Текст книги "Моя любовь, моё проклятье (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава 28

– Всё хорошо, просто замечательно. Переводим из реанимации в интенсивную терапию, – сообщил Яков Соломонович. – И то, думаю, лишь на три-четыре дня, так что во вторник Полиночка, приходите с вещичками, положим вас с Сашей в общую палату. Я там вам говорил, какие надо с собой иметь документы, всё есть? Собрали?

Полина кивала, ушам не веря. В течение нескольких недель она слышала от этого старика, как всё угрожающе плохо, как в будущем может быть ещё всё хуже или вообще может ничего не быть, и вдруг – хорошо, замечательно… Ещё и по имени назвал её девочку!

Страх за Сашку, он стал как вторая кожа, настолько привычен, насколько вообще можно к этому привыкнуть. Ведь каждое утро она просыпалась с этим страхом, каждый вечер – засыпала, и в промежутке научилась с ним сосуществовать. Иногда он притуплялся и позволял чувствовать что-то ещё помимо, иногда наоборот – сжимал все внутренности до боли, и тогда для неё всё меркло. А теперь вдруг этот страх отпускал, потихоньку, по капле. И только теперь становилось ясно, насколько сильно он давил на неё. И опять же не верилось – неужели это всё позади?

А ночью, пока лежала без сна, непрошено в мысли вторгся Долматов. Встреча их сегодняшняя в больничном коридоре потрясла её и взволновала, несмотря ни на что.

Тогда она, конечно, опешила – никак не ожидала, что восточный князь сподобится явиться сам, к ней, в убогую больницу. И для чего? Чтобы лично принести извинения. Немыслимо! Позавчера бы кто сказал такое – ни за что не поверила бы. И извинялся ведь, может, и слегка косноязыко, но совершенно искренне. Тронуло это, конечно, как бы она ни старалась «держать марку».

А потом в нём что-то прорвалось и её потянуло за собой неодолимо. Оказавшись вдруг с ним лицом к лицу, она чуть не погрузилась снова в этот омут очертя голову.

Но, к счастью, вовремя появилась медсестра, самая, кстати, противная из всех. Один взгляд на её вечно недовольное лицо запросто убьёт весь пыл и отрезвит кого угодно.

Точнее, кого угодно, кроме Долматова. Ему, похоже, вообще было плевать на то, где он, кто вокруг. Он вообще никого, кроме неё, Полины, не желал замечать. А как лихорадочно горели его глаза!

Правда, отметила она, что блеск этот горячечный был какой-то совсем нездоровый, и лицо, к тому же, бледное, и губы спёкшиеся, и от тела жар. Он же болен, догадалась. И внутри что-то дрогнуло, почти сломило её твёрдость, почти заставило уступить ему.

Но потом она вдруг поняла – а будь у тендера другой исход, Ремир так и считал бы её подлой сволочью. И дальше бы не верил и даже мысли бы не допустил, что может быть иначе. И оскорбление бы то ужасное считал оправданным.

Да, всё так он ей не верит, не доверяет и заведомо готов обвинить без шанса оправдаться. И это оказалось вдруг очень больно, даже несмотря на его извинения.

Нет уж, решила для себя Полина, глава под названием Ремир Долматов для неё пережита, завершена и в скором времени, хочется надеяться, будет забыта.

***

В шестиместной палате оказалась всего одна свободная койка – у самого окна.

Днём Полина на это не обратила внимания, не до того было – пока обустраивалась, постоянно отвлекаясь на суету вокруг, на всякие мелкие дела, пока носила Сашку на процедуры, да и просто никак не могла рядом с ней набыться. Исцеловала всю. А вот ночью из всех щелей допотопной, деревянной рамы нещадно тянуло. И ко всем прочим неудобствам добавился страх, что слабенькую Сашку может продуть, хоть они легли головой подальше. Так что Полина только и делала, что постоянно проверяла, прикрыты ли ушки.

Впрочем, она всё равно не уснула бы. Панцирная сетка узкой и такой же допотопной койки провисала как гамак, и она попросту боялась, что во сне скатится в эту яму или повернётся и придавит кроху собой. Даже если просто заденет шов, который ещё не зажил до конца. Поэтому кое-как балансировала на твёрдой кромке.

Да ещё и по соседству тоже мама, только с сыном, храпела, как иерихонская труба. Где-то у дверей ещё одна похрапывала, но скромненько, её сопение терялось в руладах соседки, от которых, казалось, даже стёкла дрожали, и Полина искренне удивлялась, как остальные-то спят?

Хотя и у неё самой живот урчал не многим тише. А под утро и вовсе требовательно выл.

Всё потому что сглупила она: вроде и собрала всё заранее, а ничего попить-поесть с собой не взяла. Совершенно из головы вылетело. И в спешке, в хлопотах, даже не пообедала перед тем, как ехать в больницу.

Был ужин, но раздатчица, хамоватая тётка, отрезала: «Мамаш не кормим. Только иногородних».

Правда, одна из женщин подсказала, что завтра на раздаче будет другая. И вот та сменщица нежадная, кормит всех.

Что же, получается, ей придётся есть через день? Не у Сашки ведь ополовинивать и без того мизерные порции. А навещать её некому.

Утро здесь начиналось рано и шумно. Это в блоке интенсивной терапии царила тишина, детки, в основном, спали, а мамочки ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом.

Тут же как на базаре – со всех сторон: вскрики, мельтешение, разноголосый плач. И опомниться не давали – то на анализы звали, то на одни процедуры, то на другие.

Затем короткая передышка: завтрак. Женщина не соврала – сегодня поварёшкой орудовала другая раздатчица. Без разговора она плюхнула каши и Сашке, и Полине, и всем, кто хотел. Сашку кормить приходилось с ложки и уговорами, сама же Полина набросилась на клейкую сероватую субстанцию с волчьим аппетитом и съела всё до капли.

Когда пришло время обхода, оказалось, что и лечащий врач у них теперь другой. Не Яков Соломонович, к которому она уже привыкла, а женщина, грузная, медлительная, с усталым лицом и потухшими глазами. Вопросы свои она задавала вяло, осматривала так же.

Полина разочаровалась – казалось, этой снулой тётке и дела нет до маленьких пациентов вообще, и до Сашки в частности.

– Что она как не живая? – спросила Полина соседок после осмотра.

– А что, она скакать должна? Она, вообще-то, сегодня в ночь дежурила, устал человек, непонятно, что ли? – ответила с упрёком храпунья. – И кстати, сегодня твоя очередь мыть палату.

– Да, уборщица здесь моет только коридор, туалет и платные палаты, – подключилась с пояснениями вторая соседка. – А в палатах чистоту поддерживают мамочки. Обычно мы моем полы сразу после сончаса.

– Угу. Ведро и тряпка вон, – кивнула храпунья на раковину в углу.

На Полину она смотрела с превосходством, словно будучи местным старожилом, имела какие-то особые полномочия и привилегии.

– Угу, – отозвалась Полина, – только тыкать не надо.

– Что?

– Ко мне на «вы», ясно?

– Пфф, подумайте, какая цаца, – фыркнула храпунья. – А кланяться перед вами не надо?

Полина пропустила издёвку мимо ушей, не хотелось ей, чтобы Саша, да и остальные дети, вмиг заинтересовавшиеся их разговором, наблюдали ссору взрослых женщин. Однако ссора меж ними всё-таки вспыхнула.

После обеда, которым добрая сменщица накормила всех желающих, пока Полина мыла посуду, Сашка приметила на полу, рядом с тумбочкой игрушку – жёлтого резинового кота. Вот из-за этого кота и разгорелся сыр-бор.

Сашка подняла его, хотела поиграть, наверное, но сынишка храпуньи, Юрасик, мелкий, белобрысый, вёрткий, как мышонок, мальчик, поднял вопль. Кинулся отнимать свою игрушку, да так рьяно, что сбил Сашку с ног. Оба ребёнка зашлись в плаче.

Полина перепугалась – нельзя Сашке плакать, а резких движений тем более надо избегать, – принялась её утешать, еле успокоила. А уж потом они обменялись с соседкой взаимными упрёками.

– Нормальные матери, вообще-то, учат своих сыновей, что девочек и младших не бьют и не толкают, – негодовала одна.

– Нормальные матери, вообще-то, учат своих детей, что чужое брать нельзя, – парировала вторая. – Поди сама такая. Стоит, видать, теперь как следует за своими вещами приглядывать.

А спор их неожиданно прервал другой мальчик, лет пяти. Он подошёл к Сашке и протянул ей свою машинку. Его, конечно, науськала мама, да и Сашка от машинки отказалась (она вообще вцепилась в Полину мётвой хваткой и не разжимала рук), но продолжать препираться стало вдруг совестно.

В сончас Полина немного подремала – она придумала сесть рядом со спинкой кровати, а на колени положить подушку и Сашкину голову. Но спать довелось недолго, соседка вновь расхрапелась. Хорошо хоть Сашка спала не так чутко.

Полина тихонько перебирала отросшие Сашкины кудряшки и думала с унынием, что долго в таком дурдоме не протянет. Одна надежда, что храпунью скоро выпишут – давно ведь лежит, но пока…

Она протяжно вздохнула, перевела тоскливый взгляд на дверь и обомлела…

На пороге, привалившись плечом к косяку стоял Ремир и смотрел на неё пристально, с серьёзным и каким-то непривычным выражением, от которого тотчас сердце ёкнуло и задрожало.

Как давно он тут стоит, наблюдает за ней? И почему вообще он здесь?

Полина помешкала, но потом осторожно переложила Сашку и поднялась с кровати. Нырнула босыми ногами в тапки, запахнула халатик и направилась на выход.

По пути перехватила своё отражение в зеркале над раковиной и досадливо поморщилась. Вот ужас-то где! Халатик этот байковый, сто лет в обед, весь выцветший, а кое-где и подлатанный (рассудила ведь, когда собирала вещи, что щеголять в больнице не перед кем, а ночью может быть прохладно). Волосы, два дня не мытые и как попало заколотые, торчат во все стороны. И на бледном лице ни грамма косметики.

В таком виде ей бы ни перед кем не хотелось предстать, даже, например, перед Лизой. А уж перед ним – в последнюю очередь. Тем более сам он такой весь свежий, лощённый, благоухающий и безумно красивый.

Чёрт! Ну отошёл бы от двери, в коридоре ведь можно подождать, а она хотя бы быстренько причесалась. Но нет, стоит, глаз не сводит. Пришлось идти замухрышкой.

Они вместе прошли в конец коридора, к окну.

Полина намеренно встала к нему боком – в профиль, подумала, не так будет видно, как неважнецки она выглядит.

Долматов опять долго раскачивался. Надо же! То бойкий такой в суждениях и словах, особенно жестоких, а то вдруг молчит или выдавливает явно через силу.

В руках Ремир держал увесистый пакет, но ей не отдавал. Забыл? Или это не ей?

Наконец он собрался с духом.

– Я много думал, – произнёс он, – про то, что между нами тогда было. И про то, что сказал тебе. Я правда очень жалею, и тендер тут ни при чём. Я просто сорвался, а позже всё равно бы… даже если б мы там не выиграли.

– Ну уж? – хмыкнула Полина. На него она не смотрела, не могла, боялась, но зато он не спускал с неё напряжённого взгляда, который чувствовался прямо кожей, причём настолько остро, что не всякое прикосновение так ощущаешь. – Вы ведь всегда, с самого начала очень плохо ко мне относились. И вообще считаете меня какой-то, ну не знаю…

– Да ты даже себе не представляешь, как я к тебе отношусь! – горячо, с надрывом произнёс Ремир, резко придвинувшись совсем близко, опасно близко, так, что кожу вмиг осыпало мурашками. – Я ни к кому и никогда так не относился, как к тебе. Мне вообще ничего не нужно больше. Знаю, что сделал тебе очень больно, когда сказал, что ты из расчёта со мной поехала. Знаю, что неправ был. Та ночь, да и вообще всё, очень много для меня значит…

От слов его, от того, с какой горячностью он их произносил, у неё перехватило горло. Полина наконец посмотрела ему в глаза, но лишь на миг, потому что такой у него был взгляд, что в груди защемило. Сказал бы он всё это раньше!

– Для меня тоже та ночь очень много значила, и не только та ночь, – произнесла она тихо, стараясь не выдать голосом волнения. – Только вы правы, мне после ваших слов было очень больно… сначала. А потом как-то перегорело. И теперь всё. Точнее, ничего. Простите…

Ремир тяжело молчал, неотрывно смотрел на неё, уж как – она не знала, боялась даже взглянуть теперь в его глаза. Потом он шумно выдохнул, отвернулся. Постоял ещё с минуту, затем протянул ей пакет:

– Тебе… вам.

И ушёл. Просто ушёл, не взглянув на неё больше, не попрощавшись.

Она смотрела ему в спину и чувствовала, как у самой сдавило грудь, как сердце, подскочив, заколотилось у самого горла, не давая вдохнуть. Веки тотчас зажгло от подступивших слёз и, чтобы не расплакаться, она закусила губу, не понимая, почему так. Почему? Ведь говорила ему то, что думала. Отчего же теперь внутри всё разрывается?

Ой, ну зачем он только пришёл сюда? Душу ей растравил…

Слова его продолжали звучать, пока будила Сашку, пока кормила её полдником, пока мыла в палате пол затхлой тряпкой и скребла щёткой ржавую раковину, пока выносила ведро, а затем с остервенением отмывала руки после «дежурства».

Потом вспомнила про пакет, заглянула и совсем расклеилась. Чего только он ни принёс! И сок, и фрукты, и сладости всякие, и даже куклу в нарядной упаковке.

Сашка аж повизгивала от счастья, вытряхивая красавицу из пёстрой коробки, не обращая внимания на крики раскапризничавшегося вдруг Юрасика. Мать утешала его как могла, потом сгребла в охапку и понесла своё чадо «гулять». Мальчонка сучил ногами и опрокинул с тумбочки открытую коробку йогурта.

Когда они вернулись с прогулки, женщина взглянула на белую лужицу и недовольно спросила у Полины:

– А подтереть нельзя было?

Та аж опешила:

– Знаете, что? Убирайте-ка сами за своим ребёнком.

– Да ну? А кто у нас дежурный?!

Но, к счастью, новой стычки удалось избежать. К ним неожиданно заглянула медсестра, зашипела на храпунью, мол, потише, не дома, а потом обратилась к Полине. Причём с самой что ни на есть елейной улыбкой.

– А вы у нас переезжаете в другую палату. Собирайтесь пока, а минут через двадцать я за вами зайду.

Полина, может, и не понимала, с чего вдруг этот переезд, но против другой палаты точно не возражала. Может, хоть там никто храпеть не будет, думала она, укладывая вещи по пакетам.

Через четверть часа медсестра позвала их за собой, да ещё и вызвалась помочь с сумками.

Они прошли вдоль всего коридора, почти до самого конца, и свернули в небольшой отсек на четыре двери. Затем медсестра достала из кармана ключ, отомкнула дальнюю дверь.

– Ну, располагайтесь. – И опять любезная улыбка. – Вот ключ. Будете выходить на прогулку или ещё куда, палату запирайте.

Полина в недоумении шагнула внутрь.

– Не понимаю, – обернулась она к медсестре, ожидавшей у порога. – Почему нас сюда?

– Ну, как почему? Для вас оплатили отдельную палату.

Палату! Да это, скорее, гостиничный номер был с отдельным санузлом и душевой кабиной. Тут и кровать, и диван, и холодильник с чайником, и даже телевизор.

– Ладно, обустраивайтесь, – вывела её из ступора медсестра. – Если что, я на посту.

Полина в изнеможении опустилась на диван, у неё невольно вырвался короткий всхлип. Это же всё Долматов! Ну как же так?

– А мне тут нравится, – просияла Саша. – Давай тут жить.

Глава 29

Ремир всё-таки уступил Астафьеву и в пятницу остался дома, болеть как полагается, ещё и под чутким надзором медсестры, нанятой Максом.

Выходные прошли в полубреду и запомнились смутно, урывками. В понедельник стало лучше, и медсестра немедленно была отослана восвояси.

В среду же он и вовсе почувствовал себя заново родившимся, но на работе пробыл только до обеда, хоть и изнемогал последние пару дней от вынужденного безделья. И дел, конечно, накопилось, что хоть разорвись. Но вдруг разом всё отошло на задний план.

И хотел ведь только позвонить старику-врачу, просто узнать, нормально ли всё с девочкой. А выяснив, что лежат они теперь вместе с Полиной, не смог удержаться.

Нестерпимо захотелось приехать – не видел ведь её целую неделю. Потому и рванул сразу, как только водитель вернулся с обеда, в больницу. Хорошо хоть сообразил заскочить по дороге в супермаркет.

В больнице был свой режим, так что не сразу его и впустили, предлагали ждать до четырёх. Пришлось буквально прорываться через кордон, впрочем, с деньгами это оказалось не так уж сложно. Недаром Макс чуть что твердит: «Не подмажешь – не поедешь».

Так и тут. Тому дал, другому дал – и режим всем сразу по боку, и его не только пропустили, но и проводили на нужный этаж и к нужной палате, чтобы важный человек не заплутал.

Ремир остановился на пороге, не решаясь пройти дальше, хотя нашёл Полину сразу же. И от одного взгляда на неё в душе всё перевернулось.

Палата, конечно, была удручающе убогой, и смотрелась Полина среди этой казённой нищеты как-то совсем уж сиротливо, прямо сердце сжималось.

Такая всегда яркая, тут Полина выглядела совершенно измождённой и поблёкшей. С копной спутанных волос и в старушечьем халате она совсем не тянула на эротическую мечту, но он не мог от неё взгляда оторвать. Ни сразу, как увидел, ни потом, в коридоре.

Наоборот, такой она цепляла его даже ещё больше. Потому что помимо неотвязного, жгучего влечения, помимо мучительной тоски, в груди разлилась такая острая, щемящая нежность, что от решительного настроя вмиг не осталось и следа. Хотелось просто обнять её покрепче, уткнуться носом в макушку и не выпускать.

И объяснение потому опять вышло скомканным, хотя она всё, конечно же, поняла.

Когда заговорила в ответ, сердце, казалось, замерло вместе с ним в напряжённом ожидании. Потом забилось, но как будто по-другому, точно не кровь через себя пропуская, а битое стекло.

Это её «нет» совсем выбило почву из-под ног. И всё дальнейшее делал он на автомате: договаривался насчёт нормальной палаты и насчёт особого отношения, спускался вниз, шёл через больничный двор к автостоянке.

Слова её свербели в голове, не умолкая, не давали думать ни о чём другом. И вообще, как-то всё вокруг стало казаться пустым, бессмысленным, раздражающе-ненужным.

Только вот ни нежность, ни тоска никуда не делись, наоборот, стали ещё невыносимее.

Если бы она просто отказала ему, думал Ремир, то было бы и то легче. Но то, что всё у них могло бы быть, но из-за дурацких предрассудков он потерял… вот это просто убивало.

***

Спустя три недели

– … железобетонный завод теперь наш полностью. Кроме телефонии, они теперь покупают у нас и интернет, – отчитывалась Оксана Штейн.

В переговорной шла очередная вторничная планёрка.

Всё, как обычно, кроме парочки нюансов. Кресло коммерческого директора пустовало.

Тот внезапно уволился по собственному желанию, а нового ещё подыскивали, третью неделю подыскивали – за эту нерасторопность Супрунова уже получила втык, неожиданно мягкий.

Да, Ремир и сегодня, и в прошлый вторник разносы почти не учинял. Ругать – ругал, но без былого огня. Даже вернее сказать – поругивал.

Начальники служб искренне недоумевали – что с боссом? Сначала два раза пропустил планёрку, теперь вот вместо того, чтобы навёрстывать, казалось бы, упущенное, энергию экономит. Затишье в пыточной, думало большинство, это, конечно, прекрасно, однако всё равно никто не расслаблялся – страх перед вторниками уже стал не просто привычкой, а условным рефлексом.

– … параллельно ведём переговоры с лимнологическим институтом, – продолжала Оксана.

– А почему до сих пор не подписан договор с «Нордвестом»? – перебил её Ремир. – Когда ещё ты говорила, что вот-вот?

– Но тут затык не со стороны коммерческого, – она бросила быстрый взгляд на Астафьева и чуть смущённо добавила: – Технари должны были протестировать порты, но до сих пор… Я дважды писала Максиму Викторовичу, просила содействия.

– Ясно. Максим Викторович, мне самому поторопить технарей или как?

– Разберусь, – пообещал слегка уязвлённый Астафьев.

После планёрки Оксана Штейн задержалась ещё на пару минут, подсунув ему несколько писем на подпись. Обычные коммерческие предложения стандартного образца, но даже в них он вчитывался со всем вниманием.

Она молча ожидала у стола. Потом уже, когда Долматов протянул ей подписанные бумаги, вдруг спросила, точно внезапно вспомнив:

– Ремир Ильдарович, а Горностаеву отправлять в центр обслуживания? Вы тогда говорили…

Рука у него невольно дрогнула, чуть письма не выпали.

– Горностаева? – зачем-то переспросил. – Она что, вышла уже?

– Да, с сегодняшнего дня.

Оксана с полминуты подождала, затем переспросила:

– Ну так что?

– Что? – вскинул он на её глаза.

– Горностаеву в центр обслуживания?

– Ну да. Пусть там работает.

Оксана забрала письма и умчалась.

Ремир откинулся в кресле. Сердце болезненно дёрнулось и заколотилось.

Горностаева вышла на работу! Он почему-то думал, почти уверен был, что она протянет больничный насколько возможно, а потом уволится.

Откуда взялась эта уверенность, он и сам не знал. Просто чувствовал, ещё с последней встречи, что она стремится уйти, и не просто отдалиться, а окончательно разорвать все связи, чтобы оставить его как можно скорее в прошлом.

Это причиняло нестерпимую боль, особенно потому, что тут он ничего поделать не мог. Не заставишь же, если всё перегорело.

Жалко только, что у него почему-то никак не перегорало…

Но вот она вышла… Надолго ли? А с девочкой, интересно, как? Кто-то сидит с ней? Кто?

Разволновался он, конечно, не на шутку. А как не разволноваться? Три недели её не видел. Запрещал себе думать о ней, в работу ринулся с головой. Лишь бы каждая минута была занята. Только этим днём и спасался, зато ночами… Как же увидеть её хотелось! Это просто наваждением каким-то стало… крепился, как мог, ломал себя, но три недели вытерпел.

А теперь вот знает, что она рядом, ну как тут можно оставаться спокойным?

Осторожный стук вывел его из раздумий.

В кабинет вошла Алина, приблизилась к столу семенящими шажками.

– Ремир Ильдарович, я ведь уже послезавтра ухожу. Вы так и не сказали, мне опять за себя кого-нибудь из кадров оставлять?

Ремир уставился на неё в полном недоумении.

– Куда это ты уходишь? – нахмурился он.

– Ну как? – её аккуратные бровки взлетели под белокурую чёлку. – В отпуск!

– Какой, к чертям, отпуск? Ты чего придумала? Кто тебя отпустит в этот отпуск?

– Но вы же меня отпустили! – Алина таращилась на него в изумлении. – Я заявление почти месяц назад написала! Вы ведь его подписали…

Ремир замолк. Месяц назад? Потом вспыхнул:

– Ты подсунула его, когда я болел! Я был невнимателен. Как ты вообще могла?

Алина жалобно запричитала:

– Ремир Ильдарович, у меня путёвки в Египет уже куплены…

Алина, конечно, ошарашила его своим отпуском безмерно.

Она, может, не слишком сообразительна, а иногда бывала жуть как назойлива, но ответственнее и исполнительнее секретарши он ещё не встречал. Он мог во всём положиться на неё целиком и полностью, и кофе она готовила замечательный, и всегда назубок знала его расписание, и вообще…

Каждый год в течение месяца он бесился, пока она отдыхала в отпуске, потому что кадровички ничего не умели так, как она. А сейчас ему и так плохо. Ещё и Алина своим отпуском добила…

– Ладно, вводи в курс кого-нибудь из кадров. Надолго ты? – смилостивился он.

– Как в приказе. До двадцатого июля. Ровно месяц, – пролепетала Алина, скроив виноватое лицо.

– Иди уже, предательница.

Весь день он места себе не находил. Вовсю пытался углубиться то в одно, то в другое, на встречи ездил, а всё равно в душе зудело – она там, рядом.

Каких усилий стоило ему держаться, когда так по-мальчишески хотелось спуститься вниз, ну и хотя бы посмотреть на неё.

Вечером попалась ему в коридоре Оксана Штейн. Остановилась сообщить, что с «Нордвестом» процесс пошёл, технари уже договорились о тестировании, так что дело за небольшим.

Ремир одобрительно кивнул, а потом не удержался, спросил о том, что его действительно волновало:

– А Горностаева как? Справляется в центре обслуживания?

– О! Да ей там самое место! – воскликнула Оксана эмоционально.

– То есть?

– Да мне девчонки ещё раньше говорили, что хорошо бы её к ним. Мол, с клиентами она как никто умеет общаться. Но теперь я вижу – да, это прям её стихия. Сегодня приходил какой-то рассерженный клиент, причём там реальная проблема была, но она ему просто поулыбалась, что-то там пообещала, и он обо всех претензиях забыл. Представляете? Сказал, что потерпит столько, сколько нужно, ещё и извинился за беспокойство. Она у нас просто как палочка-выручалочка.

Наверное, предполагалось, что это должно его порадовать, но Ремир помрачнел. Неприятно вдруг стало очень. Хотя с чего бы? Рассудить если – так ничего же такого, наоборот всё во благо компании, его компании. Но когда это он вёл себя разумно, если дело касалось её?

***

Ремир раздражался: как ни выйдешь в приёмную – там хихиканье. Алина вроде бы передавала дела кадровичке, но, судя по настрою, передавала она ей не только дела. Обе смущённо замолкали, заметив его, и это раздражало ещё больше.

Впрочем, не их вина, что он такой взвинченный. Тут вообще ничьей вины нет. Просто она, Полина, здесь. И он сходил с ума от этого, и от того, что не может просто взять и подойти к ней.

Может, вообще-то, кто ему запретит?

Но она же сказала «нет». Поэтому какой смысл? Да и повода никакого…

Да зачем ему повод? Вскипел наконец, измаявшись, Ремир. Это его компания, здесь он может делать что угодно и ходить куда угодно без всяких поводов. И если ему хочется взглянуть на то, как работает одна из его сотрудниц, что тут такого?

Ему даже как-то легче сразу стало от такого решения.

Спустился он в центр продаж в удачный момент – Полина как раз вела разговор с одним из клиентов. Говорила лишь общие фразы, это и понятно – специфику она ещё не изучила. Зато как она их говорила! Ремир от этих интонаций и сам заволновался. Вот и мужичок слушал её зачарованно, в рот смотрел, ловил каждое слово и кивал каждому слову.

Потом она вдруг резко обернулась, словно почувствовала его взгляд. И этот зрительный контакт ощущался ему натянутой струной, по которой, искрясь, бежит ток.

– И я тогда смогу поменять тарифный план, говорю? – во второй или в третий раз переспросил мужичок, отвлекая на себя её внимание.

– Да-да, – ответила она клиенту, но как-то уже блёкло, растерянно, без магнетизма.

Ремир развернулся, вышел, ещё сильнее взвинченный, чем прежде.

Взвинченный и злой, потому что злился на клиента – тот для чего сюда пришёл? Слюни на его сотрудниц пускать? Или проблемы свои решать?

И на неё злился – с ним она так сухо и отрешённо разговаривала, а с этим… прямо само очарование. И на себя злился, что опять терял самообладание.

– Алина, зайди, – на ходу бросил он хмуро, прошагав через приёмную в свой кабинет.

– Да, Ремир Ильдарович, – сию секунду предстала перед ним секретарша.

– Пока ты в отпуске, за тебя останется Горностаева. Пригласи её и передавай дела. Ясно?

Хорошенькое личико Алины исказилось.

– П-почему? – заморгала она.

– Я, что ли, должен объясняться? – он недовольно взметнул бровь.

Она замотала головой.

– Ну так исполняй. Штейн я сам уведомлю.