Текст книги "Кудесница для князя (СИ)"
Автор книги: Елена Счастная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
– Таких верных друзей ещё поискать надо, – прогрохотал Отомаш. Подошёл и встал рядом с сыном, поддерживая его недоверие. – Столько вёрст вслед за тобой мотали. И прятались хорошо, только нынче мы их заметили. А коли прячутся, значит зло задумали?
– Не отпустим её в далёкую дорогу одну! – пискнула Эви и на мать покосилась. А та уже слёзы уняла и теперь один только её вид обещал дочери суровую расправу, коли всё утрясётся.
– Не пустим, – неожиданно пробасил Унху, решив присоединиться к лжи Таскув.
Она только улыбнулась благодарно на его слова. Чем проще всё объясняется, тем лучше. Вот только что Эви тут делает, до сих пор не разумелось. Неужто за своей нежданной зазнобой решила пойти?
– Так она же и не одна, – Смилан качнул головой в сторону Елдана с сыновьями, которые покамест в разговор не вмешивались. Охотник и вовсе с подозрением оглядывал Унху: знать, отец обо всех своих тревогах ему поведал. Вот они и подтвердились.
Таскув только руками развела, что, мол, с ними поделаешь. И правда – что? Самое плохое – обратно в паул отправят той же дорогой, что и пришли. Отомаш возвёл очи горе: задали вогулы задачку. Он подошел к Унху, придирчиво его оглядел от макушки до пят, забрал у своего воина его лук и повертел в руках. Цокнул языком, то ли разочарованно, то ли, наоборот, удовлетворённо.
– Положим, меткий охотник нам в дороге пригодится, – начал он. От сердца тут же отлегло. – А вот девица не пришей кобыле хвост. Домой её отправить надо.
Евья вдоволь насмотрелась и на виновато притихшую дочь, и на Унху да подошла к Таскув.
– Что он говорит? – указала она взглядом на воеводу.
– Говорит, Эви обратно в паул отправить надо.
Тётка хмыкнула и шагнула вперёд, обращая внимание всех на себя.
– Скажи ему, Таскув, что дочь я домой теперь не пущу. Раз уж духи её сюда привели, так тому и быть. Значит, рядом со мной ей идти надо и с сестрой. Такова воля Нуми-Торума, и не нам ей перечить.
Таскув всё передала Отомашу слово в слово. Тот посмурнел пуще грозовой тучи, но разве теперь время склоки затевать? Солнце упорно ползло вверх, к полудню, а лагерь ещё никто не собирал. Дорога впереди неблизкая и сложная, а они все тут простаивают без толку.
– Пусть идёт, в самом деле, – вздохнул Смилан. – Лишь бы обузой не стала. Да и кудеснице так привычнее будет, когда родичи кругом.
Отомаш глянул на Таскув, сощурившись. Знать только особое назначение уберегли её от гнева воеводы.
– Коль мешаться девица в пути будет, быстро её домой спроважу, – угрожающе пообещал он. – Через горы одна пойдёт, может, поумнеет, – и на Евью кивнул, передай, мол.
Да тётка в этот раз его и так поняла: не первое лето на свете живёт. Одно что в лицо воеводе не фыркнула, но удержалась. Чтобы вогулка, к горам и лесам привыкшая с детства, кому-то в пути помешала!
Воины отпустили незадачливых пленников да и тут же словно о них позабыли – принялись стоянку сворачивать. Эви бросилась к матери, обняла её, бормоча извинения. Евья что-то строго высказала ей да за косы дёрнула так, что та громко ойкнула. Не ко времени она своевольничать решила, и наверняка Унху, к которому в пути прибилась, выдала. Уж вряд ли тот позволил бы себя обнаружить.
А охотник, исподволь поглядывая на Елдана, подошёл к Таскув. И видно: дотронуться хочет, а то и к губам припасть в поцелуе, но держится. Пусть надзиратель, приставленный отцом, и догадался обо всём, а скрытничать нужно продолжать, чтобы мешать не начал.
– Может, оно и лучше так вышло, что нашли нас, – шепнул Унху и всё ж коснулся рукава Таскув. Коротко, словно украл что.
– Может, и лучше. А может, и хуже – там посмотрим, – пожала та плечами. – Как Эви с тобой оказалась?
– Да я её только к вечеру первого дня заметил. Всё вас боялся упустить, вот по сторонам особо и не смотрел. А там поздно стало её назад в ночь да одну отправлять. Ещё и мне пригрозила, коль прогоню, пойдёт и всё Елдану расскажет, что мы задумали, – он досадливо поморщился, глянув на Эви. – Потом рассказала, что за сердцем своим пошла. Глупая. И всё же выдала себя, когда на них глазеть полезла.
Охотник оглядел муромчан, что хлопотали вокруг, словно не понимал, как Эви вообще могла что-то в одном из них найти. Да ещё и такого, чтобы сломя голову неведомо куда за ним броситься.
– Отчего ж глупая, – Таскув улыбнулась. – Ты тоже за сердцем пошёл, разве нет?
Унху нахмурился, потрогал кончиками пальцев разбитую губу, а после и бровь.
– Так вот…
Таскув потянула его за собой, к пню, возле которого впопыхах бросила тучан. Усадила на него и тряпицы чистые, разрезанные узкими полосками, достала. Намочила водой из бурдючка да принялась ссадины промывать. И так стало хорошо от этого и спокойно. И правда, наверное, лучше, когда никто ни от кого за деревьями и в тени не прячется. А как на ритуал ускользнуть, они придумают. Может, и Эви пригодится.
Скоро снова выдвинулись в дорогу. Исполинские болваны на вершине Мань-Пупу-Нёра скоро измельчали до неразличимых точек, а там и вовсе пропали за верхушками елей. По небу потянулась кудлатая хмарь, заклубилась, точно раздумывала, стоит ли обрушивать на путников дождь. На сей раз муромчане всё больше молчали, приглядываясь к новым спутникам. Елдан и вовсе не отходил от Таскув, которая на время уступила своего мерина Эви, и шла нынче пешком. Ноги нещадно болели после нескольких дней в седле, и она была даже рада такой передышке. К тому же, чем дальше, тем дорога к Ялпынг-Нёру становилась труднее. То и дело всадникам приходилось спешиваться, чтобы пройти болотце в лесу или скользкую от вечного тумана каменную осыпь на склоне очередного холма. Края становились неприветливее, словно смывало с них даже скудную краску северной весны. Но время от времени в седловинах гор рассыпались яркими пятнами цветочные полянки, и тогда будто солнечный луч освещал душу.
Ялпынг-Нёр приближался. Таскув чувствовала его все сильнее с каждым шагом. Чаще среди густого пихтового и елового леса стали попадаться покрытые низкой травой холмы. Здесь камни росли словно из самой земли а поверх растущих в низинах лесов можно было увидеть захватывающий простор. Закат разбавленным золотом сквозь редкие облака обливал три вершины вдалеке. Самая высокая из них – Ойка-Сяхыл – ещё была покрыта снегом. Но на неё взбираться не придётся. Надо только дойти до седловины.
– Стоянку устроим поодаль, – Таскув нагнала Отомаша и поехала рядом с ним. – Вон в том перелеске.
Она указала рукой перед собой. Налетевший порыв ветра едва не унес её слова прочь, сбил дыхание. Воевода приподнял воротник подаренной старейшиной малицы.
– Не лучше подъехать ближе? – он окинул взглядом вершины, до которых и добраться, так к самой ночи.
– Вам нельзя туда. Сами вогулы почти не ходят. Очень редко.
Отомаш вздохнул, но перечить не стал. Да и от насмешек над излишней почитаемостью здешних мест удержался. Только подозвал одного из своих людей и отдал ему короткий приказ – тот кивнул и вернулся к своим.
Стоянку развернули, как только вновь въехали под влажную сень деревьев. Густые пихтовые кроны поглотили остатки света, и лишь проворно разведённый кем-то из воинов костёр разогнал мрак древнего леса, в котором редко кто появлялся из людей. Вогулы стараются не тревожить священные места попусту.
И когда все устроились на отдых да повечеряли приготовленной Евьей кашей с вяленой олениной Отомаш махнул Таскув. Она поднялась с расстеленного на земле войлока и подошла.
– Когда ты принесёшь жертву на Пурла… Там, где её надо принести? – вздохнул он, отчаявшись выговорить непривычное название.
– Завтра отправлюсь, как солнце взойдёт, – Таскув подняла взгляд на Смилана, который тоже приблизился, чтобы услышать всё, о чем говорить будут. – К вечеру обернусь. А сейчас всем отдыхать надо.
– Снова на самую вершину полезешь? – воеводов сын качнул головой в том направлении, где за частоколом древесных стволов пряталась теперь Ойка-Сяхыл.
– Нет, – спокойно возразила Таскув. – на этот раз высоко не полезу. Только на плечо чуть подняться надо.
Смилан кивнул серьёзно, словно эта мысль его вдруг успокоила. Странно, кажется иногда, что он всегда весел и не теряет хорошего расположения духа. Лишь один раз он повысил голос, когда не на шутку встревожился за судьбу своего вождя. Но теперь мало-помалу приходило к Таскув понимание, что многое он прячет за улыбкой – и непременно захотелось узнать, что.
– Стало быть, доброй ночи, кудесница, – холодно оборвал разговор Отомаш, недобро глянув на сына. Тот желваками дёрнул, словно молча они обменялись парой крепких слов.
Таскув наклонила голову на прощание и вернулась под строгий надзор Елдана. Хотя тот весь последний день будто бы больше за Унху приглядывал. Знать, от него вернее подвоха ждал. А пока внимание опытного охотника не ложилось грузом на плечи, Таскув подсела к Эви, которая после выволочки, что устроила ей Евья, и глаза-то лишний раз от земли поднять боялась. Та её будто не сразу и заметила.
– Сегодня ночью мы с Унху к Эква-Сяхыл пойдём, – просто сказала она, но Эви вдруг вскинулась, обожгла пристальным взглядом. Но быстро заставила себя придать лицу невозмутимое выражение. И правильно, понимает всё, значит.
– Сегодня решили? Уже?
– Ну, а куда же ждать? – Таскув натянула парку на колени и обхватила их руками. – Завтра жертву для чужеземцев принести надо. А там к остякам поворачивать. Больше никак не успеть.
Сестра задумчиво покивали и обернулась на Елдана, который сейчас разговаривал с сыновьями, уговариваясь, видно, о дозоре на ночь.
– Он ведь не пропустит вас. С Унху в палатке ночевать собрался – не чихнуть теперь.
– А ты его отвлечёшь. Или кто там из них надзирать в это время будет, – всё так же спокойно, будто говорит о погоде, продолжила Таскув. Со стороны так и должно казаться. – А остальным я сон-травы в питьё добавлю, чтобы до утра беспробудно спали.
Эви дёрнула бровями возмущённо – не хочет ввязываться – но тут же кивнула едва заметно. Больше они не стали об этом говорить: и так услышать могут ненужные уши. А с Унху они по дороге урывками да перемолвками условиться обо всём успели. Сейчас охотник делал вид, что спать собирается, как и все, но то и дело кожу будто бы колол его нетерпеливый взгляд.
Таскув улеглась в одной из расставленных палаток вместе с Евьей и Эви. И замерла почти сразу, словно усталость скоро её сморила. Она лежала, тихо и спокойно дыша, и слушала, как ворочается подруга, точно ей острый камень под лежанку попал.
Нынче ночь выдалась тёплой, хоть и сырой. Унялся ветер, что гулял в седловине – и стало так тихо, что слышался треск пламени костра, у которого сейчас сидел дозорный. Таскув пыталась убедить Отомаша, что здесь бояться некого и стража не нужна, но воин ей не поверил.
Совсем измаявшись, Эви тихо встала и вышла наружу, мимоходом тронув Таскув за руку. Та и сама знала, что уже пора идти. Она подождала, пока сестрица усядется у огня и заведёт пустой и отвлекающий внимание разговор с сыном Елдана, чья стража сейчас как раз шла. Парень радостно отозвался на приглашение посудачить – скучно в одиночестве ночь коротать.
Таскув тихо выскользнула из палатки, пробралась за спинами дозорного и Эви да и скрылась в темноте леса. Не успела она и нескольких саженей пройти, как за руку её поймал Унху, напугав до полусмерти. Он приложил палец к губам, косясь в сторону лагеря.
– Веди, – шепнул и поправил на плече мешок из оленьей шкуры.
Таскув вздохнула, укоризненно покачав головой, и пошла по тропке, которой не видно было в темноте обычному человеку. Но знала, что не заблудится, хоть глаза закрой. Нужно подобраться ближе к Эква-Сяхыл: там много десятков зим стоит святилище Калтащ – богини земли и плодородия. Мудрая матерь Мир-Сусне-Хума поможет и поймёт. Она благословит два сердца, что хотят биться вместе вопреки воле других! Иначе и быть не может.
Чем дальше в чащу, тем темнее становилось вокруг, казалось теперь, что даже свет луны и звёзд не проникает сквозь плотный полог пихтовых ветвей. Воздух звенел от острого запаха хвои, который наполнял нутро несказанно свежестью. Невольно Таскув и Унху молчали. Грудь всё сильнее давило волнение. Оно прокатывалось волнами, разбегалось по телу покалыванием. Голову то и дело вело от собственного безрассудства и смелости. Никто раньше ни разу не решился пойти против воли старейшин, против воли рода.
Менквы[1] из лиственниц у святилища Калтащ встретили обычным молчанием. Богиня, окружённая дарами, что копились здесь испокон веку, появилась на залитой бледным светом поляне. Чёрное пятно кострища темнело в серёдке: его давно никто не касался. Не разводил священного огня, не кормил его, чтобы он открыл ход в мир духов. Вогулы уже несколько зим жили спокойно.
Таскув обошла поляну кругом, прислушиваясь, вдыхая здешний дух: она не собиралась камлать – нынче это не нужно – но хотела проникнуться этим местом, услышать его голос. Чтобы найти слова для обращения к Матери. Тем временем Унху нарубил веток для костра, уложил их по-особому, чтобы скоро запалить пламя, и встал в стороне, ожидая.
Таскув остановилась напротив Калтащ и склонила голову, приветствуя. Показалось, пронёсся над землёй не порыв ветра, а вздох, точно кто-то пробудился от долгого сна. Облака бежали по небу, то пряча луну, то вновь открывая. Неверное сияние скользило по умиротворённому лику богини, отчего мерещился блеск в её глазах. Совсем как живой.
Таскув развела огонь, бросила в него подношение и скинула парку, оставшись в одном шерстяном платье: так стало жарко. Она подозвала Унху. Охотник подошёл будто бы чуть робея: а ведь бежать рвался вперёд неё! А теперь волнение, знать, взяло и его храброе сердце. Он достал из заплечного мешка войлок, расстелил на земле у огня и тоже стянул через голову малицу. Таскув протянула к нему руки, нетерпеливо обняла и поцеловала: так долго и пылко, как никогда раньше. Соскучилась за эти дни до невозможности! Пусть и рядом он был сегодня с самого утра. Унху шумно задышал, сжал её в крепких объятиях, с нажимом прошелся ладонями по спине. От случайного касания звякнули оловянные фигурки на цепочке, что стягивала косы.
– Потерпи, – сбивчиво шепнула Таскув, отстраняясь.
Пробормотав что-то, охотник снова накрыл её губы своими, чуть покусывая их. Но всё же отпустил: негоже так, без благословения Калтащ. Без должного обращения и даров.
Таскув прижала ладони к его разгорячённым щекам и посмотрела в глаза. Обвела кончиками пальцев скулы и подбородок. А затем стянула шнурки с его волос, распуская их по плечам. Он весь её. Весь до последнего вздоха. На тряпичных ногах она вернулась к богине, уложила к подножию давно уж приготовленные куньи шкурки, ладные, блестящие, одна к одной. Их раздобыл Унху как раз для такого случая. Рядом поставила мешочек с кедровыми орехами, которые собирала сама. Достала из тучана маленький кинжал и слегка разрезала ладонь, провела ею по изваянию, оставляя багровый след. Сегодня она прольет и другую кровь во славу Калтащ и для её милости. Но позже.
Таскув встала с колена и повернула к костру, обогнула его сбоку, наслаждаясь щедрым теплом, и остановилась рядом с Унху. Тот смотрел на неё неотрывно, улыбка то и дело трогала его губы. Отблески пламени плясали в его чёрных глазах, заострялись от резких теней рубленые черты его лица. Она взяла ладонь охотника и тоже резанула по ней – он и не поморщился. Сцепив окроплённые кровью руки, они повернулись к богине, и Таскув проговорила громко и уверенно:
– Мы стоим пред твоей волей, Матерь Калтащ. Просим, чтобы соединила нас, наши сердца и тела сегодня и до самой смерти. Не желаем мы иной доли, не мыслим иной жизни. Рассуди нас и наших родичей. Не гневись, ибо наши помыслы чисты, а намерения искренни. Прими наши дары, мы славим тебя, Калтащ-эква. И просим твоего благословения.
Отзвучало эхо последних слов между деревьев, качнулось вдалеке и стихло. Показалось, всё замерло вокруг, и даже пламя костра перестало неистово трепыхаться от лёгкого ветра. По телу дурнотно расползалась дрожь. И как понять, услышала ли Калтащ обращение? Или ждёт последней жертвы?
Будто бы что-то треснуло в глубине леса. Таскув обернулась и мельком заметила убегающего прочь оленя. Что-то в нём показалось странным, но сейчас это было так неважно, что и думать не хотелось.
– Смотри! – вдруг дёрнул её за руку Унху.
Она вновь повернулась к огню да так и обомлела. По траве расползалось бледное сияние, словно первый снег. Оно исходило от изваяния Калтащ, ширилось, играло на куньем мехе и на каждом из лежащих перед ней даре. Зыбкие крупицы света кружащей над землёй мошкарой обогнули костёр с двух сторон и, переливаясь, потянулись к ногам гостей. И вдруг вспорхнули, словно подхваченные ветром, хоть вокруг было тихо. Снизу вверх по ногам пронеслась прохлада, разбежалась до кончиков пальцев, опустошила голову. Оплела светящейся снежной паутиной запястья Унху и Таскув да и соединила их, словно тончайшей цепью. Высохла кровь, перестала сочиться из ран. И на миг в пляске холодных искр почудились очертания женского лица, озарённого улыбкой.
Она услышала. И хотела теперь, чтобы они были вместе.
Таскув медленно отпустила руку Унху, развязала пояс. Глубоко вдохнув и содрогаясь от волнения, сняла платье и бросила рядом с расстеленным на земле войлоком.
Сырая прохлада ночи объяла тело, ещё не погасшее сияние повисло на каждом волоске, точно мелкая водяная пыль. Таскув в первый миг прикрыла обнаженную грудь руками, но нашла силы опустить их и поднять глаза на любимого. Унху сглотнул, обволакивая её взглядом. Без доли стеснения, с одним только бесконечным желанием в нём. Он шагнул к ней, неспешно и мягко провёл ладонью по щеке, беспрестанно любуясь тем, что открылось теперь его взору. Притянул к себе, согревая, завладел губами. Поцеловал неспешно и мягко, лаская, распаляя желание. Лишь на миг отстранился, сняв рубаху, а затем опустился на войлок и потянул за собой. Таскув села рядом и мгновенно оказалась в кольце сильных рук. Охотник опрокинул её на спину, пробежалась вереница его жадных поцелуев по плечам и шее. Они обжигали кожу, точно падающие с неба раскалённые хлопья пепла. Дыхание вдруг стало неровным, не помещаясь внутри. С каждым ударом сердца разбегались по телу горячие потоки и скапливались подрагивающим клубком внизу живота. Руки Унху, мозолистые и шершавые, на удивление бережно то скользили по талии, то спускались по бёдрам, сдавливая до легкой боли. Таскув обхватила охотника лодыжками, прижимаясь сильнее и чувствуя его напряжение. Запустила пальцы в волосы и выгнула спину, когда ртом он принялся неспешно ласкать её грудь. От умелых прикосновений его языка и губ тело переполнялось неведомой доселе истомой. Невыносимой, жгучей, вырывающей стон из самого нутра. Тихий и дикий одновременно. Таскув сжала колени, заключая Унху в плен – “Не отпущу!”. Охотник лишь крепче обхватил её руками, приподнимая, словно хотел стать ещё ближе.
Сегодня они станут единым целым.
Но где-то в глубине разума билась одна мысль, не давая покоя. Словно мелкая заноза, которую не вдруг достанешь. Она почти погасла под напором жаркого вожделения, но тут Унху выпрямился, развязывая тесьму штанов – и колючее сомнение вспыхнуло с новой силой. Что если Таскув, впервые возлежав с мужчиной из своего рода, шаманский дар всё же потеряет? И благословение Калтащ-эква не поможет его сохранить? Таскув хотела верить в её милость, но знать бы наверняка… Ни разу ещё не случалось такого, потому как ни одна шаманка не шла против слова старейшин. А как же теперь? Назойливой колотушкой забились в висках недавние слова Ланки-эква: “Будешь жалеть…”
Таскув взглянула на Унху, такого близкого и желанного, и вдруг поёжилась от холода. К утру воздух совсем выстыл, ведь и днём солнце нагрело его не слишком щедро. Она схватила охотника за руку, останавливая. Тот, справившись с завязками, поднял на неё затуманенный взгляд, не понимая, что случилось.
– Я не могу… Не сейчас.
Унху нахмурился.
– Ты шутишь?
Таскув покачала головой. Не глядя, сгребла в охапку лежащее рядом платье и поспешно натянула его. Стало теплее и легче.
– Я не могу лишиться дара богов сейчас, – сбивчиво начала она объяснять. – Вдруг я всё же его лишусь? Как же я тогда помогу княжичу? Как излечу его? Они надеятся на меня. Они ждут, что я помогу!
Таскув огляделась в поисках парки. Унху вдруг больно схватил её за запястья и тряхнул.
– Посмотри на меня! – почти крикнул он. – Ты серьёзно?! А как же ритуал? Мы так долго шли сюда! И должны его закончить.
Таскув взглянула на охотника, выкрутила руки, освобождаясь. Его глаза полыхали, но не отражением огня, а распалённым желанием. И обидой. Наверное, еще более жгучей, чем неудовлетворённое вожделение.
– Если я не узнаю, что с княжичем Ижеславом… Я буду жалеть, что не помогла человеку. Дала ему умереть.
Унху ударил себя ладонями по коленям и встал, давя стон разочарования. Порывисто встрепал волосы, отвернувшись, а затем оглянулся через плечо.
– С каких пор тебе есть дело до людей с запада? Разве когда-то они заботились о нас?
Таскув поднялась и одёрнула платье, натянула скинутые раньше сапоги.
– Люди с запада тут ни при чём. Я умею исцелять, и худо будет, если я добровольно откажусь помочь кому-то. Подло! Права была Эви: всё, что я задумала – подло. А ритуал мы можем завершить и позже. Ведь Калтащ-эква уже соединила нас. Мы вернёмся...
Охотник прервал её громким хмыканьем. Он хотел ещё что-то возразить, но не стал, лишь хлестнул упрёком во взгляде и тоже принялся одеваться.
Затушив огонь, они в полном молчании вернулись в лагерь. А там уже многие не спали. Елдан шумно ругался с сыном, который всё проворонил. Смилан стоял тут же и наблюдал за их перепалкой с холодной усмешкой на губах. Эви сидела у костра, обхватив ладонями щёки, словно ужасалась тому, что натворила. Похоже, сонный отвар не всех свалил одинаково надёжно. Да какая теперь разница?
Лес полнился людским раздражением и злобой. От этого становилось тошно.
Таскув прибавила шагу и первой вышла на свет костра.
Елдан смолк и обернулся. Прошил негодующим взглядом насквозь, а затем упёрся в Унху. И, видно, что-то на лице охотника заставило надзирателя не убить его тотчас же.
– Что ж ты, пташка, обманула нас, выходит? – не двинувшись с места, бросил Смилан. От его слов ещё не сошедший с тела озноб, вновь пронёсся по спине. – Завела нас сюда, чтобы с ним намиловаться? А Ижеслава лечить и не думала?
Таскув закусила губу, подошла к нему, словно под ударами палок, и чуть в сторону отвела. Не хотелось оправдываться перед всеми. Она другим ничего не обещала – только Смилану и отцу его.
– Я слово свое сдержу, – взглянула на воина твёрдо снизу вверх. – И постараюсь вождя вашего излечить. Простите, что обманула. Что утаила то, зачем сюда собиралась. Но от того никому теперь вреда не станет.
Лицо Смилана смягчилось. Он лишь коротко и недобро посмотрел вдаль на Унху, словно тот был виноват во всём. Но нет, виновата она. Воеводов сын вдруг крепко взял Таскув за подбородок, не давая опустить голову.
– Надеюсь, ты не станешь больше дурить нас, – в его голосе явственно послышался оттенок угрозы. – Ижеслав всем нам очень дорог. Мы не от безделья к вам в паул притащились, унижение от ваших старейшин вытерпели.
– Я понимаю.
– Ой ли...
Воин ещё мгновение разглядывал её, склонившись ближе. Таскув отчётливо видела все синие крапинки на радужке его светлых глаз. Внутри что-то оборвалось, когда Смилан вздохнул и отпустил её. Кожа ещё несколько мгновений хранила след его совсем не ласкового прикосновения.
Он развернулся и вновь скрылся в своей палатке, видно, досыпать. А Таскув вернулась к костру.
[1] Менкв – в ханты-мансийской мифологии антропоморфный великан-людоед и оборотень. Изваяния менквов (обычно семь штук) часто ставили около святилищ, которые они якобы охраняли. Их заменяли каждые семь лет, так как считалось, что их сила постепенно падает.
Глава 5
– Вот расскажу твоему отцу, что вы с Унху наделали, век тебя из дома больше не выпустит! – сверкнув сталью во взгляде, поговорил Елдан, когда подошла Таскув.
Она только рукой на него махнула. Какая, мол, теперь разница? Тот брови свёл, оглядывая её, и то, что он увидел, знать, ему не понравилось. По её виду теперь самое худое можно подумать, это верно. Косы растрёпанные, губы припухшие, нацелованные, и глаза, небось шало поблескивают разгоревшимся желанием.
– Оставь, дядька Елдан, – она коснулась его плеча. – Чему суждено случиться, то случится. А сейчас ничего непоправимого не произошло.
Елдан только недоверчиво покачал головой. Теперь в два раза усерднее блюсти ее станет, к Унху и на сажень не подойти. Пока, может, оно и к лучшему. После того, как они так близко друг к другу подобрались, сдерживаться станет совсем невмоготу.
Таскув присела у костра рядом с Эви, встретив и её изучающий взгляд. Они посидели молча: сестра ни о чём пока не расспрашивала, да рассказывать и не хотелось. Сокровенное это, зачем трепать лишний раз?
До самого утра они так и не уснули больше. Зато Евья от сонного отвара спала беспробудно, казалось даже, не шевелилась совсем.
Наконец после тяжкого вздоха на всю округу Эви шепнула:
– Ну, как. Ритуал провели? Соединила вас Матерь Калтащ?
И вдаль уставилась невидяще. Даже почудилось, что и ответа не услышит: настолько занимали её голову другие мысли.
Таскув медленно провела по чуть растрёпанной косе, затем по другой и принялась их расплетать. Надо бы хоть в порядок себя привести, пока воевода не проснулся. Уж сын ему обо всём, что ночью случилось, быстро расскажет. А там ещё от него упрёки да угрозы выслушивать.
– Соединила, – она покосилась на подругу. А та сжала бледные губы – услышала всё ж. – Да до конца ритуал мы не довели. Побоялась я, что княжича после излечить не смогу.
Эви повернулась к ней и недоверчиво оглядела всю с головы до ног. Прищурилась, разве только пальцем не погрозила.
– Ты что же, Унху до себя не пустила?
Таскув приложила ладонь к заполыхавшей вдруг щеке. Это уж с какой стороны взглянуть: раньше они себе такой близости не позволяли.
– Пустила, да не совсем.
Эви дёрнула бровями и тихо рассмеялась, не обращая внимания на смурного Елдана, который неподалёку сидел вместе с Унху. Никому из них теперь не спалось. Мужи прервали неслышный отсюда разговор и вперились недоуменными взглядами: что за веселье? Сестрица даже обернулась на них, хитро посверкивая глазами.
– То-то я смотрю, Унху лесной чащи мрачнее.
Таскув склонилась к ней ближе, ещё понизив голос.
– Теперь в любой миг завершить можно. Мне бы только до княжича того добраться.
Но Эви лишь рукой на неё махнула, улыбнувшись.
– Дался тебе этот княжич, в самом деле. Можно подумать, ради него ты в этот путь отправилась.
Таскув пожала плечами. Верно, не ради него. Ради себя, Унху и любви, что они несли в сердцах. Ради его дыхания рядом по утрам и взгляда, полного силы и ласки одновременно – так он смотрел всегда лишь на неё одну. Никакая девушка в пауле не привлекала его, хоть и жадные до внимания охотника находились – да и не удивительно. Пусть и сирота он с детства, а из хорошей семьи: обо всех его братьях да сёстрах всегда доброе говорили. Добытчик он справный, от работы никогда не отлынивал: за таким спокойно будет всю жизнь – и дом, оставшийся ему от родителей, он в порядке держал. Да и красив, чего уж скрывать: по-особому, неведомым притяжением в глазах и улыбке он тянул к себе. И с судьбой мириться он так же, как и Таскув, не хотел. Поэтому-то она и бросилась в дорогу, обо всём и всех позабыла – да чуть не наделала скверных дел. Как бы она сейчас в глаза Отомашу смотрела, как бы выдержала нападки Смилана, который теперь, похоже, ей вовсе не верил?
Они с Эви снова замолчали, глядя в разгоняющий прозрачный утренний туман костёр. Помалу начали выбираться из палаток воины, вяло озираясь. Зелье всё ж сильное Таскув накануне замешала – после него и худо бывает иной раз. Но ничего, продышатся скоро на утренней прохладе, остро пахнущей пихтовой хвоёй.
– А ты что же? – решила она заговорить о другом, разглядывая мужей вокруг. – Показала бы мне хоть того, за кем из паула ушла.
Лёгкая улыбка вновь сползла с лица Эви. Она помолчала, теребя в пальцах небрежно сорванную травинку, и отбросила её в сторону.
– Думается, не замечает он меня вовсе. Права ты была. Но теперь уж домой не поверну. С матушкой и тобой дальше пойду, пока не гонят.
Она разочарованно дёрнула уголком губ и отвернулась. Таскув тронула её за плечо, пытаясь заглянуть в лицо.
– Хочешь, у Отомаша спрошу, как зовут да кто таков? Или у Смилана. Расскажут, небось. А там, поди, найдём к нему дорожку.
Эви посмотрела на неё, словно на дурную. Хитрить да изворачиваться она не привыкла, у неё-то душа всегда нараспашку, лицо открытое: всё по нему прочесть можно. Это Таскув заигралась, сама себя перемудрила, а Эви ничего скрывать не умеет. А потому мысль о том, чтобы зазнобу в сети девичьи заманить, её, скорее, пугала.
– Брось, – она недоверчиво усмехнулась. Отмахнулась даже, словно подруга ей что непотребное предлагала.
– Так и будешь молчать, значит? – вздохнула Таскув. Ты ж погляди, какое упрямство её взяло. Не дождавшись ответа, она добавила ласково, коротко сжав локоть сестры: – Коль надумаешь, я помочь постараюсь. Не хотелось бы, чтобы это всё зря было.
– Надеюсь, не зря, – та благодарно улыбнулась.
Скоро среди остальных появился и Отомаш, чуть шало позёвывая.Он-то вечером отвара больше всех выпил, всё нахваливал, какой ароматный да вкусный получился – вовек не напиться! Знать, тяжко ему вставалось: только сын растолкать сумел. А Смилан будто бы растерял всю лучезарную приветливость и теперь посматривал на Таскув настороженно и ещё более въедливо, чем раньше. Мужи долго о чём-то разговаривали, стоя у палатки, воевода то и дело прикладывался к меху с водой, слушая отпрыска. Таскув не выдержала и сама направилась к ним. День разгорается. Пора и к Ойка-Сяхыл идти.
Отомаш встретил её насмешливой ухмылкой.
– Здрава будь, кудесница, – громко приветствовал он, отдавая мех Смилану и утирая влагу с усов. – Славно вы с Унху позабавились этой ночью, я слышал. Друг он тебе, значит… Хах!
Он беззлобно покачал головой: знать, намерения, с которыми Таскув в дорогу отправилась, не так тревожили и задевали его, как сына. А тот, вишь, осерчал прям до лютости, теперь всё в холод кутает, как ни взглянет.
– Здрав будь, Отомаш, – кивнула Таскув. – Рассвет уже разгулялся. Значит, мне нужно идти.
Воевода согнал с губ улыбку.
– Что ж, пора, пожалуй, коль не передумала. А то вон Смилан винит тебя в том, что ты людей моих в провожатые себе взяла, чтобы лишь сюда добраться.
