Текст книги "Моя любовь, моё проклятье (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Глава 26

В кабинете продажников царил переполох. Лиза рыдала так, что даже Анжелу проняло. Только причину никто понять не мог. Кроме того, что директор её как-то особенно сильно отругал и даже обозвал. Беркович хлопотал вокруг неё вовсю, охал, утешал, даже сбегал на первый этаж, принёс стакан с водой.

Только Полина оставалась безучастна. У неё своя драма. «Пошла вон» до сих пор рефреном стучало в голове и не давало думать ни о чём другом.

Однако, когда первый шок спал, Полина обнаружила, что острой обиды нет, да и злости нет.

Конечно, эти слова грубые, оскорбительные, ещё и сказал он их, к сожалению, при Астафьеве, но они, скорее, потрясли её, чем обидели по-настоящему. И оправдание им сразу нашлось: он ведь не знает всей правды! Не знает, что фотографии эти злосчастные она никому не показывала.

Чёрт же её дёрнул их тогда сделать! А главное – почему, ну почему она их сразу же не удалила?! Что ж она за дура такая!

Вот и в его глазах она наверняка выглядит подлой шпионкой. Бедный! Как ему, наверное, больно думать об этом, особенно после того, как он извинился перед ней, вернул работу, заплатил за операцию! А если учесть их неприятный момент в прошлом и опять же с участием Назаренко…

Нет, обижаться тут глупо, ведь очень легко понять и его гнев, и его грубость. Любой бы так счёл. Любой бы на месте Долматова рассердился, и наверняка ещё не то бы сказал.

Вот только непонятно, откуда он вообще узнал про Назаренко и фотографии? Почему сунулся к ней в телефон? Но на эти вопросы никакого разумного ответа она не находила.

«Узнал и узнал, – в конце концов решила. – Главное, надо сделать так, чтобы теперь ему стала известна вся правда, а не только её видимость».

Поэтому она всё ему расскажет, всё объяснит.

Но идти к Долматову сразу не имело смысла. Пусть остынет хоть немного, иначе он её и слушать не пожелает.

Не хотелось, конечно, задерживаться после работы, ведь её ждёт Саша, а это важнее всего, но тем не менее оставить всё, как есть, было выше всяких сил. К тому же, утешила себя, на остаток недели она вообще отпросилась у Штейн, чтобы самые важные дни провести рядом со своей девочкой.

Да и ко всему прочему, Оксана не просто отпустила её, но и проговорилась:

– Да, конечно, можешь не выходить до понедельника. Мне Ремир говорил, чтобы я тебя без вопросов отпускала, если что…

Выходит, он, не афишируя, да практически скрытно, всеми способами старался облегчить ей жизнь. Разве имеет право она обижаться на какое-то грубое слово, брошенное в сердцах? Она должна ему всё объяснить, не для себя даже, для него. Хотя и для себя, конечно, тоже.

Так что следовало дождаться конца рабочего дня. Так будет лучше. И у Ремира гнев хоть слегка схлынет, и секретарша домой уже уйдёт. Плохо только, что у него засел Астафьев и, похоже, это надолго. При нём сложно будет говорить.

Впрочем, с этим повезло. Выйдя из лифта, она через стеклянные двери приёмной увидела, как Максим Викторович выскочил из кабинета директора и скрылся у себя.

Однако и наедине очень сложно оказалось говорить. Она слышала собственные слова и понимала, как беспомощно и глупо они звучат. Просто какая-то неумелая отговорка. Аж отчаяние взяло!

А ведь продумала свою речь заранее, подготовила фразы, веские, правдивые. Прикинула, что на это может сказать он и что она тогда ответит. Но всё пошло как-то наперекосяк.

Прежде всего, сам Долматов обескуражил – выглядел он совсем не так, как днём. Тогда он прямо горел яростью. И её спалить был готов. Пусть это подавляло, пугало даже, но он хотя бы воспринимал её, чувства выказывал. А сейчас…

Он, конечно, не гнал её прочь (и на том спасибо!), не отчитывал, даже голоса не повышал. Но смотрел на неё из-под полуприкрытых век так, будто она не человек, а, скажем, пятно грязи на его идеально вычищенном ботинке. Весь вид его выражал безмерную тоску и лёгкую брезгливость: мол, зачем она пришла, когда не звали, зачем докучает. И говорил явно нехотя, чуть не через силу. Да и слушать – не слушал.

Видно было, что он уже всё для себя решил и пересматривать решение даже не собирается.

Хотя в какой-то момент он всё-таки немного оживился. В чёрных глазах полыхнул опасный огонь. Но достучаться до него всё равно не получилось.

Он просто не верил ей. Ни единому слову не верил, ни единого шанса не давал. И что бы они ни говорила – всё как об стену горох.

Полина лихорадочно соображала, как его переубедить, чем подкрепить свои заверения, помимо детского «честное слово!», но ничто не приходило на ум, пока она с холодным ужасом не поняла, что их и нет, нет никаких доказательств того, что она невиновна. Единственный, кто знал правду – это Назар, но он, скорее, ещё больше её оклевещет. Тогда как же теперь? Неужели он и остальные, ладно – остальные, но главное – он, будут считать её вот такой подлой гадиной?

От этой безысходности накатила вдруг такая слабость. Казалось, если она не присядет куда-нибудь, то ещё немного и, наверное, ноги её попросту не удержат.

В последнем порыве, полном отчаяния, она вновь попыталась воззвать к его вере, к его сердцу. Ведь если были чувства, не могли же они исчезнуть в одночасье? И если были чувства, то должна быть хоть крупица доверия? Потому что когда не равнодушен к человеку, самому хочется верить ему… до последнего.

«Просто посмотри мне в глаза! Умоляю, посмотри! И ты поймёшь, что я не вру!».

Он и взглянул, но с таким ледяным презрением, что, казалось, тысячи игл пронзили её насквозь. А потом сказал такое, отчего внутри всё оборвалось. Она даже не сразу сообразила, не в ту же секунду поняла, о чём он, а когда дошло, то всю буквально залихорадило.

Сколько раз она слышала подобные выпады и оскорбления! И как только её не полоскали за спиной – даже тут, за три недели работы, успела наслушаться с лихвой. И не сказать, что привыкла – к такому разве можно привыкнуть? Но во всяком случае, научилась не подпускать близко к сердцу. Услышала, сморщилась, отринула и вперёд, как ни в чём не бывало. Тут же слова его сразу проникли под кожу, разъедая внутренности, словно кислота.

Да, он сумел ударить по самому больному. Сумел одной фразой положить на обе лопатки, втоптать в грязь и убить всё то, что последние дни грело душу, дарило надежду, заставляло чувствовать себя женщиной.

И ведь даже если захочешь – не спишешь на гнев, на запал. Потому что он не сгоряча это бросил. Он говорил спокойно и холодно, а значит, продуманно. А значит, он действительно считал её такой. Способной торговать собой ради мелкой выгоды. Как бы ни ранило его недоверие, но если бы он обвинял её в предательстве, она бы ещё поняла. Но говорить такое…

Себя не помня, Полина вылетела из кабинета. Хорошо хоть смогла сдержаться и не разреветься при нём. Разревелась в лифте, в коридоре, в опустевшем кабинете продажников. Выплакала всё: и обиду, и боль, и любовь.

***

Утром Полине разрешили просидеть с Сашей почти полтора часа – Яков Соломонович распорядился. Ну а в одиннадцать в палату с грохотом и лязгом въехала каталка. Её кроху переложили и увезли.

Пока катили по коридору, Полина семенила рядом, стараясь поймать и не выпустить пальчики и приговаривала, что всё непременно будет хорошо. А потом стеклянные матовые двери операционного блока закрылись, отрезав её от Сашки, и потянулись долгие часы ожидания и страха.

Операция длилась без малого пять часов, за которые Полина едва не свихнулась.

"А вдруг что-то пойдёт не так? Сашка такая маленькая и слабая! А вдруг она не справится? И почему так долго? Не значит ли это, что всё плохо?".

Полина металась взад-вперёд по узенькому коридорчику для ожидающих. Не могла себя заставить присесть ни на минуту. Одна польза – на сто рядов прочитала и практически выучила все плакаты на белых крашенных стенах с полезной, хотя, в общем-то, уже знакомой информацией: о тонкостях послеоперационного ухода, о том, как восстанавливаться, о возможных осложнениях и, конечно, о воодушевляющих прогнозах на будущее.

Когда, наконец, вышел врач, может, и не врач – для Полины все в медицинской форме по умолчанию были врачами, она порывисто кинулась к нему и засыпала вопросами.

Мужчина выглядел достаточно молодо, но при этом казался выжатым до предела. На все её вопросы он лишь лаконично и сухо отвечал: «Операция прошла хорошо. Девочка сейчас под присмотром в реанимации».

Остальные члены бригады и вовсе ничего толком не говорили.

Мало-мальски развеял страхи Яков Соломонович.

– Операция прошла без осложнений, – заверил он, пригласив Полину в свой кабинет. – Повреждённый аортальный клапан иссекли, вживили в аорту её собственный лёгочный клапан, а на место лёгочного поставили кондуит. Сейчас ребёнок под наблюдением в реанимации, отходит от наркоза. Она стабильна, так что волноваться пока не о чем, но пару дней понаблюдаем. Если всё будет в порядке, послезавтра переведём в палату интенсивной терапии, а на следующей неделе – уже в обычную палату.

– А к ней нельзя сейчас? Пожалуйста!

– Полина, – Яков Соломонович посмотрел с укоризной, – вы ведь сами всё понимаете, мы же не раз об этом говорили. У нас реанимации не одноместные, там несколько детишек очень тяжёлых, для которых чрезвычайно опасен любой лишний контакт. А что будет, если каждая мамочка вот так зайдёт к своему малышу? Мы же о вас, о ваших детях беспокоимся… Когда переведём вашего ребёнка в палату интенсивной терапии, разрешим посещение в отведённые часы. Ну а в обычной палате можете лежать вместе с ней. Так даже будет лучше.

– А ей больно?

– Ну, разрез на грудке, конечно, будет поначалу причинять боль, но я ей назначил обезболивающее. Так что она не страдает. И успокойтесь, Полина, всё будет хорошо. Не зацикливайтесь. А ваши выдержка и спокойствие в первую очередь нужны вашему ребёнку для скорейшего восстановления.

Несмотря на обнадёживающие слова Якова Соломоновича, Полина места себе не находила. Тревожилась, накручивала себя. Зато всё прочее – ядовитая обстановка на работе, обвинения в шпионаже и предательстве, и даже недоверие и оскорбление Долматова – стало казаться таким далёким и незначительным, что даже почти и не вспоминалось.

Глава 27

Среда прошла как в дурном сне.

Все предложения Макса «напиться и забыться» Ремир упрямо отклонял. Не хотелось, к тому же знал – не поможет. Да и здоровье неожиданно подкачало – ни к селу ни к городу вдруг затемпературил. И внутри как будто ломало всего и корёжило. Сроду не болел, а тут вдруг…

Но с утра, наглотавшись таблеток, что насоветовал провизор из ближайшей аптеки, всё равно поехал на работу. Оставаться дома наедине со своими мыслями вообще казалось невыносимым.

Однако и особенного толку от его присутствия в конторе не было. А к обеду и вовсе расклеился.

Макс, заметив, что Ремир болен, сразу заквохтал: «Это всё вчерашний стресс. Ты просто перенервничал. Но всё равно надо к врачу. А лучше на больничный».

Долматов только раздражённо отмахивался.

– Вот какого чёрта ты на работу припёрся? – негодовал Макс. – Отлежись день-другой. Или я, думаешь, тут не справлюсь?

– Не хочу быть дома.

Но Астафьев не успокаивался. Даже уехав по делам, препоручил его заботам Алины, а уж та ринулась его лечить и опекать с утроенным рвением. Ещё и взяла на себя смелость никого к нему не пускать. Оксана Штейн еле-еле прорвалась – пообещала, что буквально на секунду, только документы подписать, очень-очень срочные.

– Горностаеву переведи в центр обслуживания, – буркнул Ремир, просматривая документ. – С сегодняшнего дня.

– А её сегодня нет и до конца недели не будет.

– Почему? – он поднял на неё воспалённые глаза.

– Она отпросилась. Вы же сами сказали, чтобы я её отпускала, если вдруг что…

– Ну да… До конца недели?

– Или дольше. Она недавно звонила, сказала, что, возможно, уйдёт на больничный. С ребёнком что-то…

– Ясно, – Ремир, помрачнев, быстро подписал бумаги и вернул их Оксане.

Вчерашний разговор с Горностаевой до сих пор не шёл из головы. Как бы он ни злился на неё, как бы ни был разочарован, но собственные слова терзали его не меньше. Ведь не только её он ими унизил и запятнал, но и себя. И кто его за язык дёрнул такое ей сказануть? Нет, были, конечно, у самого сомнения после таких-то событий, и Макс ещё зудел и накручивал, но всё равно непостижимо, как он мог скатиться в какой-то бабий базарный трёп. Уподобиться местным кумушкам из бухгалтерии. Противно! И прямо-таки удушающе стыдно.

А особенно мучился потому, что, увидев её лицо в тот момент, он вдруг понял, даже не понял, а, скорее, почувствовал – не было у неё никакого расчёта. Тендер она, может, и слила, и предала его, но вот тогда, той ночью всё между ними было по-настоящему.

Алина вновь сунулась, принесла какие-то пилюли и дымящуюся кружку с чем-то травяным-пахучим.

– Выпейте, Ремир Ильдарович. Это для иммунитета очень хорошо.

Спровадив секретаршу, он нашёл в портмоне визитку врача, точнее, заведующего детской кардиохирургии, с которым тогда разговаривал. Позвонил по всем трём указанным номерам – безответно.

«Может, он на операции как раз», – догадался.

Так оно и было. Попробовал набрать ещё раз ближе к вечеру, и на сей раз удачно. Яков Соломонович вспомнил Ремира сразу и поспешил отчитаться:

– Сегодня прооперировали девочку. Всё прошло как нельзя лучше. Сейчас она ещё в реанимации, но все показатели в норме, так что завтра, наверное, переведём её в интенсивную терапию, а там и в общую палату.

– А может, надо что-то ещё? Лекарства какие-нибудь?

– Нет, нет. Это всё есть. Вы и так сделали очень много!

– Да чего я там сделал-то…

– Ну как же? Жизнь, нормальную жизнь ребёнку подарили. И кстати, я молчу о вашем участии, как мы и договаривались, хотя Полина расспрашивала.

– Вот и хорошо. Если что-то будет ещё нужно, звоните.

Уже в самом конце рабочего дня к нему пробилась Супрунова.

– Я по поводу тимбилдинга. Вот договор с компанией-организатором, в субботу выезжаем…

– Никуда не выезжаем, – прервал её Долматов. – Отменяется тимбилдинг. Ну или проведём позже, как-нибудь в другой раз.

Супрунова на миг замерла, сморгнула.

– А! Это потому что вы заболели?

– Да-да, – с готовностью подхватил он.

Хоть тут внезапно свалившийся на него недуг сыграл на руку. Не объяснять же Супруновой, что без Горностаевой ему этот тимбилдинг абсолютно не нужен и неинтересен.

***

На тендер нужно было успеть к десяти утра.

– Зря ты поехал, Рем. Чего душу травить? – Астафьев взглянул на него обеспокоенно. – Я бы и один съездил. А тебе вообще следовало бы отлежаться.

– Належусь ещё.

Ночь Долматов опять промаялся. То его бросало в жар, то нещадно знобило. Толком даже и не спал, а впадал периодически в тяжёлое, вязкое забытьё. Но инъекция Вольтарена мало-мальски вернула его к жизни на целых, как обещала инструкция, десять часов.

– Зря ты так. Ты себя видел? В гроб краше кладут. Сейчас ещё в пробке простоим.

На Ангарском мосту и впрямь образовался затор. Хорошо хоть они выехали с запасом.

Ремир и сам не знал, какого черта потащился – всё равно мысленно он уже распрощался с этим проектом, практически на сто процентов уверенный, что победа в тендере достанется Назаренко. Присутствовать при этом будет досадно до невозможности и, наверное, даже мучительно. Макс и один мог там отметиться и сообщить ожидаемо-печальную весть по телефону. Но всё равно с непонятным для самого себя упрямством он отмахнулся от всех увещеваний Астафьева, заявив, что поедет и всё тут.

– Ты, надеюсь, бить его не будешь?

Ремир взглянул на него с искренним удивлением.

– Ну кто тебя знает? – пожал плечами Макс. – Вдруг рассердишься…

Прорвавшись, наконец, к правому берегу Ангары, водитель вывернул с центральной улицы и принялся петлять дворами, избегая светофоров и новых пробок.

Успеть успели, но в зал вошли последними.

Участников оказалось всего ничего и те знакомые: технические директора «Ростелекома» и «Востоксвязи», ну и, конечно же, треклятая «Сарма».

Ремир сию секунду выхватил взглядом Назаренко. Тот сидел в стороне и, вообще-то, не выглядел ни довольным, ни уверенным, скорее, даже наоборот. А почувствовав, что на него смотрят, обернулся и взглянул на Долматова с нескрываемой ненавистью.

Пока комиссия вскрывала пакеты, изучала заявки и документы, пока Макс и представители других операторов презентовали свои проекты, а затем шло обсуждение и совещание, Ремир сидел точно в оцепенении и взирал на происходящее так, будто случайно попал на тоскливое кино, от которого неумолимо клонит в сон. Лишь время от времени Макс выводил его из ступора вопросами и репликами.

Комиссия, надо сказать, совещалась недолго, и когда председатель принялся зачитывать результаты, в зале ощутимо подскочил градус напряжения. Говорил он монотонно и тихо, Ремир даже не вслушивался. В голове с самого утра гудело, и бесцветный голос всё равно сливался с этим гулом. Однако произнесённое «ЭлТелеком» внезапно выбилось из этой мешанины невнятных звуков, словно выстрел или пронзительная нота.

Ремир невольно среагировал, встрепенулся, стряхнул тяжёлый дурман.

Макс саданул на радостях его локтем, засмеялся:

– Рем! Господи! Контракт наш!

Дальше как в калейдоскопе менялись лица: сдержанно-вежливое – это техдиректор из «Ростелекома», он, может, и огорчён, а этику сумел соблюсти, подошёл и поздравил с победой; раздосадованное – то «Востоксвязь», не подошёл и не поздравил, но всё же кивнул и выдавил натянутую улыбку прежде, чем смыться; и откровенно перекошенное от злобы – Назаренко.

Макс ликовал и разве что ни выплясывал от переизбытка эмоций.

– Ремирище, контракт наш! Ты только подумай! Нет, это дело надо отметить! Ну почему у тебя такое лицо? Совсем сплохело, да? Да ты выздороветь должен был от такой новости… – источал радость и заодно тормошил его Макс уже в машине.

Коля, водитель, гнал с ветерком в офис, теперь уже по объездному мосту, чтобы вновь не застрять на Ангарском.

– Получается, она говорила правду… – пробормотал Ремир.

– Кто она? Какую правду?

– Горностаева.

Макс тут же скис.

– Опять ты за своё, – поморщился он. – Рем, ну это уже несерьёзно. Ты, вообще, о чём-нибудь, кроме неё, можешь ещё думать? Или она тебе реально все мозги свернула? Мы такое дело великое провернули, а ты!

– Она же говорила мне, что ничего ему не показывала… Она приходила позавчера вечером, пока ты со своим котёночком ворковал.

Макс явно смутился, шикнул, кивнув на водителя, но Ремир не обратил ни малейшего внимания.

– Уверяла ведь, – продолжал, – что ничего Назару не сливала, чуть не со слезами. Что деньги его не взяла, всё вернула… А я даже слушать её не стал. Я ей таких гадостей наговорил!

– Но фотографии в её телефоне…

– Да, фотографии… Думаю, она пыталась, ну потому что ситуация у неё такая. Но не смогла. Понимаешь, Макс? Ей ребёнка спасать надо было, а она всё равно меня не предала. А я её…

– Ну что уж такого ты ей сказал?

– Да уж сказал, даже повторять не хочу.

– Хотя да, ты-то можешь.

Макс помолчал минуту-другую, видимо, в знак того, что разделяет чувства друга, но радость слишком его распирала.

– Да не грузись ты. Ну кто друг другу гадости в сердцах не говорил? Ничего, никто от этого не умирал, все это проходили, а потом прощали, мирились… Ты лучше вдумайся, какие нас ждут перспективы! Я уже всё просчитал, вот ты послушай…

Макс вдохновенно делился своими соображениями, но Ремир не улавливал сути. Мыслями он был далеко и от Макса, и от проекта, и от блестящих перспектив.

Нет, он, конечно, радовался, даже не радовался, а испытывал огромное облегчение, но и то не столько от самой победы в тендере, сколько от того, что Полина его не предала. А могла бы, могла. И он бы даже это понял, разочаровался бы, конечно, но понял. Но она не стала. А вот этого он уже не понимал. Почему не стала? Ведь что она от него видела, кроме хамства и унижений? Хотя вряд ли дело именно в нём. Просто не каждый ведь способен на такой шаг, и вот она, оказывается, неспособна.

И снова перед глазами встало её лицо, одновременно ошарашенное и искажённое болью. Так что облегчение это было горьким и даже мучительным.

Как только вернулись в офис, Макс сразу с головой ринулся в кипучую деятельность. Созвал технарей, просил и Ремира поучаствовать, но тот отказался, сославшись на усталость. Сам же, отдав кое-какие распоряжения по самым неотложным делам, позвонил своему водителю.

– Коля, через пять минут будь у центрального входа, – велел.

– Куда едем, Ремир Ильдарович?

– В детскую больницу на Гагарина.

***

Как Ремир и предполагал, Полина была в больнице. Он ещё издали увидел её фигурку в голубом безразмерном бумажном халате – его и самого заставили надеть такой же.

Она одиноко стояла у дверей реанимации, по сторонам не смотрела, поэтому заметила его лишь тогда, когда он подошёл совсем близко. Уставилась с неподдельным изумлением, но быстро взяла себя в руки и даже поздоровалась.

Ремир остановился рядом с ней, привалился спиной к прохладной стене, не зная, как начать тяжёлый разговор. Так неловко стало, что и руки не знал, куда деть. Из-за этого больничного балахона даже в карманы их не сунуть.

Скосил на неё глаза. Она тоже как-то уж слишком крепко вцепилась в сумочку.

Это напряжённое молчание, что давило прямо-таки физически, наверное, и её изрядно нервировало. Он слышал это по её неровному дыханию, да и просто чувствовал.

Потом она не выдержала, первая спросила:

– У вас тоже здесь кто-то…?

– Нет, я к тебе, – честно ответил он.

Но, господи, как же трудно давались слова!

– Я извиниться хочу, – выпалил он наконец. – За то, что не поверил тебе и за то, что оскорбил.

Она ничего не ответила, и Ремир не знал, что ещё добавить. Покаянные речи – уж точно не его конёк.

И опять это молчание невыносимое…

Вроде бы просто тишина и вот она рядом, едва касается плечом, локтем, ну что такого? А напряжение с каждой секундой нарастало скачками, перехватывало дыхание, обостряло до предела чувства.

В конце концов он не выдержал, развернулся к ней лицом, упёрся руками в стену, взяв её в плен.

– Да не молчи же ты! – выдохнул шумно, горячо. Тут же сглотнул, пытаясь протолкнуть вставший вдруг в горле ком. Наклонил голову, хотел в глаза ей взглянуть, но она смотрела вниз. – Я знаю, что очень сильно тебя обидел. Я не должен был так говорить. Прости… То, что я сказал позавчера, я так не думаю на самом деле. Просто фотки эти… тендер этот чёртов. Не знаю… вообще не соображал тогда ни черта.

Она стояла напротив, опустив голову. Так близко, что он чувствовал её едва уловимую дрожь. И запах её, уже знакомый и такой волнующий, обволакивал, невольно напоминая совсем о другом и заставляя сердце биться быстрее и быстрее.

– Прости, – снова повторил он тихо, хрипло. – Полина…

Она подняла глаза, и от этой невыносимой зелени его так и захлестнуло жаром.

Но тут сзади приоткрылась дверь, кто-то вышел.

Вздрогнув, она выскользнула из-под его руки, отпрянула в сторону.

Ремир снова привалился спиной к стене, пытаясь выровнять тяжёлое дыхание и унять нахлынувшее так некстати волнение, пока Полина разговаривала с медсестрой. Точнее, засыпала её вопросами, но та больше фыркала и раздражалась с видом мученицы.

Когда недовольная медсестра отбилась наконец от приставаний и скрылась за соседней дверью, Ремир снова подошёл к Полине. Но момент был упущен, и то незримое, что так спонтанно вспыхнуло минуту назад между ними, теперь рассеялось.

Впрочем, нет, его-то к ней тянуло не меньше, и кровь горячая пульсировала, и сердце из груди рвалось. Но Полина смотрела на него отстранённо и строго.

Стало вдруг неловко, даже стыдно из-за собственных эмоций, скрыть которые сейчас никак не получалось.

Затянувшееся молчание теперь не нагнетало напряжение, а, наоборот, расхолаживало.

Не зная, что ещё сказать, Ремир в десятый раз повторил:

– Прости.

Она отвела взгляд, но ответила:

– Почему вдруг вы изменили мнение?

Тут он просто не знал, что сказать. Вопрос поставил его в тупик. Как ей объяснишь в нескольких словах всё то, что уже третью неделю выжигает душу? Как тут внятно ответишь, если у самого в голове и в сердце сплошной сумбур?

– А что с тендером? – спросила вдруг она.

Он нахмурился, с трудом переключаясь. При чём, вообще, тут этот тендер?

– А-а, да нормально всё. Мы выиграли.

– Всё ясно, – невесело усмехнулась она. – Вы просто поняли, что я говорила правду, да?

– Ну, можно и так сказать, – растерянно пожал он плечами, искренне не понимая, сейчас-то на что она сердится?

– Ремир Ильдарович, – совсем уж сухо и холодно продолжила она. – Я ещё тогда хотела поблагодарить вас за то, что вы заплатили за Сашину операцию. Спасибо большое.

– Не понимаю, о чём ты, – помрачнел он.

Вот же трепло, этот доктор! «Я молчу о вашем участии!».

– Я всё знаю, – упрямо произнесла она. – Знаю, что вы оплатили всю сумму. И я очень вам благодарна. Я, конечно же, всё вам верну. Скоро продам…

– Что ты несёшь? – вскипел Ремир.

Отнекиваться и дальше было глупо, но вот это: верну, продам – какого чёрта она так его оскорбляет?

– Я не хочу быть вам должна.

– Что за ересь! При чём тут ты? – в глазах полыхнула злость. – Знаешь что, ты думай о дочке лучше и не майся всякой дурью. Кому будет лучше, если ты в позу встанешь? Уж точно не ей. Мало ли на что ещё для неё деньги понадобятся.

– Я… – начала Полина, но он так на неё посмотрел, буквально придавил взглядом, что она сразу смолкла.

– О дочери думай, – жёстко, даже грубо бросил он, развернулся и стремительно пошёл прочь.