Текст книги "Кудесница для князя (СИ)"
Автор книги: Елена Счастная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Annotation
Что делать, если тебя хочет в жёны шаман из враждебного племени, а родичи мечтают отдать замуж за воина из соседней деревни? Бежать как можно дальше с тем, кто мил сердцу! Так решила молодая шаманка, не зная ещё, что у богов окажутся иные планы на её судьбу. Всё рушится, когда приходят люди с запада и просят излечить от злой хвори их княжича. Впереди долгий путь, полный опасностей. Что окажется важнее: любовь, ради которой можно отказаться от всего? Или дар предков, способный творить чудеса? Выбор один. И знать бы ещё, за что придётся заплатить самую высокую цену.
Кудесница для князя
Пролог
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Эпилог
Кудесница для князя
Пролог
Девушку втолкнули внутрь юрты. Она откинула с лица пряди чёрных и густых, словно грива буланой кобылы, волос и выпрямилась. Посмотрела на Сайфи-бия без страха, презрительно кривя губы. Что ж, скоро это выражение без следа сотрётся с её лица. Пока она храбрится, но тонкие пальцы девушки чуть подрагивают и глаза блестят от подступающих слёз. Она знает, что теперь с ней может случиться всё. Даже самое страшное.
Стражи, что привели пленницу, повинуясь короткому жесту, спешно отпустили её и встали у входа, задёрнув кошму. Сделался глуше шум аула снаружи, померк мелькнувший копьём дневной свет – остались только полумрак юрты и тихие голоса женщин в отделённой ткаными занавесями правой её части.
– Здравствуй, Магсума.
Сайфи-бий неспешно сел на ковёр у очага, угли в котором уже едва шаяли, и указал девушке на место по другую его сторону. Взмах руки не был резким, скорее плавным и исполненным снисходительности, но пленница отшатнулась, словно её хотели ударить. Ни слова не сказала в ответ. Да и с чего бы ей желать ему здоровья? Нашёл даже за столько сакрым[1] от давно покинутого аула, силой привёл обратно. И с дочерью разлучил… Но так надо.
За всё надо платить.
– Сядь! – грянул Сайфи-бий, теряя терпение.
В голосе невольно прорезался гнев, и Магсума всё же опустилась напротив, подвернув под себя ноги. Сжала губы ещё плотнее, словно внутренне приготовилась молчать, что бы он ни говорил. Всё так же хороша, как и четыре лета назад, и всё так же горда, словно хотя бы единое слово, сказанное ему, замарает – не отмыться.
– Что ж ты, Магсума, думала, убежишь подальше от бийства, и тебя не найдут? – Сайфи-бий глотнул воды из бурдюка: жарко становится, подступает лето – и вновь посмотрел на девушку.
Та невольно проследила взглядом за утробно булькнувшим мехом, и всё ж ответила чуть хрипло – знать уже жажда замучала:
– Думала, искать не станете.
– У Хамат-хана везде глаза и уши, – развёл руками Сайфи-бий. – Нужда заставила, вот и нашли.
Он встал, оправил отделанный согдийским шёлком чёрный бешмет и, обогнув очаг, встал рядом. Махнул, подзывая, стражу. Тот приблизился бесшумно и встал за спиной у девушки.
– Что же за нужда у тебя появилась, почтенный Сайфи-бий? – с нарочитой вежливостью поинтересовалась Магсума. Виду постаралась не подать, но напряглась, ощутив позади нависшую опасность.
– К чужеземцу твоему, под которого ты легла, словно кобыла охочая, у меня просьба есть. А без тебя, боюсь, не согласится.
– Не согласится, – качнула головой пленница, едко улыбаясь.
– Так значит, я заставлю его меня выслушать.
Магсума улыбнулась ещё шире, словно издевалась. Такая же ухмылка играла на её губах, когда он предлагал стать его женой. Не предлагал – нижайше просил, почти умолял – так сильно терзала его сердце чернобровая дочь уважаемого батыра из соседнего катайского рода. А она смеялась над ним, уже тогда будучи тяжела от чужака. От одного из захватчиков с запада, что много лет пытаются потеснить его народ с земель на южных отрогах Рифейских гор. Племя не простило ей связи с врагом, и Магсума ушла без сожаления, не попыталась извиниться, не упала в ноги отцу, чтобы позволил остаться.
Сайфи-бий готов был принять её даже с ребёнком от другого мужчины. Но она отказалась. Теперь всё становится на свои места: она всё равно будет ему принадлежать – не женой, так пленницей.
Не сейчас. Сейчас для неё уготовано другое.
– Тебе всё бы заставлять кого-то плясать под твою дудку, – фыркнула Магсума, искоса наблюдая за ним. Сжала кулаки на коленях, будто защищаться собралась.
– Что поделать, времена нынче такие. Люди с запада хотят согнать нас с наших пастбищ, хотят строить здесь свои крепости, собирать с нас дань. Сердце матери в ребёнке, сердце ребёнка – в степи. Мы не хотим отдавать свои земли. А такие, как ты, подстилки для чужаков, только помогают им пустить здесь корни.
Магсума нахмурилась, пытаясь разгадать, к чему он ведёт. Разговор женщин в соседней половине юрты стал тише – прислушались. Ничего, пусть знают, к чему ведёт своеволие и желание пойти против заветов предков и сложенных самими богами правил.
Сайфи-бий, заложив руку за спину, кивнул стражу. Тот тяжёлым толчком в спину повалил Магсуму на ковёр и придавил, заломив руки. Та вскрикнула и дёрнулась: но куда ей тягаться с воином. Он держал крепко и даже не шелохнулся от её попыток освободиться. Ничего не отразилось на его неподвижном лице.
– Мой отец уважаемый человек! Он отомстит тебе за всё, что ты сделаешь! – ненавидяще прошипела девушка, щуря чёрные, словно угли, глаза.
– Коли ты не покинула бы родной аул, то, верно, знала бы, что твой отец погиб в последней битве с людьми княжича Ижеслава, – спокойно остудил её Сайфи-бий. – Теперь за тебя некому заступиться.
Он опустился на одно колено, задрал до пояса платье девушки, сдёрнул штаны. Внутри горячо дрогнуло при виде её обнажённых ног, он легко провёл ладонью по колену пленницы, но убрал руку и поспешно отвернулся. Вцепился, как в опору, в рукоять загодя опущенного в угли очага тавро.
– Ты, волчий вымесок! – выплюнула Магсума и снова рванулась из хватки стража, не сводя взгляда с клейма, охваченного бледным алым свечением.
Не ответив на грубость, Сайфи-бий приложил железо к ее бедру. Тихо зашипело, удушливо пахнуло в нос опалённой плотью. Девушка закричала, но дыхание предало её, и она захлебнулась. Всхлипнула и замерла, прижавшись щекой к ковру, на грани беспамятства. На её коже осталась багровая тамга[2] рода кара-катай.
Сайфи-бий бездумно оглядел дело своих рук и отложил тавро, стараясь сделать это не слишком быстро.
– Станешь глупить, попытаешься сбежать, и на теле твоей дочери появится такое же. А тебя я пущу в круг пастухов, а затем – воинов. И каждый удовлетворит с тобой свое желание. Любое.
Девушка уткнулась лицом в пол, пряча слёзы. Страж, убрав колено с её спины, встал и вернулся на свое место. Сайфи-бий отряхнул ладони. В юрте повисла тяжёлая и плотная, словно дождевое облако в горах, тишина. Только и слышно было, как Магсума давится рыданиями, пытаясь поправить одежду. Ничего, боль пройдёт, а память останется. Так всегда бывает.
Сайфи-бий повернулся в сторону женской половины юрты и громко приказал:
– Помогите ей!
Тихое шуршание всполошившейся жены и её сестры стало ответом. Он удовлетворённо кивнул сам себе и вышел прочь.
[1] Сакрым – мера длины у древних башкир. Примерно равна 1 километру.
[2] Тамга – знак рода у башкир.
Глава 1
Странно на душе после предательства своего рода. Странно и муторно. И не греет даже мысль о том, что любимый, с кем всю жизнь прожить можно, сейчас неподалёку, готовит справный ночлег под сенью старых лиственниц.
Их первый ночлег вместе. Только вот веток надо набрать для костра – даже поздней весной в предгорьях Ялпынг-Нёра ещё холодно. Подмораживает. Земля не торопится сбросить с плеч снежное покрывало, а солнце не балует лишним теплом. Но рядом с Унху так сильно колотится сердце, что вмиг жарко становится. Никак не замёрзнуть.
Таскув сбросила задумчивость и вновь двинулась вдоль тропы, широким охотничьим ножом срезая сухие нижние ветки с елей да редкий тонкий сухостой. Она не боялась заблудиться: места с детства знакомые, хоть и далеко от дома успели уйти. К тому же духи помогут выбраться, куда нужно, коль ноги всё же уведут не туда. Шаманки всё видят по-другому, ведают скрытое от глаза обычного человека.
Ветер донёс до слуха шаги – Таскув замерла, невольно приготовившись защищаться ножом. Показалось? Но повторный звук нарушил неподвижную тишину древнего леса. Мелькнул средь стволов отдалённый огонёк – совсем в другой стороне от их Унху стоянки. Пронеслись эхом мужские голоса. Много. Кто же это? Не решила ли вновь самоедь напасть, или зырян нелёгкая принесла? Вон, приезжали давеча, с шаманом своим во главе, хмурые да кряжистые все, по сторонам, точно разбойники, зыркали – чем бы поживиться. Но – смешно сказать – свататься приходили. Сроду такого не было между их племенами: всё враждовали больше, земли холодные и неприветливые, делили. А тут шаман их, Лунег, вдруг жену себе попросил. И не абы кого, а Таскув.
Сама она того не видела и разговоров их не слышала – люди потом рассказали – но, верно, долго отец над ним смеялся. Уж чего удумал, окаянный. Пришлось зырянам домой возвращаться не солоно хлебавши. Вот только матушка после долго печалилась, словно испугалась чего.
Как бы шаман настырный вернуться не пожелал.
Опустив на землю связку веток для костра, Таскув тихо пробралась между толстых стволов елей и лиственниц, стараясь не тревожить кустов. Приблизилась к тому месту, где поблескивал скупой огонёк. Оказалось, горит факел, а в круге света от него собралось с десяток мужей, один другого выше да внушительнее. Чуть дальше, в тени, стояли, потряхивая гривами, их лошади.
Не зыряне это, а уж тем более не самоедь, ростом от пней недалеко ушедшая.
На обширной поляне стояли люди с запада, которых здесь нынче нечасто увидишь. С ними вогулы тоже дружбы не водили: старые обиды забыть не так-то просто. Но всё ж платили ясак пушниной их вождю. Он много южнее уже возводил крепостные стены, обещал народ ему подвластный от башкирских племён защищать.
Пожалуй, такие и правда кого угодно защитить смогут. Могучие и широкоплечие все, как один. Волосы их даже в холодных сумерках отливали бледным золотом. Вытянутые лица и необычно большие, светлые глаза приковывали взгляд… Таскув не могла насмотреться. От незнакомцев веяло далёкими землями, пыльными дорогами запада. И паулами, такими большими и многолюдными, что можно ходить там весь день, да так и не обойти.
И что только привело их на тайную тропу, о которой знали лишь вогулы да их соседи – остяки? Как они вообще её нашли?
Таскув шагнула прочь – надо бы Унху предупредить – но зацепилась за ветку подолом плотного гуся[1]. Замешкалась на миг, высвобождаясь и поглядывая в сторону чужаков: лишь бы не услышали возни.
Вдруг чьи-то сильные руки схватили за плечи. Таскув замерла, чувствуя, как сердце прыгнуло к горлу.
– И что ж это за пташка тут в ветвях прячется? – раздался позади насмешливый голос. Странно, но говорил его обладатель по-вогульски, хоть и не чисто.
Её развернули, и перед взором возник один из тех незнакомцев, которые теперь, похоже, собирались устраиваться на ночлег. Сначала Таскув увидела перед собой широкую грудь, вышивку на распашной, не такой, как у вогулов, малице и серебристую застёжку плаща. И только задрав голову, встретилась с пленителем взглядом.
Он неожиданно улыбнулся, рассматривая её лицо. Молодой. Если бы не курчавая, чуть рыжеватая борода, так больше двадцати зим и не дашь. Светло-русые волосы его, встрёпанные и спутанные с дороги, падали на плечи. А голубые глаза казались вовсе не злыми, весёлыми даже. Да вот только что за этим взглядом кроется.
Таскув прижала руки с ножом к груди и попятилась – а он и удерживать не стал, только предусмотрительно отобрал оружие. Легко, одним коротким движением. А ну как теперь в ход его пустит – и поминай, как звали? Кто его, этого чужака знает… Разве мало люди с запада горя вогулам причинили, когда с исконных земель гнали на север? И убивали, и мучали, бывало.
– Ещё поранишься, – сказал незнакомец нарочито строго, словно неразумному дитю. – Как ты тут оказалась? Паул далеко?
И нахмурился, гадая, верно, понимает ли она его. Таскув осторожно сделала шаг назад, потом ещё один, повернулась и бросилась бежать. Сквозь собственное дыхание она прислушалась, нет ли погони, но молодой чужеземец преследовать её не взялся.
Напрочь позабыв о собранных ветках, она неслась, только и успевая огибать деревья. Вскоре показалась впереди другая поляна, а на ней – Унху, сидящий у разведённого костерка. Таскув ввалилась на прогалину и остановилась отдышаться, а то и слова не вымолвить. Унху, не глядя на неё, поправил ветки в костре.
– Тебя коли дожидаться, так и замёрзнуть можно насмерть, – и тогда только повернулся.
– Там, – выдохнула Таскув, – люди с запада на тайной тропе. К нам в паул идут.
Охотник вскочил на ноги и посмотрел зорко в ту сторону, откуда она прибежала. Таскув и сама невольно обернулась, хоть и знала, что никто за ней не гонится.
– Много? – Унху поднял с земли лук и колчан со стрелами.
– Человек десять.
Таскув шагнула к нему в желании удержать от глупостей. С него станется пойти да попытаться их перестрелять, не разобравшись, что к чему. Быстрая рука у охотника, да на всех его умений не хватит: там, небось, тоже не простаки собрались.
– Вернёмся домой, – проговорила она тихо, беря его за локоть, и в глаза посмотрела пытливо, чтобы и думать забыл с чужаками поквитаться.
Унху свёл черные брови и даже рукой дёрнул – высвободиться. Распалилась уже кровь, гонит в схватку.
– Мы давно сбежать думали,ждали только, как снег чуть сойдёт, – возмущённо начал он. – А теперь возвращаться?
Таскув мягко улыбнулась, провела ладонью по его спине, успокаивая. Негоже сейчас яриться и пылко доказывать правоту, хоть и хотелось.
– Родичей предупредить надо. Вдруг со злом чужаки идут? Если сейчас в путь отправимся, как раз к утру успеем. А там пусть старейшины решают, что с этим знанием делать.
– А снова бежать когда? – охотник совсем помрачнел.
Уж сколько ждал, что они наперекор всем уйдут вместе, не позволят другим людям судьбу свою решать. Да и Таскув жизнь связывать с воином из рода Мось, которого ей давно уж в мужья прочили, вовсе не хотела. Пусть и говорили, что достойнее спутника ей не найти. Всем он хорош: и в схватках оружных силён, и в охоте ловок, и собой хорош. К тому же внук одного из старейшин. Скоро должен был он приехать – знакомиться. Только не нужно ей то знакомство: Унху всех милее.
– Да хоть на следующий день сбежим! Предупредим всех – и сразу. А то ведь я ночей спать не буду…
Охотник скривил обветренные губы, но лук снова наземь уложил. А затем принялся костёр забрасывать. Таскув быстро собрала вещи, которые успела достать, и встала поодаль в ожидании.
– А нож-то где? – не забыл спросить охотник, когда она так его и не вернула.
– Видно, по дороге где-то обронила, – непонятно зачем солгала Таскув.
Отчего-то не хотелось ей о встрече с чужеземным воином рассказывать. Ну его!
Унху вздохнул – хороший нож был, с костяной рукоятью, ещё его дедом вырезанной – но ничего не сказал. Закинул за спину лук да и пошёл обратно по исчезающей в темноте тропе.
***
Таскув постояла немного в дверях, глядя, как клок рыхлого тумана спускается с холма в сырую низину, и вернулась в дом. Здесь горел вырытый в земляном полу очаг, даря щедрое тепло, но скоро снова придётся его покинуть. И лишь светлая богиня огня Най-эква знает, где придется разжечь другой. Тот, что станет согревать Таскув и Унху. И, правду сказать, она боялась, что боги не станут благоволить предательнице.
С утра они с охотником успели вернуться в паул до того, как их хватились. Забот по весне много, не сразу и заметишь, кто давно на глаза не попадался. Конечно, родовая шаманка – человек заметный, но и за ней по пятам никто не ходит. Унху пошёл к старейшинам один, сказал, мол, на охоте был, вот чужаков и заприметил. Те сразу людей в путь снарядили – и, говорят, незваных гостей всё ж встретили. Чем дальше обернулось, Таскув не ведала и ведать не хотела.
Она свой долг выполнила, и душа её хоть чуть-чуть да успокоилась.
Самые нужные вещи, без которых не обойтись в дороге, она уже собрала. И много раз перепроверяла тучан, не столько из-за беспокойства что-то забыть, сколько для того, чтобы унять волнение. Как будто в первый раз. Теперь даже страшнее.
Казалось бы, вернулась – и надо успокоиться, ведь неспроста те чужаки попались. Может, так духи ей верный путь указать хотели. Но нет, она вновь ступила на выбранную тропу.
Уйти в семью нелюбимого, будь он даже самым прославленным воином вогулов, можно. Можно смириться и забыть. Можно обмануть себя, но богов не обманешь. Не страшилась Таскув гнева родичей и трудного пути в священные земли. Но страшилась одного – предать прабабку Ланки-эква, чей дар ей передался. Та была сильной шаманкой, и отец возблагодарил богов, когда её дух поселился в теле пятилетней Таскув. Был большой праздник, к жертвенному столбу во дворе привязали оленя с самыми богатыми рогами.
Больше десяти зим минуло с тех пор.
Но теперь Таскув хотела, может, в последний раз воспользоваться силой Ланки-эква. Пройти шаманской тропой. Лишь бы вместе с Унху добраться до Ялпынг-Нёра и провести ритуал, чтобы навечно соединили их духи священной горы. Она знала, что, коли коснется её первым на брачном ложе не муж рода Мось, то и силу свою шаманскую она потеряет. Так говорили, стращали с самого детства. Но Таскув готова была на это пойти. Ради Унху.
Она переплела косы и связала их за спиной цепочкой, унизанной оловянными подвесками. Привычные движения успокаивали, опустошали голову, иначе, коли приняться думать обо всём грядущем, можно и умом тронуться. Таскув ждала, когда сядет солнце. Они с Унху снова встретятся у старой лиственницы и отправятся в путь, теперь уж, верно, без возврата.
Вот последние отблески заката вспыхнули над серыми очертаниями каменистых холмов. Туман залег между ними, точно комки вылинявшей по весне собачьей шерсти. Ветер стих, расплескав силу по бескрайним просторам предгорий. Скоро паул уснет до следующего утра.
Пора.
Таскув натянула через голову плотный гусь из оленьих шкур, накинула капюшон. За спину она закинула бубен, что достался ей от Ланки-эква, большой и желтоватый, словно летняя луна. А вот тучан и в руку взять не успела.
Снаружи послышались торопливые шаги. Сначала они прочавкали по влажной от только сошедшего снега земле, а потом застучали по камням у порога. Таскув сразу их узнала. Она принялась было торопливо скидывать бубен с плеча, но только запуталась в ремне.
В дом ввалилась раскрасневшаяся от бега и вечернего морозца Эви. Она стряхнула с плеч капли осевшего тумана и застыла в дверях, удивлённо оглядывая Таскув.
– И куда это ты собралась?
Никогда от младшей подруги и сестры двоюродной ничего не удавалось утаить. А расскажи ей Таскув о своих намерениях раньше, старейшины, глядишь, выставили бы у её дома соглядатаев. Да и в небо приказали бы им поглядывать: вдруг улетит. Недаром считалось, что в её роду все женщины-шаманки умели обращаться соколицами.
Не стала Таскув делиться с Эви своими планами, думала, уберегут боги от её вездесущего любопытства. Да куда там! Та всё одно прознала. Будто чуяла, где и когда надо появиться.
– Чего тебе? – сердито проворчала Таскув, всё-таки снимая бубен. – Я пришла только.
Эви подозрительно её оглядела и тряхнула косами цвета березового дёгтя.
– Ага. Пришла. А чего сапоги чистые? И подол. Или над землёй летала? Там такая грязь – по колено.
– Может, и летала, – бросила Таскув. – Тебе почём знать.
– Да куда уж мне. Во мне шаманской крови нет.
Эви надула было губы, но, видно, весть, что она принесла, была уж больно интересной или важной, чтобы обиженно о ней не сказать.
– Надень лучше парку понарядней, – немного помолчав для порядка, посоветовала она. – Старейшины к себе зовут.
Чего это вдруг да на ночь глядя? Таскув пожала плечами, скинула гусь и достала новую, только по осени сшитую парку. Мать подарила. Наверное, много вечеров провела она, кропотливо украшая подол и рукава полосками меха и цветным сукном. Заботилась, хотела, чтоб смотрелась дочь в парке не хуже дочери вождя, одежду которой шьют самые лучшие мастерицы племени.
Эви с завистью на неё поглядывала. Ей такую красоту и не носить – лишь для шаманок обычно так стараются. А Таскув теперь ещё и невеста – ей положено.
Тоскливо посмотрев на оставленный у очага тучан, она пошла за подругой. Будет ждать её Унху на холоде, да зря. Разозлится. Непонятно пока, что старейшинам понадобилось, и надолго ли придётся задержаться. Лишь бы не ушёл, разобидевшись и решив, что Таскув окончательно передумала. Прельстилась жизнью в другом роду, почтением, которое ждёт её там. Будто бы кто-то здесь мало её уважал или Унху был не так достоин её, как сын старейшины Мось. Глупости.
На долину тёмным, холодным коконом опускалась ночь. Эви едва не бегом припустила вниз по склону к паулу. Вот он, кажется, рядом, а по такой грязной каше попробуй дойди. Оно-то хорошо, что дом шаманки стоит на отшибе. Таскув всегда это нравилось: Унху мог приходить незаметно. Но в такие моменты казалось, что идти до селения уж больно долго – изгваздаешься, пока доберёшься, по самые уши.
Подруга загадочно помалкивала всю дорогу. По всему видно, что знала она гораздо больше, чем сказала. Её круглое, скуластое лицо так и светилось хитростью – мол, в кой-то веки ей ведомо что-то, что неведомо шаманке. И той это нравилось всё меньше и меньше. Но расспрашивать подругу Таскув не торопилась. Неприятное предчувствие томилось в груди, и потому хотелось отодвинуть момент знания подальше.
В пауле было едва уловимо неспокойно. Слишком громкие разговоры слышались из домов, слишком много людей попадалось навстречу для ночного времени. И все, как один, с любопытством поглядывали на Таскув, и чудилась в их глазах такая же таинственность, как в глазах Эви. Будто сговорились…
В чуме старейшин горел огонь, отчего его стены из оленьей кожи и войлока слегка светились теплом. Покрывали его крупные узоры из меха волка, чтобы привлечь добрых духов и отогнать злых. Чтобы не могли они смутить умы людей, что находились внутри. Слишком важные дела там порой вершились.
Жили-то вожди рода в таких же избушках, что и другие вогулы, а вот проводили советы по-старинке – в чуме. Его и собрать можно да с собой увезти, коли придётся с места сниматься. Такое в стародавние времена случалось часто, когда теснили их племя на север кочевые захватчики с южных Мугоджар и зыряне с запада.
Таскув уже приоткрыла дверь чума, когда заметила, что подруга, проводив её, повернула назад.
– Ты куда?
– А мне там быть нельзя. Так сказали, – Эви с сожалением развела руками и тут же убежала прочь.
Таскув только и глянула ей вслед, а потом вошла внутрь.
Трое старейшин полукругом сидели на циновках у костра, разведенного в серёдке чума. Тихо они о чём-то говорили между собой. У стен стояли самые уважаемые люди паула. Тут же был и отец. Он сразу перевёл на дочь взгляд, и там отразилась непонятная ей надежда.
Неспроста всё. Никак с теми чужаками всё связано. Неужто Унху проговорился, что и она их видела?
Старейшины замолкли и все одновременно посмотрели на Таскув.
– Здравствуй, светлая аги, – с кивком обратился к ней почтенный Альвали.
Пусть его волосы уже подёрнулись паутиной седины, в свои лета он по-прежнему сохранил ясный разум и силу тела, хоть давно уже не охотился вместе с молодыми.
Таскув склонила голову.
– Пусть никогда не оскудеют пастбища, где пасутся твои олени, Альвали. И не тронет огонь лесов, где сыновья твои ловят зверя.
Старик одобрительно улыбнулся. От набрякших век в стороны разбежались благодушные морщины. И другие старейшины покивали на уважительное приветствие.
– Прости нас, аги. Но мы позвали тебя в столь позднее время, чтобы ты помогла оградить наш паул от беды.
Он махнул рукой воинам у двери. Они вышли, но скоро вернулись, ведя под локти двоих чужаков из тех, кто на тайной тропе ей встретился. И внутри похолодело, когда в одном Таскув узнала своего давишнего пленителя. Руки мужей были связаны за спинами, но казалось, они настолько могучи, что лишь небрежно двинут плечами – и верёвки разорвутся, точно травинки. Ростом они оказались на полголовы выше всех, кто здесь стоял.
Второй пленник был старше невольного знакомца Таскув, но чуть помоложе её отца. Он мрачно смотрел перед собой и достоинства не терял, несмотря на то, что связан. Его пепельно-русые волосы до плеч не несли нитей седины, лицо, рубленое и твёрдое, как у идола, ещё не покрывали морщины, но глаза выдавали каждую нелёгкую зиму, что ему довелось прожить. Так обычно выглядят вожди.
Схваченные вогулами мужчины явственно походили друг на друга. Знать, родичи. Оба по виду воины, хоть оружие у них уже отобрали: но это всегда заметно по особому наклону головы, осанке и выражению глаз. А ещё по силе, что упругими, точно тетива, волнами всегда исходит от мужей, не раз за свою жизнь проливших кровь. Свою или чужую.
Молодой пленник с живым интересом оглядел Таскув и улыбнулся. Узнал. Да к тому ж маленькая по сравнению с ним – едва до плеча достанет – шаманка, верно, казалась ему забавной. Приятная та улыбка вышла, добрая и только слегка лукавая, будто то, что он оказался в плену, его, скорее, веселило. И Таскув вдруг стало совестно за то, что родичей переполошила, неприятности на гостей навела.
– Охотник Унху сказал, что они пришли тропой, которую знает только наше племя и остяки, – позволив всем вокруг хорошенько разглядеть пленников, продолжил старейшина. – Их больше, мы привели только вожаков. Мы не знаем замыслов их и не видим истинных лиц. А за этими личинами могут скрываться злые духи.
– И чем же я могу помочь, почтенный Альвали?
– Ты видишь то, что не видят другие. Мы хотим, чтобы ты выяснила, кто они на самом деле: люди или духи. И тогда мы сможем решить, как поступить дальше.
Таскув и так видела, что незнакомцы вовсе не злые духи, но старейшины не поверят, если она скажет об этом без проведения нужных ритуалов. Среди них есть “знающий” – и он проследит, чтобы всё прошло, как надо. И если возникнет хоть тень сомнения, пленников вряд ли ждёт завидная участь.
– Скажите, кто вы есть, – обратилась Таскув к старшему на их языке.
Говорить на нём её научила мать, а ту – бабушка Тори-эква. Когда-то, ещё до переселения в долину Ялпынг-Нёра, вогулы много знались с чужеземцами, которые тогда пришли с запада на больших лодках по рекам и верхом на лошадях – по земле.
Воин, кажется, удивился. Но с должным уважением он наклонил голову и проговорил размеренно:
– Я воевода Муромского князя. Зовут меня Отомаш. Я со своими людьми пришёл с юга по велению дружины княжича Ижеслава Гордеича. С ним случилась беда. Его всё больше одолевает неведомая хворь. Он много дней лежал в лихорадке, и до нашего отъезда ему не стало лучше. Мы боимся опоздать. Дружинный лекарь бессилен, как и волхв. Но мы услышали, что есть в вашем племени умелая кудесница, которая может излечить от многих болезней. Потому и пошли сюда. А тропу показали нам ваши соседи из рода Мось. По ней мы добрались гораздо быстрее. Со мной мой сын Смилан, – он кивнул на второго пленника. – Мы никому не хотим зла. И уж, верно, мы никакие не духи.
Старейшины мрачно выслушали рассказ того, кто назвался воеводой Отомашем. Не все поняли каждое его слово, но любой из них хоть немного, но знал чужеземный язык.
– А откуда нам знать, что вы соседей наших не околдовали? – высказал сомнение другой старейшина. Тот самый “знающий”, старик прескверного нрава. На его сморщенное, словно осенний лист, лицо легла тень подозрительности. Остальные согласно покачали головами.
Таскув подавила вздох. Не дождется её сегодня Унху… И обиду в чёрных глазах затаит неизбежно.
– Нечем нам доказать это, верно, – повёл плечами Отомаш, а сын его сдвинул брови, но взгляда не опустил, мол, нечего нам скрывать.
С вызовом он посмотрел сначала на старейшин, а затем и Таскув, будто она тоже в чём-то их обвинила. Хоть она просто хотела предупредить родичей. А теперь получается, от неё их судьба зависит. От шаманки, которая по молодости даже бубен себе ещё не смастерила – прабабкиным пользовалась, покуда восемнадцать зим не справит. Как она скажет после обряда, так и будет: скажет – люди, извинятся старейшины, примут гостей с радушием, а скажет – духи, живыми им из паула не выйти.
– Ведите их к месту камлания, – поразмыслив, повернулась она к вождям. – Всех ведите.
Люди одобрительно загомонили. Пленников вывели из чума. Таскув вышла следом и отправилась к себе; место камлания находилось недалеко от её дома – всего-то за бубном сходить придётся.
Паул наконец накрыли тишина и спокойствие. Теперь уж остаётся только ждать, что скажет родовая шаманка, а на камлания и вовсе никому хода нет, кроме “знающего” и “хранителя”. Таскув поднялась на пригорок, где стоял её дом, и огляделась. Не реши она вернуться в паул, чтобы родичей от возможной беды уберечь, уже шла бы об руку с Унху через древний лиственный лес и дальше через каменистую равнину до величественной Пурлахтын-Сори. Надо ли было? Думается, вряд ли чужаки, коли зло в сердце несли, дали бы запросто себя скрутить. Но там видно станет.
У самого порога кто-то перехватил Таскув за руку. Она вздрогнула и в первый миг попыталась высвободиться. Но тут же крепкая знакомая до теплой лёгкости в голове рука обхватила её за талию. Унху нетерпеливо и зло прижался губами к её губам, прошептал между поцелуями:
– Что ж ты обманула меня, милая Таскув? Сказала – сегодня.
– Не сердись, – она упёрлась ладонями ему в грудь и отстранилась, заглядывая в лицо. – Неужто не слыхал, что старейшины задумали?
Унху улыбнулся, на смуглом лице сверкнули белые зубы.
– Слышал только, как кричала в небе моя соколица, звала в дорогу, а сама не пришла.
Он снова прильнул поцелуем. И стоять бы так всю жизнь, чувствуя прохладу ночи на щеках и его губы на своих, да время не ждёт.
– Старейшины меня позвали. Просят пойманных в лесу чужеземцев открыть, не духи ли злые.
– А и пусть бы на них, – беспечно усмехнулся Унху. – Ты всех предупредила, а что с чужаками дальше станется – не наша забота. Сейчас уйти можем. Немедля.
– Что ты такое говоришь? – Таскув нахмурилась и отступила. – Хочешь, чтобы невинные люди пострадали?
– Такие ли они невинные? Что ж ты тогда домой неслась, сломя голову. Верно, потому что в злом умысле их подозревала? Да они нас долго обижали. Когда наш народ зыряне на север гнали, в гиблые земли, те не отставали.
