Текст книги "Алый лев"

Автор книги: Элизабет Чедвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Глава 45

Стригил, граница с Уэльсом, ноябрь 1218 года

Окончательно проснувшись, Изабель поняла, что она одна, хотя на перине все еще оставался теплый след от тела Вильгельма. Натянув свободную сорочку, она встала с постели.

Он сидел перед угасающим огнем, сжимая в руках чашу с вином и глядя на пламя.

– Что стряслось? – сев рядом с ним на обложенную подушками скамью, она собрала назад волосы и завязала их лентой. – Снова болит живот?

Он отрицательно покачал головой.

– Ничего.

Изабель пристально посмотрела на мужа: его ответ не вполне убедил ее. Он мучался от приступов боли, с тех пор как Ева осенью в Брембере вышла замуж за внука Вильгельма де Броза. Он не особенно беспокоился из-за болей, относя это на счет возраста. Ему помогали настои ромашки и имбиря, поэтому боль сочли признаком несварения или легкого отравления, а не чем-то более серьезным. Но она волновалась, несмотря на это.

– Ты уверен?

– Как и в том, что в Ирландии идет дождь, – ответил он с усталой улыбкой. – И поверь мне, я бы знал. Меня расстраивает то, что завтра нужно возвращаться в Лондон, хотя я предпочел бы остаться здесь.

Изабель смотрела, как дышит очаг, как мягкие серые перья золы окаймляют его камни, как вспыхивают и гаснут красные искорки. В прошлом году Вильгельм продолжал работать на износ, одновременно готовя себе замену и передавая часть своих обязанностей другим. Теперь, когда французы ушли с английской земли, это стало возможно. Он сделал большую королевскую печать, чтобы перестать использовать собственную: другие члены королевского совета также должны были иметь возможность издавать указы от имени мальчика. Он восстановил суды и собрания, проверявшие деятельность казначейства. Страна по-прежнему пребывала в бедности; как и раньше, продолжались мелочные разборки и междоусобицы – последствия войны с Людовиком, но постепенно порядок возвращался. Им с Вильгельмом удалось найти время заняться своими владениями в Аске, Хамстеде, Кавершаме, Мальборо, Крендоне и в Стригиле. Они выдали Сайбайру и Еву замуж в дома Дерби и де Брозов. Гилберт был младшим священником и намеревался и дальше служить Церкви. Вилли и Вальтер постоянно отсутствовали, выполняя поручения своего отца. Они действовали как его поверенные в графстве. В доме оставались только десятилетний Ансельм и восьмилетняя Иоанна.

Изабель знала, что ее тревога не причуда. С недавнего времени в Вильгельме произошли определенные изменения – они подкрадывались, как зимний вечер. Он чаще берег силы, запасал энергию, он все еще был готов двигаться дальше, но теперь только в одном направлении. Она боялась, что, занимаясь их владениями, Вильгельм одновременно навсегда прощается с любимыми краями. Стригил всегда был особенно дорог его сердцу.

– Тебе не обязательно ехать в Лондон.

– К сожалению, обязательно, – проговорил он, скривившись. – Есть государственные дела, в которых я должен участвовать, а пока что такая поездка мне под силу, – он говорил, словно защищаясь.

– Я и не хотела сказать, что она тебе не под силу, но лондонский Тауэр не падет и из Вестминстера не повылетают окна, если ты задержишься еще на несколько дней.

При этих словах он улыбнулся.

– С крепостью и аббатством, скорее всего, действительно ничего не случится, а вот легат не станет ждать, пока у меня появится настроение его навестить, а мне нужна его поддержка. Ради него я должен появиться там вовремя.

– В таком случае, если нам совершенно необходимо ехать в Лондон, я хочу новые туфли, чтобы носить их при дворе. Последнюю пару я стерла до дыр на свадьбах наших дочерей, а еще до этого одну пару в Париже.

Вильгельм улыбнулся еще шире. В его голосе зазвучало любопытство:

– Ты в самом деле сносила их до дыр?

– Да, и, судя по подошвам твоих сапог, тебе тоже нужна обновка.

Его глаза испуганно округлились.

– Но они же как старые друзья!

– Что ж, значит, очень скоро тебе нужно завести новых друзей.

Он задумчиво сжал губы:

– Интересно, кожу скольких коров, пошедшую на сапоги, снашивает за жизнь человек?

– Зависит от размера его ноги и от того, сколько он ходит… ну, и от роста коровы, конечно.

Он ухмыльнулся:

– Теперь мне понятно, почему ты так часто выигрываешь в шахматы. Вот что я тебе скажу: мы пошлем на склад в Черинге и спросим, что у них там есть. Если нам повезет, у них найдется тончайшая телячья кожа для твоих туфелек и седло кордовских коров для моих сапог.

Она посмеялась вместе с ним, прекрасно понимая, что он думает одновременно о двух вещах. Он действительно развеселился, но это то, что лежало на поверхности. А под легкими, залитыми солнцем мыслями гнездились более темные, серьезные, тяжелые, и для того, чтобы осветить их, потребовалось бы пламя посильнее, чем отсветы угасающих углей в очаге.

Вильгельм с Изабель провели зиму в Лондоне, расположившись в Тауэре. Он выполнял обязанности регента, связывая распустившиеся концы, а потянув за них, обнаруживал, что разворачиваются все новые задачи, требующие его внимания. Изабель наблюдала за ним и волновалась, понимая, что ему нужно снять с себя это бремя хотя бы ради собственного здоровья.

Февральское утро выдалось сырым и пронизывающе холодным. С неба, черного, как уголь, на Лондон лил дождь. Несмотря на то что уже давно рассвело, вокруг было не светлее, чем в сумерки, поэтому люди собирались в основном вокруг очагов. Те, кто был вынужден выходить из дома, топали по грязи, нагнув головы, стуча зубами, укутавшись в плащи с головы до ног. Ослепительно белые стены лондонского Тауэра блестели на фоне мутных, угрюмых вод Темзы, как сахарная конфетка с королевского торжества. За его арочными окнами свечи и лампы освещали по-зимнему темные покои и комнаты. Топились все камины.

Вильгельм лежал в постели в своих покоях. С утра его навестили уже три лекаря в черных одеждах. Они ощупывали и осматривали его, проверяли его мочу и задавали различные вопросы о режиме его питания и естественных отправлениях организма. Последнему из них он отвечал с нарастающим раздражением. Изабель стояла рядом с ним, сжав его руку, глядя на него с тоской и беспокойством.

– У него нет аппетита, – говорила она лекарю. – У него всю жизнь до сегодняшнего дня был отменный аппетит.

Вильгельм уставился на нее:

– Неужели человеку нельзя поужинать в одиночестве, без жены, которая смотрит на него в упор и считает каждый кусок?

– А ты бы хотел, чтобы я тебя вообще не замечала? – сердито взглянула на него Изабель. – Если бы с тобой все было в порядке, зачем бы понадобились лекари? Ты прекрасно знаешь, что я не впадаю в панику и не посылаю за врачом при первом чихе или признаках несварения желудка.

Она сжала губы и уставилась в пол, осознав, что ведет себя неприлично в присутствии врача. Вильгельм ничего не ответил, но тоже сжал губы. Остаток осмотра он пережил в гробовом молчании и отпустил лекаря при первой же возможности. Изабель проводила его до двери и взмахом руки отпустила горничную, которая пришла спросить, не нужно ли чего.

Лекарь с состраданием взглянул на нее, отчего ее сердце наполнилось страхом.

– Я сделаю настой от боли и пришлю его со своим помощником, – сказал он, – но я боюсь, что граф, как человек с сильной волей, воспротивится тому, что ему кажется вмешательством «темной врачебной магии».

Изабель устало и согласно кивнула.

– У него и в самом деле очень сильная воля, – сказала она. – Но, с другой стороны, он никогда в жизни не болел. У него даже зубы не болели и суставы не ныли, – она глубоко вздохнула. – Вы говорите об облегчении боли, а не об излечении заболевания?

Лекарь продолжал смотреть на нее с тем же состраданием.

– Миледи, я дал бы вам ложную надежду, если бы сказал, что знаю, как это вылечить. Выздоровеет граф или нет, одному Богу решать…

Это не было неожиданностью, но, по крайней мере, он был тактичен и честен. Предыдущий лекарь рекомендовал холодные ванны и частое прикладывание пиявок, чтобы поддерживать бодрость духа. Ее муж с трудом справился с искушением схватить его за грудки и вышвырнуть вон из комнаты.

– Да, – проговорила она. – Об этом я и молюсь.

Закрыв за ним дверь, она вернулась к Вильгельму и увидела, что он сидит на краю постели с выражением лица непроницаемым, как запечатанный сундук.

– Он сказал, что сделает для тебя какую-то микстуру от боли, – сказала она, стараясь сдерживать дрожь в голосе. – Ты должен позволить ему помочь тебе.

Он повернул к ней голову и уныло взглянул на нее.

– Мне это не поможет, Изабель. Я видел в жизни достаточно смертей, чтобы распознать признаки умирания. Я не намерен терпеть клизмы, холодные ванны или пиявок. Лекари ничего не могли сделать ни для короля Иоанна, ни для короля Ричарда, ни для их отца. Когда Господь дает тебе понять, что твое время пришло, это и есть лучший конец.

Изабель то ли хмыкнула, то ли тихо всхлипнула и подошла к окну. Она смотрела на двор, заливаемый холодным, как снег, дождем.

– Здесь мы впервые встретились, – дрожащим голосом произнесла она. – Я увидела, как ты идешь через двор. Я тебя совсем не знала, но твоя походка и то, какой ты был высокий, как прямо держал спину, заставили меня позавидовать твоей жене.

Она услышала, как он глубоко вздохнул, тихонько застонав от боли. А потом она почувствовала, что он встал позади нее.

– А я помню, как, увидев тебя, подумал, что твоему мужу сильно повезет, – он положил руку ей на талию, располневшую со времени ее девичества из-за вынашивания и рождения десятерых детей. – Я был самым счастливым из мужчин, Изабель. Я до сих пор чувствую себя таким.

Внезапно одиночество накрыло ее, словно огромной волной.

– Сейчас я твоей жене не завидую, – прошептала она. Слова застревали в горле. – Вильгельм, ты не можешь меня оставить. Я этого не переживу.

По ее лицу заструились слезы, и она начала всхлипывать.

– Ну, тише, – он обнял ее. – У нас было тридцать лет. Тридцать прекрасных лет, а большинству людей и этого не достается. Даже когда меня не станет, с тобой будут наши сыновья и дочери, и ты все еще будешь леди Ленстерской и Стригильской.

– Неужели ты думаешь, что для меня это имеет значение? – разрыдалась она, качая головой.

– Это имеет значение для наших людей. Нужно, чтобы и для тебя это стало важно.

Она ничего не ответила, но прижалась к его рубашке, ощущая запах шерсти и призрачный аромат кедра, лежавшего в сундуке, из которого ее достали.

– У нас еще есть время, – пробормотал он. – Прикажи приготовить барку и поедем в Кавершам. Там воздух лучше, чем здесь, в городе, мне это пойдет на пользу… А если нет и смерть все равно меня настигнет, то, видит Бог, я умру достойно и на родной земле. Там люди смогут приходить ко мне, когда им понадобится. Король и его наставник находятся всего лишь на другом берегу реки, в Рединге, и мы сможем послать за нашими детьми.

Изабель попыталась прогнать душивший ее комок в горле. Это она должна была утешать его, а не наоборот. Ей было очень горько, но, стоя рядом с ним, она испытывала такую любовь, что ей становилось больно. Однако она должна была это выдержать. У нее не было другого выбора.

Глава 46

Кавершам, Беркшир, весна 1219 года

Апрельское солнце золотило полы просторных покоев в Кавершаме. Оно высвечивало ковер у кровати, заливало шерстяное покрывало полосами бледно-золотистого света и поблескивало на обложенных подушками дубовых скамьях, составленных возле постели, на которой лежал Вильгельм. Небо в открытом окне было бледно-голубым, как утиное яйцо. Кое-где висели перистые серые облака, следы прошедших ливней. Однако сегодняшний день пока был погожим и свежим. Вильгельм чувствовал боль, но она была не настолько сильной, чтобы он не мог с ней совладать.

Весь месяц он был занят, издавая указы, готовясь передать правление страной в другие руки. Сейчас этот момент наступил, и он испытывал облегчение. Сегодня утром слуги заботливо помыли и побрили его. Несмотря на то что он лежал в постели, на нем был придворный наряд. Его украшала великолепная золотая брошь с сапфирами.

Изабель сидела на подоконнике со спокойно сложенными на коленях руками и смотрела наружу. Солнце освещало ее щеку и весь ее силуэт. Вильгельм внимательно наблюдал за ней, сознавая, что скоро будет лишен этой возможности. Это, пожалуй, была самая тяжелая часть прощания. Он не был готов расстаться с ней, но понимал, что оставшееся ему время пройдет очень быстро, независимо от того, хочет он этого или нет.

– Они здесь, – сообщила она. – Молодой король с ними, как ты и просил.

Она поднялась с подоконника и повернулась к нему. Он прочитал на ее лице беспокойство и понял, что она взвешивает, сможет ли он сейчас общаться с папским легатом, епископом Винчестерским и различными лордами, прибывшими в Рединг по его просьбе.

– Хорошо, – с усилием улыбнулся он. – Все готово. Пусть они заходят.

Изабель наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, и вышла из комнаты. С гримасой боли, Вильгельм сел в постели. Вилли, стоявший чуть поодаль, тут же подошел, чтобы помочь ему. Он озабоченно хмурился. Вильгельм проглотил свою гордость и принял помощь сына. Ему нужно было поберечь оставшиеся силы для предстоящих разговоров.

Король Генрих вырос со Сретения, когда Вильгельм видел его в последний раз. У него пока не развилась мускулатура, и лицо все еще оставалось детским, но он стал выше, и кожа сделалась смуглее и грубее, как это бывает в подростковом возрасте. За два с половиной года, минувших с его коронации в Глостере, он приобрел лоск и уверенность в себе, хотя аквамариновые глаза, доставшиеся ему от матери, выдавали его мысли, а линия губ все еще указывала на капризность. Он приветствовал Вильгельма с бесстрастной вежливостью. Его тонкие ноздри дрогнули, и он взглянул на дверь так, словно предпочел бы оказаться где угодно, только не здесь.

Вильгельм сознавал, что люди, собравшиеся у его ложа, оценивают, сколько времени у него осталось, и сколько сил, и что им делать. Именно это они и должны были здесь решить. Ранулф Честерский находился в крестовом походе, но здесь были Солсбери и наставник короля, Питер де Роше, епископ Винчестерский. Скованный, словно его обвязали крепким канатом. Он сидел, скрестив на груди руки, что, как Вильгельм знал по старой памяти, было недобрым признаком. Лицо папского легата, Пандульфа, было спокойным и бесстрастным, но под тяжелыми веками горел взгляд его черных, как обсидианы, глаз. Присутствовали здесь также Дерби, Ворвик, Арондел и де Воррен. В большом зале огромное количество людей ожидало своей очереди услышать решения, принятые в покоях.

После того как приглашенные расселись и желающим были поднесены чаши с вином, Уильям собрался с силами, откашлялся и обратился к молодому королю:

– Сир, после смерти вашего отца в Глостере в присутствии папского легата и многих из собравшихся здесь сейчас было принято решение о том, что ваше королевство и ваше благополучие будет находиться под моим покровительством. Я верно служил вам и, если бы мог, продолжал бы это делать, – он остановился, чтобы перевести дыхание, стараясь не замечать боли, режущей его внутренности, словно нож. Он предпочел не пить обезболивающих зелий, поскольку они затуманили бы его сознание, а сейчас ему нужно было быть в совершенно здравом рассудке. Он добавил, махнув рукой: – Все видят, что я больше не могу выполнять эту задачу. Если вам будет угодно, ваши лорды выберут того, кто будет в дальнейшем защищать вас и ваши земли. Да поможет вам Бог найти того, кто будет хранить вашу славу и честь.

Де Роше, который во время речи Вильгельма разгневанно хмурился, вскочил на ноги, багровый от злости:

– Я согласен с тем, что вы должны были заботиться о благосостоянии земель, охранять и защищать королевство, но сам король находился исключительно под моим покровительством и был поручен моей опеке!

Вильгельм понимал, что с де Роше могут возникнуть сложности и что он попытается перетянуть одеяло на себя. Превозмогая терзавшую его боль, Вильгельм повысил голос и заставил остальных слушать:

– Довольно, милорд, – проговорил он твердо. – Вы с графом Честером согласились, чтобы я стал регентом Англии и попечителем короля и его владений. Тому было много свидетелей, часть которых и сейчас присутствует здесь. Они также слышали, что я принял этот пост ради легата и всех нас. Единственной причиной, но которой я передал короля на ваше попечение, было то, что я не хотел таскать его за собой по стране в повозках с амуницией моего войска. И если вы будете честны, вы признаете это.

Он помедлил, чтобы перевести дух, и понял, что каждый вдох дается ему все тяжелее. Усилия, которые он затратил на то, чтобы подавить де Роше, теперь отзывались тошнотой и потом. Он не мог продолжать, но понимал, что должен ради будущего, которого не увидит он сам, но в котором предстоит жить его семье. Изабель приблизилась к нему. Вилли почти поднялся со своего места, но он сделал им знак остановиться и в последний раз собрался с силами.

– Я… Я думал об этом некоторое время, милорды. Когда чей-то мир уменьшается до размеров комнаты, а потом и постели, остается время для размышлений. Я принял решение передать свою власть легату, поскольку он является наместником Папы, а тот, в свою очередь, наместник верховного правителя Англии.

Пандульф склонил голову. Его жест был исполнен смирения, но взгляд оставался цепким, как у ястреба.

– Мудрое решение, милорд Маршал, – проговорил он.

– Надеюсь, что так, хотя иногда я думал и об истинной природе мудрости.

Вильгельм улыбнулся Генриху, который поднялся со скамьи и почти неохотно подошел к постели.

– Сир, дайте мне вашу руку, – сказал Вильгельм.

Помедлив, Генрих выполнил его просьбу Вильгельма это не удивило. В его возрасте ему тоже не хотелось бы стоять у смертного одра больного и держать дрожащую руку умирающего.

В отличие от рук своего невысокого, коренастого и энергичного отца, пальцы Генриха были изящные и длинные, с бледной, почти прозрачной кожей и тонкими синими венками, просвечивающими на тыльной стороне запястья. Это не были руки воина. Но, с другой стороны, ему и не обязательно было обладать телом воина. Нужно только, чтобы он был хорошим стратегом, когда придет время.

– Сир, я молю Господа Бога нашего, чтобы, если я совершил когда-нибудь в своей жизни что-либо угодное Ему, Он позволил бы вам вырасти достойным человеком. Но если вы последуете по стопам кого-нибудь из своих коварных предков, пусть он укоротит ваши дни. Вы меня понимаете?

Глаза Генриха расширились от страха и отвращения. Он попытался отстраниться от Вильгельма, но тот тут же сильнее сжал его руку.

– Вы меня понимаете? – повторил он.

Генрих с совершенно белым лицом кивнул.

– Да, милорд, – ответил он испуганным голосом.

Вильгельм понимая, что в мальчике говорило желание поскорее избавиться от него, но ему нужно было услышать эти слова. Коротко и часто дыша, чтобы уменьшить боль, он разжал пальцы и отпустил Генриха.

– Ступайте, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы это запомнили.

Легат поднялся на ноги.

– Нам нужно оставить вас ненадолго, милорд, – произнес он тактично. – Я вижу, что вам необходимо отдохнуть.

Вильгельм коротко кивнул в ответ.

– Спасибо, – сказал он, с благодарностью глядя на Пандульфа. – Может быть, вы сможете вернуться позже.

Собравшиеся покинули комнату в сопровождении распорядителей Вильгельма и старших рыцарей его войска. Маршал поспешно махнул рукой в сторону Вилли.

– Ступай за ними, – выдохнул он. – Иди и передай короля на попечение легата в присутствии всех, собравшихся в зале. Я не хочу, чтобы потом говорили, будто это было сделано втайне. Да и епископ Винчестерский еще может доставить хлопот… Возвращайся, когда все будет сделано, и расскажи мне, как они это восприняли…

Вилли кивнул и стремительно вышел. Вильгельм откинулся на валики, измученный болью и изможденный. Изабель тут же очутилась рядом с ним с чашей в руке.

– Выпей, – сказала она.

Знакомый запах содержимого чаши чуть не заставил его желудок вывернуться наизнанку, и он махнул рукой, чтобы она убрала ее.

– Нет, – выдохнул он. – Просто налей мне вина. Мне нужно, чтобы, когда вернется Вилли, у меня была ясная голова. Выбирая между одурманенным сознанием при отсутствии боли и страданиями в здравом рассудке, я выберу последнее. По крайней мере, пока.

Она с тревогой взглянула на него, но выполнила его просьбу, заменив вино с маковым сиропом простым красным. Когда она попыталась поднести чашу к самым его губам, он взял ее из рук жены.

– Я пока в состоянии пить самостоятельно, – раздраженно произнес он. Изабель ничего не сказала. Она посмотрела на его дрожащую руку и отвернулась, притворившись, что не заметила этого. Вильгельм сделал несколько неуверенных глотков, молясь, чтобы не пролить вино. Кроме того, то, что ему удавалось держать чашу в руках, не означало, что он сможет поставить ее обратно на сундук.

– Изабель…

Она оглянулась, взяла чашу из его рук и присела рядом на постель.

– Я знаю, что не должна опекать тебя, – проговорила она, сердясь на саму себя. – Ты всегда этого терпеть не мог… с самого начала. Я знаю, как ты это ненавидишь.

Вильгельм откинулся назад. Он чувствовал себя таким усталым! Мир заполняли серые тени, расцвеченные алыми сполохами боли, но ему было необходимо оставаться в сознании.

– Ненавижу я это или нет, у меня нет иного выхода, кроме как принимать то, что Бог мне посылает. Но прощание – это самое трудное, что мне приходилось в жизни переживать.

Она наклонилась вперед и поцеловала его. Ее лицо было мокрым от слез, но соль, которую она ощутила на губах, была его слезами.

Вилли вернулся из зала и велел распорядителю закрыть дверь.

– Все сделано, – сообщил он, подходя к отцу. Он держался за пояс, и его поза была позой человека, сознающего собственную власть. Вильгельму было приятно это видеть. Он послал Вилли в зал не только для того, чтобы все прошло открыто. Это также было символической передачей власти новому графу Пемброукскому. Вилли получит этот титул, прежде чем в длинные летние дни деревья полностью покроются листвой.

– Были проблемы? – спросил он, экономя слова: силы его покидали.

– Только то, чего ты ожидал, – ответил Вилли, пожав плечами. – Епископ Винчестерский пытался возражать, но его поставили на место. Большинство людей испытали облегчение от того, что ты передал короля на попечение легата. Теперь никто не сможет получить большей власти, чем ему положено.

Вильгельм кивнул.

– Хорошо. Не скажу, что это идеальное решение, но в сложившихся обстоятельствах, это лучшее, что я мог сделать, – он закрыл глаза. – Теперь, когда с делами покончено, я могу обратиться к собственным заботам и немного поразмыслить о душе.

Изабель смотрела, как дремлет Вильгельм. Встреча с королем, легатом, лордами и епископами настолько его утомила, что он заснул и без макового сиропа, притупляющего боль.

– Я так боялась за него, когда он говорил с ними, – прошептала она, обращаясь к Вили и стараясь, чтобы ее голос не побеспокоил мужа. Казалось, ему даже легче отдыхать, когда рядом находятся люди. – Его лицо так посерело, что я думала он… может умереть.

Она непроизвольно вздрогнула.

– Он сильный, – сказал Вилли. – Несмотря на все свои преимущества, другие люди не способны на то, что сегодня сделал мой отец – теперь, когда он так болен.

Его голос звенел от гордости, и, услышав его слова, Изабель снова залилась слезами.

– По крайней мере, сейчас, когда, как он говорит, он сложил с себя обязанности правителя, его время принадлежит ему, – Вилли налил себе вина. – Я думаю, нам нужно неотлучно находиться у его постели. Трое ночью, трое с рассвета и до вечера, и трое с вечера до полуночи. Я уверен, что все согласятся. Это покажет, как мы его уважаем, и он не останется один.

– Я думаю, это прекрасная идея, – проговорила она с дрожью в голосе, – и ему она понравится, при условии что не уязвит его гордость.

– Я сделаю все, что необходимо. Я и сделаю это ради чести, ради долга… и ради любви, – он сделал большой глоток. Она смотрела, как двигается его заросший щетиной кадык, когда он пил. – Я не всегда его понимал, и он меня не всегда, но сейчас у нас одинаковые цели и ценности.

Тем же вечером на закате весеннего дня приехала Махельт с Хью и тремя детьми. Изабель поцеловала внуков, обняла зятя, а затем раскрыла объятья для своей старшей дочери.

Махельт тихонько вскрикнула и обвила шею матери.

– Это неправда! – ее голос был полон страдания. – Скажи мне, что это неправда!

Изабель похлопала Махельт по спине. Они ехали в сильный дождь, и темно-зеленый шерстяной плащ промок.

– Я бы все отдала, чтобы сказать, что это неправда, но не могу. Он сейчас спит, но, когда проснется, он захочет всех вас увидеть. Твои сестры тоже в пути.

Махельт отстранилась, вытирая щеки ладонями.

– Мама, мне так жаль. Я должна была бы спросить, как ты, а не виснуть у тебя на шее, как ребенок.

Изабель нежно улыбнулась дочери.

– Но ты и есть мой ребенок, – сказала она. – Даже несмотря на то что ты теперь совсем взрослая женщина и у тебя свои дети.

Махельт нервно рассмеялась.

– Пусть так, но я здесь, чтобы помочь. Мама, с тобой все в порядке? – она снова отступила и взяла мать за плечи, глядя на нее с тоской и беспокойством.

Изабель вздохнула и покачала головой.

– Нет, – сказала она. – Со мной не все в порядке, но я пока держусь, и это все, о чем я молюсь… иметь силы держаться.

Мать и дочь снова обнялись, и теперь это было объятие двух взрослых женщин.

Изабель выходила из часовни в Кавершаме после службы, когда прибыл Жан Дэрли. Его конь тяжело дышал от долгой скачки. На темных боках блестел пот. Сопровождающих Жана не было видно, видимо, он обогнал их. Вильгельм позавчера послал его в Уэльс, чтобы он разобрался с делами в Нетервенте, и Изабель была удивлена, снова увидев его так скоро.

Жан спешился и, шатаясь, подошел к ней. В руке у него был зажат полотняный мешок. Его взгляд был полон беспокойства.

– Миледи, с графом все в порядке? – то, как он задал вопрос, и то, что он не поприветствовал ее, выдавало его страх и объясняло причину его спешки.

– Ему не стало лучше, – она коснулась его запачканного рукава. – Но он пока жив и будет рад вас видеть.

Жан облегченно вздохнул и вытер лицо рукой.

– Слава Богу! Я все время, пока ехал, молился, чтобы не опоздать.

Он посмотрел на полотняный мешок, который держал в руках.

– Что в нем? – с любопытством спросила Изабель.

Он пожал плечами:

– Не знаю, миледи, но милорд настаивал, чтобы я обязательно привез его. Сверток лежал на дне его большого дорожного сундука в Пемброуке. Изабель нахмурилась. Она припоминала, что видела когда-то этот мешок, но никогда не обращала на него особого внимания. А в нем, оказывается, было что-то важное…

– Я посмотрю, не проснулся ли он, – сказала она. – Передохните, освежитесь, а потом идите в его покои.

Жан заморгал, как разбуженная днем сова, глядя на свою заляпанную грязью одежду, а потом презрительно фыркнул в сторону своей подмышки.

– Простите меня, миледи. Я думал только о том, как быстрее попасть в Кавершам.

– Тут не за что извиняться, – она легонько подтолкнула его. – Ступайте.

Она смотрела, как он уходит, спотыкаясь от усталости и немного косолапя после долгой скачки.

– Как ты думаешь, что там, мама? – спросила Махельт.

– Понятия не имею, – ответила Изабель, – но это, очевидно, имеет большое значение для твоего отца.

В мешке оказались два куска простой шелковой ткани, вытканной, однако с исключительным мастерством. Она даже казалась нерукотворной. Ткань расстелили на постели Вильгельма, и в его глазах вспыхнул живой огонек, которого Изабель не видела уже несколько недель. Он пощупал ткань, и на его лице появилось мечтательное выражение.

– Я купил это в Иерусалиме более тридцати лет назад, – рассказал он членам семьи и рыцарям, собравшимся у его постели. – Она – символ обета, который я принес Господу: что я сделаю все возможное, чтобы быть достойным Его. Я поклялся, что мое тело после моей смерти будет передано Ордену храмовников. Я до сих пор помню, как жару, мух, пыль у себя на зубах… и данную мной клятву. Я старался выполнять ее, хотя у меня и не всегда получалось.

Он молчал некоторое время, глядя на ткань. Изабель подумала было, что он устал, но цвет его лица был по-прежнему хорошим, без серо-восковых теней под глазами, которых она так боялась.

– Жан, – тихо произнес он после долгой паузы, – во имя твоей любви ко мне и твоей преданности мне я передаю это тебе на хранение. Укрой меня этой тканью, когда я умру, и гроб, в котором я упокоюсь.

– Да, милорд, – хрипло проговорил Жан.

– Хорошо. Еще я хочу, чтобы ты купил простого серого полотна, качество не имеет значения. Оно понадобится только для того, чтобы защитить шелк от грязи и дождя, если мое последнее путешествие придется на плохую погоду, – он говорил будничным тоном, как будто надиктовывал обычное письмо Вальтеру или Майклу. Его спокойствие в этот момент и то, насколько четкими были его указания, заставили Изабель прикусить губу. Махельт, стоявшая рядом с ней, плакала открыто.

– Будет исполнено, милорд, – сказал Жан дрогнувшим голосом. Его глаза наполнялись слезами.

Вильгельм коротко кивнул:

– После моих похорон отдай серое полотно братьям Ордена, и пусть они поступят с ним, как сочтут нужным.

– Милорд, – голос Жана оборвался, и он начал сворачивать шелк.

Вильгельм какое-то время наблюдал за ним, а затем взглянул на Изабель. Она сжала губы и не отвела взгляда, хотя рыдания душили ее.

– А сейчас, – тихо проговорил он, – я хочу остаться наедине с женой. Мне есть, что ей сказать, и, я думаю, ей тоже.

Собравшиеся покинули комнату. Жан держал шелк в руках очень почтительно и одновременно так, словно ему хотелось бы оказаться от него подальше. За последним человеком закрылась дверь, и Вильгельм с Изабель остались одни.

Она медленно приблизилась к его постели, как будто ей нанесли смертельную рану.

– За все годы нашего брака ты никогда мне об этом не говорил, – произнесла она убитым, полным боли голосом.

Он протянул ей руку, но она ее не взяла.

– Это касалось только меня и Бога, – ответил он нетерпеливо, отчего ей захотелось ударить его, но она тут же устыдилась своей злости. – Ты всегда знала о моих связях с Орденом тамплиеров.

– Да, но не об этом… Такое стоило бы скрывать от остальных, но не от меня.

Он спокойно посмотрел на нее:

– Я разделил с тобой, Изабель, больше, чем с кем бы то ни было другим в своей жизни. Когда мы только поженились, я сказал тебе, что у меня всегда будет то, что я никому не стану открывать, и ты это тогда приняла. Почему же ты не можешь смириться с этим сейчас?

Она покачала головой:

– Я принимаю, но мне жаль, что я этого не знала.