Текст книги "Кудесница для князя (СИ)"

Автор книги: Елена Счастная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Ехать пришлось на удивление недолго. Уже к концу дня они достигли развёрнутого в лесу у неглубокого притока Печоры лагеря. Смилан разъяснил, что как только пропажу Таскув обнаружили, они с Отомашем решили с места трогаться всем разом. Часть людей пустить в погоню за похитителями, а остальным идти в направлении остяков. Оказалось-то в одну сторону путь лёг.

Как доехали, Смилан осторожно снял Таскув с седла и отнёс в  палатку. Евья и Эви тут же захлопотали, запричитали,  принесли запасную одежду и горячую еду. А тётка даже отдала недовышитую парку, которую готовила для дочери: свою-то Таскув оставила в зырянском святилище. Жаль, но что о том горевать – благо ноги унесла.

– Цела ты хоть? – усаживаясь рядом, наконец спросила Евья, когда первая суматоха улеглась. – Кто ж тебя умыкнул? Никак дух какой. Ведь столько воинов кругом.

– В том-то и дело, что сама я ушла туда, откуда меня увести проще было, – вздохнула Таскув, отставив в сторону пустую миску. – Сама не понимаю, как такое случилось. Только увидела я будто бы…

И осеклась, не зная, как сказать, что за Смиланом в ночной лес помчалась. Ладно бы за Унху – оно понятно. Но чтоб за муромчанином, которого сама, правду сказать, побаивалась. С самой первой встречи и до сегодняшнего дня. Пока в седле одном с ним всю дорогу бок к боку не провела. И вспомнить-то стыдно, как рядом с ним хорошо было и спокойно.

– Что увидала-то? – вырвала её из задумчивости Эви. И посмотрела исподлобья, когда взглядами встретились.

– Не помню…

Сестра только головой покачала разочарованно, а Евья вздохнула, уставившись на свои сложенные на коленях руки. Таскув прижалась губами к тёплому краю кружки, в котором благоухал брусничными листьями отвар. Отпила, чуть, обжигая нёбо. Немного подумав, отпила ещё, не понимая, что не так.

– Это такой же отвар, что ты в тот вечер готовила? – она взглянула на Эви.

Та рот приоткрыла, словно не сразу нашлась, что ответить, и плечами пожала.

– Тот же, вроде. Может, забыла положить чего в этот раз. Не нравится?

Таскув поболтала остаткам питья на дне кружки и на землю поставила. Чтобы девица, которая своими умениями в приготовлении отваров гордится, забыла что-то в него положить? Разве что за сестру сильно волновалась да так рада её видеть была – потому и напутала. Но в душе поселился червь сомнения. Может, через то отвар шаман морок на неё навел? Но как сумел? Да и другим-то, кто то же самое пил, ничего не сделалось.

Таскув зажмурилась и прижала к вискам пальцы, когда в голове стрельнула боль. После такой нешуточной встряски еще долго тело будет напоминать о пережитом. Ладно бы к утру хоть немного в себя прийти и в седле самой удержаться суметь. А то совсем неловко будет обузой на шею Отомаша падать. Заметив её жест, женщины вдруг засобирались.

– Ты посиди одна маленько, – накрыв руку Таскув своей, шепнула Евья. – Отдохни. А мы пойдём пока, нам ещё мужей обиходить. У меня там похлёбка на огне.

Эви рьяно закивала и поспешила выйти за матерью. Нетерпеливо зашумели муромчане, привыкшие за время пути к женской заботе. Послышались шаги, и недовольный голос Евьи долетел издалека сквозь гомон:

– Да куда ж ты, окаянный? Пусть отдохнёт!

Но кто бы её послушал… Откинув полог и согнувшись едва не в три погибели, в палатку просунул голову один из муромчан. Огляделся, словно мог увидеть здесь что-то необычное, а затем кивнул в сторону воеводовой палатки, гораздо более солидной.

– Отомаш тебя к себе просит, кудесница.

Таскув запахнулась в шерстяное одеяло, которым накрылась поверх парки, чувствуя, что никак не может согреться. Словно до сих пор на ней одежды не было. И вдруг первый раз за день накрыл стыд за то, какой её Смилан поутру видел. Надо же, а раньше и не задумалась. Выходить куда-то и без того не хотелось, а теперь и вовсе лучше бы вновь улететь.

Но Таскув встала, чувствуя лёгкую дрожь в коленях, и пошла за воином. Тот заботливо довёл её до палатки воеводы, словно она не знала, куда идти. Видно, побоялся, чтобы не рухнула где по дороге. Внутри оказалось просторнее, чем в остальных укрытиях. Даже горел небольшой вырытый в земле очаг, а дым от него уходил в отверстие в крыше палатки, затянутое мелкой плетёной сеткой. Коли дождь или снег, его можно было закрыть отстегнутым сейчас куском холстины.

Отомаш и Смилан сидели у огня, рядом стояли пустые мисы и кружки: стало быть, только отвечеряли.

– Каких же мне небылиц Смилан порассказал, – наблюдая за тем, как Таскув садится напротив, протянул воевода.

И снова в голосе  то ли насмешка, то ли пренебрежение. И чего же он не верит ни во что? Верно, жизнь его чудесами до поездки к вогулам не полнилась.

– Почему небылиц? Разве у вас оборотней не бывает?

Отомаш хмыкнул, покосившись на сына, который его веселья не разделил.

– Перевертени-то? Говорят, бывают. Да только я их не встречал ни разу.

– У нас тоже нечасто рождаются. И всё среди шаманов, – Таскув потёрла друг о друга озябшие ладони и протянула их к костру, поглядывая на муромчан. – Говорят, если предок, дух которого в ребёнка вселился, оборотнем был, то и ему тот дар достанется.

– А не врёшь, кудесница? – Отомаш прищурился. – Точно тот шаман тебе ничего худого не сделал? Ты смотри, отряжу людей, как до Ижеслава доедем, изловят его да объяснят, что нехорошо кудесниц княжеских воровать.

Как лихо, ведь и присвоили уже! Таскув покачала головой.

– Коли сделал бы, так вашему княжичу я помочь уже не смогла бы. Не трать силы, воевода, и людей своих не тревожь.

Отомаш вздохнул, кажется, облегчённо. И У Смилана лицо просветлело: знать, и сам не до конца ей поверил поначалу, а теперь успокоился.

Снаружи послышался отдалённый конский топот, приблизился и стих. Зазвучали мужские голоса и радостные – женщин. Таскув вскинулась было, догадавшись, что приехал Унху, но с места не двинулась. Воевода ещё не отпускал.

– Нежданно все это случилось, – вновь заговорил он, когда лёгкая суматоха в лагере стихла. – А я же так и не спросил тебя, на что нам теперь надеяться, сколько дней пути до остяков нам милостью твоих богов отмерено?

Таскув невольно посмотрела на обручье, что поблескивало из-под рукава Смилана.

– Доехать хватит с лихвой. Но мне иногда проверять надо будет, всё ли в порядке, – она помолчала, решая, рассказывать или нет. Ведь сама ещё не до конца уверена была. Но всё же добавила: – И увидела я странное во время обряда. Будто бы плотина стоит на реке жизни вашего княжича. Много хворей разных я встречала, а такой не видела. Почудилось мне в этом колдовство, сотворённое кем-то сильным.

Отомаш вдруг выпрямился, словно к оглобле его привязали. И Смилан напрягся, хмуря брови.

– О многом мы думали, а такого не ведали, – на удивление озадаченно пробормотал воевода. – И ты уже поняла, кто заклятие сотворил?

Таскув руками развела. Слишком далеко источник заклинания и тот, на кого оно легло. Тут никак не отыщешь виноватого.

– Нет. Ижеслава мне увидеть надо. Там, может, и сумею найти, откуда тянется эта нить. Но заклятие больно мудрёное и искусное. Тяжело будет.

Воевода бросил пудовый взгляд на сына, а тот и не заметил: так в мысли свои погрузился. Таскув некоторое время смотрела то на одного, то на другого, едва не подпрыгивая от нетерпения. Слышала она неподалёку голос Унху – увидеть хотела невыносимо. А сказать муромчанам ей было больше нечего.

– Что ж, спасибо тебе, светлая аги, – наконец вздохнул воевода и рукой к выходу махнул, мол, идти можешь.

Вот же, вроде, и обязан ей, на помощь уповает, а в словах и жестах Отомаша проскальзывали порой повелительность и властность. Словно воином своим или служанкой распоряжался. Привык приказы раздавать. Но всё ж неприятно.

Таскув поддёрнула подол парки и вышла. Увидела сначала Елдана, который сёдла с лошадей вместе с сыновьями снимал. Огляделась в поисках Унху. Вдруг из-за воеводовой палатки вышел сокрытый тенью человек и, схватив её за локоть, утащил прочь. Таскув едва не вскрикнула, но узнала охотника. Сердито выдернула руку из его пальцев.

– Любишь ты пугать меня.

Унху снова к себе притянул, обезоруживающе улыбаясь.

– Да Елдан глаз с меня почти не сводит. Боюсь, не пустит к тебе, коли промедлю. Ему, вишь, слово Калтащ, которое нас связало, не указ. Я ж за всю дорогу извёлся в неведении. А когда тропа та и вовсе оборвалась… Не сталось с тобой ничего дурного?

– Не сталось.

Он улыбнулся шире и наклонился было поцеловать – уже губ её коснулся. Вдруг прокатилась по хребту ледяная дрожь, а в груди колыхнулась волна тошноты. Словно недобрый кто взглянул. Разлилась по телу знакомая слабость. Зажимая рот ладонью, Таскув вывернулась из объятий и в строну отскочила. Нутро скрутило в узел, и недавняя похлебка вместе с отваром рванулась наружу. Она закашлялась, падая на колени. Всё вокруг поплыло. Испуганный Унху схватил её за плечи, бормоча что-то неразборчиво и глухо. Таскув сначала попыталась оттолкнуть его, давя новый рвотный позыв, а потом повисла в руках охотника, словно кусок болотной тины, не способная собрать себя воедино. Неужто новые отголоски полёта в облике сокола?

На шум из палатки, за которой они с Унху укрылись, выбежали Отомаш со Смиланом. Воеводов сын рванулся было подойти, но отец за руку его удержал. А из-за их спин уже показалась Евья, причитая и кляня мужиков, которые не дают девочке отдохнуть, как следует. Она едва не выцарапала Таскув из рук Унху и повела её мимо муромчан в женскую палатку.

– Что-то, гляжу, прикипаешь ты к девице-то, – послышался обрывок разговора Отомаша и Смилана. – Брось глупости! На дикарку глаз положил? Служанок в Ижеграде хватит позабавиться.

– А если не позабавиться? – процедил сын.

Воевода только фыркнул обидно.

– Ну, конечно. Оставь, я сказал. Сломаешь ей жизнь. Она ведь по наивности поверит ещё тебе…

Больше Таскув ничего не услышала. Лишь обернулась коротко и натолкнулась на взгляд Смилана. Тот сжал губы, дёрнув желваками, и вернулся в палатку.

Голоса и шум потревоженного лагеря чуть стихли, когда Евья задёрнула полог. Она помогла лечь и укрыла одеялом, заботливо подоткнув его. Внутрь заглянула Эви, но тётка отправила её за горячей водой. А сама принялась перебирать травы в тучане Таскув. Та не возражала. Сама себе помочь она сейчас не могла: как только ноги до лежанки доволокла, непонятно.

– Поберегла бы ты себя, девочка, – назидательно проворчала Евья.

Она принюхалась к одному из мешочков и удовлетворенно кивнула сама себе.

– Так я ничего и не делала, – попыталась Таскув оправдаться. – Только до воеводы сходила.

Скоро Эви принесла воды и вновь вышла, а тётка принялась травы в кипятке разводить, чтобы настоять. Её отлаженные движения нагоняли безразличие и дрёму. В полузабытьи Таскув влила в себя горьковатое питьё и, едва опустив голову на лежанку, уснула.

Проспала она, показалось, недолго. Глаза резко открыла, словно кто-то её за руку дёрнул. Она немного полежала, вслушиваясь в тишину спящего лагеря, что нарушалась лишь отдаленным храпом кого-то из муромчан да хриплыми выкриками ночной птицы в глубине леса. Таскув снова смежила веки, надеясь уснуть, но беспокойство, поселившееся в груди, не позволило. Она перевернулась на другой бок, вздохнув, а рядом зашевелилась Евья. Снова всё стихло.

– Что тебе сон не идёт? – буркнула тётка, когда Таскув снова заворочалась.

Та и не нашлась, что ответить: сама не понимала. Но всё тело словно зудело, а сердце гулко и тревожно билось, норовя удариться о рёбра.

– Где Эви?

Сестры и правда в палатке на было, а ведь час уже поздний: все спят. Евья зашебуршала, словно мышь.

– Не вернулась ещё, что ли? – в её голосе, впрочем, не слышалось удивления. – Последний раз её видала, когда она с Унху у огня сидела. А там уснула. Чего-то устала сегодня…

Таскув, чуть пошатываясь, встала и более ни слова не говоря, вышла. Евья останавливать её не стала. Дозорный, скучающе обстругивал какую-то веточку, сидя у костра и лишь поднял на неё чуть сонный взгляд.

– Ты куда это, кудесница? Хочешь, чтобы тебя снова умыкнули?

Таскув подняла руку, останавливая его.

– Я недалеко.

И пошла, отчего-то точно зная, куда. Незримая связь тянула её, указывая верную дорожку, и с каждым шагом переставлять ноги становилось всё тяжелее. Чуть углубившись в ночной лес, что слабо освещался недалеком костром, она сначала услышала бормотание. Низкий мужской голос переливался тихим рокотом, мягким и ласковым. Он стих, и безмолвие разбил на осколки приглушенный женский стон. Таскув остановилась. Остро захотелось вдруг повернуть назад, не слушать, не смотреть. Но она заставила себя сделать ещё несколько шагов.

Двое укрылись под широкими лапами столетней ели: но и в полумраке легко было узнать в них Унху и Эви. Охотник, спиной прислонил девушку к широкому стволу, держа её на весу, а та лодыжками крепко обхватывала его бёдра, на которых ещё едва  держались спущенные штаны. Пальцами она зарывалась в волосы Унху, и при каждом резком движении глушила вскрик, вжимаясь лицом в его шею. Охотник брал Эви торопливо и ненасытно, то и дело припадал губами к её рту, словно одержимый. И шептал что-то беспрестанно. На обнажённых ногах девушки оставались следы его пальцев, которыми он нещадно сжимал и мял её кожу. А она ничуть не сопротивлялась, подставляя шею и плечи под его поцелуи. Как будто ждала этого долго.

Верно, так и было.

Таскув отступила, пятясь. Тело жгло раскалёнными узами, что Унху сейчас безжалостно и опрометчиво рвал. Зачем? Лишь для того, чтобы остудить разгоревшееся желание? Может, он делает это уже не в первый раз? Кто знает…

Громко хрустнула попавшая под ногу ветка, и любовники замерли, прислушиваясь. Унху вдруг непонимающе посмотрел на Эви,тихо выругался и оттолкнул её. Поправляя на ходу порты, он бросился за Таскув. А та уже перестала таиться и быстро пошла в лагерь.

– Таскув! – с отчаянием в голосе позвал охотник.

Она не остановилась. Унху нагнал её со спины, но и коснуться не успел, как она развернулась и прошипела:

– Не трожь! Больше. Никогда. Не трожь меня.

Тот даже отпрянул и встал, как вкопанный. Таскув промчалась мимо недоуменно посмотревшего на неё дозорного и скрылась в палатке. Хотя и не знала, что будет там делать.

Евья не спала. Она зажгла лучину и сидела, укрыв плечи одеялом, похожая на неясыть. Таскув, как подрубленная, рухнула на лежанку, а затем подняла взгляд на тетку.

– Ты знала.

Та спокойно кивнула.

– Я давно знаю о том, что Эви любит Унху с самого детства, – тихо заговорила она. – Но он на неё и не смотрел никогда. С тебя глаз не сводил. Живем-то мы пососедству. Эви к нему бегала, бывало, то приготовить чего, то по дому помочь. Он благодарил… А смотрел всё равно мимо. Она слёзы лила. Ты не знаешь, сколько.

Таскув обхватила руками подтянутые к груди колени. Хотелось сжаться в комок, чтобы остаться целой, не рассыпаться на части от рвущей сердце боли.

– Зачем ты сделала это? Отправила меня смотреть?

Евья фыркнула, мол, чего непонятного? И куда только подевались её заботливость и ласка? Теперь она смотрела на Таскув едва не с презрением. Как на ту, что успела ей здорово насолить.

– Чтобы ты узнала, что не вокруг тебя одной мир крутится! Родовая шаманка, красавица... Сама Ланки-эква тебя выбрала. Любого парня в пауле спроси, захочет ли в жены взять, так, небось, тоже побегут за тобой на Ялпынг-Нёр, хвост задрав. На род и заветы предков рукой махнут. Я ведь надеялась всё, что ты замуж в род Мось уберёшься, а Унху помалу с Эви сойдётся. А вы вон что удумали! Сбежать! Да богиня Калтащ, видно, вовремя тебя образумила, что ты тот ритуал до конца не довела. А Эви-то за Унху замуж по праву выходить может. Отец её из рода Мось, коль ты запамятовала.

Тётка выплеснула в слова всю накопленную злобу и обиду на Таскув и замолчала. Даже устыдилась как будто того, что наговорить успела. Вот почему она волю духов поминала да на том, чтобы Эви подле себя оставить, настаивала. Давно она хотела их с Унху свести, а тут такая оказия подвернулась.

Вот только зачем охотник так поступил, ответа всё ж пока не находилось. Уж сколько девиц вокруг него всегда крутилось, а ни разу он не дал повода усомниться в себе. Что же случилось теперь? Они столько ждали, неужто нельзя было потерпеть ещё чуть-чуть? Позволить Таскув выполнить долг перед совестью и муромчанами.

– Долго вы всё с Эви придумывали-вертели, – Таскув оглядела бесстрастное лицо тётки. – А коль понесёт от него, а жениться он всё ж не захочет?

Та развела руками.

– Если понесёт, значит, её Калтащ благословила, а не тебя. А Унху с ней будет, если ты его отпустишь.

И как на словах у неё всё просто получается!

Таскув, задыхаясь от жжения в глазах, что не хотело проливаться слезами, выскочила на улицу вновь.

Хлестнул взгляд Унху, который чуть поодаль резко и отрывисто разговаривал с Эви. Та пыталась ухватить его за руку, но он не давался. Замахнулся даже, но кулак сжал и опустил, гневно щуря глаза. А после и вовсе ушёл, так и не выслушав Эви до конца.

Он подсел к Таскув, которая устроилась у огня: невозможно и противно было спать в одной палатке с теткой и сестрой. Зная о том, что они вдвоём против неё удумали. А ведь улыбались и заботились как будто. Теперь уж лучше здесь.

– Я не знаю, как так вышло, – просипел охотник, сжимая пальцами колени. – Я плохо помню, как оказался там. Только помню, что тебя видел.

Таскув громко и недоверчиво хмыкнула. Вишь, выдумывает, как по писаному.

– И тебя не насторожило то, зачем я тебя позвала?

Он качнул низко опущенной головой.

– Нет. Поначалу-то просто… обнимала да... Ничего такого. А потом завертелось. Как в дурмане. И вдруг смотрю, а не ты это вовсе.

Он запустил пальцы в волосы, тихо зарычав. И видно: больше​ нечего ему сказать, нечем оправдаться. Таскув внимательно его оглядела чуть искоса. Охотник боялся поднять на неё глаза, и коснуться не пытался: запретила ведь.

– Я не могу пока тебе поверить. Я должна… Подумать надо всем этим.

Он кивнул. И на лице его светлой печатью отразилась надежда. Таскув потерла зудящее запястье и опустила взгляд: вокруг него красовался тонкий багровый ожог. Она взяла руку Унху – то же самое. Словно связь их, у святилища Калтащ, обретённую, сорвали вместе с кожей. Или просто так она напомнила о себе?

– Что это? – тихо спросил Унху, видно, только заметив отметину.

Таскув отпустила его руку, борясь с желанием вытереть ладонь о штанину.

– Это предательство.

– Я не предавал тебя! – вдруг вспылил Унху. – Говорю тебе, Эви меня околдовала или опоила чем. Не ведал я,  что творю!

Дозорный с любопытством на них покосился, но, натолкнувшись на взгляд охотника, кашлянул и ушёл. А всё равно наутро все знать будут, что тут приключилось. Стыдоба! Страшно быть обманутой – точно в неизвестность шагнуть. Вот, было у тебя всё: любимый, который поддержит и защитит, и долгая жизнь рядом с ним впереди, наполненная радостями и тревогами, которые вместе преодолевать. И вмиг не стало будто бы. И осталась только растерянность: что дальше-то делать?

Таскув провела пальцем по ожогу, и бросился в глаза шнурок, что Лунег ей на другую руку повязал. Надо же, забыла про него совсем! И как он не слетел, когда она соколицей обратилась? Странно.

– Нож дай, – бросила Таскув так и сидящему рядом Унху.

Тот глянул непонимающе.

– Ты чего?

– Не буду себя резать, и тебя тоже. Не бойся.

Охотник покачал головой, вынимая из-за пояса нож. Таскув поддела шнурок острием, резанула – бесполезно. Попробовала ещё раз, сильнее – тот лишь впечатался в кожу от натяжения, но не порвался. Вряд ли нож Унху так затупился, что уж и тонкую ровдугу порвать не может.

– Откуда он у тебя? – забирая оружие кивнул Унху на шнурок.

Таскув отвернулась, не желая с ним разговаривать. Каждое слово из себя силой давить приходится.

– Подарок зырянского шамана.

Охотник, не спрашивая, взял её за руку и попытался порвать путы, но только зашипел, разрезав ими себе кожу на пальцах. Таскув отдернула запястье, чувствуя, как от его прикосновения зажгло по всему телу. Точно рану незажившую потревожили.

– Уходи, – буркнула она.

Унху только в грудь воздуха набрал, собираясь что-то сказать, но вздохнул и оставил её одну.

Таскув покрутила шнурок на запястьи, пытаясь разгадать плетение шаманского заклятья, но не смогла найти конец, от которого можно было бы его распутать. Только голова от усилий закружилась и подступила уже знакомая тошнота к горлу. Замелькали перед глазами виденные раньше образы: Смилан в ночном лесу, его улыбка, знакомая и чужая одновременно. Черный олень и Лунег, возносящий молитву богам.

Запутать её хочет, к себе привязать. Получается, два обручальных обряда она прошла, и тот, что раньше свершится, судьбу её продолжит.

Вот только ни одного, ни другого теперь не хотелось.

Глава 9

Путь к остякам пролёг через невысокие отроги Рифейских гор на восточной их стороне. Затем отклонился от устья Печоры, уходя всё дальше от граничащих с землями зырян мест. Скоро каменистые холмы и склоны, поросшие березовым и кедровым стлаником остались позади, уступая место густым, вольготно раскинувшимся лесам и болотам, что прятались в их чаще.

Нынче солнце почти припекало. Воины к полудню поснимали кожухи, оставаясь лишь в шерстяных рубахах. И поговаривали даже, что тепло едва не как в Ижеграде – крепости, который княжич их, строил южнее, между владениями остяков и башкир. Чтобы протянуть цепь застав, выставляя препону на пути кочевых захватчиков с восточных степей, о которых давно уже ходила недобрая слава.

Таскув тоже скинула парку, расправила плечи, подставляя лицо под ласковые солнечные лучи. Впереди ещё много дней пути, как бы вынести их рядом с Эви и Унху. Сестра глядела то виновато, то с вызовом, мол, за счастье свое бороться станет. С той памятной ночи они так ни о чём и не поговорили. Не хотелось слушать её оправдания, да и в том, что она оправдываться станет, были большие сомнения. Давно, значит, она охотника к себе приманить мечтала, да всё никак не получалось. А тут неведомо какой случай ей помог. Унху же не уставал при каждой оказии твердить, что та его не иначе – околдовала. Да только как? Ворожбе Эви не обучена, нет у неё таких сил. Разве что и правда отвар какой замешала, от которого дурно в голове сделалось. Но теперь уж никак того не проверишь. Таскув и хотела бы верить Унху, но перед глазами, как ни закрой, теперь стояли они вдвоём с сестрой, переплетённые крепко, словно древесные корни. Что случилось, то и случилось. А чем обернётся, жизнь покажет.

Таскув глянула вдаль, сквозь еловую хвою пронизанную острыми, словно упавшие с неба солнечные копья, лучами. Потёрла всё ещё зудящее от ожога запястье. Сколько ни мазала его кашицей из еловой живицы, а всё не легчало.

– Откуда это?

Таскув вздрогнула и взглянула на Смилана, который так незаметно с ней поравнялся. Воин кивнул на отметину и вздернул брови, ожидая ответа.

– Езжай себе, – неведомо с какой злости буркнула Таскув и отвернулась.

Тот не отступился.

– Думаешь, слепой я? Вижу, что между вами с Унху что-то не то творится. Обидел тебя чем?

Таскув плечом дёрнула. Вот же пристал, в защитники теперь навязывается. То Лунега наказать грозился, а теперь вишь за Унху взяться решил. Она вновь повернулась к муромчанину, чуть помолчала, оглядывая его лицо. Одернула себя, поняв, что будто бы слишком засмотрелась.

– Тебе-то что, Смилан Отомашевич? На делах наших это никак не скажется. Езжай поодаль, не гневи отца.

Воин нахмурился, коротко посмотрев в сторону воеводы. Знать, догадался, что их разговор короткий она слышала. Посмурнел, словно туча на чело набежала. Он придержал коня, отпуская её вперёд – настаивать на соседстве не стал. Ожог снова зашёлся жжением: и точно – взгляд Унху упёрся в спину, острый, как стрелы в его колчане. Вот уж теперь негодовать он никакого права не имеет. Пусть и остались ещё узы, что их вместе связывали. И в груди всё равно замирало сладко, стоило только припомнить их обряд в святилище. Как так могло случиться, что Калтащ ошиблась,связав их? И что весь путь к Ялпынг-Нёру оказался пустым.

Таскув тряхнула косами: нет, не пустым! Она спасёт от колдовства сильного человека и узнает, кто хочет ему навредить. Во что бы то ни стало. Не зря Ланки-эква на Мань-Пупу-Нёре про большое дело напомнила. Знала, небось, всё заранее. Ей из мира духов видней.

Елдан занял место Смилана и молча поехал рядом, оставив Унху под надзором сыновей, что за время пути подрастеряли восторженность и выглядели теперь гораздо серьёзнее и взрослее. Старший – Ванхо – сопровождал охотника впереди, а младший – Килим – позади. Почти как пленного ведут.

– Хорошо, что так случилось, – вдруг буркнул Елдан. – С Унху.

Таскув посмотрела на него. Вот уж он сколько за тем приглядывал, а к Эви легко допустил. А что ж, у него в том свой резон был. Теперь уж верно Унху с Таскув друг к другу и не подойдут.

– Вот тебя только не хватало, дядька Елдан, – устало вздохнула она. – Заруби себе на носу: сама со всем разберусь, сама всё решу. А то, что отец тебя за мной отправил, ничего не поменяет.

– Нарешала уже достаточно! – пуще прежнего набычился тот.

Но больше ничего не сказал: не горазд он слова вместе складывать да еще так, чтобы девку вразумить – у него детей всё сыновья одни. Он просто продолжил ехать рядом, и за это Таскув была ему благодарна.

Дорога больше не преподносила неожиданностей. Горы почти совсем пропали, лишь иногда вырастая среди деревьев отдельными невысокими скалами, покрытыми лишайником. Всё чаще разворачивались на пути обширные равнины, залитые солнцем. То и дело мелькала блестящая лента Северной Сосьвы, что пересекала земли вогулов и остяков с запада на восток. Вдоль её русла стояли многие паулы соседей. В одном из них и ждал помощи княжич Ижеслав. Все торопились, но старались себя не загонять попусту.

Отомаш часто отправлял дозорных вперёд отряда и вокруг, чтобы проверяли, нет ли погони. И сам бывало отлучался со своими людьми, чтобы монотонная дорога тоску не нагоняла. И Смилана спроваживал – так все при деле.

Таскув, чем дальше, тем больше всех сторонилась. Отчего-то тяжко стало, и силы как будто не возвращались после встречи с зырянским шаманом. Много неизведанного она пережила за эти дни – и кто бы помог-рассказал, как теперь в порядок прийти. Ланки-эква молчала, как Таскув ни пыталась призвать её, глядя по вечерам в огонь. Как будто все разом решили её покинуть.

Благо до нужного паула остяков оставалось всего пять дней пути. А прежде хотел Отомаш остановиться в ближайшем на пути, чтобы запасы пополнить. Скорое окончание дороги и радовало, и пугало. Таскув хотела встретиться с Ижеславом, человеком, который занимал так много мыслей почти всех людей их небольшого отряда. И её тоже. То он представлялся похожим на Смилана, то мнилось, что он совсем другой. Со странным нетерпением Таскув перед очередной ночёвкой брала в руки обручье и смотрела на пополненную её силами реку жизни княжича. И становилось легче на душе. В этом маленьком каждодневном ритуале она находила для себя успокоение.

Поначалу, пересилив себя, она ложилась спать с Евьей и Эви, храня полное молчание. Но через пару дней начала укладываться просто у костра. Ночи теперь не были такими ледяными, с неба не падало ни снега, ни дождя, так к чему мучить себя неприятным соседством? Дозорные скоро привыкли к её прихоти, а поначалу кашлянуть рядом боялись.

Вот и в этот раз она устроилась на толстом войлоке, расстеленном на куче еловых лап, укладывая на колени шерстяное покрывало. Кто-то подошёл и навис, а затем присел на корточки рядом.

– Неладное что-то с тобой, пташка, – вздохнул Смилан.

Она повернулась к нему.

– Не бойся, княжичу вашему помогу. Всё хорошо будет, – и разгладила одеяло особенно аккуратно.

Тот усмехнулся, покачав головой.

– Да теперь впору о тебе тревожиться. Унху нехорошо поступил, но…

Вот же, разузнал-таки.

– Прости меня, Смилан Отомашевич, – нарочито вежливо проговорила Таскув, обрывая его, – но не тебе в это лезть. Вы люди пришлые. Появились да пропали вскоре. А мои печали, они со мной останутся, так к чему тебе их на душу брать?

Воин сощурился нехорошо, твёрдо сжал губы.

– Коли беру, так значит, надо оно мне! Не от пустого безделья тревожусь!

Встал и ушёл. Таскув прижала ладони к глазам: отчего-то плакать захотелось невыносимо.

Ночь стояла тихая. Не спалось. Всё чудились шорохи в глубине сосновника, хотя чего удивительного: жизнь, она никогда не замирает совсем. По небу медленно плыла ущербная молодая луна, между звёзд, от одного края леса до другого. Дозорные давно сменились на посту. Уже занималась утренняя заря на восточном окоёме, разливая пурпур по облакам. Будет дождь.

Таскув скинула одеяла, чувствуя, что больше не может лежать. В груди нехорошо тянуло, и это изматывало ещё больше бессонницы. Но только она потянулась к меху с водой, чтобы промочить пересохшее горло, как встрепенулся сидящий неподалёку дозорный.

– Слышала?

Таскув замерла с поднятой рукой. Поначалу ничего, кроме предрассветного бормотания птиц, не разобрала. И тут прошелестели кусты за спиной против шелеста от гуляющего над землёй ветра.

Она кивнула.

Просвистела коротко стрела, мелькнула темной полосой. Муромчанин за миг до выстрела рухнул наземь пластом – и та воткнулась в дерево. Таскув распласталась рядом с ним, глянув на оперение.

– Зыряне…

– Зыряне! – гаркнул дозорный, вспугнув птиц во всей округе. – Напали зыряне!

И тут же из укрытия вылетели, словно чёрные вороны, воины Лунега. Таскув, вскочив с четверенек, бросилась в сторону, но кто-то её поймал и потащил в сторону. Она попыталась вырваться, брыкаясь и пинаясь. Куда там! Дозорного окружили, взметнулись  мечи. Таскув не увидела, что с ним стало, занятая борьбой с похитителем. Из палаток высыпали оружные муромчане, словно не спали вовсе. Выглянули и Эви с Евьей, но Елдан рявкнул им, рубанув рукой:

– Назад!

Унху выскочил вслед за ним и, мигом натянув тетиву, выстрелил в зырянина, который держал Таскув. Тот рухнул наземь со стрелой между глаз.

Рокотом прокатился по лагерю голос Отомаша:

– Не пускать!

Муромчане ринулись навстречу наступающим со всех сторон зырянам. Лязг оружия разбил утренний воздух вдребезги. Из зарослей снова выстрелили. Кого-то ранили. Таскув прижалась спиной к ближайшей сосне, не зная, куда и броситься. Она выискивала глазами то Унху, то Смилана, который, лишь появившись, пропал в мешанине схватки.

Снова кто-то схватил её за плечо и рывком потащил прочь от лагеря. Она вскрикнула так громко, как смогла: лишь бы услышали. Елдан отбился от противника и в несколько прыжков настиг похитителя. Взмахнул длинным ножом, ловко достав его по руке. Ударил по виску луком. Тот взвыл, отпуская добычу, и бросился к нему. Таскув схватила его за одежду на спине, пытаясь удержать хоть на миг. Зырянин отшвырнул её тяжёлым ударом. Но замешкался, и Елдан рубанул его по горлу.