Текст книги "От легенды до легенды (сборник)"

Автор книги: Элеонора Раткевич

Соавторы: Вера Камша,Анастасия Парфенова,Ольга Голотвина,Владимир Свержин,Сергей Раткевич,Кайл Иторр,Эльберд Гаглоев,Вячеслав Шторм,Юлиана Лебединская,Татьяна Андрущенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 60 страниц)

* * *

В один из приездов домой Иришка полезла в кладовку, где стоял старинный, потемневший от времени прабабкин сундук-скрыня. Сундук был сделан добротно: сквозь почерневший лак проглядывал орнамент из сплетенных виноградных ветвей и роз, углы сундука окованы узорчатым железом. Под стать скрыне был и висевший на деревянном колышке в углу ключ – темного железа, витой, с прихотливо изогнутой бородкой. Ключ повернулся удивительно легко, крышка откинулась с тонким металлическим звоном. Изнутри сундук был украшен вырезанными из различных изданий картинками: цветные открытки с видами городов, реклама папирос фабрики «Дукатъ», мыла и духов, изображения усатых казаков и благородных дам с осиными талиями. Полюбовавшись на все это полиграфическое великолепие, Иришка начала перебирать аккуратно уложенные, пересыпанные табаком и лавандой вещи. Тут в основном хранились потрепанные ветхие рубахи, самодельные юбки и сарафаны. Наконец отыскался и прабабкин девичий костюм: темно-бордовая юбка-спидница, обшитая по низу атласными лентами, расшитая белой гладью рубаха тонкого полотна, плюшевый темно-зеленый корсет со стеклянными пуговками. В отдельном кармашке лежало бережно завернутое в бархотку монисто и несколько низок коралловых и янтарных бус. Иришка сбросила синтетический халатик, облачилась в обретенные сокровища, распустила косу и подхватила волосы атласной голубой лентой. Все вещи оказались впору, словно на нее шились. Когда девушка в таком виде предстала перед родственниками, сестренки ахнули, а мать только проговорила:

– Совсем ты взрослая стала, Иринка. Хоть сейчас под венец.

– Ма, можно я это заберу с собой, я не потеряю.

– Бери, конечно, это твое, всегда к старшей дочери переходит. Теперь такого не носят, а жалко…

С тех пор на всех фестивалях и соревнованиях она выступала в прабабушкином наряде, а за неимением лаптей или стилизованных под Средневековье туфелек бегала босиком, шокируя более состоятельных и изнеженных приятельниц. Ей казалось, что с обретением древнего наряда за спиной выросли крылья. Такой ее и увидел Сережка после боя с витязем Дубовой Дубравы. Она готовилась к стрельбе, краем глаза поглядывая на ристалище. Там гибкий воин в кольчуге, с изображением пантеры на щите, теснил тяжелого неповоротливого витязя. «Дуб» вяло отбивался от быстрого непредсказуемого противника, пока не наткнулся на флажки, ограждавшие место поединка. Герольды провозгласили победу Черной Пантеры, воин отступил под развесистую липу, снял кованый шлем, повернул потное разгоряченное лицо в сторону стрельбища… Иришка даже забыла надеть защитный щиток и первым же выстрелом ободрала руку до крови. Все стрелы она положила в мишень, почти не целясь, а потом, даже не подумав поинтересоваться результатами, передала свой лук Дашке и пошла в сторону липы, в тени которой отдыхали между поединками рыцари. Они встретились как раз на середине пути между стрельбищем и ристалищем… Так в ее жизнь вошел Сережка.

Сережка оказался студентом-физиком, родом из пригородной Петровки. Семью в свое время переселили из Зоны, родители отстроились, положив все силы и здоровье на дом и двоих сыновей. Мать работала медсестрой в местной больничке, отец до развала хозяйства – в колхозе. Потом колхоз распался, а отца угораздило сунуть руку в соломорезку и остаться на всю жизнь беспалым калекой. Чтобы выжить, приходилось держать коров, свиней, немереное количество домашней птицы… Каждый день мать, улучив минутку, возила молоко и творог на рынок в областной Мстиславль, отец хозяйствовал дома, приспособившись обходиться без пальцев правой руки. При таком воспитании Сережка умел все: убирать в доме, готовить, ухаживать за животными, столярничать и слесарить, косить и водить трактор… Они подходили друг другу, как два кусочка разрезанной по кривой картинки: вспыльчивый, веселый Сергей и спокойная, доброжелательная Ирина. На последнем курсе Сергей уже подрабатывал в родной школе учителем физики и информатики, но долго учительствовать не собирался. Впрочем, чтобы устроиться на работу с приличным заработком, требовалось пройти армию.

Нинка долго ворчала на бестолковую подружку:

– Дурочка ты, да с твоей внешностью можно бизнесмена отхватить. На что он тебе сдался? Подумаешь, красавчик! С лица воды не пить. Будет такой же нищий учителишка, как ты.

Иришка отмалчивалась, она не любила вступать в бесплодные споры, но однажды не выдержала и наорала на бывшую подругу:

– Он самый лучший! Ясно?! При чем тут внешность? Он любит меня, а я люблю его! Оставь свои советы тем, кто еще тупее тебя.

У них с Сережкой почти не возникало разногласий и недомолвок, Ира искренне не понимала подружек, постоянно испытывающих терпение своих парней очередными капризами или потакающих им во всем, вплоть до страсти к выпивке и баловству наркотиками.

– Ты какая-то не от мира сего, – поучали ее однокурсницы. – Мне вот мой колечко с изумрудом подарил, завтра в ночной клуб идем – сумею уговорить по пьяни, так и с бриллиантом подарит.

Ну не было у Сережки лишних денег на бриллианты, а плюшевый медвежонок с забавным бантиком над ухом был ей дороже всех драгоценностей мира. Они поссорились-то всего один раз, когда Сергей сообщил, что осенью пойдет в армию, потому что содержать семью на учительские копейки не сможет, а без армейской службы хорошую работу мужику не найти, разве что на стройку куда-нибудь за границу. Наслушавшаяся жутких историй о кирпичных заводах в любимой телепередаче «Жди меня», Иришка в ужасе прижала всклокоченную голову к своей груди и прошептала: «Нет, уж лучше армия».

* * *

В рейсовом автобусе, каждые полчаса курсировавшем между Мстиславлем и Петровкой, гуляли августовские ветры. Свежий воздух врывался через открытые окна и люки, охлаждал разгоряченные лица, потные спины. Иришка пристроилась со своими сумками на боковом сиденье и против воли слушала разговоры соседок сзади и слева. Говорили о хозяйских делах и видах на погоду. До девушки долетали обрывки фраз:

– Два мисяци без дощу… кому сказаты…

– Як картоплю копаты будем? Вона як печена…

– А в Самойловке вчора ливень був…

– Да что Самойловка, вон в Мстиславле позавчера такая гроза с дождем прошла…

– Мстиславлю надо – асфальт-то ведь должен кто-то поливать…

– Ох, молебен бы нанять…

– Да якый молебен, проклятэ село… слишком много ведьм развелось…

– В мэнэ корова зовсим молока не дае..

– Откуда ему взяться? Они не пасутся, а встанут по пузо в воде и стоят…

– Да и воды-то в речке нет уже, одна грязь…

– Ох, грешные мы, видать…

– Вон туча какая идет, может, и нас зацепит?

Небо на западе и в самом деле вспухало огромной сине-багровой, постепенно захватывающей весь горизонт тучей. По стеклам ударили первые крупные капли, осатаневший ветер взвил столбы пыли, заголил ветви придорожных кустов… Через несколько минут дождь полил как из ведра. Люди с каким-то благоговейным восторгом вслушивались в грохот воды по крыше, в плеск струй за стенками автобуса, в раскаты грома над головой. В салоне стояли зеленовато-чернильные сумерки. Водопад с небес стал еще неистовее, «дворники» не успевали справляться со сплошным потоком, затуманившим лобовое стекло. Шофер притормозил прямо посреди шоссе. То же сделала и встречная легковушка. На несколько минут движение на трассе замерло. Наконец напор стихии начал ослабевать, небо посветлело, сквозь сплошную пелену проступили очертания предметов за окнами. Послышались недовольные сигналы, автобус медленно двинулся с места, разбрызгивая лужи. Люди с надеждой глядели на них, определяя, сильно ли промочило землю. По мере приближения к Петровке небо становилось все светлее, лужи все мельче, а через несколько минут засияло яркое солнце, редкие капли влаги на асфальте стремительно испарялись. Километрах в двух от села всякие намеки на дождь исчезли окончательно: сухая земля по обочинам и пожухшая зелень не оставляли сельчанам никаких надежд.

– Не з нашим щастям, – горько вздохнула темноволосая полная женщина с переднего сиденья.

– Надо сегодня грядки полить, так, может, ночью и пойдет, – рассмеялся стоявший неподалеку бритоголовый мужчина.

* * *

Этой ночью Иришке впервые приснилась Она. По идее, должен был бы присниться Сережка, девушка даже прошептала перед сном заветное: «На новом месте приснись, жених, невесте» – и почти сразу провалилась в глубокий сон. А во сне появилась Незнакомка… Ира увидела себя словно со стороны. Вот она идет по тихой сельской улице, потом бежит, легко касаясь земли пальцами босых ног, потом прикосновения к дороге становятся все реже, прыжки удлиняются, и вот она уже несется вперед, не касаясь земли, поднимается все выше, до уровня крон старых тополей, взмывает над деревьями, летит! Иришка и раньше летала во сне, но никогда так явственно не приходило к ней это ощущение легкости и красоты полета. Она казалась себе свободной и счастливой… и вдруг нахлынуло одиночество и отчаяние, переходящее в ужас. Девушка не понимала причины, но опьянение полета сменилось чувством увязания в болотной тине. И тут Иришка увидала Ее. Девушка, примерно одного с ней возраста, в простой полотняной сорочке, босая, тянула худые, костлявые руки. Незнакомка стояла на дне глубокого песчаного карьера, ее рот был искривлен то ли криком, то ли гримасой боли и отчаянья (как на картине Мунка, подумалось Иришке). Нет, все-таки она кричала, все существо Иришки содрогнулось от наполнившего его вопля:

– Допоможи! Помоги! Ты можешь… Допоможи им и мне…

Ира почувствовала, что ее тело стремительно несется к земле, туда, в эту яму, к ужасной Незнакомке. Она зажмурилась и вздрогнула от удара о землю…

– Ирка, дитинка, ты не заболила? Наснилось що?

Девушка с трудом разлепила опухшие веки и в недоумении уставилась на склонившееся к ней круглое добродушное лицо.

– Нет, баба Настя, все хорошо, это я так…

Ночнушка стала липкой от противного пота, в голове набатом отдавалось «Помоги!», но не перекладывать же свои ночные кошмары на старушку.

Баба Настя легонько повела рукой над изголовьем, прошептала слова какой-то молитвы, Ира почувствовала, что голова тяжелеет, мысли путаются, и провалилась в сон без полетов и сновидений. Наутро от ночного кошмара остались только смутные воспоминания. «Это от перемены места и дурацких Сережкиных рассказов всякая мура снится», – решила она.

* * *

Школа и коллектив Ире понравились. Девушку сразу приняли как невесту Сергея, а своего недавнего выпускника и теперешнего коллегу тут все любили. Филолог Екатерина Александровна искренне обрадовалась молодой напарнице, помогла с календарным планированием и попросила приготовить небольшое выступление на первый педсовет. Физрук, которого все именовали просто Михалычем, оценивающе окинул стройную девичью фигурку и одобрительно улыбнулся.

– Ты, Михалыч, на юных блондинок стойку не делай, обойдешься старыми вешалками типа меня да Кати, – уколола историчка Валентина Андреевна. – А ты, Ирочка, ежели что, жалуйся, поможем, мы с тобой соседи почти, найдем управу на нашего ловеласа.

– Да я что, – рассмеялся Михалыч, – у нас уже весь одиннадцатый класс в предвкушении. И откуда только прознали, черти, что будет молодая красивая учительница?

– Слухом земля полнится, – туманно пробурчал англичанин Василий Николаевич.

Иришка счастливо рассмеялась. Она почувствовала себя совсем своей среди этих не очень молодых, но веселых и доброжелательных людей. Впрочем, нашлось и несколько ее ровесниц, которые тут же потащили новую подружку в подсобку физкабинета рассматривать «потрясную» юбку математички Олечки. По пути ее успели просветить об особенностях характера завуча и директора, о специфике преподавания в старших классах, о вредном ученике Саше Полончуке, обожающем задавать молодым учителям неудобные вопросы.

* * *

Первое сентября прошло весело и шумно. Впервые Иришка не дарила, а принимала яркие букеты, шла впереди пятиклашек в школу, вела первый в жизни самостоятельный классный час. Дети ей понравились сразу: двадцать пар разноцветных глаз, двадцать загорелых мордашек, двадцать полуоткрытых в предвкушении чуда ртов…

После праздничного урока педколлектив по традиции расположился в кабинете трудового обучения для неофициальной встречи нового учебного года. Мужчины сдвинули столы и расставили стулья, женщины нарезали закупленные Михалычем колбасу и сыр, на свет появились домашние помидоры, перцы и зелень, подоспел чугун с тушеной картошкой… Через полчаса столы ломились от разнообразных яств и разноцветных бутылок, а собранный школьным звонком народ внимал слову директора. Тут у каждого было свое место, все придерживались определенного порядка тостов. «Практика, отработанная годами тренировок», – смеялся Сергей. Директор и завуч поздравляли и надеялись, физрук-профорг третьим тостом приветствовал прекрасных дам, Екатерина Александровна обязательно говорила на «самой певучей, соловьиной мове», от историка ждали нечто заумно-ироничное, от математика – краткое и точное, а новичок должен был выставить угощение. Предупрежденная Сергеем, Иришка водрузила на стол шампанское и водку, выслушала пожелания удачи на педагогическом поприще, пригубила рюмку. Когда были перепеты все песни: и популярные эстрадные, и народные «трех братских стран», разговор перестал быть общим и распался на отдельные группки.

– Да не с кем мне рекорды ставить, – горячился Михалыч, – раньше на всю школу был пяток больных ребятишек, а теперь что? Всего два десятка здоровых детей из двухсот. Большинство если не в специальной, то в подготовительной группе, по несколько жутких диагнозов у каждого. Кого тут на соревнования везти?

– Да уж, вон и сегодня на линейке трое в обморок грохнулись, а ведь не так и жарко было, – добавила «трудовичка» Юлька.

– Это все вышки телефонные эти, – возмущалась завуч Татьяна Васильевна. – Понатыкали всюду. Говорят, пчелы под ними сотнями валяются. В городах люди протестуют, а глупое село все стерпит.

В другой компании обсуждали новый рецепт консервирования огурцов:

– Надо один раз ошпарить, и никакого уксуса, именно с поречками[88]88
  Поречки – местное название красной и белой смородины.


[Закрыть]. И укропчика побольше…

– А я еще базилик добавляю и грибную траву…

Но больше всего заинтересовал Иришку разговор о ведовстве и магии.

– Да я бы вовек не поверил, кабы сам не видел: вышла моя соседка бабка Матрена в одной ночнушке, время уж за полночь было, и давай по огороду да погребу кататься. Катается и приговаривает что-то… Мне жутко стало, пошел я поскорее домой, улегся, а картина эта так и стоит перед глазами! – заговорщицким шепотом делился впечатлениями Василий Николаевич.

– Надо было меня разбудить, – улыбнулась его супруга, дородная белокурая учительница младших классов Людмила Федоровна.

– Тебя разбудишь…

– Да хватает их, этих ведьм, по селу, им и жизнь не в жизнь, если кому пакость не сделали… – вздохнула Юлька.

– Они умереть не смогут, если кому не передадут свое ведовство… – добавила Екатерина Александровна.

– Да кто ж согласится добровольно?

– Ну, всякие люди бывают…

– Я не верила, пока мне одна бабка наговором лишай за пять минут не сняла, а до того выписанной дерматологом болтушкой две недели мазала, и он только больше становился, – добавила Валентина Андреевна.

– Каждый свое умеет: тот зубную боль заговаривает, тот лишаи, кто-то испуг, кто-то боли в суставах, – добавила Олечка.

– Ну что, славяне, хватит вам обо всякой ерунде. Давайте «на коня» да по домам, завтра уроки начнутся, – рассмеялся Михалыч.

* * *

Этой ночью Иришке снова приснилась Она. Только на этот раз девушка стояла по колено в воде, на дне все той же ямы. Теперь Ире удалось рассмотреть Незнакомку получше: отчетливо видна была даже стежка вышивки по краю ворота рубашки, родинка на левой щеке и… Она наконец-то поняла, что так ужасало в ночной гостье – пустые глазницы. Глаз не было – только темные провалы над бледными скулами…

Иришка проснулась от собственного крика. Несколько секунд лежала, судорожно вцепившись в край одеяла, не смея ни раскрыть глаза, ни пошевелиться. Казалось, совсем рядом кто-то стоял, невидимый, но настороженный, готовый к нападению. Обругав себя неврастеничкой и трусихой, Ира раскрыла глаза, с усилием повернула голову. Естественно, в комнате никого не было. Слышался шум летящих ночной трассой машин, по стене скользили узоры от проникающего через ажурные занавески света фар.

* * *

С тех пор ее ночи превратились в сплошную маету – смертельно хотелось спать, но стоило на несколько секунд провалиться в сон, как появлялся образ странной девушки. Иногда призрак стоял в чистом поле или на вершине холма, иногда казался объятым пламенем, но всякий раз сквозь языки огня, туманную дымку или снежные вихри тянулись худые руки, зияли пустые глазницы и звучал умоляющий крик о помощи. «Кому помочь? Чем? Почему именно ко мне прицепился этот странный призрак? А может, его видят в селе все, но никто не осмеливается признаться?» Эти мысли осаждали Иришку постоянно. Она никому не сказала о странных видениях, даже Сережке. На работе все было много лучше: пятиклашки ее обожали и гордились, что у них такая молодая симпатичная классная руководительница. Старшеклассники после нескольких попыток устроить новенькой «училке» проверку постепенно прониклись пониманием, что лучше с ней дружить и не испытывать ее терпение. Даже вредноватый Саша Полончук заключил «перемирие». Новые подруги-коллеги приглашали то на занятия в местном хоре, то в кино в Мстиславль. Смущало другое: дети, даже малыши, совсем не хотели играть. Большинство все переменки просиживали над мобильниками или слушали скачанную музыку. Не было шумных игр с прыгалками-догонялками, никакой беготни и возни. Даже драк не случалось.

– Они как маленькие старички, – пожаловалась Иришка в учительской.

– Да что ты хочешь, девочка, сейчас все дети такие, – «обрадовала» Валентина Андреевна. – Поверишь, зимой на лыжах только мы с мужем и ходим, а так – ни единой лыжни у села. Поколение клацающих кнопок. Хорошо еще, летом купаться ездят.

– Вот, кстати, я у вас спросить хотела: почему село так далеко от воды? Мне вообще про историю села все интересно, у вас ведь есть материалы?

– Есть, конечно, хоть и неполные. Вот, держи! – Историчка выложила перед Иришкой несколько пухлых папок. – А если хочешь подробнее, то приходи сегодня вечерком с Сережкой на чай, покажу диски и несколько монографий, я в кабинете не все держу.

* * *

Сережка к предложению навестить бывшую классную отнесся с энтузиазмом.

– У нее торты вкуснющие, и вообще, они с мужем всегда такие гостеприимные.

– А ты откуда знаешь?

– Так она нас в свой день рождения всегда тортами угощала. И дома у них часто всем классом бывали. А когда в институте учились, книги брали по любому вопросу. Их сын, Димка, меня помладше, интересный пацан. Он в Киеве учится, вот они и скучают.

Валентина Андреевна жила через несколько дворов от дома бабы Насти в небольшом кирпичном домике. Иришку поразило обилие книг и вышивок. Книги стояли на полках и стеллажах во всех комнатах, валялись на столах и диванах, а стены были увешаны вышитыми картинами. Тут неслись по морю гордые парусники, алели среди хлебов маки, красовались в вазах букеты ромашек и ландышей, качались в тихих прудах белые лилии…

– Это вы все сами?

– Кое-что я, некоторое мама. Да вы проходите, ребята. Санька, вари кофе, у тебя лучше получается.

Муж Валентины Андреевны оказался высоким, немногословным мужчиной в очках, с несколько ироничной улыбкой под пшеничными усами. Он коротко пожал руку Сережке, галантно поцеловал ручку Иришке и удалился хлопотать на кухню. Огромный пушистый кот вальяжно потянулся на кресле, внимательно осмотрел гостей, неспешно спустился на палас и, потершись о ноги Сережки, прыгнул Иришке на колени.

– Он все толще становится! Ну и Мурлей-Мурло, – охнул Сергей.

– А вот у бабы Насти животных нет, – с сожалением пробормотала Иришка, поглаживая мягкую шерстку разнежившегося кота. – Ни кошки, ни собаки. Я понимаю, что в ее возрасте корову или поросенка трудно держать, но хоть кур-то можно. У нее и сарай хороший, и хлев, а никакой живности нет.

– Без кота дом глухой, – заметила Валентина Андреевна. – У нее раньше все было, а потом корову машина убила, она постепенно все хозяйство сбыла. Странно, что даже кошки нет. Моя мама без животных жизни не мыслит. Я говорю – хлопоты лишние, а она заявляет, что только ради них по свету топает. Ладно, вот книги по краеведению, тут диски, садитесь, смотрите…

– Валентина Андреевна, а какие-нибудь легенды о прошлом села у вас есть? – отрываясь от монитора, спросила Ира. – Тут, конечно, все интересно: и о знаменитом ученом-земляке, и о колхозе, и о войне, но…

– Здесь, в тетрадке, почитаешь на досуге, а сейчас пошли к столу, Саша там ужин приготовил, малинового вина бутылка имеется. Я пирог с яблоками испекла.

– Такой же, как когда мы с Владиком заходили?

– Да, – вздохнула Валентина Андреевна, – ничего не слышно о Владе?

– Нет, водолазы пару раз еще поискали, а кто им платить будет?

История Владика была незаживающей раной для его друзей и знакомых. Иришка познакомилась с Владом позапрошлой зимой – Сережка представил его как лучшего школьного друга, они тогда посидели в каком-то кафе и разошлись. Ирине запомнился молчаливый добродушный парень с грустными карими глазами. Из рассказов Сергея она знала, что Владика воспитывала бабушка, отца у него не было, а мать моталась по заработкам, изредка появлялась дома, кутила с приятелями, вытряхивала из бабушки остатки пенсии и снова надолго исчезала. В последние годы дом держался на Владике. Он начал подрабатывать на стройке с седьмого класса. Летом его брали в дальние поездки, зимой он частенько исчезал из школы, предупредив Валентину Андреевну, что подвернулась очередная шабашка. Та смотрела на эти прогулы сквозь пальцы – из заработанных мальчишкой денег большая часть шла на оплату счетов за газ и свет, на остальное он одевался и подкармливал бабушку. Валентина Андреевна отыскала специально для Владика техникум, куда могли взять без экзаменов и платили неплохую стипендию, но парень отказался – надо было зарабатывать на жизнь. Несчастье случилось в конце зимы: вечером, во время прогулки с девушкой в Мстиславле, Влад вскочил на перила пешеходного моста, не удержался и соскользнул вниз, в ледяную пронизывающую темень… Так и осталось загадкой, почему не смог подтянуться и удержаться на перилах лучший спортсмен школы, зачем полез на эти перила – такой выпендреж был совершенно не в характере Владика. Для друзей известие о его гибели стало страшным ударом. Иришка раньше представить не могла, что Сергей может быть серьезным дольше пяти минут или хмурым. Плачущий Сережка был просто катастрофой – привычный мир рушился на глазах. Отведя взгляд, он глухо сообщил, что Андрей вообще сознание потерял, когда узнал о трагедии, а девушка Влада находится в больнице с нервным срывом. Найти тело так и не удалось.

– С тех пор у нас уже около двух десятков относительно молодых мужчин умерли, и смерти все какие-то нелепые, – вздохнула Валентина Андреевна, – то сердечный приступ на ровном месте, то утонут, то на трассе погибнут. Один кукурузник по весне жег и в костре сгорел, другого собственный трактор переехал… Да ты и сама некоторые похороны уже видела – всех ведь на кладбище мимо школы несут. Старики говорят, пока тело земле не предадут, молодые умирать будут.

– У нас ежегодно кто-то из учеников гибнет, – добавил Сергей.

– Говорят, это из-за того, что церковь разрушили, мол, проклятие на селе лежит, – заметила учительница. – А мне кажется, если проклятие есть, то началось все много раньше. В селе нынче большая часть населения – приезжие, старые семьи вымирают постепенно. Ладно, что мы все о грустном. Вы заходите, ребята, а то скучновато без Димки. За лето привыкли, что дома караван-сарай, а теперь вот вдвоем остались. Этот поросенок и звонит-то не каждый день. У него принцип: нет новостей – хорошие новости.

– Правильный принцип, – заметил Александр.

– Сыночек весь в тебя, – возмутилась Валентина Андреевна. – Ему там весело, а о матери подумать некогда. Ой, что-то я много бурчу, старею, видно… давайте-ка лучше ужинать да чаевничать.

* * *

Дома Иришка немедленно включила голубую настольную лапу с металлическим абажуром и принялась просматривать папку Валентины Андреевны. Сначала шли старинные копии документов о бывших владельцах села: «Реляція вознаго шляхетного Старцевича: року Божого 1635 марта», выписки из приходских книг, ксерокопии документов и фотографий, статистические отчеты… И наконец – вот оно!

Легенда о несчастливой любви панянки Янки Медушинской, поселянки Маланки и казака Миколы (записано со слов селянки Параски Медведь с. Петров Корень этнографомъ Данилой Смушевским г. Р. Х. 1863).

Сказывают старые люди, что село наше раньше принадлежало польскому пану Петру Медушинскому. Давно то было, лет двести тому. Была у пана Петра дочка-красавица Янка. Лицом бела, бровью черна, глазами ясна. Гордая была панянка, много женихов к ней сваталось, только она всем гарбуза[89]89
  Гарбуз – тыква, девушки на Украине преподносят тыкву в знак отказа сватающимся женихам.


[Закрыть] подносила. Вот поехала она как-то кататься на лошади, а конь испугался чего-то и понес. Тут бы и конец девке пришел, да увидел такое дело молодой парубок Микола, успел ухватить коня под уздцы и остановить. И надо ж было случиться такому, что влюбилась панская дочь в простого казака. Село принадлежало ее предкам с давних пор, а жили в нем и крепостные крестьяне, и вольные казаки. Микола был казаком и хлопцем хоть куда, да только был уже обручен с местной девкой Маланкой, простой селянкой. Янка была гонористой и упертой, не могла она допустить, чтобы в чем уступить простой хлопке. А Микола, известное дело, что с хлопца возьмешь, влюбился в красавицу-панянку и думать позабыл о своей нареченной невесте. Стали Янка с Миколой встречаться тайком, только шила в мешке не утаишь. Видели люди, как миловались-любовались они то над быстрой рекой, то в темной дубраве, то в чистом поле. Прознала про то и Маланка. Словно гадюка обвилась вокруг ее сердца, и решила девка извести Янку. И то сказать, куда ей супротив панской доньки, та и лицом краше, и станом стройнее, и умом быстрее. И надумала Маланка пойти к бабке-ворожке, взять у нее какого зелья, чтобы досадить сопернице. Что сделала та бабка, неведомо, а только стала Янка хворать да чахнуть день ото дня. Возил к ней пан Петро лекарей из самого Киева и Неметчины, а дочери становилось все хуже. Тут и надоумила Маланка пана, что его дочь полюбила простого казака. Вызвал пан Миколу к себе, тот отпираться не стал. Приказал высечь пан Миколу, хоть тот и был вольным, а не крепаком[90]90
  Крепак – крепостной.


[Закрыть]. Еле жив остался Микола, но к Маланке не вернулся. Вскорости умерла Янка, а перед смертью прокляла село и всех его жителей до двенадцатого колена за то, что погубили ведовством ее счастье. Пуще же всех прокляла Маланку, пожелав ей ослепнуть, дабы не видела чего не следует. Микола после ее смерти сделался сам не свой, а потом и вовсе сгинул. Поговаривали, что повесился на могиле своей коханки[91]91
  Коханка – любовница.


[Закрыть]. А Маланка, поняв, что ведовство ничему не помогло, выплакала все глаза и бросилась в речку. С тех пор река стала отступать от села, а в селе начало сбываться проклятье панночки Янки. До наших дней дошло название долины – Панская, там стоял когда-то господский дом.

Этой ночью Ире вновь снилась девушка, только теперь она знала, что это Маланка.

* * *

Через несколько дней Сергей приехал под вечер, хмурый, как в день гибели друга, и сообщил:

– Говорят, Влада нашли какие-то рыбаки в нескольких километрах ниже по течению, у железнодорожного моста. Мать и брат поехали на опознание. Да что там опознавать, разве что ботинки… Если это он, то завтра похороны. Пойдешь?

Иришка молча кивнула и посмотрела на небо. Что-то было не так – конечно, ведь появились долгожданные тучи, на землю упали первые крупные капли дождя. Только теперь они не радовали, а почему-то пугали.

За ночь непогода разгулялась. Иришка набросила поверх темной блузки черный пиджачок, повязала голову косынкой, подхватила букет астр и под зонтом направилась к месту сбора одноклассников Сергея. Дождь пошел гуще.

Эти похороны она запомнила на всю жизнь. Такого ливня не видали даже много пережившие на своем веку старики. Казалось, поток с небес усиливался с каждой минутой, пока не превратился в сплошной водопад. Проводить Владика собралось почти все село. Иришка с трудом различала за пеленой слез и дождя темные силуэты в траурных одеждах, приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не провалиться в заполненные водой выбоины на дороге. В лужах плавали яркие цветы, устилавшие улицу. Люди удрученно брели по колено в воде, одежда промокла насквозь, не спасали никакие плащи и зонты. Впереди, на плечах одноклассников, плыл закрытый гроб с… Иришка старалась не думать, что там, внутри, да и Владовы ли это останки… В голове вертелось: «Отверзлись хляби небесные…» В яме для могилы тоже стояла лужа. В толпе шептались:

– Бедняга, столько времени в воде пробыл, и теперь ему нет сухого упокоения.

Прозвучали последние слова прощания, всхлипы девушек стали громче, глухо застучали о крышку гроба мокрые комки глины…

* * *

Со дня похорон Влада дожди шли каждый день, частенько с грозами, совершенно не подходящими для середины осени, словно природа стремилась взять свое.

Через неделю Сережку забрали в армию. В тот день небо немного прояснилось, собравшиеся на проводы друзья давали новобранцу советы, шутили, а Иришка, неожиданно для себя, расплакалась. Сначала она тихонько глотала слезы, потом заревела навзрыд. Было стыдно перед друзьями и родителями Сережки, но остановиться она не могла. Тщетно Сергей и его мать утешали, объясняли, что служить ему недолго, что служба будет проходить в полку, где офицером старший брат, что военный городок совсем недалеко, а брат поможет с отпуском…

* * *

Понедельник начался с происшествия. Еще на подходе к школе Ира заметила огромную дыру в бетонном заборе и толпу учеников рядом. Мария Петровна сокрушенно разводила руками, хмуря светлые брови:

– Да когда же это закончится?! Который раз латаем, ну точно, как проклятое это место. И где деньги брать на новый забор? Районо не даст…

– Бес попутал, Петровна, сам не знаю, как получилось, – оправдывался тощий мужичонка в мятых штанах и вылинявшей мастерке.

Из разговора в учительской Иришка узнала, что с тех пор, как тут поставили школу вместо церкви, местные водители постоянно сносят угол забора, кто по пьяни, а кто по каким-то непонятным им самим причинам.

* * *

Иришка пришла с работы чуть пораньше и столкнулась в калитке с женщиной, ведущей за руку маленького мальчика с распухшим правым глазом.