Текст книги "Наследница Магдалины (Наследство Магдалены)"
Автор книги: Элизабет Чедвик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Время потеряло всякое значение для любовников, и, когда они, одновременно вскрикнув, наконец-таки оторвались друг от друга, Брижит явственно ощутила, как внутри у нее что-то разорвалось. Это было похоже на маленькую Смерть. Сладкий вихрь удовлетворенного желания унес ее в недоступные взору высоты.
Исполненная истомой Брижит всего лишь на миг сомкнула горящие веки и тут же увидела бешено кружившееся огненное колесо, пламенный круг стал ярче...
Взору наследницы древней мудрости предстали высокие городские стены. Обступившее их войско было охвачено паникой. Она видела бегущих в страхе воинов, к плащам которых были пришиты алые кресты. На забрале стены у зубца с узкой прорезью бойницы стоял Рауль... Клубы дыма скрыли его от ее глаз. У главных ворот лежал незнакомый ей рыцарь. Он прошептал какое-то имя. Образы замелькали перед глазами Брижит, наслаиваясь один на другой. Приемные покои неведомого ей дворца, часовня. И снова Рауль, надевающий кольцо на ее тонкий палец. Видение померкло, сменившись образом монашки. Нет, не монашки. Судя по одеянию то была одна из катарок перфекти. Брижит попыталась заглянуть под низко опущенный капюшон ее коричневой ризы, стараясь как следует разглядеть лицо. Мелькнули пряди волос цвета осенней листвы и, ощутив легкий толчок, Брижит окончательно пришла в себя. Над нею склонялся Рауль. Он был явно чем-то встревожен, но его голубые, как небо, глаза лучились несказанной радостью.
– Что с тобою? – спросил он.
– Ничего. Просто мне очень хорошо, – промолвила, потягиваясь, Брижит. Он нежно поцеловал ее.
– Пойдем, а то они, наверное, нас заждались.
– Конечно, пойдем.
Когда они, уже одетые, выходили из рощи, наступил освежающий вечер. Рауль полной грудью вбирал в легкие пропитанный хвойным ароматом целебный воздух. Небо над призрачными очертаниями Пиренеев переливалось подобно нутру перламутровой раковины. Стояла удивительная тишина.
– Ты знаешь, а мне кажется, что все у нас будет хорошо, – неожиданно промолвила Брижит.
– Верю, – ответил Монвалан. – Только вот не знаю, когда мы теперь свидимся. Мое будущее слишком неопределенно.
– Ты на меня не обижайся, – продолжала Брижит. – Я знала, что тебе сейчас не до меня. К тому же наша дочь еще столь мала и беспомощна, я не могу ее оставить одну. Она требует тепла, заботы и ласки. И я должна, я обязана научить ее всему тому, чему учила меня когда-то моя мать. Цепь наследующих древнюю Мудрость не должна прерваться. Я хочу научить ее добру, а что такое зло, она поймет, когда начнет самостоятельную жизнь.
– Знаешь, – прервал Брижит Рауль, на ходу оборачиваясь к ней. – Иногда мне кажется, что катары правы. Мир, в котором мы живем, – это оплот Князя Тьмы.
– В мире всегда есть место Свету, и этот Свет в каждом из нас, – тихо промолвила она.
– И даже в Симоне де Монфоре?
– Даже в нем. Просто он никогда не задумывался об этом.
Когда они подошли к хижине, Мир и Жиль уже сидели у костра, надраивая до блеска рыцарские доспехи. Магда сидела на крыльце, тараща ясные любопытные глазенки на пляшущие языки пламени.
– Все нормально, мальчик спит, – вставая, приветствовал своего господина Жиль.
– Может, вы есть хотите? – спросила Брижит.
– Нет, нет, госпожа, – остановил ее жестом Рауль. – Мы основательно подкрепились в монсегюрской цитадели.
– Что ж, тогда пойду покормлю Магду. Пойдем, девочка моя.
После ужина Брижит вышла подышать на свежий воздух. Рыцари, положив под голову седла и подстелив под себя попоны, уже лежали на траве возле костра. Вечерело. Горные вершины окутал молочно-белый туман. В аметистовых закатных небесах висел призрачный жар полной луны. В просветах тлеющих остывающими угольками облаков появились первые звезды, но ярче всех сверкала алмазная Венера.
– Мама, а ты будешь мне сказку рассказывать? – потянула ее за подол платья Магда.
– Буду милая. Спокойной ночи, добрые рыцари.
– И вам того же, госпожа.
Брижит поднялась с постели, стараясь не потревожить обнимавшую ее во сне Магду. За крохотным затянутым бычьим пузырем оконцем брезжили предрассветные сумерки. На дворе Мир и Жиль уже навьючивали на лошадей свой нехитрый дорожный скарб. Рауль вынес из хижины спящего сына и посадил его в седло впереди себя. Брижит протянула ему флягу с холодной водой. Напившись, он с тоскою посмотрел в ее прозрачно-серые родниково-чистые глаза.
– Не знаю, свидимся ли мы когда-нибудь еще, – вполголоса бросил он. Глубокая печаль отображалась на его челе.
– Конечно, свидимся. Надо только надеяться на лучшее и не опускать прежде времени рук. К тому же скоро Магда станет более самостоятельной, и у меня будет побольше свободного времени. Я собираюсь отдать ее учиться в Монсегюр. Там ее научат не только грамоте. Она постигнет всю Мудрость мира.
– Дай бог счастья нашей девочке, – еле слышно прошептал Рауль.
– Свет любит ее, – ответила Брижит.
– До свидания, волшебница. – В добрый путь, рыцарь.
Рауль махнул облаченной в кольчужную перчатку рукой сопровождавшей его свите, и боевые кони, стуча тяжелыми копытами, унесли их в предрассветную мглу.
* * *
Папа Иннокентий III был обозленным на весь мир желчным и немощным стариком. Кто бы мог подумать, что умный и обаятельный итальянский дворянин Лотарь со временем превратится в подобие отвратительной Горгульи. Сейчас он восседал на золоченом троне в просторной зале, где проходил очередной Церковный Собор. На голове папы красовалась расцвеченная драгоценными каменьями тиара, а поверх темной бархатной мантии было накинуто белоснежное, покрытое черными крестами оплечье. В зале преобладали черные и мышино-серые тона.
«Разжиревшие крысы», – подумал про себя де Монфор, вглядываясь в апоплексически-багровые лоснящиеся физиономии аббатов и приоров. Были здесь и ревностные борцы с ересью – монахи-доминиканцы с безумно блещущими очами и их сумасшедший предводитель, фанатик Доминик Гузман.
– Доминиканис – псы господни, – процедил сквозь зубы Симон.
Сегодня был его день, его триумф, его праздник. Он сам спланировал это показное действо и, как подобает талантливому лицедею, соответствующе для него принарядился. На нем блистал красного бархата парижский камзол, расшитый золотыми вставшими на дыбы львами с раздвоенными хвостами, и белый шелковый плащ с алым крестом.
Обо всем было договорено заранее. Симон был дружен с папой еще со времен Иерусалимского похода и теперь, после того как он столь ревностно защитил интересы Рима в Лангедоке, с нетерпением ожидал давно обещанной мзды.
«Старый дурак и впрямь считает, что подобно тому, как луна получает свой яркий свет от солнца, так и власть королей получает свой блеск и великолепие от папского престола, – рассуждал де Монфор. – Что бы делали эти святоши без таких, как я. Рим, видите ли, держит в своих руках ключи неба и управление делами земными. Сущий бред. Острый меч поддерживает папский престол». Взгляд Симона упал на толстую тушу Сито: «Вот еще одна мерзкая жаба думала поживиться плодами моих побед. Не вышло, господин легат».
В противоположном конце зала, ближе к выходу, стоял покаянно преклонивший голову граф Тулузский в окружении более чем скромной свиты во главе со своим молодым наследником. После взятия Тулузы только его святейшество мог решить, какие и кому именно владения оставить, а каких и кого именно лишить. Говорят, что даже сам король французский признавал вассальную зависимость от Рима.
Папа стукнул крученым посохом, и в зале сразу же смолк оживленный гул многочисленных голосов. Все с нетерпением ждали решения папского суда.
– Возлюбленные мои братья, – скрипучим дрожащим голосом загнусавил облаченный в папские регалии старик. – В то время, когда воины христовы несут свет язычникам в далекой Ливонии, когда я уговариваю русских мирян и духовенство возвратить заблудшую Дочь Матери, когда королевство Латинское воздвигнуто в самом сердце Православной Византии, когда невинные Дети, – он смахнул с глаз невольно навернувшуюся слезу, – эти агнцы божьи в священном порыве идут воевать за гроб Господень, находятся мерзкие безбожники и богохульники, покровительствующие врагам Веры Христианской. Уверяю вас, братья. Еретик – он хуже сарацина. А некоторые сильные мира сего, забыв, что всякая власть от Бога, позволяют себе недопустимое. Гнусная ересь расцвела пышным цветом у самых врат святого Рима! – сорвался на крик папа. – Раймон Тулузский! Подними голову, многогрешная Душа, дважды отлученная от церкви! Не ты ли привечал гнусных катаров? А известно ли тебе, что муки Господа нашего Иисуса Христа они считают простой иллюзией?! Какое кощунство. Не ты ли, изменник, публично каявшись, строил козни совместно с королем арагонским против своих же соплеменников французов? Не ты ли повинен в учинении помех крестовому походу, насилии и братоубийстве? Бедствия, войны обрушились на подданных твоих, гибнут старики, женщины, дети. Не ты ли обратил на себя Гнев Господень? Бойся, Раймон, впасть в руки Бога Живого! Я, наместник Господа на земле сегодня здесь, в городе Латран, решил, поскольку ты, многогрешный граф, не смог искоренить богомерзкую ересь в своих владениях: отныне они отходят ревнителю святой веры, предводителю крестового похода против гнусных катаров-альбигойцев барону Симону де Монфору в вечное владение, в том числе и град Тулуза. Сыну твоему Раю, что не несет по малолетству вины за ошибки отца, оставляю Ним, Бокер и Сен-Жиль-на-Роне. Отныне барон де Монфор получает от Римского престола следующие титулы – граф Тулузский, виконт Безье и Каркассона, герцог Нарбоннский. И да падет гнев Божий на всякого несогласного с решением нашим. Аминь!
– Аминь! – ответствовал хором зал.
Но граф Раймон и Рай уже не слышали этого. Спешно покинув собрание, они седлали коней. Никогда прежде графу Тулузкому еще не приходилось терпеть подобного унижения.
– Рано радуются, – утешал его Рай, когда они скакали по пыльной дороге к Фуа. – Мы им еще отомстим.
– Отомстим, – бросил еще окончательно не пришедший в себя после пережитого потрясения Раймон. – Как это пел трубадур у нашего нынешнего гостеприимного хозяина: «Имея все, остался на бобах». Отступать нам больше некуда. Не бывать Тулузе под норманнским сапогом!
И они поклялись на мечах непременно вернуться туда, откуда их столь бесславно изгнали: «За Родину! За Тулузу!»
ГЛАВА 29
Кастельнодри, замок Симона де Монфора, лето 1216 г.
– А у меня для вас чрезвычайно важные известия, госпожа, – промолвил преподобный Бернар, благословив трапезу.
– Если не секрет, какие? – с любопытством посмотрела на него Алаи, откладывая серебряную ложку.
Сегодня они обедали одни. Хозяин замка, новый властитель Юга, отбыл по делам в Тулузу. Необходимо было проинспектировать гарнизоны, расквартированные на захваченных землях и навести порядок во вконец разложившейся армии крестоносцев. Амори, с годами все более походивший на отца, отправился в эту поездку вместе с де Монфором. В Тулузе их ожидал оставленный за наместника средний сын Симона, Ги.
Так что в трапезной, не считая прислуживавшего за столом Жана, присутствовала лишь хозяйка замка да настоятель замковой часовни. Анис, Ришар и Симон-младший были предоставлены заботам многочисленных нянек.
– Первая новость скверная, – продолжил машинально перебиравший четки Бернар. – Ну а вторая, слава Господу, как это часто бывает, радостная. – Он испытующе посмотрел на Алаи. С возрастом в лице ее стало проявляться нечто лисье. «И все такие же жиденькие бледно-рыжие волосы, – подумал про себя священник, – точно свалявшаяся лисья шерсть».
Алаи не мигая продолжала смотреть в темные, как ночь, глаза облаченного в черную рясу Бернара.
– Наместник Бога на земле, святейший и непогрешимый папа Иннокентий Третий, – здесь преподобный сделал эффектную паузу, – отошел в мир Лучший. И нет никакого сомнения в том, что отныне Душа его Святейшества пребывает в Раю. – Услышав об этом, Алаи невольно всплеснула руками. – Эту новость мне только что сообщил секретарь папского легата в Лангедоке, отец Доминик. С завтрашнего дня весь католический мир облачится в траур. Госпожа, муж ваш лишился надежного союзника и покровителя, – подытожил Бернар, вытирая платком пот с обрамленной коротко стриженными черными волосами тонзуры.
– И что же теперь будет? – испуганно прошептала Алаи, подставляя Жану пустой золоченый кубок. Жестом Бернар попросил слугу наполнить и его серебряную чашу.
– Уверен, что ничего страшного не случится. Римский престол не может пустовать. И наша вера крепка как никогда сильной католической церковью. В скором времени будет избран новый папа.
– Ну а какая же новость радостная? – поинтересовалась Алаи, аккуратно отрезая себе кусочек холодной птицы. При этом она случайно помакнула рукав дорогого, доставленного ей мужем из-под Тулузы, шелкового платья в острый соус.
– Также умер и заклятый враг папы, многогрешный английский король Иоанн, прозванный Безземельным. Это хорошее известие для всех французов.
Лицо Алаи заметно оживилось. Ее свекровь, мать Симона де Монфора, Амиция, была сестрой Роберта Бомонта, последнего графа Лестера. И после смерти этого бездетного влиятельного английского синьора его владения были разделены между Амицией и ее младшей сестрой, графиней Винчестерской. В 1205 году от рождества Христова король Иоанн признал титул графа Лестера за Симоном де Монфором. Однако из-за обострившихся старых усобиц между Англией и Францией и потому, что де-факто Симон являлся подданным французского короля, английский монарх лишил де Монфора этого титула десять лет тому назад.
«Теперь, – подумала Алаи, – не мешало бы в очередной раз востребовать права мужа на английские земли».
– Новым королем Англии стал сын и наследник Иоанна, Генрих Третий. Говорят, он без ума от дорогих парижских нарядов и побрякушек и окружает себя весьма галантными и куртуазными французскими шевалье, – продолжал Бернар, уписывая холодную телятину и запивая ее вином.
– Значит, возможен мир между английской и французской коронами? – поинтересовалась Алаи.
– Вне всякого сомнения, отношения между двумя державами улучшатся. Особенно принимая во внимание тот факт, что новый правитель Соединенного Королевства изъявил желание ничем не ограничивать власть папы в церковных вопросах, – закончил свою тираду святой отец.
– Я не сильна в дворцовых интригах, – потупила взор Алаи. – Просто в Англии у нас близкая родня. Мать моего мужа из графского дома Лестеров.
Бернар, услышав об этом, чуть было не подавился.
– Вот как! – воскликнул он, осушив до дна кубок. – Что ж, теперь наверняка вы в скором времени сможете без всяких помех навестить их. Новый король англичан благоволит французам и святой вере. Если б вы знали, госпожа, какие бесчинства, крамола и ересь имели место на Британских островах при покойном Иоанне, да обретет его грешная душа вечное успокоение. Знаете, дело дошло до того, что его святейшество в гневе на непокорного короля наложил на Англию вердикт.
– Что это такое? – спросила Алаи.
– А то, что все британские церкви по распоряжению папы были закрыты, все таинства, кроме крещения, не совершались, не отпевались умершие. Даже колокола не звонили. Церковная жизнь столь обширной державы полностью прекратилась.
– Не может быть! – не верила собственным ушам набожная Алаи.
– Но теперь все это в прошлом, – вздохнул Бернар, задумчиво ковыряя в зубах костяной зубочисткой.
– Кстати, как там ваши успехи в обращении закоснелой еретички в лоно истинной церкви? Я заметила, что в последнее время она стала проявлять излишнюю гордыню. Ходит с высоко поднятой головой. Ни дать ни взять великомученица. И мне очень не нравится, что Симон-младший проводит с ней столько времени. Необходимо оградить мальчика от дурного влияния. Я изолирую ее от него так же, как изолировала от ее собственного сына.
– Вы правы, гордыня – смертный грех, – изрек священник, утирая губы рукавом своей сутаны. – Надобно бы наложить на нее суровую епитимью.
– Я уже сделала это, святой отец, – рассмеялась Алаи. – Послала вдовушку на речку перестирать белье.
– Надеюсь, она не сбежит.
– Куда ей деваться. Муж убит, а сын остается под нашей опекой. Из нашей клетки этой птичке уже не вырваться, – криво усмехнулась Алаи, допивая остатки крепкого гасконского.
* * *
Клер поставила корзину с бельем на каменистом берегу узкой, но довольно глубокой реки. «Хорошо, что течение такое быстрое», – подумала она, вглядываясь в очертания зарослей на противоположной стороне. После гибели мужа, сдачи Тулузы и захвата ее родного Ажене надежды уже не осталось. «Что будет с бедным Гильомом? – рассуждала про себя Клер. – Наверняка станет заложником де Монфора или же будет тайно умерщвлен, чтобы не мешать зачатому в нелюбви отпрыску Симона открыто вступить во владение Монваланскими землями. Моя бедная мать уже, наверное, умерла от горя». Нет, иного выхода у Клер не оставалось. Мир – это Ад. В этом она уверилась окончательно и бесповоротно, и не было никакого смысла более за него держаться. Сына, зачатого от де Монфора, ей все равно не отдадут. Необходимо было разрушить темницу, в которой доселе томился ее пленный дух. Стать избранной, отказаться от искушений иллюзорного бытия, двигаться к Свету путем Совершенных. Эти слова отчетливо звучали сейчас в ее душе, подобно скорбному звону медных колоколов.
Клер уже давно разучилась плакать. Глаза ее были сухи. Озаренная внутренним светом Решимость отражалась на ее лице.
– Клер, мама вас стирать заставила? – вернул ее к действительности детский голос. Она обернулась и увидела младшего Симона. Этот красивый, добрый и не по годам умный мальчик невольно заставил ее вспомнить о Гильоме.
– Послушай, ты очень кстати, – обратилась к нему Клер, убирая со лба желтые, как осенняя листва, кудри, – у меня есть для тебя маленький подарок.
Порывшись в юбках, она извлекла крохотный бархатный чехольчик и, вытряхнув его содержимое на ладонь, протянула ее девятилетнему отпрыску де Монфора. Симон с любопытством разглядывал бурый с золотистыми прожилками холодный на ощупь камень, увенчанный четырьмя орлиными когтями из чистого золота. К когтям крепилось колечко, сквозь которое можно было продеть шнурок.
– Нравится? – поинтересовалась Клер. – Эта штуковина из далекого Катэ, страны, где до сих пор водятся настоящие драконы.
– Не может быть! – не верил своим глазам Симон.
– Называется «орлиный камень».
– А для чего он? – спросил мальчик.
– Ну, это вроде как амулет, – призадумалась Клер. – Можешь подарить его своей жене, когда вырастешь и станешь доблестным, благородным и справедливым дворянином, шевалье Монфор Лямори.
– Нет, нет, – возмутился мальчик. – Я обязательно стану графом Лестером. Моя бабушка-англичанка принадлежит к этому славному дому, и потому я вправе предъявить свои права на британское наследство.
– Успокойтесь, граф, я вовсе не хотела вас обидеть, – добродушно улыбнулась Клер. – Просто у меня к вам будет одно чрезвычайно важное поручение. Вы клянетесь его выполнить?
– Клянусь! – воскликнул Симон, припадая на одно колено, словно самый настоящий герой из рыцарского романа. Похоже, это игра чрезвычайно ему нравилась.
– Граф, прошу вас передать это моему сыну Доминику. – Она сняла с пальца кольцо, свадебный подарок Рауля, крохотный золотой ободок с кровавой капелькой рубина посередине, затем – висевший на шее медальон с фамильным гербом дома Ажене. – Вы понимаете, мой добрый граф, что ваша мать не позволяет мне видеться с сыном, а потому я прошу вас передать ему на словах следующее.
– Что именно? – нетерпеливо спросил перебиравший ногами Симон, которому уже надоело стоять на одном месте.
– Чтобы он простил свою бедную мать. – Она завернула кольцо и медальон в припрятанный в рукаве платья расшитый разноцветными нитями платочек. – Симон, сын мой еще очень мал, и он вряд ли сможет сохранить все это. А потому я назначаю лично вас хранителем этих сокровищ. Смотрите, чтобы они не попали в руки преподобного Бернара или вашей матери.
– Слово чести, госпожа, – промолвил мальчик, прижимая ладонь к груди. – Все ваши приказания будут исполнены в точности.
Симону всегда нравилось играть с Клер, но то, что она придумала сегодня, было просто потрясающе.
– Ну что ж, летите арбалетной стрелой, мой храбрый рыцарь, а потом возвращайтесь назад. Мне тут еще до вечера белье стирать. Расскажу вам историю о сэре Гавелоке и Зеленом рыцаре.
Оставшись одна, Клер стала спешно стягивать с себя платье. Выбрав в корзине ризу погрязнее, она натянула на себя бесформенный коричневый балахон с капюшоном, явно из гардероба настоятеля Бернара. «Вещь старая, он вряд ли ее хватится», – рассуждала про себя пленница. Скомкав свою прежнюю одежду, она засунула ее за пояс и, бросив легкие мягкие кожаные туфли в быстрый поток, без страха вступила в холодную воду.
Ее уже довольно долго несло течением. Почувствовав, что сейчас ее руки окончательно онемеют, Клер стала грести к противоположному берегу. Там она завалила замшелыми валунами предварительно засыпанное речным песком платье. Выбравшись на речной откос, она стала пробираться сквозь густые царапавшие лицо и раздиравшие рясу колючие заросли терновника.
Вскоре она оказалась на заливном лугу, середину которого пересекала хорошо протоптанная тропинка. Не задумываясь, она побежала по ней вперед.
Когда солнце стало клониться к закату, окончательно выбившаяся из сил Клер упала лицом в густую придорожную траву. «Свет зовет меня, Свет обязательно меня спасет», – пело ее бешено колотившееся сердце. Когда она поднялась, то случайно увидела собственное отражение в дорожной луже. Перемазанное пылью загорелое лицо. Нищее монашеское рубище. Кто бы узнал в этой грязной со слипшимися волосами побирушке прежнюю красавицу Клер де Монвалан? «Ничего, я стану единой со Светом еще при жизни, – прошептала она с блаженной улыбкой на устах. – Теперь я избранная». Путь Клер лежал в далекий Кордес. Говорят, там, в неприступной цитадели, оградив себя от ада этого мира, пребывали принявшие при жизни консоламентум катары – перфекти, каста Совершенных.
Весть о том, что Клер де Монвалан утопилась, быстро облетела замок Кастельнодри. Посланные вместе с Брутусом к реке стражники так ничего и не нашли у кромки воды. Овчарка, порыв лапою песок, жалобно взвыла. Тело утопленницы обнаружено не было, не было и отпевания.
– Какой грех, какой страшный грех – наложить на себя руки, – бормотал, перебирая четки, преподобный Бернар. – Теперь ее грешная Душа точно в Аду. Так что проспорили вы, госпожа, свое пари с Сито, – промолвил он, обращаясь к истово крестившейся в замковой часовне Алаи.
– Ничего, – ответила она. – У меня ведь остался ее сын. К тому же после того, как изменник Рауль де Монвалан пал от руки моего мужа, кому нужна была эта Клер?
– На все воля божья, – изрек после долгой паузы Бернар.
Маленький Симон в ту ночь рыдал и бил кулаком в подушку почти до самого утра. Но, верный слову дворянина, он никому не поведал о своей последней встрече с Клер, кроме мальчика Доминика, которому просто сказал, что его настоящая мама, которую к нему не пускают, очень его любит и просит ее простить. Переданные ему драгоценности Симон припрятал в надежном месте.
ГЛАВА 30
Фуа, август 1217 г.
В просторном, предназначенном для пышных приемов зале замка любимца покойного короля Педро ярко горели свечи. На закате сюда на военный совет прибыл весь цвет рыцарства Арагона и Арьежа. От обилия блеска дорогих парадных доспехов и переливавшихся всеми оттенками радуги шелковых плащей, расшитых броскими родовыми гербами, рябило в глазах.
Сидевший напротив Рауля двадцатилетний красавец Рай, не преминувший в очередной раз принарядиться в модный бархатный камзол, бурно жестикулируя, явно пытался поведать Монвалану о чем-то очень интересном. Но из-за стоявшего под гулкими сводами непрерывного рокота возбужденных голосов почти ничего нельзя было разобрать.
Громко стукнув тяжелым серебряным кубком о массивный из мореного дуба стол, граф призвал присутствующих к вниманию.
От рослой крепко сбитой фигуры Фуа, облаченной в легчайшие ломбардские латы, как никогда веяло силой и уверенностью.
– Потише, господа! – рыкнул он, утирая платком пот с раскрасневшегося лица. – Вы прибыли сюда не для того, чтобы поделиться друг с дружкой последними сплетнями. К вам хочет обратится старинный друг моего дома, а ныне мой гость, единственно подлинный властитель Тулузы, Раймон. Иных самозваных виконтов и графов, целуй они папе крест хоть до скончания века, я не знаю и знать не хочу! – проревел Фуа, явно имея в виду Симона де Монфора.
Командиры отрядов южан приветствовали его слова одобрительными возгласами.
Тряхнув пепельными кудрями, Раймон поднялся с резного кресла. Контрастируя с громоподобным баритоном друга, речь его более всего напоминала журчание холодного горного ручья.
– Час пробил, доблестные рыцари, – промолвил он, пригубив из украшенной гранеными рубинами чаши. – Пришла пора позабыть о прежних распрях и расколе в наших рядах. Только в единстве наша сила, а поодиночке нас непременно всех перебьют. Постигшая меня участь может стать участью каждого из вас. Северяне сражаются отнюдь не за веру. Они завидуют нашему богатству и жаждут наших земель. Так преподадим же врагу достойный урок. Хватит показывать спину солдатам де Монфора! Расплата близка!
Сын короля Педро, юный Хуан, приподнялся с места, упираясь руками в стол.
– Рыцари Арагона к вашим услугам, сударь. Только скажите, когда и где, и мы нанесем смертельный удар бешеному зверю. Монфор заплатит кровью за смерть моего отца.
– Для того я и собрал вас здесь, – вмешался Фуа, – У Раймона Тулузского есть для вас хорошие новости.
Благородный Раймон сообщил Совету о том, что де Монфор отбыл из Тулузы, оставив в городе небольшой гарнизон под командованием своего сына Ги. Судя по всему новоиспеченный виконт почивал на лаврах своих побед, не ожидая сколь-либо существенного сопротивления. Об обстановке в городе рассказал военный советник графа Тулузского Рауль де Монвалан. Небесно-голубыми, как крыло сойки, глазами он обвел лица сидевших за столом командиров.
– Верные мне люди докладывают, – начал он, не забыв поклониться своему сюзерену, – горожане не в силах более терпеть притеснения захватчиков. Поставленный де Монфором епископ Фульке совместно с фанатиком Домиником Гузманом своими пламенными призывами провоцируют погромы в катарских кварталах, а пьяная солдатня не разбирает, кто еретик, а кто добрый католик. Наместник Симона, Ги, обложил наших подданных непосильными податями. Доведенные до последней степени отчаянья, они решились на восстание и просят нас протянуть им руку помощи. Точнее, не просят, а умоляют. В условленный день и час тулузцы, перебив оставленную де Монфором стражу, откроют нам главные городские ворота. Было бы глупо не воспользоваться такой возможностью ради того, чтобы вернуть то, что принадлежит нам по праву. Второй такой возможности у нас вполне может и не быть, – закончил он свою речь, жадно припадая к кубку с крепким гасконским.
– Я предлагаю следующее, – подытожил, сверкнув глазами Раймон. – В установленное время, под покровом ночи, мы со всех сторон окружим город. Арагонская конница хлынет в открытые ворота. За ней последуют мои отряды и рыцари Фуа. А дальше – как рассудит Бог. Хоть численный перевес и на нашей стороне, противника недооценивать нельзя. Я знаю, что многие из вас считают меня трусом, – перевел он испытующий взгляд на сидевшего от него по правую руку графа Фуа, – но показное геройство не всегда приводит к победе. Помните о печальной судьбе короля Педро, – сказав это, он подставил кубок прислуживавшему за столом оруженосцу. – О точном времени похода на Тулузу будет объявлено непосредственно перед ним. Неожиданность – вот залог успеха. Мы застанем врага врасплох. С нами Бог, но мы защищаем свою землю!
«Какой именно Бог?» – подумал про себя Рауль, многозначительно переглянувшись с Раем.
– Надеюсь, Фульке и Доминик еще не успели отправить на костер всех тулузских шлюх, – как всегда не к месту заметил жизнелюб Фуа, и громкий смех понимавших южный диалект арагонцев на мгновение заглушил лязг доспехов покидавших Совет рыцарей.
Рауль уже знал, что не успеет еще догореть до середины новая свеча, как будет объявлен общий сбор, а потому решил не прощаться с Гильомом, предоставленным заботам замковой челяди.
Тусклый свет луны серебрил поросшую пыльной травой равнину, над которой вздымались белые стены Тулузы. По окружавшим город полям бесшумно растекались сотни конных рыцарей, копыта и сбруя их лошадей были плотно обмотаны холстиной. Прикрывая плащами металлические панцири, они старались по возможности лишний раз не бряцать оружием. В низинах затаилась пехота. Все с нетерпением ожидали условного знака.
– Смотрите, – прошептал Рауль, придерживая добытого под Мюре коня, которого по старой привычке продолжал звать Фовелем. На прясле стены в непосредственной близости от проездной башни главных городских ворот запылал зажженный кем-то факел.
Ночное безмолвие прервали истошные крики и отдаленный стук мечей. Над просторной равниной поплыл до боли грустный жалобный звон одинокого колокола.
Мир и Жиль, взяв копья наперевес, поспешили поднять щиты.
– За Монвалан! – махнул рукою Рауль, и его отряд поскакал туда, где, ощетинившись пиками, уже строилась в боевой порядок арагонская конница.
Когда они приблизились к крепости, главные ворота уже были распахнуты, а их проем устилали трупы перебитой стражи де Монфора. На забрызганных кровью плащах в предрассветной мгле отчетливо чернели нашитые кресты.
Рауль надел шлем и, пришпорив коня, ринулся в узкий проезд, выходивший на главную городскую улицу. Мир и Жиль еле поспевали за ним. Похоже, противник был совершенно не готов к подобному развитию событий. На пути монваланского отряда то и дело попадались охваченные паникой полураздетые сонные крестоносцы, падавшие под ударами безжалостных мечей и копий. Восставшие горожане били северян всем, что попадалось под руку. В ход шли дубины, колья, ухваты, косы и плотницкие топоры. Тяжелые цепы довершали кровавый обмолот. Во время взятия Тулузы Раулю так и не представилась возможность воспользоваться своим новым испанским клинком. Надменный де Монфор оставил столь малочисленный гарнизон, что первой волне вошедших в город арагонцев удалось перебить его буквально в мгновение ока. Тулузцы тоже не остались в долгу. Они выволакивали из домов не успевших нацепить мечи оккупантов, рубили ноги лошадям христовых воинов.
К рассвету все было кончено, и только кровь, запекшаяся на булыжных мостовых, говорила о ночном побоище. Раймон Тулузский вместе с молодым наследником с триумфом возвращались в свой стольный град. Их подданные встречали долгожданных освободителей радостными криками, бросая цветы под копыта графского коня. Город полностью перешел под контроль союзной армии южан.
