Текст книги "Алый лев"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)
– Нет, сир, – ответил он. – Я спал в охотничьем домике. Боюсь, дни, когда я был полон молодого задора и живости, давно миновали.
– Я ни одному твоему слову не верю, Маршал. Если ты и дремлешь, то, как кот, прикрыв только один глаз.
– Пусть так, сир, но я ничего не слышал, – смиренно произнес Вильгельм. – И каковы новости?
Он не стал напоминать о недавнем эпизоде, когда Иоанн новости выдумал, пытаясь вывести его из себя.
Иоанн сделал несколько шагов, потер подбородок и развернулся.
– Я не сомневаюсь, что скоро ты услышишь это от своего собственного гонца, но смысл истории таков, что мой юстициарий Фицгенри оказался человеком лживым и ни в коем случае не заслуживающим доверия. Похоже, что он поднимал мятеж среди ирландских лордов. Твои рыцари с помощью Хью де Лейси в сражении одержали над ним победу, когда он начал угрожать твоим землям.
Вильгельму удавалось сохранять заинтересованный и удивленный вид.
– Вот уж воистину, сир, когда вы меня вызвали, я и подумать не мог, что на моей земле происходит такое!
В ответ на взгляд Иоанна Вильгельм уставился в пол. Каждый понимал, что они играют в игру, но сейчас нужно было вести себя дипломатично, а не выкладывать все как есть.
Иоанн взял с дорожного сундука книгу, какое-то время рассматривал отделанную драгоценными камнями обложку и застежку, а затем отложил ее в сторону.
– Поскольку Фицгенри оказался не в состоянии выполнять обязанности юстициария, я собираюсь заменить его кем-то более способным и более ясно понимающим свою задачу.
– Я рад это слышать, сир, – сказал Вильгельм, надеясь, что «более способный» человек окажется кем-то, с кем можно будет найти общий язык. Нельзя было отрицать, что наемник, вроде Жерара д’Ате, к примеру, был, безусловно, способным слугой короля, но настолько развращенным морально, что иметь с ним дело все равно что копаться в сточной яме. Он также понимал, что ему предстояли тяжелые переговоры. Если он хотел, чтобы его оставили в покое, нужно было пойти на определенные уступки, и, хотя было похоже, что шторм отбушевал, отдаленные раскаты грома все еще раздавались.
– Мой человек также сообщил, что графиня родила сына и что оба чувствуют себя хорошо.
– Вот это действительно хорошие новости, сир! Для женщины жизнь во время вынашивания ребенка подобна той, что ведет мужчина на поле битвы.
– Пятеро сыновей, – произнес Иоанн, впившись в Вильгельма взглядом. – Они могут все тебе понадобится, Маршал. Вот я, например, пятый сын, родился довольно поздно, а погляди на меня – только я и остался.
– На то воля Божия, сир.
Иоанн мрачно рассмеялся.
– В таком случае, что бы ни говорила обо мне Церковь, я у Него в чести, раз Он пожелал, чтобы я был королем, – его верхняя губа пренебрежительно скривилась. – Мой брат Ричард в поисках Бога скакал до самых ворот Иерусалима, и что с того? Погиб в Лиможе, бездетным, от какой-то гнойной раны. Джеффри затоптала лошадь, Генрих умер от какого-то чертова кровотечения, а Вильгельм – во младенчестве, еще до того как я появился на свет. Действительно, Господни пути неисповедимы. Ну что, Маршал, я тебя поразил? Ты теперь считаешь, что я богохульник и угроза всему доброму христианскому миру?
– Вы угроза только своей собственной душе, сир, – бесстрастно ответил Вильгельм.
Иоанн фыркнул:
– Моя душа! Тебе известно, что Папа грозит всю страну отлучить от Церкви из-за нашего маленького спора по поводу архиепископа Кентерберийского?
– Да, сир.
Большинству людей было интересно, в какую сторону дует ветер. Многие были на стороне Иоанна, но некоторые лорды считали, что это подходящий случай, чтобы поднять мятеж, а многие действительно боялись за свои души, боялись того, что с ними случится, если они умрут и их нельзя будет похоронить на благословленной земле. Иоанн хотел, чтобы архиепископом стал епископ Норвичский, монахи Кентерберийского аббатства выбрали собственного прелата, Реджинальда. Папа же отказал обоим в пользу собственного избранника, кардинала Стефана Лэнгтона, бывшего преподавателя богословия. Иоанна вполне справедливо, по мнению многих, раздражало такое бесцеремонное вмешательство Папы, но, по мере того как ситуация накалялась, и стороны теряли терпение, люди начинали беспокоиться все больше.
– Я им покажу отлучение, – Иоанн улыбнулся Вильгельму, но улыбка эта была недоброй. – Если Церковь не хочет со мной договариваться, она должна понять, что это плохо для обеих сторон. Я буду выдавливать из них серебро, пока они не завизжат.
Вильгельм ничего не ответил. Если на страну будет наложена интердикция, несколько епархий останутся без средств, а Иоанн будет волен изымать сделанные церквям пожертвования. Это был в каком-то смысле действенный, но опасный способ пополнения государственной казны. Не говоря уже о том, что, с моральной точки зрения, это было отвратительно. Хотя Иоанна это не остановило бы.
Вдалеке раздался звук горна, извещающий об ужине, и появился распорядитель Иоанна, который сообщил о том же. Король похлопал Вильгельма по плечу, как будто они были лучшими друзьями:
– Ты слишком долго не радовал меня своим присутствием за моим столом. Приходи и раздели с таким проклятым человеком, как я, вино и еду. И выпьем за сыновей и удовольствие, которое мы получаем, пока делаем их, а?
Глава 27
Гласкаррик, Ирландия, весна 1208
Вильгельм сошел на берег в Гласкаррике, дикой местности: на берегу виднелись лишь несколько рыбачьих хижин. Там находился монастырь – дочерняя обитель того, что был в Пемброукшире, и Вильгельму было приятно отдохнуть в небольшом домике для гостей, пока весть о его прибытии летела в Килкенни, а его несчастный желудок мог успокоиться. В этот раз он пересек Ирландское море относительно спокойно, что означало: он мог стоять на ногах, пить родниковую воду и есть хлеб с медом, которыми его и его людей угостили монахи.
Закат поздней весны расчертил небо янтарными и бирюзовыми разводами, а солнце превратил в тающий овал на горизонте, когда из Килкенни прибыли Жан и Джордан с войском. Вильгельм сидел на скамье и наслаждался видом заката, но, увидев их, он поднялся и вышел навстречу своим людям; сердце внезапно сдавило от переполнявших его чувств.
Жан спешился и пылко обнял Вильгельма, его плечи вздрагивали.
– Милорд, добро пожаловать домой, – произнес он срывающимся голосом. – Мы так беспокоились о вас…
– Ну, хватит, довольно, или я сейчас тоже расплачусь, – хрипло произнес Вильгельм и повернулся, чтобы обнять более флегматичного Джордана. Потом он отступил и, глядя на закованного в доспехи Жана, нахмурился. – Почему на тебе латы? Разве наши трудности не позади? – он взглянул на Джордана, опоясанного мечом.
Жан поморщился:
– Милорд, не все хотят мира. Вы всегда меня учили, что лучше проявить чрезмерную осторожность, чем непростительную беспечность.
– Да, это правда, я так говорил. Мне тоже стоит распаковать мое воинское облачение?
– Не помешает, – произнес Жан.
Вильгельм уставился на него. В уголках глаз Жана появились новые морщинки, а в черных, словно вороново крыло, волосах – серебристые нити. Казалось, от него исходило сияние, как от начищенного клинка. Но стоило ему это недешево.
– Да, нет, Жан, думаю, это ни к чему, – вернувшись в домик для гостей, он сел перед очагом, в котором спокойно горел торф. – С моей женой и новорожденным сыном все в порядке?
Джордан кивнул:
– Графиня сама хотела выехать вам навстречу, но Жан сказал, что ей стоит подождать. Хотя ему было трудно ее убедить. Это было похоже на то, как вы с ней иногда спорили… – он смущенно помолчал и закончил: – Она будет рада вас видеть.
Вильгельм улыбнулся:
– Я тоже буду рад повидать ее и моего сына.
– Мне стоило привезти ее? – обеспокоенно спросил Жан.
Вильгельм оглядел его с головы до ног.
– Нет, раз ты решил, что будет нелишним надеть кольчугу.
Мужчины стали рассказывать обо всем, что произошло с прошлой осени. Слушая и узнавая подробности, Вильгельм не удивлялся. Он злился, но старался подавить это чувство, потому что оно мешало ему принять правильное решение. Для того чтобы предпринимать какие-то действия, получать преимущества и идти на компромиссы, нужно было сохранять холодный рассудок. О своих переживаниях при английском дворе он говорил мало. Вильгельм не сомневался, что остальные, сидя у себя в покоях в Килкенни за кубком вина не преминут все преувеличить.
Жан собирался снять кольчугу, точнее, начал расстегивать перевязь меча, когда снаружи они услыхали топот копыт, голоса и стук в ворота монастыря. У Жана перехватило дыхание. Вынув меч из ножен, он подошел к двери. Вильгельм потянулся за своим мечом, и комната наполнилась тихим позвякиванием и стуком клинков: другие тоже доставали оружие и готовились к бою.
– В такой час это не могут быть путники, – сказал Джордан. – Да и личных дел тут ни у кого нет.
– Сколько их? – прервал его Вильгельм.
Жан со скрипом отворил деверь и выскользнул с фонарем наружу. Он вернулся почти тотчас же с выражением злости и отвращения на лице.
– Это Филипп Прендергастский и Дэвид де ла Роше, – проворчал он, все еще сжимая в руке меч. – Сын Прендергаста находится в Килкенни в качестве заложника из-за «добронравия» его отца.
Вильгельм подумал и вложил меч в ножны, жестом веля Жану сделать то же.
– Сомневаюсь, что они замышляют убийство на освященной земле, – объяснил он. – Пусть войдут. Меня хорошо охраняют.
Жан с неохотой подчинился, но вложил меч в ножны резко, со щелчком, а потом все равно деловито положил руку на рукоять меча.
Прендергаст и де ла Роше оставили своих лошадей и небольшую свиту у ворот монастыря и приблизились к гостевому домику пешими. По крыше зашуршал мягкий дождь, и, когда они подошли к двери, их плащи были окутаны серебристой кисеей капель, а мокрые волосы начали завиваться.
Пройдя мимо Жана, который стоял в позе сторожевого пса и глядел на них, прищурившись, они низко поклонились Вильгельму и бурно приветствовали его, как будто его возвращения они ждали больше всего на свете.
– Храни вас Господь, милорды, если только я могу желать вам этого, – иронично заметил Вильгельм.
Де ла Роше уставился в пол, как будто нашел там что-то чрезвычайно интересное, а Прендергаст был смелее.
– Можете, милорд. Мы выбрали вас из многих, поскольку именно вам мы готовы служить верой и правдой.
– Неужели? – Вильгельм поднял одну бровь. – Странно, а мне показалось, что в мое отсутствие вы изменили свое решение. Вести об ущербе, который вы нанесли моим владениям, распространились далеко за пределы Ирландии.
– Милорд, они предатели, и это доказано, – не выдержал Жан.
– Мы здесь для того, чтобы присягнуть вам в верности, – повторил Прендергаст, его нижняя челюсть выдавалась вперед, так что он производил впечатление человека, который готов, не дрогнув, принять наказание. «Видите, я не трус», – говорил весь его вид.
Жан чуть не задохнулся от возмущения, и Джордану пришлось его одергивать.
– Ваша верность, учитывая предыдущие события, стоит теперь не дороже ночной вазы с ее содержимым! – взорвался он.
Де ла Роше лишь на мгновение поднял взгляд, а потом снова уставился на свои сапоги. Прендергаст не обратил внимания на восклицания Жана и, покраснев, обратился прямо к Вильгельму:
– Если мы причинили вам вред, милорд, мы смиренно молим вас о прощении.
– Что значит «если»? – голос Жана, не верившего своим ушам, поднимался все выше.
– Замолчи, Жан, – Вильгельм вытянул руку. – Если человек и нарушил однажды свою клятву, это не значит, что ему больше никогда нельзя доверять. И, хотя я ничего не забываю, я могу найти в себе силы даровать вам прощение, при условии что ваше раскаяние действительно чистосердечно. Я отпускаю вас с миром, потому что вы об этом просите, но не смейте просить меня о большем.
Прендергаст и де ла Роше с облегчением, краснея, готовые под землю провалиться от унижения, встали перед Вильгельмом на колени, чтобы заново принести ему присягу в верности и чтобы он поцеловал их в знак примирения, но оставаться не стали, потому что, несмотря на их клятвы и раскаяние, у очага этого гостевого домика они не были желанными гостями.
– Надеюсь, они разобьют палатку на болоте и утонут в нем, – проворчал Жан после их ухода. – Простите, милорд, но во мне нет вашего благородства.
Вильгельм фыркнул:
– Я выполнил их просьбу не из благородства. Мне это ничего не стоило. А они знают, что за ними будут следить и что мои рыцари им не доверяют. Иногда прощение хуже порки. Я с ними справился.
– И у вас их сыновья, – с мрачным удовлетворением закончил Джордан.
Вильгельм его чувств не разделял, но согласился.
Герольды у ворот подняли трубы, и раздались звуки фанфар.
– Мама, они идут, – шестилетняя Сайбайра подняла взгляд своих карих глаз на мать, ее личико порозовело от волнения. Темные волосы были зачесаны со лба назад и закреплены серебряным ободком. Девочка прыгала от нетерпения.
Белла, которая была на восемнадцать месяцев ее старше, и вела себя как старшая, а поэтому велела ей тоном превосходства стоять спокойно.
– Люди подумают, что ты совсем маленькая, как Ева, – ворчливо добавила она.
– Я не маленькая, – встряла Ева, наступая ей на ногу. – Я не маленькая, я не малышка, правда, мама?
– Нет, ты не маленькая, – рассеянно согласилась Изабель и машинально потянулась, чтобы пригладить янтарные кудряшки своей младшей дочери. – А теперь ведите себя хорошо. Ваш папа не захочет смотреть, как вы ссоритесь друг с другом.
– Да, он уже довольно повидал ссор при дворе, – тоном всезнайки закончила Белла.
– Ваша папа сам при дворе никогда ни с кем не ссорится, – возразила ей Изабель. – Но он приехал домой, чтобы отдохнуть, а не для того, чтобы вы выводили его из себя.
Белла внимательно посмотрела на мать, а затем нежно улыбнулась ей.
– Обещаю, что не буду, – сказала она.
Изабель не убедил невинный взгляд дочери, но она оставила эту тему. Пусть только девочки ведут себя хорошо, когда их отец прибудет и спешится. Вальтеру и Гилберту она могла доверять. Ее сыновья были разумными мальчиками, настоящими мужчинами в доме и не имели привычки громко хихикать без повода, как их сестры. Мальчики стояли рядом: у Гилберта были темные волосы, как у его отца, у Вальтера же они были песочные, а лицо в веснушках, доставшихся в наследство от де Клеров.
У Изабель участилось дыхание, когда во двор въехали знаменосцы Вильгельма. Зеленые с золотом знамена с рычащим алым львом Маршалов взвились вверх. Она стояла как на иголках. На людях она должна была играть роль графини и хозяйки дома – быть выдержанной, спокойной и не терять достоинства. Но, помимо этого, она была еще и женой, муж которой отсутствовал полгода при обстоятельствах, опасных для них обоих. Она была уже не та Изабель, которую он покинул, и он, должно быть, тоже изменился. Нельзя было пройти через те испытания, которые выпали им на долю, и остаться прежними. Она надеялась, понимая, что это глупо, что и Вилли с Ричардом приедут с ним.
И вот в ворота въехал Вильгельм на крапчатом скакуне, которого Жан привез ему в Гласкаррик. Он, как всегда, управлял конем с непринужденной грацией прирожденного наездника, но впервые за почти девятнадцать лет их брака она увидела, что он немолод, и это ошеломило ее. Он похудел, под глазами от усталости залегли темные тени, а кожа, которая всегда так плотно обтягивала его скулы, теперь была дряблой. Он надел кольчугу, – она предполагала, что это была идея Жана, – и выглядел погребенным под ее тяжестью. Изабель бросила быстрый взгляд в сторону его людей и поняла, что надежда увидеть сыновей не оправдалась; ей пришлось проглотить плотный комок в горле.
Она смотрела, как Вильгельм слезает с лошади. Его движения были довольно легки, он не выглядел раненым, но, возможно, дело было не в физическом ущербе. Заставив себя отвлечься от мрачных предчувствий, она вышла ему навстречу, ступая медленно и степенно, чтобы никто не заподозрил, как все дрожит у нее внутри. Ей хотелось подбежать к нему, и одновременно ей хотелось убежать. Она стоял и смотрел на нее, и на какое-то мгновение она почувствовала, что он испытывает то же самое, – все отразилось на его лице. Эти формальности были просто невыносимы!
– Вильгельм… – начала она громким шепотом, потому что едва могла говорить. – Господи, Вильгельм!
Она замешкалась, а в следующую минуту уже бежала к нему, подхватив юбки, как будто подталкиваемая чьей-то громадной рукой, а он уже ловил ее, обнимал, целовал ее, как будто они были одни в своей спальне. Кольца его кольчуги впились ей в тело, а его губы в ее, и по ее телу пробежала дрожь.
– Довольно, – прошептал он ей на ухо, оторвавшись от нее. – Довольно, любимая, или, клянусь, ты одолеешь меня прямо здесь, в моей крепости, тем более после того, как я сдерживался шесть долгих месяцев.
Она растроганно рассмеялась.
– В моей крепости, – повторила она. Эти слова подействовали как бальзам на рану, и она снова была готова вернуться к роли графини, пока Вильгельм приветствовал улыбавшуюся публику, собравшуюся во дворе замка. Белла была просто ошеломлена сценой поцелуя, Сайбайра требовала, чтобы он держал ее за руку, а Ева робела и не знала, помнит ли она его. Вальтер и Гилберт были очень серьезны и вели себя просто великолепно, уже примеряя на себя плащи мужчин, которыми они станут со временем.
– А это Ансельм, – объявила Изабель, передавая Вильгельму спеленатый сверток. – Родился в тот день, когда здесь, в главном зале, Мейлир Фицгенри признал при мне свое поражение.
Он смотрел на своего новорожденного сына, а потом взглянул на нее со смесью восхищения и осуждения во взгляде:
– Да, Хьювил сообщил мне.
– Схватки уже начинались, – призналась Изабель, – но я сказала, что и за лучшие фламандские ткани не пропущу такое зрелище! Для меня это слишком много значило.
– Господи, Изабель!
– Теперь у нас есть сын, рожденный и воспитанный в Ирландии, – с гордостью произнесла она. – К тому же он родился в рубашке, так что ему будет проще пересекать море, чем тебе.
При этих словах он, как она и ожидала, рассмеялся грустным, тревожным смехом.
Когда Вильгельм и Изабель покинули большой зал, несмотря на то что там все еще продолжалось пиршество, было уже за полночь. Его люди хотели продолжать праздновать возвращение их хозяина из Англии и вспоминать о том, как они спасали земли Ленстера от притязаний Мейлира Фицгенри и его союзников. Вильгельм с Изабель исполнили свою роль до конца: улыбались, восхваляли своих рыцарей, пили за их здоровье, даже станцевали несколько танцев, точно молодожены. А потом удалились, тоже как молодожены, сопровождаемые понимающими взглядами и хитрыми улыбками.
Вильгельм отпустил своих слуг, а Изабель – своих женщин. Когда дверь мягко щелкнула, закрываясь за последней из них, Вильгельм тяжело опустился на кровать и зарылся руками себе в волосы.
– Господи, Изабель, мне нужно прийти в себя. Если мы невредимы, то это просто чудо какое-то.
Она кусала губы, разрываясь между готовностью оставить его в покое (ведь он так в этом нуждался!) и желанием расспросить обо всем, что ее так волновало.
– Ты ничего не рассказал о том, что произошло при дворе, – сказала она мгновение спустя, – и о наших сыновьях. Неужели все было так плохо?
– Да, – ответил он после долгого молчания. – Все было очень плохо, и в зале мне не хотелось об этом говорить, чтобы не портить всем праздник. – Он опустил руки и запрокинул голову, очевидно, собираясь с силами, чтобы ответить ей: – С Вилли и Ричардом все в порядке.
– Но они не вернулись с тобой домой. Я их мать, мне нужно знать больше, чем то, что с ними просто «все в порядке», – сказала она, усаживаясь на скамью. Она сняла вуаль и распустила волосы, ее движения были нервными от раздражения.
Он вздохнул:
– Король предпочитает, чтобы они оставались пока с ним, так же, как сыновья других людей. Что я мог сделать? Открытый мятеж не вернет их нам, а скорее наоборот. – Он сдвинул брови, пытаясь сосредоточиться, чтобы удовлетворить ее жажду новостей. – Они оба выросли, – он вдруг оживился. – Ричард очень гордится своей бородой, но она пока больше похожа на пух одуванчика. Он очень ловок в бою, и я поражен и горд его подготовкой. Когда придет время, он станет хорошим правителем наших нормандских земель.
– А Вилли?
Он помедлил:
– Вилли извлекает уроки из обычных вещей, которые встают на пути любого молодого человека: выпивка, азартные игры и женщины, которые ходят с непокрытой головой.
Изабель осуждающе зацокала языком и взяла свой гребень.
Вильгельм поморщился.
– Я хочу сказать, он действительно учится на своих ошибках, а это лучшее, что можно получить, когда речь заходит о таких пороках. Если он когда-то и был очарован блеском двора, сейчас он видит его изнанку, а это только к лучшему. Теперь ему нужно научиться терпению, но это приходит лишь с возрастом, – он посмотрел на нее долгим, полным боли взглядом. – Я соскучился по тому, как ты расчесываешь волосы.
От его взгляда и от тона его голоса она почувствовала себя так, будто ее кости превратились в желе. Она отложила гребень и подошла к постели.
– Я каждый раз думаю о Вилли и Ричарде, когда смотрю на взятых нами в заложники сыновей и братьев тех людей, что сожгли Ньютаун, – сказала она. Встав перед ним на колени, она начала медленно раскручивать ткань, которой были обвязаны его ноги. – Я сказала Жану, что, если ты не вернешься ко мне целым и невредимым, я их сердца вырежу у них из груди, – она подняла на него глаза. Ее волосы, до этого заплетенные в косы, теперь вились, а от расчесывания заблестели, как золотой занавес. – Но это только на словах. Когда я их вижу, я думаю об их матерях, а потом о своих сыновьях. Знаешь, если б на то была моя воля, я бы держала отцов в заложниках, а сыновей отпустила бы.
– Значит, ты обменяла бы меня на Вилли и Ричарда? – тихо спросил он.
Изабель смотала узкий лоскут ткани.
– Это нечестный вопрос.
– Может, и так, но я его все-таки задал. Так обменяла бы?
Она уставилась на его другую ногу и какое-то время двигалась молча, в раздумьи.
– Как мать – да, обменяла бы, – ответила она. – У них вся жизнь впереди, и они моя плоть. Я носила их в своем теле, кормила грудью, смотрела, как они делают свои первые шаги, и утешала, если они плакали от ранок или царапин. Независимо от того, как сильно я люблю и уважаю тебя, их отца, мое материнское сердце заставило бы меня выбрать их, – она прикусила губу. – Но как жена и графиня, я была бы уничтожена, если бы мне пришлось отказаться от тебя. Эти шесть месяцев показали мне, на что я способна и что для меня невозможно. Да, безусловно, у меня были способные помощники, но и только: это временная поддержка. Наши мальчики еще не готовы управлять кораблем, а у тебя есть еще сын-младенец, и ты должен быть рядом с ним сейчас, должен смотреть, как он растет. Я не дам тебе избегнуть этой ответственности, – ее голос дрогнул, а глаза внезапно наполнились слезами.
Вильгельм рассмеялся, и его смех прозвучал глухо.
– Ах, Изабель, я уже в том возрасте, когда у других мужчин появляются внуки или надгробия на могилах. Я старею.
При последних словах через нее будто искра пробежала, потому что именно таким было ее первое впечатление, когда она увидела его, въезжающего во двор замка. Она не могла его потерять, эта мысль была невыносима.
– Ты не такой, как другие мужчины! – яростно выдохнула она. – После всего случившегося неудивительно, что ты чувствуешь усталость, да и пересекать море тебе никогда не удается легко. – Встав между его бедер, она потянулась к завязкам его штанов и через минуту взглянула на него из-под ресниц. – Стыдно тебе врать, – промурлыкала она. – Если кто и стар, то только не ты.
На этот раз смех Вильгельма был тихим, но вполне искренним.
– Полагаю, что даже в столетних дубах весной пробуждаются соки, – сказал он.
Тяжело дыша, Вильгельм смотрел на зеленый с золотом балдахин над своей кроватью и ждал, пока его сердце успокоится и с ритма барабанного боя перейдет на более размеренный. Хотя лишнего веса у него не было, он знал, что мышцы его стали дряблыми и что сам он потерял форму. Он слишком много времени провел при дворе без дела.
Несмотря на яростные протесты Изабель, он отдавал себе отчет в том, что ему шестьдесят один год и оставшееся ему время истекает довольно скоро. У него все еще было острое зрение, почти все зубы целы и здоровы, и он еще не начал дрожать, как старик. Кроме того, хитро взглянув на полог, он с удовлетворением заключил, что его мужская сила явно при нем. Но в холодную погоду у него болели колени, и, хотя он до сих пор мог без труда сесть на лошадь, свеситься с седла в полном обмундировании он уже не мог. После занятий любовью с Изабель он чувствовал себя дрожащим и опустошенным. Вильгельм слышал много баек о престарелых мужьях, умирающих в постели с молодой женой в момент наивысшего наслаждения, и видел ухмылки рыцарей, когда старые лорды приводили ко двору своих молоденьких крепких жен. Он с ужасом думал о том, что с ним может случиться удар, который парализует, но не убьет его, или что он в старости станет беспомощным и бесполезным. Мысль о том, что можно оказаться развалиной, хватающейся за жизнь, как утопленник за соломинку, вызывала у него отвращение, и не только из-за самого себя, но и из-за Изабель. Она была моложе его более чем на двадцать лет. Мысль о том, что он может стать для нее обузой и увидеть в ее глазах жалость или, избави Боже, презрение, была невыносима.
Ансельм заворочался в колыбельке и захныкал. Изабель тихо поднялась с постели, чтобы успокоить его. Время не сжалилось и над ней тоже. То, что когда-то было крутыми бедрами и упругой грудью, превратилось в мягкие очертания тела женщины, родившей много детей. Наблюдая за ней из-под полуприкрытых век, Вильгельм подумал, что вряд ли стоит сейчас говорить ей о своих страхах: они станут более реальными и, возможно, натолкнут ее на мысли, которых она сама раньше старалась избегать. Если Бог милосерден, возможно, он даст ему увидеть, как этот малыш превращается в крепкого молодого человека.
Погружаясь в сон, Вильгельм принял решение получать удовольствие от оставшегося ему времени, сколько бы лет ни было впереди… много или мало. Он будет справедливо править Ленстером, чтобы Изабель и их наследники могли спокойно наслаждаться его процветанием. Хватит с него подлых придворных интриг Иоанна… навсегда.
Изабель, нервничая, наблюдала за тем, как слуги разворачивают перед тронами хозяина и хозяйки замка великолепный ковер. Цвета – алый, синий и золотой были богаче и ярче любых цветов, растущих на Божьей земле. Свет, лившийся на ковер из высоких арочных окон, высвечивал красоту его узора. Изабель неохотно расставалась с деньгами, как и Вильгельм, и сейчас ей не хотелось ему говорить, сколько стоил этот ковер. Она купила его у фламандского торговца. И он прибыл из самой Персии, проделав тот же путь, что и специи, по крайней мере, так говорилось в сопроводительном письме, приплывшем вместе с ковром из-за Ирландского моря.
– Что это? – с несколько преувеличенным оживлением спросил Вильгельм.
– Я думала потом повесить его на дальнюю стену, чтобы его освещало солнце, – ответила она, – но сегодня я хочу произвести впечатление на наших вассалов, когда они придут снова принести нам присягу. Ни у кого из них в доме ничего подобного нет, а то, что они будут ступать по такой роскоши, чтобы подойти к нам, подчеркнет наше благосостояние и власть.
Их ирландские вассалы прибыли, чтобы снова поклясться им в верности, и ждали приглашения войти.
– Наше благосостояние?
Изабель покраснела.
– Он стоит того, – сказала она.
Вильгельм осмотрел ее с головы до ног. Она понимала, что он отмечает про себя ее повое платье из темно-розового шелка, расшитое жемчугом из Индийского океана, и пояс, вышитый скрученной серебряной нитью.
– Возможно, ты права, – согласился он. – И возможно также, что это один из тех случаев, когда мужу стоит проявить такт и не спрашивать жену о том, что сколько стоит.
– О, – мягко вздохнула Изабель, когда он проводил ее через весь зал по яркому ковру к ее трону и занял место рядом с ней, – еще придет день, когда надо будет платить по счетам. Но я так ждала этого момента!
Те, кто восставал против них и поднимал мятеж, должны получить по заслугам. Изабель хотела, чтобы они преклонили перед ними колени, встав на ковер, ощутили мягкость шерсти, увидели эти цвета, сравнимые с драгоценными камнями, и осознали, что они не смогут достичь величия и власти своих правителей. Это прольет исцеляющий бальзам на раны, нанесенные унижениями и чувством неуверенности, пережитыми Маршалами в последние месяцы. Изабель никогда не считала себя мстительной, но сегодня она жаждала получить свое.
Вильгельм ничего не сказал, но, усевшись поудобнее, одну руку положил на ручку трона, а второй задумчиво тер подбородок. Затем он велел своим распорядителем созвать вассалов, а заложников поместить в верхних покоях, отдельно от собравшихся.
Первым на ковер ступил Филипп Прендергастский. Он вошел робко, почти на цыпочках, с бегающим взглядом. Наконец он взглянул вверх, на свет, лившийся из окон, а потом увидел великолепные богатые цвета ковра, символа процветания и нерушимой власти. Посмотрев же вперед, он встретился глазами с ледяным взором синих глаз графини и бесстрастным взглядом карих глаз Вильгельма. И он опустил глаза, что для Изабель служило подтверждением того, что он слаб и не заслуживает доверия.
Встав перед Изабель и Вильгельмом на колени, он склонил голову и вытянул вперед сложенные руки, чтобы принести присягу верности. Изабель была сражена, когда Вильгельм, не колеблясь, принял клятву Прендергаста, поцеловав его в знак мира, и заговорил с ним официальным тоном, но с теплотой в голосе, как будто между ними и не было никогда никакого раздора.
– Ступай и найди своих сыновей, – сказал Вильгельм. – Они наверху с остальными нашими «гостями». И возьми с собой жену, я уверен, что ей тоже захочется их увидеть.
Прендергаст ошеломленно уставился на Вильгельма:
– И вы больше ничего от меня не хотите? Вы согласны их отпустить?
– Я хочу, чтобы ты был мне верен, и ты будешь мне верен, – ответил Вильгельм. – Но искренняя преданность устраивает меня больше, чем та, которую вырывают у человека силой. Теперь ступай и почаще думай об этом моменте. О том, в чем ты поклялся, и о том, как себя повел я.
Он махнул рукой, отпуская его.
Лицо Прендергаста застыло. Он не мог поверить, что все прошло так легко, и, спотыкаясь, ступая по ковру, пошел вон из зала, чтобы найти свою жену и вместе с ней подняться к сыновьям.
Изабель тоже застыла.
