добавила Дебора, подражая ланкаширскому выговору хозяйки отеля. – И вы никогда не догадаетесь, – заметь, Томми, это говорилось с умелой драматической паузой, – он из Нью-Скотленд-Ярда! Остановится тут, в отеле, во как! Он самолично забронировал номер, не далее как три часа назад. Я лично приняла его звонок. Ну, как вы думаете, зачем он сюда пожаловал? Что высматривает?» – Нос Деборы сморщился от улыбки. – Теперь они неделю не успокоятся. Ты превратил Уинсло в Сент-Мэри-Мид.

Линли засмеялся. Сент-Джеймс задумчиво произнес:

– Уинсло относится к тому же полицейскому округу, что и Клитеро, верно? И этот самый Хокинс ничего не сказал о своей принадлежности к какому-нибудь криминальному отделу – ведь если бы он сказал, мы бы услышали об этом вместе со всеми остальными.

– Клитеро просто окружной полицейский центр, – сказал Линли. – Хокинс местный старший констебль. Я разговаривал с ним сегодня утром.

– Но он не из криминального отдела?

– Нет. И ты был прав, Сент-Джеймс. Хокинс подтвердил тот факт, что криминальный отдел Клитеро сделал только снимок трупа, проверил место преступления, собрал вещественные доказательства и дал направление на аутопсию. Шеферд сам выполнял все остальное: расследование и опрос свидетелей. Но он делал это не один.

– Кто был ассистентом?

– Его отец.

– Это чертовски странно.

– Странно, необычно, но не противозаконно. По словам сержанта Хокинса, тогда отец Шеферда был старшим инспектором криминального отдела в региональном полицейском управлении Хаттон-

Престона. Очевидно, он надавил на сержанта Хокинса, чтобы тот сделал все, как нужно.

– Тогда был?

– Вскоре после расследования дела об убийстве Сейджа он ушел на пенсию.

– Значит, Колин Шеферд мог подстроить вместе со своим отцом так, чтобы криминальный отдел Клитеро оказался в стороне? – заметила Дебора.

– Или так решил его отец.

– Но зачем? – удивился Сент-Джеймс.

– Осмелюсь заметить, что именно это нам и предстоит выяснить.

Они вместе шли по Клитероской дороге. Дом Колина Шеферда они нашли возле дома викария, через дорогу от церкви Св. Иоанна Крестителя. Там и разделились. Дебора направилась через дорогу к церкви, заявив, что она еще ее не видела, предоставив Сент-Джеймсу и Линли вдвоем вести разговор с констеблем.

Перед красно-бурым кирпичным домом стояли две машины, грязный, похоже, десятилетний «ленд-ровер» и забрызганный «гольф», на вид сравнительно новый. У соседского дома машины не было, но когда они, обогнув «ровер» и «гольф» шли к двери Колина Шеферда, к одному из окон в доме викария подошла женщина и смотрела на них, не пытаясь скрыться из вида. Одной рукой она освобождала свои кудрявые волосы морковного цвета от завязанного на затылке шарфа. Другой держалась за пуговицу темно-синего пальто. Она не отошла от окна, даже когда стало ясно, что Линли и Сент-Джеймс ее увидели.

На стене дома Колина Шеферда висел узкий, прямоугольный знак. Белый с синим, с единственным словом ПОЛИЦИЯ. Как и в большинстве деревень, дом местного констебля служил одновременно и конторой его полицейского участка. Линли усмехнулся про себя и в шутку подумал, не для допроса ли пригласил к себе констебль эту самую Спенс.

Они позвонили в дверь, и тут же залаяла собака. Судя по звуку, большая и совсем не дружелюбная.

Послышался мужской голос:

– Тише, Лео. Сидеть. – Лай тут же замолк. На крыльце зажегся свет, хотя на улице еще не стемнело, и дверь отворилась.

Колин Шеферд окинул их взглядом. Возле него сидел большой черный ретривер. Лицо констебля оставалось бесстрастным. На нем не отразилось даже любопытство, почему, стало ясно из его слов:

– Вы из Скотленд-Ярда. Сержант Хокинс предупредил меня о вашем возможном приходе.

Линли предъявил свое удостоверение и представил Сент-Джеймса, которому Шеферд сказал, бросив беглый взгляд:

– Вы остановились в отеле, не так ли? Я вас видел вчера вечером.

– Мы с женой приехали к мистеру Сейджу.

– Рыжеволосая женщина. Сегодня утром она ходила в котловину.

– Решила прогуляться по пустоши.

– В тех местах быстро надвигается туман Лучше туда не ходить, если вы незнакомы с местностью.

– Я ей передам.

Шеферд отошел от двери. Пес тут же вскочил и зарычал.

– Спокойно. Возвращайся к камину, – сказал Шеферд, и пес послушно затрусил в другую комнату.

– Используете его для работы? – поинтересовался Линли.

– Нет. Только для охоты.

Шеферд кивнул на вешалку в конце прихожей. Под ней стояли три пары резиновых сапог. На двух виднелась свежая грязь. Рядом с обувью притулилась металлическая корзинка для молочных бутылок; на одном из ее прутьев болтался на ниточке кокон какого-то давно улетевшего насекомого. Шеферд подождал, когда Линли и Сент-Джеймс разденутся. Затем повел их по коридору в ту сторону, куда убежал ретривер.

Они вошли в гостиную, где горел огонь и немолодой мужчина подкладывал небольшое полено в пламя. Судя по сходству, это был отец Колина Шеферда. Оба высокие, с развитой грудной клеткой, узкими бедрами. Только волосы разные. У отца редеющие, с песочным оттенком, как это бывает у седеющих блондинов. И еще пальцы: длинные, чуткие и уверенные у сына, они с возрастом расширились у отца в суставах и расплющились на ногтях

Мужчина отряхнул ладони и протянул руку.

– Кеннет Шеферд, – сказал он. – Старший инспектор, в отставке. Криминальный отдел Хаттон-Престона. Впрочем, вам это уже известно, не так ли?

– Сержант Хокинс сообщил мне эту информацию.

– Разумеется, это его обязанность. Рад познакомиться. – Он бросил взгляд на сына. – Ты можешь что-нибудь предложить этим джентльменам, Кол?

Несмотря на дружелюбный тон отца, лицо констебля оставалось бесстрастным. Глаза за черепаховой оправой смотрели настороженно.

– Пиво, – сказал он. – Виски. Бренди. У меня уже шесть лет пылится в подвале бутылка хереса.

– Твоя Энни любила херес, верно? – вздохнул старший инспектор. – Упокой Господь ее светлую душу. Я бы выпил немножко. А вы? – обратился он к вошедшим.

– Нет, – ответил Линли.

– Я тоже не хочу, – сказал Сент-Джеймс.

На приставном столике Шеферд налил отцу вино, а себе что-то из квадратного графина. Линли окинул взглядом комнату.

Гостиная была обставлена скудновато, как это делает мужчина, покупающий, когда уж припрет необходимость, мебель на дешевой распродаже и не беспокоящийся, как она выглядит. Спинка софы была накрыта вязаным одеялом с разноцветными квадратами, скрывавшим часть крупных, но безнадежно выгоревших розовых анемонов на обивке. Ничто, кроме собственной обивки, не прикрывало два разрозненных кресла с вытертыми подлокотниками и ямкой наверху спинки. Кроме кофейного столика с гнутыми ножками, бронзового торшера и приставного столика, на котором стояли бутылки со спиртным, единственный предмет, тоже заслуживающий внимания, висел на стене. Застекленный шкафчик с коллекцией винтовок и дробовиков – единственными предметами в комнате, представляющими ценность, и, несомненно, компаньонами ретривера, который занял свое место возле огня на древнем, засаленном одеяле. На его лапах, как и на резиновых сапогах в коридоре, оставались комки грязи.

– На птицу? – поинтересовался Линли, кивнув на ружья.

– Попадаются и олени. Только я завязал с этим делом. Так, побродить с ружьишком еще можно. Но стреляю редко. Не люблю убивать.

– Весьма похвально. К сожалению, вы один из немногих.

Держа в руке стакан с хересом, старший инспектор кивнул на софу и кресла.

– Присаживайтесь, – сказал он и опустился на софу. – Мы сами только что вернулись с прогулки и не прочь снять нагрузку с ног. Я уезжаю через четверть часа. Меня ждет в моей пенсионерской квартире сладкая красотка пятидесяти восьми лет от роду, уже обед приготовила. А пока можем поговорить.

– Значит, вы не живете в Уинсло? – спросил Сент-Джеймс.

– Много лет уже не живу. Мне нравится бурная жизнь, доступные, красивые женщины. Первого в Уинсло никогда и не было, а женщины все замужние.

Констебль подошел со стаканом к огню, присел на корточки и погладил ретривера. В ответ Лео открыл глаза, пошевелился и положил челюсть на ботинок Шеферда, радостно стуча хвостом об пол.

– Весь в грязи, – сказал хозяин, ласково потрепав пса за уши. – Как поросенок

Его отец фыркнул:

– Ох уж эти собаки. Ты их любишь не меньше, чем женщин.

Эти слова послужили зацепкой, из которой сам собой возник вопрос Линли, хотя старший инспектор вряд ли рассчитывал, что их используют таким образом. Линли также не сомневался в том, что старик вряд ли навестил сына ради прогулки по болотам.

– Что вы можете нам рассказать про миссис Спенс и смерть Робина Сейджа?

– Не думаю, что это дело представляет интерес для Скотленд-Ярда, – вполне дружеским тоном, но слишком поспешно ответил старший инспектор. Ответ, видимо, был приготовлен заранее.

– Формально? Нет.

– А неформально?

– Вы не могли не заметить, что расследование ведется довольно странно. Отстранение криминального отдела. Связь вашего сына с виновницей преступления.