Текст книги "Моя любовь, моё проклятье (СИ)"
Автор книги: Елена Шолохова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Как по заказу, стоило им войти в переполненный тёмный зал, хаотично рассекаемый ультрафиолетовыми стрелами, и финальные аккорды «Bad Romance» Леди Гаги смолкли, сменившись мелодичными «Добрыми старыми деньками» K-Maro.
Поля решительно поволокла Ремира в центр зала, вскинула руки ему на плечи, прильнула к уху:
– Руки на талию! Вот так! Теперь переступай с ноги на ногу… медленно…
На талию! Легко сказать! Вроде как-то положил, но сам напрягся, окаменел. А вдруг случайно ниже соскользнёт? Руки эти ещё как не родные стали. Просто-таки деревянные, чёрт бы их побрал.
А какая же она тоненькая, какая тёплая… В теле снова расползалась тягучая истома, кровь приливала к лицу, к вискам.
Они были одного с ней роста и всё время касались щеками. И его бедная щека полыхала огнём.
Лишь одно мешало полнейшему погружению в эйфорию – от Полины пахло алкоголем. Так вот примерно разило от Толика, когда он надуется пива. Эти ассоциации портили, конечно, ощущения, но не критично. Всё же тактильные рефлексы мощнее обонятельных.
K-Maro отпел, и Полина расцепила руки. Ремиру до невозможности захотелось, чтобы она снова сомкнула их у него на шее. Он бы вообще так всю ночь простоял. Но та уже спешила к выходу. И он, как привязанный, потрусил за ней.
– Проводи меня до корпуса, – попросила она.
Он кивнул и молча пошёл рядом, пожирая её глазами.
– Слушай, а ты всегда так? – нарушила она тишину.
– Как? – не понял он.
– Ну, вот так. Понравилась тебе девушка и сразу подошёл к ней?
– Нет, не всегда. Мне до тебя никто так сильно не нравился.
– Да ну? Сколько ж тебе лет?
– Шестнадцать.
– Честно? – рассмеялась она. – А я думала, тебе тринадцать, ну от силы четырнадцать. – Потом спокойно добавила: – Мне тоже, кстати, шестнадцать. Ну ладно, до завтра! Ты очень милый, Маугли…
Завтра… До него же целая ночь, ужасно бесконечная. Как вытерпеть? Как дождаться это манящее завтра?
Ночь зато выдалась весёлая. Длинный то ли перебрал, то ли обкурился, то ли всё вместе, но раз за разом бегал в уборную. Грохотал там чем-то, матерился, протяжно и громко стонал. А то лепетал: «Пацаны, помираю…». И эта свистопляска длилась до самого утра. Даже странно, что вожатый ни разу не наведался. В общем, не выспались все. Поэтому и завтрак Ремир чуть не проспал. А лучше бы проспал.
Поля прошла мимо него, как мимо пустого места. В первый момент он, конечно, опешил, затем двинул следом. Тронул её за локоть.
– Привет!
Она мазнула рассеянным взглядом.
– А… привет, Маугли, – и отвернулась. А потом к ним подсел блондин, ну или Назар, как его называл Витёк. Облапал её сразу.
– Долматов, чего встал? – ткнул его в бок вожатый. Глаза у вожатого были красные, голова всклокоченная, и дух перегарный за версту. – Иди кашу ешь.
Ремир стрельнул в него взглядом:
– Сам ешь свою кашу, – и вылетел из столовой.
Голову буквально разрывало. Ну это как, а? Почему она такая? Зачем вот это всё вчера: на талию руки мне положи… проводи меня… милый… до завтра?
Опять колотило. Опять хотелось в ледяную воду с головой.
***
На обед он не пошёл, остался в комнате на пару с приболевшим Длинным. Потому что невыносимо было видеть её с блондинистым пижоном. Руки бы ему оторвать!
– Назар – это имя? – спосил Ремир у Длинного, что распластался на своей кровати и едва подавал признаки жизни.
– А? Что? Назар? – отозвался слабым голосом тот. – Да не… Назаренко он. Даниил. Подай водички, а?
Ремир сунул ему бутылку с Бон Аквой.
– О, спасибо, – Длинный сделал несколько жадных глотков. – А ты что, всё из-за Польки паришься?
Ремир не ответил.
– Забей… Она с ним чуть ли ни со второго дня трахается.
– Как?
– Ну как люди трахаются? Ты откуда вообще такой? Из инкубатора?
Внутри оборвалось. Она, нежная, тёплая, с блестящими глазами и это скотское слово: трахается. Не может она! Врёт этот Длинный.
– Ты-то откуда знаешь, что она с ним…?
Договорить не смог. Язык не повернулся.
– А кто этого не знает? Ну, кроме тебя. Весь лагерь знает. Назар сам говорил. Да и она подружкам рассказывала, как там они и в каких позах по три раза в день. Говорю тебе – забей на неё. Там вообще ничего не светит. Ты это, только не психуй, а то я тебя уже боюсь.
Слова его будто точечные удары поражали в самое сердце. Словно иглы с ядом, которые не убивают, но медленно и верно травят.
Вернулся из столовой Витёк. Похлопал по спине Длинного. Тот так и лежал на животе, свесив безвольной плетью худую руку.
– Как ты? Всё не очухаешься? А зря, на обед сегодня борщ давали, пюре и жареную курицу. И медовое пирожное на десерт, – перечислял Витёк, а сам косился на Ремира.
– Да плевать, – простонал Длинный. – Вообще не говори про еду.
И тут в их комнату постучали.
– Кам ин! – гаркнул Витёк.
Дверь отворилась, и все трое опешили, потому что в их комнату заглянула Полина Горностаева.
– Привет, мальчики, – кокетливо улыбнулась она, потом нашла глазами Ремира: – Можно тебя на минутку?
– Слушай… – начала она, когда оба уединились в холле. – Приходи сегодня сразу после отбоя к складам. Придёшь?
– Зачем?
– Ну, просто, на свидание. Или я тебе уже не нравлюсь?
В зелёных глазах искрились смешинки. Но это так, верхний слой, наносной, сиюминутный. А вглядишься – и там, в глубине такое, что дышать забываешь. Утонуть в этих глазах хотелось. Вот уж точно – омуты.
– Я приду, – выдавил Ремир, точно под гипнозом.
– Ну и прекрасно! Значит, встречаемся сразу после отбоя, – многообещающе улыбнулась она.
Ремир вернулся в комнату на негнущихся ногах, сел на кровать, силясь осознать происходящее. Все эти метания от горестного отчаяния до восторга изрядно потрепали ему психику. Так и тронуться недолго.
– Чего она приходила? – полюбопытствовал Витёк.
– На свидание позвала, – честно ответил Ремир, скорее, от шока, чем от желания похвастаться.
Витёк присвистнул:
– Во дела!
А Длинный, не поднимая головы, протянул:
– Не ходи…
Конечно же, он пошёл. Во-первых, слово дал. Во-вторых, хотелось очень. Ну а слова Длинного про то, чем она там с Назаром занимается со второго дня, вылетели из головы начисто.
***
Поля уже ждала на месте, когда Ремир подошёл. Стройная, длинноногая, в белом сарафане, на плечи наброшена лёгкая кофта.
В темноте Полина выглядела по-другому, взрослее, загадочнее. И это волновало ещё больше.
– Идём, – позвала она, – у меня есть ключ.
Склады располагались в длинном и приземистом кирпичном здании. За одной из дверей, знал Ремир, хранились личные вещи, сумки там, чемоданы, рюкзаки. Сам сюда сдавал свою сумку по приезду. Крайняя дверь с противоположного конца вроде служила подсобкой, где уборщики, дворники и прочий персонал держали свои причиндалы. Ещё две посередине всегда были заперты, и что там – он понятия не имел. Полина открыла одну из них.
– Заходи!
Осторожно и наощупь, потому что внутри оказалось абсолютно темно, Ремир проскользнул вслед за ней, притворив за собой дверь. Сделал шаг, другой в кромешной мгле и наткнулся на неё, на тёплое дыхание, мягкую грудь, нежные руки. Голова закружилась так, что на ногах еле устоял. Язык прилип к пересохшему нёбу.
– Ну же, – прошептала она, – что ты стоишь, как вкопанный. Иди сюда. Тогда в столовке ты посмелее был.
– А что делать? – выдохнул он.
– Хочешь заняться этим?
– Чем? – не понял он.
– Блин, ты чего так тупишь! Ну этим… Ооо! Переспать со мной хочешь или нет?
Сердце подпрыгнуло вверх и лихорадочно забилось где-то у горла. В помещении было жарко и душно, хотя, скорее всего, ему просто так казалось из-за её близости. В паху скачками росло напряжение. И тут уж он сделать совсем ничего не мог. Полина коснулась его шеи, опалила. Провела ладонью по груди, по животу, мимоходом, но явно намеренно задела ширинку. И напряжение тут же достигло пика. Жар, что пульсировал в висках, сосредоточился там, превратившись в разрывной огненный шар. Дыхание стало хриплым, рваным.
– Раздевайся, – велела она.
– Как? – просипел он.
– Какой ты трудный… А мы что, по-твоему, через одежду будем?
Все недавние мысли про примитив и высокие чувства вмиг потускнели и стали казаться глупым пафосом. Да вообще в голове мыслей не осталось. Ни единой. Только незнакомое, неизведанное, но горячее желание. Помедлив, он решительно скинул футболку, протянул к ней руки, попытался обнять. Но она ловко увернулась.
– Джинсы тоже снимай. И трусы.
Он подчинился…
Свет вспыхнул неожиданно. И такой яркий, прямо до рези в глазах. Ремир сначала инстинктивно зажмурился, а уж потом сообразил прикрыть наготу. Помещение оказалось заставленным всякими столами, шкафами, коробками, стульями. И из-за этих столов, шкафов, коробок показались чьи-то головы. Одна, две, пять… Они выползали из щелей и углов, как мыши из сказки Гофмана. И хохотали. Все до единого пялились на него, на голого и покатывались со смеху. Девчонки, Назар, его дружки.
В первый момент Ремир ничего не понимал. Они-то здесь откуда? Так бывает – в минуты шока мозг отказывается воспринимать действительность. Вот и у него случился ступор. А потом осознание обрушилось на него со всей чудовищной безжалостностью. Он спешно подобрал одежду и опрометью выскочил из комнаты.
– Куда ты, Маугли? Веселье ж только началось! – сотрясаясь от хохота, окликнул его Назар. – Устроим оргию!
– Трусы забыл! – бросил ещё кто-то вслед. И снова хохот.
Отбежав на несколько шагов в сторону, Ремир начал судорожно натягивать одежду. Самого трясло, руки ходуном ходили, штанины джинсов спутались и никак не удавалось в них попасть. Он сообразил, что забыл на складе не только боксёры, но и кроссовки. На белье плевать, есть другое, а вот без обуви как? Однако даже помыслить не мог, чтобы за ними вернуться. Так и остался босиком. В корпус не пошёл, снова спустился к Байкалу, уселся на знакомый валун. Его до сих пор колотило, но вовсе не от озноба. Холода он вообще не чувствовал, всё шло изнутри. И эта болезненная лихорадка казалась ему предсмертной агонией собственных чувств.
«Больше никто никогда… никто никогда…», – твердил он, стиснув зубы и сжимая кулаки так яростно, что вскоре занемели руки.
В свою комнату Ремир вернулся лишь под утро, обнаружив у дверей кроссовки. Аккуратненько так стояли на пороге.
«Ну, надо же, какая забота!», – горько усмехнулся он.
Пацаны крепко спали и не ведали даже, что случилось. Ничего, завтра всё узнают, завтра весь лагерь узнает, в этом Ремир ничуть не сомневался.
Измученный, он неожиданно крепко уснул. Сон для него сейчас был просто милостью судьбы, хоть и снилась всякая гадость. А когда проснулся (Длинный его растолкал), реальность предстала во всей своей беспощадной красе, и она была во сто крат гаже любых дурных снов.
– Ты как? – спросил.
– Тебе чего? – зло спросил Ремир, поднимаясь с кровати.
– Ничего. Просто… Ты из-за Польки не пошёл в столовку? Я тебе говорил, не ведись на неё. Как чуял, что подстава будет.
Ремир метнул в него пытливый взгляд, но худое лицо Длинного с россыпью мелких прыщиков выражало лишь озабоченность. Ни насмешки, ни злорадства, ничего более.
– Ты уже всё знаешь? – мрачно спросил он.
– Да все уже знают. И слышали, и видели…
– Что значит – все уже видели?
– Ну, они же тебя сняли на телефон и в контакт фотки выложили. В столовке сейчас только это и обсуждали. Я думал, ты поэтому на завтрак не пошёл.
Ремиру показалось, что в нутро ему плеснули кипяток. Да нет – кислоту! И она с шипением и адской болью выжигает все внутренности.
Дверь распахнулась. В комнату ввалился Витёк, а следом за ним третий пацан. Его имя так и не отложилось.
– О! Герой-любовник… – начал было Витёк, но осёкся, придавленный тяжёлым взглядом Ремира.
– Кончай стебаться, – неожиданно выступил Длинный.
И хорошо, что выступил, потому что Ремир, словно маленький, но неистовый хищник, которого очень опрометчиво раздразнили, вот-вот готов был вцепиться в Витька. Да, собственно, в любого, кто подвернётся. И дело добром бы не кончилось.
– У пацана и так трагедь из-за этой козы.
– А я чо? Я ничо, – мотнул головой Витёк. – Я наоборот. Я поддержать пришёл. Эй, Маугли, да не парься ты так. Ну, подумаешь, сняли тебя голым. Ты ж не тёлка. И ничего такого не делал. Ну, покрасовался чуток. Было бы из-за чего париться! Вот если б у тебя был маленький, тогда ещё понятно. А так… наоборот гордись… Шикарный вид! У тебя, кстати, сколько сантиметров, а?
– Дебил! – выпалил Ремир и, оттолкнув Витька, стремительно вышел из комнаты.
***
На обед он всё-таки пошёл. Не прятаться же по углам, как затравленный зверёк. Хотя именно спрятаться и хотелось, ото всех вообще, чтоб никого из них больше не видеть и не слышать. Но нет уж. Когда это он прятался? Ни за что и никому он не покажет, как ему больно и стыдно. Витёк, конечно, придурок, но, стоит признать, в чём-то он всё же прав. Совсем уж не париться, как он советует, – не получится, это ясно, но во всяком случае показывать свои терзания на радость публике точно не стоит.
Появление Ремира в столовой встретили бурно. Все глаза – на него, все разговоры – про него. А он ничего: уверенно прошёл к дальнему столику, сел, взял ложку, принялся хлебать супчик. Хотя супчик, честно-то, в горло не лез, с силой приходилось глотать.
Девчонки, казалось, все до единой, оглядывались на него, шептались и хихикали. Пусть. Нате, любуйтесь, если заняться нечем. Дуры. Ремир с остервенением вгрызся в котлету. Зал, физиономии эти любопытные и насмешливые он не разглядывал, но и глаза не опускал. Смотрел прямо перед собой. Хладнокровный и непроницаемый, как ассасин. С горем пополам доел всё, даже коржик. Так же невозмутимо встал, двинулся на выход. Почти ушёл, когда его окликнул Назаренко.
– Эй, Маугли! Куда так торопишься? Может, ещё раз стриптиз устроишь? А то девочкам понравилось. За ночь твои фотки кучу просмотров собрали. А сколько лойсов! Сколько перепостов! Ты у нас прям популярен. Звезда стриптиза. Кстати, вон твои труселя, забыл вчера.
Зал грохнул. Ремир посмотрел в ту сторону, куда показывал пальцем Назаренко. На дверной ручке и впрямь висели его боксёры. Жгучая краска стыда залила щеки, кровь стучала в висках. Выдержка трещала по швам вместе с хладнокровием. Ремир развернулся и в три шага очутился перед столиком Назаренко, Полины, кого-то там ещё – их он уже не видел. Взялся обеими руками за царгу и резко дёрнул вверх. Стол перевернулся, тарелки опрокинулись, девчонки завизжали, Назар с дружками, вмиг оказавшиеся на полу, под перевёрнутой столешницей, заорали матом. На шум подбежали вожатые, воспитатели. Заголосили, начали его тыркать, трепать, поволокли к директору. Всё это было уже как в тумане. И вообще как будто не с ним. Отложилось только: «Последнее предупреждение!», трижды прозвучавшее голосом директора.
Ужин прошёл без Ремира. Длинный принёс ему из столовки грушу.
– На вот, а то ещё двинешь кони. Вообще-то ты правильно сделал, что на ужин не пошёл. Там тебя Назар поджидал, отомстить хотел. Ты, знаешь что, завтра в столовку иди после всех…
– Ещё чего, – буркнул Ремир. И грушу не взял. Хотел бы есть, уж сходил бы на ужин. И плевать на Назаренко и всяких там.
Ночь протянул кое-как. Лучше бы опять ересь всякая снилась, чем вот так лежать бревном без сна и думать, думать, думать… И задыхаться от бессильной злобы. Только с рассветом задремал, как в туман провалился, и потому традиционно проспал завтрак. А заодно какое-то утреннее спортивное мероприятие – не то спартакиаду, не то эстафету. Он и сразу-то не особо вписался в местную общественную жизнь, а теперь тем более открещивался от любых лишних контактов. Благо вольный распорядок лагеря в целом, и абсолютный пофигизм их вожатого в частности это позволяли. И сейчас, услышав сквозь сон галдёж, лишь натянул одеяло на ухо.
Зато на обед поплёлся пусть без энтузиазма, но вовремя. На него, конечно, ещё пялились, некоторые и подхихикивали, и в сторону его кивали, но уже не так навязчиво, как накануне – за сутки новость заметно утратила актуальность и остроту.
Проглотив обед, Ремир составил тарелки на поднос и направился к окошку сдать посуду. В сторону Полины и Назара намеренно не смотрел, когда проходил мимо, хотя слышал их смешки и приглушённый разговор.
Сильный и резкий удар ногой под зад оказался таким неожиданным, что Ремир потерял равновесие и полетел вперёд вместе с подносом. Белой футболкой – в грязную посуду, лицом – в пол. Стакан разбился, большой осколок глубоко вонзился в скулу. А потом сверху, на голову полилось прохладное и липкое. Компот. Ремир вскочил, но слишком резко, голова закружилась, нога поехала на скользкой луже. Неловко взмахнул руками и снова чуть не упал, но как-то извернулся в последний момент и сел на корточки, правда, насадив ладонь на стёкла. Девчонки ахнули. Разговоры стихли. Хохот оборвался. По лицу, чувствовал он, струилась горячая кровь, под глазом пульсировало.
Ремир повернулся, с ненавистью взглянул на Назаренко. Тот всё ещё сжимал в руке стакан из-под компота, но глумливая улыбка как-то незаметно скисла и больше напоминала испуганную гримасу. Рядом запричитали вожатые, воспитатели, подоспевшие как всегда «вовремя». Кто-то подхватил его под руки, куда-то быстро-быстро повели. Оказалось, в медпункт. Швы накладывать.
Полнотелая фельдшерица сама нервно суетилась, но подбадривала:
– Ничего, ничего, шрамы украшают мужиков. Сейчас кольнём новокаинчик, и будет не больно.
Будет больно – не будет, Ремира вообще не волновало. Это уж он как-нибудь вытерпит. И на шрам плевать. А вот Назаренко… Назаренко ещё ответит. Ремир стиснул челюсти, скрежетнул зубами.
– Больно, что ли? – удивилась фельдшерица. Он воззрился на неё непонимающим взглядом. – Ну, потерпи немножко. Я уже почти всё.
Уже в комнате осмотрел себя в зеркало. Футболка вся в крови – только выбросить. Под левым глазом широкая дугообразная рана, обработанная зелёнкой и стянутая нитками. Эти нитки торчали как усики, ну, например, жука. В косматых и слипшихся чёрных вихрах застряла сухофруктина.
Сволочь! Ремир сжал кулак и еле сдержался, чтоб не садануть по зеркалу. Завтра он этому Назаренко устроит!
***
На следующий день, прямо с утра, в лагерь неожиданно приехал Максим Астафьев, отцовский протеже.
Всего пять лет назад восемнадцатилетний Макс подрабатывал в затрапезном гаражном автосервисе и не механиком даже, а так, принеси-подай-сгоняй. Отец Ремира заехал к ним с какой-то мелочёвкой: не то шланг подтекал, не то датчик заднего хода барахлил. Передал машину в надёжные руки, а сам расположился в клиентской. Но не усидел, спустился в ремзону и застал такую картину: парень, мальчишка совсем, горячо спорил с мастером, что и как нужно делать. И звучал весьма убедительно. Механик же явно пытался навязать лишнее, ненужное, а вот истинную поломку проморгал, но никак не хотел признавать свою ошибку. Ведь не по статусу, не по возрасту.
Ильдару Долматову всегда нравились такие вот: честные, сообразительные, бескомпромиссные. Он взял парня к себе в «ЭлТелеком», сперва стажёром – тот ведь ещё и учился на заочном в Политехе, потом монтажником ВОЛС[5]5
ВОЛС – волоконно-оптические линии связи
[Закрыть]. Затем перевёл в инженеры-проектировщики. И не прогадал, не пожалел ни разу. Инженер из Макса вышел на редкость толковый, старую гвардию технарей влёт заткнул за пояс. Те долго ходили к отцу Ремира с жалобами и кляузами, ибо где это видано – студент и инженер? А незадолго до своей гибели Ильдар назначил Астафьева и вовсе техническим директором. Это уж вообще было вопиюще, некоторые даже уволились в сердцах.
***
Макс стукнул в дверь разок для приличия и вошёл в комнату. Ремира застал ещё в кровати, тот даже глаза продрать не успел.
– Ну и дисциплинка у вас, – хмыкнул он вместо «здрасьте». – Девятый час, а ты ещё дрыхнешь.
Ремир оторвал голову от подушки, взглянул на Астафьева мутным взором. Проморгался и нахмурился пуще прежнего.
– Чего тебе? – буркнул недовольно.
Макс с первого дня их знакомства вызывал в нём двойственные чувства. Обаяния ему не занимать, это точно. Ну и не дурак далеко, и не скотина – Ремир это понимал. Но делить отца с кем-то посторонним, пусть даже этот кто-то очень славный, было неприятно.
– За тобой приехал, – миролюбиво ответил Максим. – Что с лицом?
– А кто тебя просил? – с вызовом бросил Ремир, хотя сам обрадовался в душе. Осточертел ему уже этот элитный лагерь. Вопрос про порез вообще проигнорировал.
Макс вздохнул, присел рядом на кровать. Заговорил не сразу:
– Слушай, Ремирчик…
– Я тебе не Ремирчик, – зло огрызнулся он.
– Ладно-ладно. Не Ремирчик. Я ведь тебя знаю. Ты ни за что не скажешь, что тут тебе хреново. Но тебе тут хреново.
– С чего ты взял? – скривился Ремир.
– Ну, так думаю, – пожал плечами Макс. – Не твоё это всё. Обеды-завтраки, подъём-отбой по расписанию. Кружки, смотры, дискотеки…
– Тут нет кружков и смотров, – зачем-то поправил Ремир.
– Ну вот и говорю: не дисциплина тут у вас, а бардак. Ну так что, поедем домой? По правде говоря, у меня дело к тебе. Мы же сейчас повально переводим релейки на оптоволокно. Ну и вот. Привлечь к работе тебя хочу, пока ты на каникулах. Всё равно когда-нибудь – надеюсь, скоро, – будешь всем этим заправлять. Ну так что, поможешь? По станциям поездим? А то реально разрываюсь, а тебе полезно. От этих же старых пердунов никакого толку, одна вонь.
Ремир всегда ревновал отца к Астафьеву, хотя вида не показывал. Но сейчас глупо было продолжать злиться. Отца больше нет, и это их с Максом – общая потеря, единая беда. А ещё глупо было бы не поехать из-за давних мелких обид и остаться здесь, изводиться и страдать впустую. Да и помочь хотелось, конечно же. Отцовское дело значило для него много больше, чем просто бизнес. Ну а Даниилу Назаренко он ещё успеет отплатить. Найдёт его и поквитается.
– У меня сумка на складе, тут только рюкзак, – сообщил он с самым серьёзным видом.
– Заберём, – подмигнул Макс и лёгкой, пружинистой походкой двинулся на выход. – Жду тебя в машине за воротами.
***
Астафьев разогнал джип почти до двухсот. Ремиру стало не по себе. Не то чтобы он боялся скорости, совсем даже нет, просто об отце вдруг вспомнил. Тот и лихачить-то не любил, а всё равно разбился. Правда, пустынный Байкальский тракт по утру – это не горный серпантин туманной ночью.
– Слушай, только тебе придётся пожить у меня какое-то время, – сообщил Макс, не отрывая взгляда от дороги. – Твоя мать с этим по европам катается, а одного тебя неохота оставлять… Ну, ничего, как-нибудь два холостяка уживутся, верно?
Ремир смолчал. У него что, выбор есть?
***
Макс закинул его к себе и сразу умчался, сослался на важные-преважные дела. Ну, понятно, понедельник… Обещал быть не позже шести, а пока велел осваиваться.
Ремир прежде не бывал у Астафьева и не знал, что можно жить вот так, как тот живёт. Оригинально, конечно, но это, в общем-то, не пойми что, а не квартира. Беленые кирпичные стены, огромные нецветные фото вместо картин. На фотках – голые спины, женские, ну и мужские, кстати, тоже. Фетиш у Макса, что ли, такой – спины?
Первый этаж – зал, кухня, ванная. Зал, конечно, условно. Там хозяин явно и ел, и работал, и чем только не занимался. На полу – гантели, книги, журналы. На столе – лэптоп, тарелки грязные, конфетные обертки, ворох бумаг.
Железная винтовая лестница взмывала на второй этаж лофта, где обнаружилась спальня, ну и закуток вроде гардеробной. Спальня, причём, совершенно пустая, если не считать огромной квадратной кровати без спинок, которая стояла почему-то по диагонали в центре комнаты. Ну и голая спина на стене, куда ж без неё… Ремир снова спустился на первый этаж с кислой миной. Отнёс грязную посуду в раковину, мыть – побрезговал, затем расположился поудобнее с ноутом на диване. Макс ведь не запрещал его брать.
Запустил браузер – стали загружаться последние открытые вкладки. Ремир хмыкнул: как опрометчиво. Сам-то он в своём компьютере не просто настроил браузер стартовать с поисковой страницы, но и, выходя, всенепременно подчищал кэш и куки. С другой стороны, кого Максу опасаться, если он один живёт? Мать и всякие Толики к нему в комп нос не суют. Ну вот зато Ремир сунул. И не специально даже, просто открылось, а он посмотрел. И похолодел от тошнотворного ужаса. На вконтактной стене красовался никто иной как он сам, безобразно голый. Лицо ошалевшее, волосы всклокоченные, взгляд недоумённый куда-то в сторону. Ещё ключицы острые, впалый живот, ну и там всё на виду – и впрямь, нате, смотрите, какой я. А ниже комментарии – глупые, дурацкие, возмущённые, глумливые… Господи, какой срам! Одно дело слышать от Длинного про фотки, а другое – увидеть всё собственными глазами. И ещё надпись сверху как контрольный в голову: «Пацан пришёл потрахаться, но его жестоко обломали».
И тут Ремир со страхом осознал: Макс ведь это тоже видел. Видел его, Ремира, вот таким. Какой позор… Позорище! Как теперь в глаза ему смотреть? И он ведь даже ни словом не обмолвился. Ещё и предлог благовидный придумал: помощник ему, видите ли, понадобился. Чувства щадил. А ведь на самом деле из-за этого снимка он и примчался с утра пораньше.
От грехопадения решил оградить? Хотя вряд ли. Макс сам-то далеко не праведник. И последний год постоянно бесил своими шуточками на эту тему и непрошенными советами знатока пик-апа. Стоп, или Макс что, думал, он с отчаяния в Байкале утопится? Как же! Скорее, сволочей этих утопит. Внутри снова пекло от ярости и невыносимого стыда. С яростью проще – и Назаренко, и Горностаева ещё ответят за свою паскудную выходку. А вот со стыдом что делать? Скоро Макс вернётся домой, и как они будут теперь?
Ремир захлопнул крышку ноутбука, напрочь забыв, что хотел посмотреть в сети. С психу скинул со стола кружку, которую не заметил, когда прибирался в зале. Она глухо стукнула о пол и даже не разбилась. И это вдруг окончательно его добило. Таким вдруг беспомощным и одиноким он себя почувствовал, что обессиленно опустился на пол и затрясся от беззвучного плача.
***
Астафьев вернулся не в шесть, как обещал, а сильно позже. Готовил по дороге извинительную речь, прикидывая, что лучше, сослаться на работу или сказать правду: со своей девушкой отношения выяснял. Он её просил понять, повременить немного и пока не съезжаться, как оба накануне планировали, ну и проиграл по всем фронтам. Три часа нервного трёпа, и итог печален: остался без девушки, без отношений, зато с психованным подростком на шее. Впрочем, пацан ему всегда нравился. Заносчивый, конечно, сверх меры, ершистый, чуть что – в бутылку лезет, трудно с ним. Но зато нет в пацане изворотливости, приспособленчества и всяких тупых понтов. И голова варит – в этом Макс уже давно убедился. Ну и главное, не мог он отвернуться от Ремира после всего, что сделал для него Ильдар.
Сейчас бы выпить, ну или хотя бы просто поделиться, излить душу. Но не с Ремирчиком же душевные беседы вести. Так что, поразмыслив, Макс решил, что как-нибудь перетерпит, а Ремиру лучше снова соврёт, как бы тяжко ложь ни давалась. Ибо напоминать сейчас пацану про девушек – это как на свежую рану соль.
«Я вернулся!», – зайдя домой, прокричал Астафьев как можно бодрее.
А пацан, как оказалось, крепко спал, раскинувшись пятиконечной звездой на его кровати.
«И хорошо», – обрадовался Макс. Врать он не умел патологически. Правда, самому пришлось сложиться эмбрионом на диване, но что поделать. Не под бочок же к звезде пристраиваться. А проснулся утром, разлепил глаза и аж вздрогнул, наткнувшись на немигающие чёрные глаза. Ремир сидел в кресле напротив и неотрывно буравил его, спящего, взглядом.
– Блин, – охнул Макс, – нельзя же так. Человек со сна не готов к такому стрессу. Я так и заикой могу остаться.
– Что, пожалел меня? Поэтому примчался? – зло спросил Ремир и чуть прищурился. И это его «пожалел» прозвучало как обвинительный приговор.
– И тебе доброе утро, – усмехнулся Макс, откидывая плед. – Блин, как работать-то теперь? Рук-ног не чую, шея вообще не поворачивается. Всё затекло.
Макс демонстративно покряхтел, поводил плечами, растёр затылок, выгнулся, понаклонялся влево-вправо. Всё это время Ремир не проронил ни слова, продолжая испепелять его угольным взглядом.
– Ладно, Рем, что за истерика? Ну да, видел я твою порнушку. Подумаешь! Я и не такое в жизни видел. Мне правда надо, чтобы ты работал со мной, а не терял время в этом дурацком лагере. И тебе это надо – через два-три года ты можешь возглавить компанию отца и параллельно учиться на заочном, так что вливайся уже сейчас. Я просто подумал сначала, что ты там отдыхаешь, тебе там нравится, вот и стыдно было дёргать. А увидел вот это, – Макс кивнул на ноутбук, – так даже и обрадовался. Решил, что теперь можно со спокойной совестью забрать тебя сюда.
Ремир всё так же молчал, но агрессивной насторожённости в нём заметно поубавилось.
– Ну, чего? Так и будешь истуканом сидеть или перекусим и выдвигаемся?
Уже в машине Астафьев огласил повестку дня:
– Заскочим сперва в офис – через полчаса планёрка, дрюкнем технарей и поедем по объектам: Мегет, Саянск, Усть-Кут… Работы у нас невпроворот!
Ремир почувствовал, как постепенно отпускает напряжение, в котором он пребывал все последние дни. Да, пожалуй, и недели. Просто потом оно достигло критической точки, и если б ещё чуть-чуть, то последствия могли быть совершенно непредсказуемыми. А сейчас ощущение было такое, словно одно за другим лопались стальные кольца, сжимавшие грудь, и клетки постепенно наполнялись живительным кислородом.
– Спасибо, Макс, – выдавил Ремир, не уточняя, за что именно он благодарит Астафьева.
