Текст книги "Картина без Иосифа"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Линли тоже оглядел незнакомца. Высокий, поджарый, с редеющими седыми волосами и румянцем на щеках. Но не таким, какой бывает у охотника или рыбака. Видимо, он много бывал на свежем воздухе, но только ради отдыха и развлечения. Одет в хороший твид; руки ухоженные, вид уверенный. По брезгливому взгляду, брошенному им в сторону Бена Рэгга, который хлопнул по стойке ладонью и от души хохотал над отпущенной им самим шуткой, Сент-Джеймсу стало ясно, что приход в Крофтерс-Инн являлся для него чем-то вроде сошествия с престола.

– Слушайте, – сказал незнакомец. – Я задал вопрос и хочу получить ответ. Немедленно. Это ясно? Кто из вас сотрудник Ярда?

Линли взял бренди у Сент-Джеймса.

– Я, – ответил он. – Инспектор Томас Линли. А вы, если я не ошибаюсь, Таунли-Янг.

При этом Линли презирал себя. Мужчина не мог определить его социальный статус по внешнему виду, потому что он не потрудился одеться к обеду. Так и остался в бордовом пуловере поверх полосатой рубашки и серых шерстяных брюках; на ботинках виднелись следы грязи. Так что пока Линли не заговорил – пока не задействовал свой голос, буквально кричавший о частной привилегированной школе, о голубых кровях, о пышных и бесполезных титулах, – Таунли-Янгу в голову не могло прийти, что перед ним титулованный граф. Никто не прошептал Таунли-Янгу на ухо, что это, мол, восьмой граф Ашертон. Никто не перечислил выпавшие на долю Линли дары фортуны: городской дом в Лондоне, поместье в Корнуолле, место в палате лордов, если бы он пожелал его занять.

Воспользовавшись удивленным молчанием Таунли-Янга, Линли представил Сент-Джеймса. Потом стал потягивать бренди и наблюдать за стариком через край стакана.

Таунли-Янг между тем сбавил спесь, расслабил спину, перестал раздувать ноздри. Было ясно, что ему хотелось задать полдюжины вопросов, невозможных в данной ситуации, и что при этом он пытался выглядеть так, словно с самого начала знал все про Линли.

– Могу я поговорить с вами приватно? – спросил он и поспешно добавил, бросив взгляд в сторону супругов Сент-Джеймс: – Я имею в виду – не в пабе. Смею надеяться, что ваши друзья присоединятся к нам. – Он ухитрился произнести эти слова достаточно вежливо. По-видимому, его немало удивило, что титул инспектора Скотленд-Ярда могут носить представители более чем одного сословия, но не собирался уподобляться Урии Хипу, чтобы смягчить свое первоначальное высокомерие.

Линли кивнул в дальний конец паба, на дверь гостиной для постояльцев. Таунли-Янг пошел впереди. В гостиной было холодней, чем в столовой, и никаких электрических обогревателей.

Дебора включила две лампы, поправила абажуры. Сент-Джеймс убрал с кресла развернутую газету и швырнул на боковую полку, где хранился запас чтива – главным образом старые номера журналов, сильно потрепанные, – и уселся в кресло. Дебора выбрала соседнюю оттоманку.

Линли заметил, что Таунли-Янг взглянул на больную ногу Сент-Джеймса и стал подыскивать себе место. Выбрал софу, над которой висела унылая репродукция «Едоков картофеля».

– Я пришел вам помочь, – заявил Таунли-Янг. – За обедом услышал о вашем появлении в деревне – такие новости разносятся в Уинсло с быстротой молнии – и решил повидать вас лично. Полагаю, вы не отдыхать сюда приехали?

– Не совсем.

– Значит, по делу Сейджа? Принадлежность к одному классу – вовсе не

повод для раскрытия профессиональных секретов. Линли считал именно так. Поэтому ответил вопросом на вопрос:

– Вы можете что-то сообщить о смерти мистера Сейджа?

Таунли-Янг поправил узел своего зеленоватого галстука.

– Ничего особенного.

– Тогда что же?

– Он был в общем-то неплохим парнем, пожалуй что. Мы просто не сошлись в вопросах ритуала.

– Низкая церковь против высокой?

– Типа того.

– Разумеется, это не могло послужить мотивом для его убийства.

– Мотивом?… – Рука Таунли-Янга оставила в покое галстук. Его тон оставался вежливо-ледяным. – Я пришел сюда не на исповедь, инспектор, если вы на это намекаете. Я не слишком любил Сейджа и не слишком любил аскетизм его богослужений. Ни цветов, ни свечей, только голые кости. Я не к такому привык. Но он был неплохим викарием, вполне добросовестным в церковных делах.

Линли взял бренди и стал согревать в ладонях округлый стакан.

– Вы не участвовали в церковном совете, который беседовал с ним?

– Я был там. И выступил против. – Красные щеки Таунли-Янга стали еще краснее. То, что викарий не пользовался влиянием в совете, где, несомненно, являлся самой значительной фигурой, говорило об отношении к нему жителей деревни.

– Похоже, вы не слишком опечалены его кончиной.

– Он не входил в число моих друзей, если вы это имеете в виду. Хотя бы потому, что прожил в деревне всего два месяца. Впрочем, в некоторых слоях нашего общества два месяца равнозначны двум десяткам лет, но, честно говоря, инспектор, я не принадлежу к тому поколению, которое с первой минуты знакомства называет друг друга по имени.

Линли улыбнулся. Поскольку его отец умер четырнадцать лет назад, а мать, с присущей ей решительностью, рушила традиционные барьеры, он иногда забывал о привычках старшего поколения, придававшего такое огромное значение обращению по именам. Его всегда удивляло, если ему напоминали об этом во время работы, и вызывало мягкую усмешку. «Что значит имя?…» – подумал он.

– Вы упомянули, что можете сообщить мне что-то, косвенным образом связанное со смертью мистера Сейджа, – напомнил Линли Таунли-Янгу, который, похоже, собирался разразиться тирадой по поводу имен.

– Я хотел сказать, что он несколько раз наведывался на территорию Коутс-Холла.

– Я не вполне вас понимаю.

– Я пришел по поводу Холла.

– Холла? – Линли покосился на Сент-Джеймса. Тот жестом дал понять, что не следует задавать вопросов.

– Я хотел обратить ваше внимание на то, что там творится. Зловредное озорство. Шалости подростков. В течение четырех последних месяцев я пытаюсь произвести там ремонт, но группа малолетних хулиганов мешает мне. То прольют литр краски на чистые обои. То оставят включенным кран. Не говорю уж про граффити на дверях.

– Вы предполагаете, что мистер Сейдж имел какое-то отношение к этому? Но это едва ли похоже на служителя церкви.

– Я предполагаю, что это дело рук какого-то недоброжелателя. Надеюсь, что вы, полицейский, разберетесь и прекратите это безобразие.

– А-а. – При столь властном заявлении Линли разозлился. В настойчивом стремлении незамедлительно решить свои персональные проблемы мужчина перешел все границы. Неудивительно, что кто-то из соседей мог иметь серьезные причины недолюбливать Таунли-Янга. – У вас ведь есть местный констебль для решения таких дел.

Таунли-Янг презрительно фыркнул.

– Он этим занимается, – произнес он с сарказмом, – с самого начала. Расследует каждый инцидент. И в результате ничего не меняется.

– А вы не хотите нанять сторожа на время ремонта?

– Я плачу налоги, инспектор. И вправе рассчитывать на помощь полиции.

– Но ведь там у вас живет смотрительница?

– Спенс? Однажды она спугнула группу маленьких негодяев – и вполне умело, если хотите знать, несмотря на поднятый после этого вой, – но мой враг стал действовать более изощренно. Никаких следов насильственного взлома, ничего, кроме ущерба.

– Значит, у злоумышленника есть ключ. Кому вы давали ключи?

– Ключ есть у меня. У миссис Спенс. У констебля. У моей дочери и ее мужа.

– Кто-то из них может быть заинтересован в том, чтобы дом остался незаконченным? Кто там будет жить?

– Бекки… Моя дочь с мужем и ребенком, который родится в июне.

– Знает ли их миссис Спенс? – спросил Сент-Джеймс.

– Знает ли она Бекки и Брендана? Зачем?

– Может, ей предпочтительней, чтобы они туда не въехали? Может, для констебля это предпочтительней? Не могут ли они сами использовать дом? Нам уже дали понять, что у них там свои отношения.

Линли обнаружил, что эта цепочка вопросов ведет в интересном направлении, пусть даже это и не входило в замысел Сент-Джеймса.

– Прежде там кто-нибудь ночевал?

– Дом был заперт и забит досками.

– Доску легко отодрать.

Сент-Джеймс кивнул, очевидно продолжая собственную цепочку умозаключений.

– А если парочка использует какое-то место для своих свиданий, ей будет обидно от него отказаться.

– Мне наплевать, кто это использует и для чего. Мне нужно, чтобы это прекратилось. И если Скотленд-Ярд не в силах это сделать…

– Какой же был вой? – спросил Линли.

Таунли-Янг непонимающе посмотрел на него:

– Какого дьявола…

– Вы сказали, что начался вой, когда миссис Спенс спугнула кого-то с вашей земли. Расскажите об этом поподробнее.

– Да она пальнула из дробовика. И родители этих маленьких бандитов подняли вой. – Он снова фыркнул. – Не следят за своим выводком, те шныряют повсюду, хулиганят, и все им сходит с рук. А если кто-то пытается их приструнить, приучить к дисциплине, сразу начинается Армагеддон.

– Дробовик – это сурово, – заметил Сент-Джеймс.

– Тем более нацеленный на детей, – добавила Дебора.

– Не такие уж они и дети, да если бы даже были…

– Так это с вашего разрешения или, может, по вашему совету миссис Спенс применяет ружье, выполняя свои обязанности смотрителя Коутс-Холла? – спросил Линли.

Таунли-Янг прищурился.

– Не надо сваливать все на меня. Я пришел сюда за вашим содействием, инспектор, и если вы не хотите мне его оказать, лучше пойду. – Он уже стал подниматься.

Линли жестом остановил его:

– Сколько времени эта самая Спенс работает у вас?

– Больше двух лет. Почти три.

– А ее прошлое?

– Что вы имеете в виду?

– Что вам известно о ней? Почему вы наняли именно ее?

– Потому что ей хотелось тишины и покоя, а мне нужен был там такой человек. Место уединенное. Мне не хотелось нанимать в смотрители того, кто будет вожжаться по ночам со всей деревней. Это повредило бы моим интересам, согласны?

– Откуда она приехала?

– Из Камбрии.

– Откуда?

– Это возле Уигтона.

– Где?

Таунли-Янг резко наклонился вперед:

– Слушайте, Линли, давайте поставим все на свои места. Я пришел сюда, чтобы нанять вас, а не наоборот. Я не хочу, чтобы со мной разговаривали как с подозреваемым, откуда бы вы там ни явились. Ясно вам?

Линли поставил стакан на березовый столик и спокойно рассматривал Таунли-Янга. Тот плотно сжал губы и грозно выставил подбородок. Если бы сержант Хейверс была сейчас с ними в гостиной, она бы широко зевнула, ткнула большим пальцем в Таунли-Янга, произнесла «Пора разобраться с этим парнем» и заявила менее-чем-дружелюбно и более-чем-раздраженно «Отвечайте на вопрос, иначе мы привлечем вас к ответственности за отказ сотрудничать в полицейском расследовании». Хейверс знает, что сказать, когда требуется получить «горячую» информацию. Линли засомневался, сработает ли такой метод с персоной вроде Таунли-Янга. Если нет, он все равно получит удовольствие, наблюдая за его реакцией. Хейверс не обладала голосом и чаще всего успешно пользовалась этим, когда разговаривала с теми, кто им обладал.

Дебора беспокойно заерзала на оттоманке. Уголком глаза Линли заметил, что рука Сент-Джеймса легла на ее плечо.

– Я понял, зачем вы пришли ко мне, – произнес наконец Линли.

– Хорошо. Тогда…

– Просто можно считать несчастной гримасой судьбы, что вы пришли в разгар расследования. Конечно, вы можете созвониться со своим адвокатом, если предпочитаете, отвечая на наши вопросы, иметь его при себе. Так откуда конкретно приехала миссис Спенс? – Правда была искажена лишь частично. Линли послал мысленный привет своему сержанту. Ее метод помогал жить.

Клюнет ли на эту удочку Таунли-Янг – еще вопрос. Они молча состязались в силе воли, их глаза скрестились в поединке. Наконец Таунли-Янг моргнул.

– Аспатрия, – ответил он.

– В Камбрии?

– Да.

– Как получилось, что она стала работать на вас?

– Я дал объявление. Она прислала свои данные. Потом приехала на беседу. Понравилась мне. Здравомыслящая, независимая, способна предпринять немедленные действия для защиты моей собственности.

– А мистер Сейдж?

– Что – мистер Сейдж?

– Он откуда приехал?

– Из Корнуолла. – И прежде чем Линли успел задать следующий вопрос, добавил: – Через Брэдфорд. Это все, что я помню.

– Благодарю вас. – Линли поднялся с кресла.

Таунли-Янг тоже встал:

– А как же Холл…

– Я поговорю с миссис Спенс, – пообещал Линли. – И еще предлагаю проследить за ключами и подумать, кому невыгодно, чтобы ваша дочь и ее муж переехали в Холл.

Таунли-Янг остановился на пороге гостиной, взявшись за дверную ручку.

– Свадьба, – сказал он.

– Простите?

– Сейдж умер в ночь перед свадьбой моей дочери. Он должен был выполнить церемонию. Мы искали его повсюду, потратили кучу времени, чтобы найти ему замену. – Он поднял голову. – Тот, кто не хочет, чтобы Бекки переехала в Холл, может оказаться тем, кто не хотел, чтобы она вышла замуж.

– Почему?

– Ревность. Месть. Рухнувшие надежды.

– На что?

Таунли-Янг снова посмотрел на дверь, словно мог видеть сквозь нее паб.

– На то, что у Бекки уже имеется, – ответил он.

Брендан нашел Полли Яркин в пабе. Он прошел к стойке за своим джином, кивнул трем фермерам и двум рабочим с водохранилища и присоединился к ней за ее столиком возле камина, где она сидела, крутя в пальцах кусочек бересты от березового полена, лежавшего у ее ног. Он не стал ждать ее приглашения. Сегодня, по крайней мере, у него был повод.

Она подняла глаза, когда он решительно поставил свой стакан на стол и уселся на табурет с тремя ножками. Ее глаза были устремлены на дверь, которая вела в гостиную для постояльцев. Не глядя на него, она сказала:

– Брен, тебе лучше уйти.

Она выглядела неважно. И хотя сидела у самого огня, не сняла ни пальто, ни шарф. Когда он расстегнул куртку и подвинул свой табурет ближе к ней, она, казалось, внутренне сжалась.

– Брен, – повторила она, – слушай, что я тебе говорю.

Брендан окинул небрежным взглядом паб. Его разговор с Колином Шефердом, особенно последнее замечание, которое он бросил констеблю, уходя прочь, придал Брендану уверенности в себе, которую он не испытывал много месяцев. Он ощущал себя неуязвимым к взглядам, сплетням, даже к прямой конфронтации.

– Кто у нас тут, Полли? Поденщики, фермеры, пара домохозяек да банда подростков. Плевал я на то, что они подумают. Пускай думают что хотят, понятно?

– Да не они! Ты что, не видел машину?

– Какую?

– Мистера Таунли-Янга. Он там. – Она кивнула в сторону гостиной, не спуская с нее глаз. – С ними.

– С кем?

– С лондонской полицией. Так что лучше уходи, иначе он выйдет и…

– И что? Что?

Вместо ответа она пожала плечами. Он понял, что она думает о нем, по движению ее плеч и изгибу губ. Так же точно думала и Ребекка. Так думали они все, каждый засранец в этой проклятой деревне. Они видели его под каблуком у Таунли-Янга, под каблуком у всех. Как мерина в уздечке и шорах на всю жизнь.

Он раздраженно отхлебнул джина, поперхнулся и полез в карман за носовым платком. Трубка, табак и спички посыпались на пол.

– Проклятье. – Он сунул их назад и закашлялся. Полли беспокойно окинула взглядом паб, разгладила свой шарф. Явно пыталась показать всем, что она сама по себе. Он нашел платок и прижал к губам. Сделал второй глоток, уже не так поспешно, почувствовал, как горячо стало внутри, и осмелел еще больше.

– Я не боюсь своего тестя, – с вызовом заявил он. – Я могу за себя постоять. – Ему хотелось добавить: вы еще не знаете, на что я способен. Для вящей убедительности. Но Полли Яркин не дурочка. Начнет расспрашивать, допытываться и в конце концов выведает то, что он держит в тайне. Вместо этого он сказал: – Я вправе находиться здесь. Вправе разговаривать с тем, с кем мне хочется.

– Ты ведешь себя глупо.

– К тому же я тут по делу. – Он глотнул еще джина и подумал, не взять ли второй стакан. А там, может, и третий… и плевать ему на любого, кто попытается его остановить.

Полли сосредоточенно перебирала стопку подставок для кружек, все с той же целью – чтобы никто не подумал, что она пришла вместе с Брен-даном. Ему хотелось, чтобы она посмотрела на него. Хотелось коснуться ее локтя. Теперь он стал важным в ее жизни человеком, а она этого даже не знала. Но скоро узнает. Он все для этого сделает.

– Я ходил в Коутс-Холл, – сообщил он. Она промолчала.

– Возвращался по тропе.

Она шевельнулась, словно собираясь уйти, и потянулась рукой к волосам на затылке.

– Я видел констебля Шеферда.

Ее рука застыла. Веки дрогнули, казалось, она хотела взглянуть на него, но не решилась.

– В самом деле? – спросила она.

– Так что впредь веди себя осмотрительней, ладно?

Она наконец ответила на его взгляд. Однако на ее лице он прочел не любопытство. Не желание получить информацию. Краска медленно поползла вверх по ее шее, потом по подбородку – некрасивыми пунцовыми полосами.

Он был сбит с толку. Думал, она поинтересуется, что означает его предостережение, попросит совета, который он с радостью даст, и поблагодарит. А от благодарности недалеко и до любви. Или хотя бы до желания. Его устроило бы и это.

Увы. Его слова не вызвали у нее ни малейшего любопытства, способного разрушить стену, воздвигнутую ею между ними с первого момента их знакомства. Напротив, она пришла в ярость.

– Я ничего не делала ни ей, ни кому-либо другому, – прошипела она. – Я не желаю о ней слышать, понятно?

Он отпрянул. Она наклонилась вперед.

– О ней? – пробормотал он.

– Ничего, – повторила она. – И если этот ваш треп с констеблем навел тебя на мысль, будто мистер Сейдж сказал мне что-то, чем я могла бы воспользоваться и…

– Убить его, – закончил Брендан.

– Что?

– Он считает тебя виновной. В смерти викария. Он ищет доказательства, этот Шеферд.

Она выпрямилась. Открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

– Доказательства, – пробормотала она.

– Да. Так что будь осторожна. И если он начнет задавать тебе вопросы, Полли, звони мне. У тебя есть телефон моего офиса, да? Не разговаривай с ним наедине. Не оставайся с ним один на один. Ты поняла?

– Доказательства, – повторила она, не веря своим ушам, стараясь осмыслить угрозу, таившуюся в этом слове.

– Полли, ответь мне. Ты понимаешь, какая складывается ситуация? Констебль ищет доказательства того, что ты виновна в смерти викария. Он направлялся в Коутс-Холл, когда я его встретил.

Она смотрела на него невидящим взором.

– Но ведь Кол только злится, – пробормотала она. – Он не всерьез так сказал. Просто я довела его до ручки, и он сказал сгоряча… Я это поняла. И он тоже.

Она говорила на каком-то непонятном для Брендана языке непонятные ему вещи. Плыла где-то в безвоздушном пространстве. Он должен вернуть ее на землю и, что более важно, заставить вернуться к нему. Он взял ее за руку и переплел их пальцы. Она не убрала руку.

– Полли, послушай меня.

– Нет, неправда. Он не мог так сказать.

– Он спросил меня про ключи, – пояснил Брендан. – Не давал ли их я тебе.

Она нахмурилась и промолчала.

– Я не ответил ему, Полли. Только сказал, что этот номер у него не пройдет, пусть даже не пытается. Так что если он придет к тебе…

– Он не может так думать. – Она прошептала это так тихо, что ему пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать. – Он знает меня, Колин знает меня, Брендан.

Она схватила его руку и поднесла к своей груди. Пораженный, он был готов ради нее на все.

– Как он мог подумать, что я когда-нибудь, когда-нибудь… Неважно, что… Брендан! – Она оттолкнула его руку и передвинула свой табурет в угол, пробормотав: – Теперь все станет еще хуже…

Брендан хотел спросить ее, почему будет хуже, если она примет его помощь. Тут на его плечо легла тяжелая рука.

Брендан поднял голову и увидел тестя.

– Тысяча чертей, – отчеканил Сент-Джон Эндрю Таунли-Янг. – Катись отсюда, пока я не сделал из тебя котлету, жалкий червяк.

Линли прикрыл дверь своего номера и встал спиной к ней, устремив взгляд на телефон, стоявший на тумбочке возле кровати. На стене над ним Рэгги продолжали демонстрировать свою любовную интрижку с импрессионистами и постимпрессионистами. Нежная «Мадам Моне с ребенком» соседствовала с картиной Тулуз-Лотрека «Мулен-Руж». Оба шедевра были обрамлены и повешены скорей с энтузиазмом, чем с заботой, – вторая картина висела под таким углом, что возникало впечатление, будто весь Монмартр содрогался от землетрясения как раз в тот момент, когда художник запечатлел для вечности его самое знаменитое ночное заведение. Линли пальцами снял паутину, свисавшую с прически мадам Моне. Но ни созерцание гравюр, ни раздумья над их странным соседством не могли отвлечь его от желания снять трубку и набрать номер.

Он полез в карман за часами. Начало десятого. Она еще не спит. Он даже не может сослаться на поздний час как на уважительную причину того, что он не позвонил.

Если не считать робости, которую испытывал с Хелен. Нужна ли ему и в самом деле любовь, поморщившись, подумал он. Не лучше ли любовная интрижка или дюжина их. По крайней мере, легко и удобно. Он вздохнул. А эта самая любовь – чудовище о двух головах.

Все, что касалось физиологии, не вызывало никаких проблем. Он привел Хелен домой из Кембриджа в ноябре в одну из пятниц. И до воскресного утра они не покидали ее квартиры. Даже ничего не ели до субботнего вечера. Достаточно ему было закрыть глаза, и он снова видел ее лицо, ореол волос, по цвету почти не отличавшихся от бренди, который он только что пил, чувствовал, как она шевелилась рядом с ним, ощущал тепло под ладонями, когда гладил ее груди и бедра, слышал ее дыхание, менявшее свою частоту, когда она приближалась к пику их любви и потом выкрикивала его имя. Она смеялась, чуточку смущенная той легкостью, которая возникла между ними.

Она была то, что надо. Вместе они были то, что надо. Но жизнь никогда не брала уроки у тех часов, которые они проводили друг с другом в постели.

Потому что можно любить женщину, заниматься с ней любовью, заставлять ее полностью отдаваться, но не признаваться в этом и не позволять дотрагиваться до своей сути. Ведь это означает окончательный отказ от всех барьеров, после которого ты перестаешь быть самим собой. Оба это знали, потому что не раз пересекали все мыслимые границы с другими партнерами.

Как же нам научиться доверять, размышлял он. Найдем ли мы когда-нибудь мужество открыть свое сердце, сделать его уязвимым во второй или третий раз, снова подвергнуть его риску оказаться разбитым? Хелен не хотела этого делать, и он не мог осуждать ее. Потому что сам не хотел рисковать.

Он раздраженно подумал о своем сегодняшнем поведении. Как он жаждал утром использовать первую же оказию и улизнуть из Лондона. Он ухватился за шанс уехать подальше от Хелен, чтобы проучить ее. Сомнения и страхи Хелен приводили его в отчаяние еще и потому, что он сам их испытывал.

Терзаемый сомнениями, он сел на край кровати и прислушался к размеренному плинк… плинк воды, капавшей из крана в ванной. Как и все ночные шумы, он доминировал так, как не мог бы в другое время, и Линли понимал, что, если не предпримет что-либо, он будет ворочаться, воевать с подушкой, когда погасит свет и попытается заснуть. Он решил, что в кране нужно сменить прокладку.

Несомненно, у Бена Рэгга они имеются. Ему достаточно лишь позвонить по телефону и спросить. Сколько минут уйдет на починку крана? Четыре? Пять? За это время он сможет поразмыслить, потянуть время, заняв свои руки такой странной работой, чтобы его мозг успел принять решение насчет Хелен. Не может же он, в конце концов, звонить ей, не зная, с какой целью. Пять минут удержат его от безрассудного звонка и такого же безрассудного риска обнажить себя – не говоря уж про Хелен, которая была гораздо чувствительней, чем он, к… Он приостановил свой мысленный разговор с самим собой. К чему? К чему? Любви? Верности? Честности? Доверию? Одному Богу известно, хватило ли бы у них сил пережить такие испытания.

Он уныло хмыкнул, удивляясь своей способности к самообману, и потянулся к телефону как раз в то мгновение, когда он зазвонил.

– Дентон сообщил мне, где тебя искать, – сказала она ему.

– Хелен. Привет, любовь моя. Я как раз собирался тебе звонить, – ответил он, понимая, что она вряд ли поверит ему, что, впрочем, вполне естественно.

– Рада это слышать.

Наступило молчание. В это время он представил себе, где она сейчас – в ее спальне в квартире на Онслоу-сквер, на кровати, подобрав под себя ноги, а изголовье цвета слоновой кости создает контраст ее волосам и глазам. Он даже увидел, как она держит телефонную трубку – обхватила ее обеими руками, словно защищая ее, себя или разговор, который она ведет. Серьги она уже сняла и положила на ореховый столик у кровати, тонкий золотой браслет еще обхватывает ее руку, на шее такая же цепочка, до которой, как до талисмана, дотрагиваются ее пальцы, когда движутся дюйм за дюймом от телефона к ее шее. А там, в ямочке на ее горле, притаился запах, ее запах – что-то среднее между цветами и лимоном.

Оба заговорили одновременно:

– Мне не следовало…

– У меня такое чувство…

…и оба оборвали речь с быстрым нервным смешком, который служит подтекстом беседы между любовниками, которые боятся потерять то, что так недавно нашли. Вот почему Линли в одно мгновение отбросил все планы, которые он только что обдумывал перед ее звонком.

– Я люблю тебя, дорогая, – сказал он. – Мне очень жаль, что все так получилось.

– Ты сбежал от меня?

– На этот раз да. Сбежал. По привычке.

– Я не могу на тебя за это сердиться, верно? Я и сама делала так достаточно часто.

Снова молчание. Наверное, на ней шелковая блузка, шерстяные брюки или юбка. Ее жакет лежит там, куда она его положила, в ногах кровати. Туфли стоят на полу. Свет, должно быть, зажжен, бросая перевернутое треугольное пятно на цветы и обои, просачиваясь сквозь абажур, чтобы коснуться ее кожи.

– Но ты ведь ни разу не сбежала, чтобы сделать мне больно, – сказал он.

– Так ты поэтому уехал? Чтобы причинить мне боль?

– Опять же по привычке. Мне тут нечем гордиться. – Он взялся за телефонный шнур и стал крутить его в пальцах; ему хотелось прикоснуться к чему-то вещественному, раз он перенес себя на двести пятьдесят миль на север и не мог прикоснуться к ней. Он сказал: – Хелен, этот проклятый галстук нынешним утром…

– Дело было не в нем. Он стал лишь поводом. И ты это знал. Я не хотела в этом признаться.

– В чем же тогда?

– В страхе.

– Перед чем?

– Перед еще одним шагом вперед, как я полагаю. Я боялась, что буду любить тебя еще больше, чем в тот момент. Что ты займешь слишком много места в моей жизни.

– Хелен…

– Я могу легко раствориться в любви к тебе. Но пока не знаю, хочу ли.

– Что может быть лучше любви?

– Но вслед за любовью приходит печаль. Когда это случится, никто не знает. Но случится непременно. Это лишь вопрос времени. Я и пытаюсь понять: нужна ли мне печаль и в какой пропорции. – Он представил, как ее пальцы легли на ключицу – жест самозащиты. – А печаль сродни боли. Разве это не ужасно? Поэтому я боюсь тебя.

– Ты должна мне доверять, Хелен, если мы хотим продвинуться дальше.

– Понимаю.

– Я не принесу тебе горя.

– Не нарочно. Конечно. Я хорошо это понимаю.

– Что же тогда?

– Я боюсь потерять тебя, Томми.

– Не потеряешь. С какой стати? Почему?

– По тысяче причин.

– Из-за моей работы?

– Из-за тебя самого.

Он почувствовал, как его уносит прочь, главным образом от нее.

– Значит, дело все-таки в галстуке, – сказал он.

– В других женщинах, – уточнила она. – Но больше всего в каждодневных тревогах, в самой жизни, в том, как люди трутся друг о друга и преждевременно теряют свои лучшие качества. Я не хочу этого. Не хочу проснуться однажды утром и понять, что разлюбила тебя еще пять лет назад. Не хочу поднять глаза от тарелки и увидеть на твоем лице разочарование.

– Ты права, Хелен, риск, разумеется, есть. Причина – недостаток доверия. Впрочем, одному Богу известно, что нас ждет, раз мы даже не можем съездить вместе на Корфу.

– Мне очень жаль, что так получилось. Из-за меня. Я была утром не в себе.

– Но сейчас ты свободна от этого.

– Я не хочу. Не хочу быть свободной от этого. Свободной от тебя. Не хочу, Томми. – Она вздохнула. Ему послышалось в ее вздохе сдерживаемое рыдание. Правда, насколько ему известно, Хелен рыдала только один раз в жизни – в двадцать один год, когда ее мир разлетелся на куски по вине автомобиля, за рулем которого сидел он сам, – и он всерьез сомневался, что она стала бы рыдать из-за него еще раз. – Как мне хочется, чтобы ты был здесь.

– Мне тоже.

– Может, вернешься? Завтра?

– Не могу. Дентон не говорил тебе? Тут довольно запутанное дело.

– Значит, я буду тебе мешать?

– Нет, конечно. Только ничего не получится.

– А когда-нибудь получится?

Вот это вопрос. Всем вопросам вопрос. Он взглянул на пол, на грязь на свих ботинках, на ковер с каким-то нелепым узором.

– Не знаю, – сказал он. – Тут черт-те что. Я не могу просить тебя совершить прыжок в пустоту. Я не могу гарантировать, что тебе тут понравится.

– Значит, никто не может.

– Да, если говорит правду. Мы не можем предсказывать будущее. Только использовать настоящее, чтобы оно вело нас, полных надежды, в нужном направлении.

– Ты веришь в это, Томми?

– Всем сердцем.

– Я люблю тебя.

– Я знаю. И потому верю.