Текст книги "Алый лев"

Автор книги: Элизабет Чедвик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Глава 26

Гилфорд, Суррей, январь 1208 года

Король со свитой находился в Гилфорде. Было жуткое ненастье: с севера налетали бури, лил навязчивый ледяной дождь; как только кто-то высовывал нос на улицу, руки и лицо у него сразу же замерзали. Корабль с Мейлиром Фицгенри и Томасом Блоэ на борту отбыл в Ирландию две недели назад, несмотря на ужасную погоду. С тех пор море стало бурным настолько, что даже рыбаки не отваживались выходить в прибрежные воды на своих легких лодчонках, не говоря уже о крупных судах. Две недели тишины, две недели невыносимого, мучительнейшего ожидания. Вильгельму приходилось переживать каждый день, словно в невидимой стальной броне. Он всем сердцем молился и надеялся, что Жан и другие его рыцари не подчинятся злонамеренному королевскому приказу, понимая, однако, что, сделав это, они будут обречены на утрату своих земель.

Теперь он пытался отвлечься от этих мыслей, играя в долгую игру в шашки с уэльским лордом Фалком Фицуореном, у которого так же, как у него, были земли в двух графствах, помимо Ирландии, и который так же, как и он, когда-то имел трения с королем, приведшие к тому, что он на несколько лет был объявлен вне закона. С таким прошлым Фицуорен был Вильгельму очень симпатичен и крайне полезен в разрешении его мысленного спора.

Он привез с собой ко двору своего пса, серо-стальную ирландскую гончую ростом с пони, с оскалом, при виде которого придворные потрусливее вытягивались в струнку вдоль стены, когда эта собака проходила мимо, сопровождая своего хозяина. Это чудище прониклось к Вильгельму расположением и повадилось спать, лежа на его ногах, угрожая раздавить ему все кости. Его передняя часть то и дело нюхала воздух и фыркала, а задняя производила менее громкие звуки, которые, однако, раздражали обоняние.

– Это из-за еды во дворце, – Фицуорен извинился за последнюю газовую атаку, от которой у обоих глаза чуть не начали слезиться. – Не подходит она ей. А вы не держите собак?

Он указал на нее тонкими, изящными и ухоженными пальцами. Однако их изящность была обманчива. Фицуорен виртуозно обращался с мечом и выиграл множество рыцарских поединков.

– У моей жены есть охотничья собака, то есть гончая, – ответил Вильгельм, – а у ее женщин есть комнатные собачки, и дети мои постоянно притаскивают всякую живность, но сейчас я сам предпочитаю не держать питомцев.

Фицуорен засмеялся.

– Ирландские собаки похожи на своих хозяев, – сказал он. – Они воняют, они не умеют себя вести, они готовы на все, что угодно, за подачку, но если тебе действительно удастся завоевать их любовь, они пройдут за тобой через ворота ада и там сцепятся с самим дьяволом, защищая тебя. Всегда полезно иметь при себе кого-то, готового вцепиться врагу в горло по одному твоему слову.

Он весело, ехидно и заговорщически взглянул на Вильгельма. Губы Маршала дрогнули в усмешке:

– Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения.

– А стоило бы, – Фицуорен взглянул куда-то позади Вильгельма и сделал незаметный предостерегающий жест. Мгновение спустя появился король и какое-то время стоял молча, наблюдая за их игрой. На его руке висла его последняя любовница, Сюзанна; ее платье из сверкающей парчи переливалось на туго обтянутой груди, а талия и бедра были упакованы в ткань так плотно, что через нее можно было различить ямочку пупка, а сзади, под платьем, она прикрывала попку лисьим хвостом. Парочку сопровождали несколько рыцарей из личного войска короля. Вильгельм был бы рад, если бы собака снова испортила воздух, но у туши, возлежавшей на его ногах, наступило затишье.

– Маршал, я так полагаю, что ты никаких вестей из Ирландии не слыхал? – поинтересовался Иоанн с улыбкой, которая практически ничем не отличалась от ухмылки.

– Нет, сир, не слышал, – ответил Вильгельм. Он говорил осторожно: все две недели Иоанн относился к нему с пренебрежением, и то, что он внезапно решил подойти к нему, и манера его поведения были пугающей переменой.

– Ну, тогда тебе будет приятно узнать, что я слышал.

Вильгельм был настолько ошеломлен, что не смог не раскрыть глаз от удивления. Погода была настолько плохой, что, он был уверен, ни один корабль не отважится пересечь море. Да и измученных, заляпанных грязью и солью гонцов, направляющихся в палаты Иоанна, он тоже не видел:

– Сир?

– До меня дошли сведения о позорной драке у твоего замка в Килкенни. Твои люди подняли оружие против моего юстициария. Стефан д’Эвро и Жан Дэрли оба погибли; д’Эвро погиб на поле боя, а Дэрли от удара копьем в живот. Мне сказали, он умирал мучительно. Твоя графиня сейчас в осаде, а защищать ее, кроме младших командиров, некому.

Он вгляделся в лицо Иоанна, в котором злорадство блестело, как осколки разбитого стекла. Вильгельм вспомнил о том, как он множество раз отражал удары на поле боя и на площадке для тренировок. Поднять щит, пригнуть голову, собраться. Не отступать. Не выдавать своих чувств.

– Я глубоко сожалею об этом, милорд, – ответил он бесстрастно. – Смерть этих замечательных людей – огромная потеря, они были вашими вассалами, как и моими, и в прошлом сражались за вас. Поэтому такая потеря не только скорбная, но и досадная, если только это правда.

Иоанн сверлил его взглядом. Он тяжело дышал, меховая оторочка его плаща поднималась и опадала в такт его дыханию. Наконец он развернулся и пошел прочь, Сюзанна раскачивалась, по-прежнему вися на его плече.

Вильгельм взглянул на доску с шашками, но не увидел ее. Он передвинул фигуру, не имея ни малейшего представления о своих намерениях.

Серые, как камни, глаза Фицуорена была полны сожаления и удивления.

– Если в вас есть хоть капля милосердия, продолжайте играть, – произнес Вильгельм хрипло.

Фицуорен подтолкнул фигурку, не пользуясь необдуманным ходом Вильгельма.

– Это может быть правдой?

Вильгельм покачал головой. Понимая, что за его реакцией следят, он сохранял спокойный вид, но слова Иоанна впивались ему в сердце, как стальные коп и.

– Как? – спросил он. – Мейлиру Фицгенри едва хватило времени, чтобы добраться до Ирландии, не говоря уже о разворачивании военных действий. Он пытается выбить меня из седла, и будь я проклят, если доставлю ему это удовольствие, – он взглянул на лорда: – Вы знаете, каково это, Фалк, вы бывали на турнирах, и вы тоже были мишенью для копья неудовольствия Иоанна, и даже больше, чем я, поскольку он превратил вас в изгнанника и охотился на вас по лесам и полям в течение трех лет.

– Однако он не выиграл, – с улыбкой, больше похожей на волчий оскал, отозвался Фалк.

– Потому что вы хороший военачальник. Вы знаете правила игры и знаете, как остаться невредимым.

Фицуорен отрицательно покачал головой.

– Потому что я знаю, как ладить с людьми и идти своей дорогой, – сказал он.

Вильгельм рассмеялся, и для тех, кто наблюдал за ним, это выглядело, как если бы ему не было дела ни до чего в мире и слова короля отлетали от него, как от начищенного щита.

– А, – сказал он, – в таком случае, мы люди со схожим опытом, хотя это и не значит, что мне это по душе. В моем возрасте уже хочется мира и покоя… а не сюрпризов.

Фицуорен скептически поднял бровь.

– Надежда умирает последней, – сказал он.

Вильгельм тяжело опустился на кровать в своем охотничьем домике. Слуг он отпустил. В висках сильно стучало. Прочная железная броня, защищавшая его в течение всего дня, после того как Иоанн, издеваясь, сообщил ему новости, теперь превратилась в клетку. Он отступил, опустил решетку крепостных ворот, поднял мост и заперся внутри так крепко, что теперь, казалось, сами стены его раздавят. Он не мог разделить свое бремя ни с кем – ни со своими людьми, ни, разумеется, со своими сыновьями. Он должен был выстоять и пережить это в одиночку. Боль усилилась, она распространялась от мышц затекших плеч и шеи в голову, пока от напряжения его глаза не начали слезиться. И Изабель не могла излечить эту боль, утешить его, облегчить его ношу, заставить его понять, что выход есть, он не мог лечь рядом с ней и почувствовать себя дома. Она сама сражалась, и даже была в большей опасности, чем он, и эти битвы отнимали столько же сил и требовали такой же находчивости и воли, как те, что вел он. Застонав, Вильгельм обхватил голову руками, все его существо стремилось прочь отсюда, но он понимал, что, если уедет, это лишь увеличит его долги, и, когда придет время расплаты, это его разорит.

Жан сидел перед костром, горевшем на торфе, в пастушьем и охотничьем домике по дороге к Дрейклендскому замку. Огонь испускал мягкое красноватое сияние, и аромат горящего торфа наполнял длинную комнату Стойла, примыкавшие к жилым комнатам и находившиеся с ними под одной крышей, сейчас были пусты, коров ради безопасности угнали подальше. Дрейкленд не был неприступным, по сравнению с великими нормандскими замками, где Жан оттачивал свое мастерство, он был легкой добычей, почти лачугой, но это не имело значения. Мейлиру Фицгенри не удастся расправиться с ними так легко, как он ожидает.

Погода была туманной, серой и мрачной. В такой день можно было с легкостью поверить в ведьм, колдующих над котлами с кипящим зельем, и гадать, не селки ли эти темные силуэты голов, появляющиеся вдоль береговой линии, – заколдованные юные девушки, одетые в вывернутые наизнанку тюленьи шкуры. Он погрел руки о кружку с горячей медовухой, подул на нее и сделал глоток. Его рыцари и сержанты были заняты тем же, сгрудившись у огня в молчаливом ожидании. Они подготовили ловушку. Люди Мейлира думают, что в Дрейкленде никого нет, потому что Жан с его людьми на севере, разбираются с еще одной группой разбойников. А не знал Мейлир того, что большая часть рыцарей Маршала была здесь и ждала их, а с ситуацией на севере справился Хью де Лейси, и его шестьдесят пять рыцарей, и еще более двух сотен солдат, стоящих под его знаменем.

Едва Жан сделал глоток, как внутрь проскользнул ирландский разведчик, спотыкаясь, подошел к нему и прошептал, что им удалось выследить отряды Мейлира, приближающиеся к Дрейкленду.

– С ним еще его сын, – сообщил следопыт. – И Филипп Прендергасткий.

При этих словах глаза Жана заблестели.

– Значит, убьем одним выстрелом даже не двух, а трех зайцев, – сказал он, и, вставая, созвал своих оруженосцев и командиров. Некоторые из более молодых рыцарей, потерявшие друзей по время нападения на Ньютаун, готовы были немедленно выехать навстречу врагу, но Жан, подняв руки, призвал их к осторожности.

– Ваш час пробьет, – сказал он, – но нельзя дать вашему рвению подвести вас. Это как с невестой в брачную ночь: кто сильно спешит, кончает ей на бедра, еще не вставив.

Его слова вызвали взрыв хохота, особенно когда он обнажил свой меч и протер его мягким лоскутом кожи, однако предупреждение было сделано вполне внятно и в форме, понятной каждому. Сердце Жана колотилось, как бешеное, и он заставил себя дышать глубже, как сделал бы его хозяин. Каждый знал, что должен делать, каждый исповедался, причастился и был готов к сражению. Нужно было только, чтобы Мейлир приблизился и заглотил наживку.

Жан сел на коня и надел шлем, Джордан последовал за ним, его рыже-карие глаза блестели.

– Если мы сможем захватить Мейлира, считай, мы выиграли, – сказал он. – Его никто из тюрьмы выкупать не станет. Ему конец.

Мейлир подогнал к Дрейкленду телеги с осадным снаряжением, включая две камнеметалки и дюжину лестниц. Его войско было разношерстным сборищем валлийцев, ирландцев и нормандцев, некоторых из них прислали его вассалы, но большинство были наемниками. Филипп Прендергастский и Дэвид де ла Роше, приплывшие на том же корабле, что и Мейлир, тоже предоставили ему своих людей – из владений, только что пожалованных королем. Они были не слишком счастливы, что рыцари Вильгельма предпочли остаться и сражаться, и, подъезжая к замку, творили о своем неудовольствии открыто.

– Это не имеет значения, – пожал плечами Мейлир. – Они таким образом утратили свои земли, и как вы считаете, кто окажется теперь в выигрыше? Они не могут быть повсюду одновременно. Дрейкленд – не крепкий орешек. – Он скривился, глядя на Прендергаста: – Вы недолго раздумывали, прежде чем принести Иоанну присягу, чтобы получить здешние земли.

Прендергаст надменно приосанился.

– И я держу свою клятву. Не пытайтесь задеть меня разговорами о преданности.

Мейлир начал было возражать, но горячие слова застыли пеплом у него на губах, когда он увидел двигающиеся им навстречу отряды и узнал серебристые гребешки Дэрли, серебро на голубом д’Эвро и шевроны Саквилей.

– О Господи, – проскрипел Прендергаст, – они должны быть на севере, разве нет? У ваших следопытов глаза, должно быть, на заднице.

Мейлир вытащил из-за пояса свой боевой топор и закрутил петлю его ремешка вокруг запястья.

– Мы должны были рано или поздно с ними встретиться, – прорычал он. – Они англичане, они ничего не знают о том, как сражаются в Ирландии.

– Осенью они кое-что знали, – мрачно отозвался де ла Роше, обнажая свой меч. – Нас заманили сюда, это ловушка.

Отряд Маршала ринулся вперед, стремя к стремени, сомкнув щиты, древки копий вытянуты вперед. Времени не было. Мейлир перебросил свой щит на левую руку и скомандовал своим людям держать строй.

Их напор был подобен кулаку, бьющему прямо в лицо. Мейлир сражался против ирландцев с Ричардом Стронгбау и знал все о том, как держать строй, но тогда он выступал против военачальников-ирландцев, которые ездили с голыми ногами на неоседланных лошадях. А сейчас он сражался против вооруженной до зубов конницы. Эти люди проливали свою кровь на полях сражений и рыцарских турнирах во Фландрии и Нормандии, а их ненависть к Мейлиру и Прендергасту была горячей и неукротимой.

Мейлир вонзил шпоры в бока своего скакуна и с ревом бросился на Жана Дэрли. Он свалил с ног солдата пехоты, сбросил с седла младшего командира и наконец оказался достаточно близко к цели, чтобы вонзить свой топор в лошадь Дэрли. Удар пришелся животному в шею, в незащищенное широкой кожаной перевязью место. Лошадь попятилась и осела, а потом повалилась, болтая ногами. Мейлир надеялся, что Дэрли окажется на земле под умирающей лошадью, но его выбило из седла, и он быстро вскочил на ноги. Наемник бросил в него свой топор, но Дэрли закрылся от него щитом, потом, все так же прикрываясь щитом, пнул нападавшего ногой и сделал стремительный смертоносный выпад мечом. Мейлир набросился на него, но рыцарь ударил его коня щитом по морде. Конь встал на дыбы, и Мейлир, в свою очередь, оказался выброшенным из седла. На какое-то время он растерялся, и, прежде чем пришел в себя и встал на ноги, меч Жана Дэрли был уже у его горла.

– Все кончено! – выдохнул Дэрли. – Ты сдашься безоговорочно, или я всю твою жизнь по капле разолью по этой земле. Клянусь, я не стану медлить. И твоего сына ждет та же участь.

Мейлир смотрел на него ненавидящим взглядом, сощурив глаза.

– Я сдаюсь, – он выплюнул эти слова, точно проклятье. – Но ты и твой род никогда на этой земле процветать не будете.

Лицо рыцаря в алых веснушках крови озарилось презрительной улыбкой.

– Я бы испугался, – сказал он, – если б все сделанные тобой до сих пор предсказания не оказались пустой болтовней.

Изабель в большом зале в Килкенни с отвращением смотрела на брошенного к ее ногам связанного человека. Она, не обращая внимания на боль в спине и угрожающие сокращения ее утробы, вышла из своих покоев, чтобы поприветствовать победителей. Мейлир был в крови и синяках, очевидно из-за падения с лошади, хотя на этот счет у Изабель были сомнения. Щелкнув пальцами, она велела сиять с его рук и ног тяжелые железные оковы. Они больше служили тому, чтобы унизить Мейлира, чем не дать ему убежать, и выполнили свою задачу. Изабель понимала, что, как бы сильно ей этого ни хотелось, держать королевского юстициария в цепях было неразумно.

Он с трудом поднялся на ноги и потер запястья.

– Это безумие, – бросил он.

– Верно, и вы несете наказание за совершенные преступления, – возразила Изабель. – Я не прощу того вреда, что вы причинили мне и моим людям. – Она выдохнула сквозь сжатые зубы, потому что боль схватила ее за самое сердце изо всей силы. – Я сохраняю вам жизнь, и радуйтесь, что это так, но ваш сын останется здесь как заложник, и то же станет с сыновьями всех ваших родственников и союзников. Один неверный шаг – чаша моего терпения переполнится, и их жизни оборвутся.

Мейлир взглянул на нее с отвращением.

– Когда я следовал за вашим отцом, я никогда бы не подумал, что до такого дойдет. Его родная дочь…

Ее глаза недобро блеснули.

– Вот именно, – возразила она, – его родная дочь. Наследница Стронгбау, но вы в своем неукротимом желании сделаться властелином Ирландии предпочли забыть о том, что она у него есть. Если бы вы стали союзником моего мужа, вместо того чтобы нападать на мои земли, грабить, жечь и убивать, вы бы не стояли сейчас передо мной побежденным, – ее голос срывался. – Как, вы полагаете, отнесется король к юстициарию, который не способен выполнять его приказания?

Мейлира прошиб пот.

– Он придет сам и собьет улыбку с вашего лица… графиня, – обращение прозвучало совсем невежливо.

– Я не улыбаюсь, – с ненавистью произнесла Изабель. – Довольно, уведите его и заприте подальше от моих глаз. Жан, я доверяю тебе проследить за написанием и отправкой писем относительно заложников… и нужно послать весточку милорду. Он должен знать, о том что случилось, потому что он может быть… Я…

Она прикусила губу, потому что схватка гораздо сильнее прежних впилась болью в ее тело.

– Миледи? – Стефан д’Эвро озабоченно протянул ей руку.

Изабель отказалась от нее.

– Вам придется праздновать эту победу без меня, – произнесла она, еле дыша от боли. – Я… я должна уйти. Я… я рожаю.

Ее женщины, ждавшие позади помоста, поспешили к ней, помогли ей спуститься и почти отнесли ее в покои, в то время как рыцари выволокли Мейлира Фицгенри в запертую комнату, где он должен был находиться под домашним арестом в ожидании прибытия заложников.

Спустя час Изабель произвела на свет мальчика, который буквально выскользнул из нее, ко всеобщему удивлению и не в последнюю очередь к удивлению Мивы, которая его чуть не уронила. Пуповина оплелась вокруг его ножек, а родился он в пузыре.

– А, – удовлетворенно сказала Мива, – это хорошо, это очень даже здорово. Значит, он не сможет утонуть.

Она распутала пуповину и, освободив малыша из оболочки, подняла его. Он, вымазанный в крови и слизи, не замедлил высказать свое негодование. У него были густые темные волосы, черные брови и ресницы и длинные, гибкие руки и ноги. Изабель, все еще тяжело дышавшая после таких быстрых родов, принялась почти истерически хохотать, испытывая огромное облегчение и в то же время множество других чувств. Она протянула руки к своему новорожденному сыну.

– Ансельм, – всхлипывая, произнесла она. – Его зовут Ансельм, как хотел мой муж.

Мива запеленала его в теплое полотенце и передала Изабель, пока женщины готовили для него ванну и раскладывали у очага пеленки.

– Вам нужно его приложить к груди, миледи, – посоветовала Мива, – так матка быстрее сократится.

Изабель это прекрасно знала, поскольку Ансельм был уже девятым ее ребенком, но ничего не сказала и, развязав шнуровку сорочки, приложила его к груди. Со временем он, по всей видимости, станет похож на своего отца, она уже это видела в нем, и при этой мысли ее глаза внезапно наполнились слезами. Вильгельм должен был бы быть здесь, чтобы встретить своего новорожденного сына, а не сидеть взаперти в Англии, в королевском дворце, где все к нему враждебно относятся. И Вилли с Ричардом должны были бы быть здесь, чтобы познакомиться со своим новорожденным братом. А вместо этого их семья разъединена, и они из последних сил стараются удерживаться вместе перед лицом надвигающихся бурь. Она с ожесточением подавила всхлип и вытерла лицо ладонью свободной руки. Она почувствовала, как матка сокращается, потому что ребенок усиленно принялся сосать. Не было смысла думать о том, как все должно было быть, потому что это было не так. Они одержали победу здесь, в Ирландии. Мейлир был побежден, и пусть даже впереди у них было еще немало сражений, на сегодня с битвами было покончено. Пусть сегодняшний день пройдет в радости и ликовании, несмотря на то что эти счастливые мгновения не продлятся долго.

Сильный ветер хлопал полами плаща Вильгельма и взбивал белую пену на гребнях волн, ударявших в стены Бристольского порта. В нос бил запах разлагающихся в прибрежной воде водорослей, а глаза болели, из-за того что он напряженно вглядывался в даль сквозь порывы пропитанного солью ветра. Еще ему страшно хотелось есть, он проголодался настолько, что ноги уже, казалось, были неспособны его держать. Шло время Великого поста и ограничений, и в этом году ему и того, и другого доставалось сполна. В хорошие времена Божьи дары часто воспринимают как должное, но в тяжелые о них снова вспоминают.

В течение всей зимы из Ирландии не было никаких вестей, поскольку погода по-прежнему не пропускала жителей одной страны к другой. Иоанн выполнил свою угрозу и отнял английские владения, принадлежавшие рыцарям Вильгельма, хотя было неясно, как они смогли бы последовать призыву короля явиться ко двору, даже если бы захотели, когда из-за ужасающего ненастья за последние шесть недель ни один корабль из Ирландии не заходил в порт. Однако сегодня утром капеллан прервал завтрак Вильгельма, состоявший из кружки эля и куска хлеба, сообщением, что к устью реки приближается большой корабль. Вильгельм бросил остатки завтрака и поспешил к гавани.

Его взгляд был теперь сосредоточен на торговой галере под красными парусами и с алыми круглыми щитами, висящими на главной мачте. Она на большой скорости неслась к гавани, врезаясь в бурные волны, как смазанный плуг. Люди, стоявшие на палубе, были так закутаны от холода, что невозможно было кого-нибудь узнать.

– Конечно, из Ирландии, – сказал Болдвин де Бетюн, присоединяясь к нему. – На этих редко когда не бывает алых щитов.

– На датских такие же, – произнес Вильгельм, не сводя глаз с корабля.

– Но те заходят в Хамбер, а не в Бристоль. Это точно ирландская.

Команда сложила паруса и выдвинула весла, чтобы провести галеру к пристани. Выброшенные швартовы привязали к тумбам. Матросы перебросили с палубы сходни и уперли их в землю. Первым на сушу ступил Томас Блоэ, ноги у него дрожали, как у новорожденного олененка, а цвет лица был нежно-зеленым.

– Милорд, – сглотнув, приветствовал он Вильгельма строгим кивком. – Ваш человек также прибыл… его большую часть времени тошнило под навесом на палубе. Король здесь?

– Да.

– Слава Богу. А то у меня нет сил к нему ехать… – Блоэ собрался уходить, но Вильгельм схватил его за руку.

– Ваш корабль первый, пришедший из Ирландии с конца января. Будь милосерден, скажи мне хотя бы, добрые вести ты привез или дурные.

Блоэ пожал плечами.

– Кому как. Для вас они добрые… по крайней мере, пока, – и нетвердой походкой он направился к замку.

За Блоэ на берег сошли несколько человек, никого из знакомых Вильгельма среди них не было. А затем появился Хьювил, по сравнению с которым цвет лица Блоэ был вполне здоровым. В другое время Вильгельм посочувствовал бы ему, но сейчас от беспокойства он не мог думать ни о чем другом, кроме привезенных вестей. Хьювил проковылял на берег, поприветствовал Вильгельма и упал на колени.

– Так безопаснее, чем падать навзничь, милорд, – извинился он и наклонился: его рвало.

Вильгельм нетерпеливо махнул рукой:

– Неважно. Какие новости?

Рассмотрев корабль, он был рад увидеть, что никого похожего на Жана, Джордана или Стефана среди прибывших нет. Он с ужасом думал о том, что их честь и благоразумие, которые он так высоко ценил в них, могут заставить их послушаться королевского приказа, а не читать между строк и ослушаться его.

– Новости две. И обе хорошие, – слабо просипел Хьювил. – Графиня шлет вам привет и желает сообщить, что ваши люди одержали победу над Мейлиром Фицгенри и Филипом Прендергастом в битве при Дрейкленде. Они сдались ей и отдали своих сыновей в качестве подтверждения того, что они больше не станут на вас нападать. Она также хочет, чтобы вы знали, что в день, когда были схвачены Прендергаст и Фицгенри, она родила сына. С ними все в порядке. Она говорит, что он чудесный. Его назвали Ансельмом, как вы и хотели.

Вильгельм выдохнул, как будто кто-то одним ударом вышиб из него остатки сил. Он начал спотыкаться, как будто сам только что сошел с корабля, так что Болдвину пришлось схватить его и предостерегающе окрикнуть.

– Я в порядке, – сказал Вильгельм, хотя это, очевидно, было не так. – Именно таких вестей я отчаянно ждал, но я ждал их так долго! Мне нужно… я хочу… Господи…

Он закрыл лицо руками.

Болдвин был разумным, прагматичным и не склонным к сантиментам. Он дал Хьювилу достаточно монет, чтобы тот мог найти себе пищу и кров, и велел ему подготовить обстоятельный доклад графу, как только тот будет в состоянии его выслушать. Потом он проводил Вильгельма до дома и, усадив его перед камином, пихнул ему в руки чашу с горячим вином с пряностями.

– Это же великолепные новости, – сказал Болдвин. – Ты победил, и у тебя теперь пятеро сыновей.

Зубы Вильгельма стучали о чашу.

– Я не победил, – возразил он другу. – Иоанн этого не допустит. Все, что я сделал, – это отстоял свои земли в надежде, что он испугается сломать зубы о чересчур крепкий орех и устанет пытаться его разгрызть.

Болдвин взялся за свой пояс.

– Сейчас лучше всего залечь на дно на некоторое время. С такими новостями король будет выглядеть довольно глупо после того, что он наговорил тебе в Гилфорде.

Вильгельм снова сделал глоток и почувствовал, как горячее красное вино растекается у него по венам.

– А что он сказал?

– Ты сам знаешь…

Вильгельм отрицательно покачал головой, выражение его лица было пустым, как поверхность неотшлифованного булыжника.

– Нет, не знаю, – сказал он. – Я ничего не помню.

Болдвин какое-то время выглядел обиженным, а потом все понял.

– Верно, – без выражения произнес он. – И я ничего не помню.

Сидя в охотничьем домике, Вилли и Ричард жадно слушали новости, которые рассказывал им отец. На Вилли новость о том, что у него появился еще один брат, не произвела особого впечатления, но он, как полагалось, изобразил радость. Будучи старшим отпрыском Маршалов, он уже привык к тому, что братья и сестры появлялись у него с регулярными промежутками. Сообщение же о том, что Мейлир Фицгенри был захвачен рыцарями его отца, было для него куда интереснее, у него даже загорелись глаза. Его неприязнь к Иоанну со времени прошлогодней охоты постепенно росла, а в последний месяц дошла до крайности. Он не понимал, как его отец может не отвечать на провокации, и не знал, как ему на это реагировать – гордиться или чувствовать себя униженным.

– Теперь ты можешь ткнуть Иоанна носом в грязь, – удовлетворенно заключил он.

Его отец отрицательно покачал головой:

– Нет, сынок, это последнее, что стоит делать. Иоанн – король волей Божией, и мы должны служить ему.

– А как насчет французов? – напористо перебил его Вилли. – Мы же должны служить Филиппу из-за Лонгевиля?

– Да, – согласился Вильгельм. – Но французы не являются законными наследниками английского престола, а у Иоанна теперь есть сын. Иоанну сейчас уже известны новости из Ирландии, и он раздавлен и унижен. И я не собираюсь злорадствовать.

– Но после всего, что он сделал…

Вильгельм поднял руку, и его сын замолчал.

– Однажды ты станешь графом Пемброукским, и тебе понадобится вся мудрость и хитрость мира, чтобы выжить.

Я не стану выстилаться перед Иоанном и льстить ему, но я не стану и тыкать ему в лицо его поражением. Еще ничего не кончено, он по-прежнему может уничтожить нас.

Вилли смотрел на него, недоумевая.

– Я все равно не понимаю, как ты это терпишь, – выпалил он с юношеским пылом.

Ноздри Вильгельма дрогнули от сдерживаемого гнева.

– Потому что я должен это терпеть, если хочу, чтобы мы остались живы. Потому что по большому счету это все равно что царапина, которая раздражает, но не убивает. Но станешь чесать – и будет только хуже. Оставь ее в покое – и, может быть, она затянется и заживет. Неужели ты не понимаешь?

Вилли что-то промычал, но он все еще был напряжен, что говорило о его несогласии.

Ричард выглядел тихим и задумчивым.

– А что король будет делать теперь?

Вильгельм развел руками:

– Ему одному известно. Я надеюсь, он переживет обиду на нас, и я собираюсь облегчить ему эту задачу.

– Хочешь сказать, примешься лизать ему задницу? – выпалил Вилли.

Вильгельм смерил его ледяным взглядом:

– Если ты не начнешь извлекать из происходящего уроки уже сейчас, парень, скоро будет совсем поздно. Бог свидетель, я мог бы розгой заставить тебя поумнеть, но ты, скорее всего, окажешься слишком упрям, чтобы это подействовало.

Вилли до ушей залился краской, как будто его в самом деле ударили. Он испытывал злость, стыд и сожаление. Ему было почти восемнадцать лет, он был уже почти мужчина, а его отец все еще обращался с ним как с ребенком, собираясь тем временем поступиться честью семьи.

– Я слушаю и учусь, сэр, – процедил он сквозь сжатые зубы. – Можете мне поверить.

Когда их отец ушел, Ричард, глядя на брата, поморщился.

– Не надо было тебе на него давить, – сказал он. – Он всю жизнь провел при дворе. Он знает, что делает.

– Вот только ты хоть не начинай! – огрызнулся Вилли. – Ты всегда принимаешь его сторону, что бы ни случилось. Ты всегда держался за его штаны, поэтому-то ты его любимчик.

Ричард покраснел от возмущения.

– Это неправда, и ты это знаешь. Если ты на него злишься, я не собираюсь быть козлом отпущения.

Братья долго смотрели друг на друга. Потом Вилли тяжело вздохнул:

– Прости меня, я не хотел тебя обидеть. Но меня за живое задевает то, что мы по-прежнему должны смеяться над шутками Иоанна после всего, что он нам сделал. Когда это кончится?

Ричард пожал плечами:

– Я не знаю.

– Хочешь сказать, что и не хочешь знать?

– Нет, я просто ничего не жду, но я доверяю отцу, – Ричард рассеянно поднял бутыль и налил им обоим вина.

– За Ансельма, – сказал он. – За нашего нового братишку.

Вилли поднял свою чашу.

– За Ансельма, – отозвался он, повеселев. – Он, по крайней мере, слишком мал и слишком далеко, чтобы его кто-то мог взять в заложники.

Вильгельм явился к Иоанну, когда тот вызвал его.

Иоанн жестом подозвал его к заваленной подушками нише перед окном. Когда он взмахнул рукой, солнечный свет заиграл на нескольких перстнях, украшавших его пальцы.

– Ты, должно быть, слышал о торговой галере, пришедшей из Ирландии?

Вильгельм помедлил, усаживаясь, расправляя штаны на коленях и плащ, так, чтобы не измять его, сидя на нем.