Текст книги "Кудесница для князя (СИ)"

Автор книги: Елена Счастная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Лунег вернулся к лагерю муромчан и вновь принялся наблюдать. Не за воинами, что пытались хоть чем-то себя занять на вынужденно затянувшемся постое. И не за палаткой, куда ещё накануне отнесли бесчувственную Таскув. Он глаз не сводил с младшей сестры шаманки и за утро даже успел узнать её имя – Эви. Такое же простое и ничем не примечательное, как и сама девушка. Но он чуял, что она поможет ему. Их с Таскув недавний разговор у огня сам подбросил решение, как. Теперь  же он видел, что не стоило даже прибегать к заклинаниям и духам, способным видеть всё, чтобы понять, что она оказалась здесь не из-за любви к сестре. Сюда её привёл мужчина, к которому тянулось её сердце. И нет более верного помощника, чем женщина, которой пообещают исполнить все её чаяния.

Но пришлось ждать. К вечеру лагерь всколыхнулся, когда  в пришла  а в себя  Таскув. Значит, с утра тронутся в обратный путь, и умыкуть шаманка  в станет гораздо сложнее. Лунег едва дождался, пока Эви уйдёт в сторону от лагеря, чтобы набрать трав для живительного и бодрящего отвара, в приготовлении которых вогулки ведали очень много. Она прогуливались в округе каждый день незадолго до того, как все начинали укладываться спать. Вот и теперь, видно, решила побаловать сестру ласкающим нутро питьём. Девушка двинулась по тонкой тропке, залитой весенним солнцем, уперев взгляд в землю. То и дело она наклонялась, срывала стебельки и цветы да укладывала в небольшой берестяной туес на плече.

Осторожно и бесшумно ступая по траве и стараясь не тревожить валежника, Лунег следовал за ней, прислушиваясь к тихой песне, что Эви напевала себе под нос.

– Здравствуй, красавица, – мягко обратился он к ней, когда лагерь остался далеко за спиной. Теперь никто не потревожит.

Девушка вздрогнула, едва не уронив пучок трав, который внимательно разглядывала, очищая от сухих иголок. Медленно обернулась, затаив дыхание.

Лунег улыбнулся, выходя на тропу, и руки в стороны развел, показывая, что нет при нём оружия и зла он в душе не несёт. Эви сделала шаг назад и в сторону стоянки глянула: не кликнуть ли помощь?

– Я не обижу, – ласково продолжил Лунег, приблизившись ещё. – Я помочь хочу. Знаю твою сердечную печаль, чувствую. И знаю, как сделать, чтобы милый тебе муж твоим стал.

Девушка нахмурилась, недоверчиво его разглядывая. Но мелькнуло по лицу сомнение: она чуть прикусила губу – стало быть, попали его слова точно куда надо было.

– Ты что ж, думаешь, не узнала тебя? Шамана зырянского. Ты на кой сюда притащился? – с напускной строгостью ответила Эви. – Сейчас как заверещу – все муромчане сбегутся. Ноги унести не успеешь!

Хороша память оказалась у девчонки, а вот он не помнил, чтобы  в они в пауле встречались. Молода она и глупа, да не совсем. Хотела бы, так давно шум подняла, а раз молчит, значит, ждёт, что гость незваный скажет. Нутро у неё крепкое, нрав упрямый. Коль надо, по головам пойдёт. Это только на руку.

– А может, не шаман я вовсе, а дух лесной, – вновь весело улыбнулся Лунег. – Посмотри, нет тут больше никого. Я один. Места кругом священные, силой опутанные. Вот и услышал я твои мольбы.

После многих лун, что точила его хворь, он и правда стал, верно, похожим на духа. Эви ощупала его взглядом с головы до пят. И веселья его фальшивого не разделила. Однако по-прежнему не торопилась кликать муромских мужей. И верно, раз Лунег нападать на неё пока не собирался и разговаривал по-доброму, то и надобности звать могучих воинов, знать, она больше не видела.

– Дух, как же, – хмыкнула девица, укладывая позабытый в руке пучок в туес. – Чего надо-то? И чем помочь можешь, болезный?

Лунег едва удержался от того, чтобы не скривиться от её небрежных слов. Вот же, а с виду и не скажешь, что на грубость с незнакомым ей человеком способна. Впрочем, какая разница?

Он достал из поясной сумы глиняный горшочек, огладил ладонью, как драгоценность какую.

– Вот. Это снадобье нужно подмешать в питьё тому, кого привлечь хочешь. А после делай с ним, что пожелаешь, – Лунег отдёрнул руку с зельем, когда Эви потянулась за ним. – Конечно, это не на всю жизнь. Но тебе станет легче его к себе привязать. Через образы, что он увидит, и через то, что под дурманом сделать успеет.

Вогулка кивнула и снова попыталась забрать у него горшочек. Он не отдал.

– У меня будет ещё одно условие. Половину снадобья ты подмешаешь сегодня Таскув. Вторая половина твоя.

Эви опустила руку.

– Ах ты ж мох лесной, бледный! Чего удумал, – воскликнула так громко, что показалось, в лагере муромчане точно услышали. – Чтоб я…

Она едва ногой не топнула от негодования.

– Не торопись, – спокойно прервал её Лунег. – Подумай, может, она мешает тебе? Стоит у тебя на пути? Все на неё только смотрят. Красота её да сила всех манит. Разве нет?

Девица фыркнула и повернулась было уходить. Но, сделав всего пару шагов, остановилась и бросила через плечо будто бы совсем безразлично:

– Она хоть не помрёт от него? От зелья?

Лунег только улыбнулся, сам подошёл и всунул ей в руку горшочек.

– Конечно, нет. Яд тебе я давать не стал бы. Отравы разные вы, женщины, и сами творить горазды.

Вогулка только губами покривила.

– А ты её не убьёшь?

Он сжал крепче пальцы Эви, холодные и влажные от страха.

– А тебе ли не всё равно станет? Я тебе помочь хочу. Дашь зелье своей зазнобе, а там я остальное сделаю – никуда от тебя не денется.

Девушка покусала губу, всё ещё сомневаясь. Лунег осторожно отпустил её руку, отступил, опасаясь всё же, что не станет она сестре вредить. Но Эви сильнее стиснула ладонь со снадобьем.

– Сегодня, говоришь, надо?

– Сегодня. И не позже. Пока люди с запада в обратный путь не пустились.

Вогулка спрятала горшочек в туес, среди трав и быстро пошагала к становищу. Лунег проводил её бесшумно – а ну как победит в ней любовь к сестре? Выкинет шаманский подарок по дороге. Но девица уверенно дошла до своей палатки, быстро отговорилась от матери да и скрылась внутри. Теперь только ждать.

Лунег заметил, как Таскув, стоя у далекой ели, о чём-то говорит с молодым муромским воином.  Почувствовал, как полыхает ревностью сердце охотника, который тоже это увидел. Ничего, скоро они избавятся от тревожащей души шаманки. Скоро она вся будет принадлежать лишь ему.

Ночь всех рассудит.

Глава 7

Лишняя вынужденная ночевка в седловине Ялпынг-Нёра не обрадовала воинов. Но они мирились с этим, обрадованные тем, что Таскув снова пребывала в здравии. О своих странных ощущениях на Ойка-Сяхыл она не стала никому говорить: и сама не была уверена в том, что случилось. Может, просто переоценила свои силы, не рассчитала, а потому выплеснула больше, чем нужно. Кто знает? Таких сложных ритуалов она ещё ни разу не проводила. Да и правду сказать, к Мир-Сусне-Хуму обращалась впервые. Но теперь она невольно чаще оглядывалась, словно ожидала увидеть кого-то за ней наблюдающего.

Вогуличи позабыли обо всех упреках и надзоре, только и окружали её весь вечер заботой. Елдан после охоты принес самый мягкий кусочек оленины. Сегодня он даже Унху от неё не гнал. Евья, как сумерки упали на лагерь, накрыла колени подопечной меховым покрывалом. А Эви принесла испить приготовленного ею отвара – чтобы лучше ночью спалось и телу лучше отдыхалось. Таскув не знала даже, куда себя деть от смущения и благодарности.

Мало-помалу все начали расходиться спать. Отомаш со Смиланом, сидя неподалеку, обсудили планы на следующий день: теперь к остякам надо поворачивать. А Таскув позаботится, чтобы княжич помощи всё же дождался. На воеводова сына она и взгляда лишний раз не поднимала: Унху беспрестанно за ней следил, точно она успела чего скверного натворить. Глупый. Но когда охотник в столь скверном расположении духа, лучше не злить его ещё больше: доводов разума он всё равно не послушает. Да к утру остынет – так всегда случается.

Таскув засиделась у огня, позабыв в руках деревянную кружку, из которой уже давно выпила весь отвар. Очнулась и поняла, что, кроме дозорного, вокруг никого не осталось. А уж как она с остальными на ночь прощалась – совсем вспомнить не могла. Что за напасть: никак отголоски ритуала на Ойка-Сяхыл. Осторожно пробравшись в палатку, где уже давно спали Эви и Евья, Таскув устроилась на лежанку, но как бы тепло ни куталась, как с боку на бок ни вертелась, а уснуть не могла. Набылась видно, в беспамятстве, и тело теперь противилось излишнему отдыху.

Вконец измаявшись, она выбралась наружу: уж лучше ещё у костра посидеть. Тепло, и думается хорошо. Все не давало ей покоя увиденное во время жертвоприношения. Та плотина на пути реки жизни. Не сама она там появилась: выстроил кто-то, а как разрушить её, пока не представлялось.

Таскув вглядывалась в огненные лоскуты, и всё чудилось, что в них можно увидеть ответы. Но есть то, чего не знают даже духи. И то, о чем не станут говорить боги, позволяя человеку самому делать выбор. Хотелось верить, что выбор всё же существует. Ведь она у святилища Калтащ решила всё сама… Или нет?

За спиной почудилось движение, но дозорный, нарезая уже не первый круг на посту, мелькал сейчас неподалеку впереди. Таскув обернулась: в непроглядную глубину ночного леса уходил кто-то из муромских мужей, даже во мраке показались его фигура и движения знакомыми. Очень он походил на Смилана. И куда же его понесло через темноту да без огня? Таскув отвернулась было – авось сейчас вернется – но он не вышел к палатке снова. Что за блажь? Она встала и, глянув на дозорного, пошла за воином, тихо себя укоряя за любопытство. Ну, мало ли какие дела у человека могут оказаться. Не случилось бы неловкости… Но вот широкая спина Смилана вновь показалась перед глазами, он шёл не то чтобы быстро, но уверенно, словно к давно намеченной цели. Четкими движениями он раздвигал густую поросль елового молодняка, шагал легко, так что даже хруста валежника и шелеста травы почти не слышалось. Таскув иногда забывала дышать, так увлекла её погоня за воеводовым сыном. Она уже почти бежала, а нагнать его никак не могла. И всё же пришлось прибавить шагу ещё, когда оказалось, что Смилан вышел на тропу, что вела в ялпынг-маа. Неужто мало ему было нарушить незыблемость Ойка-Сяхыл? Снова в те места наведаться решил, да и зачем?

– Смилан! – наконец окликнула она воина.

Тот, показалось, остановился не сразу, словно решил сделать вид, что не услышал разлетевшегося эхом по спящему лесу голоса. Он всё же обернулся, и Таскув едва не споткнулась от негодования в его взгляде. Словно паомешала чему-то. Она подошла и кивнула в ту сторону, куда он шёл:

– А ты знаешь, что снова в ялпынг-маа идёшь?

Тот проследил за её движением и дёрнул плечом безразлично:

– Здесь, куда ни ступи, всё в каком-нибудь святилище окажешься. Чего тебе не спится?

Таскув нахмурилась от столь небрежных слов: неприятно прозвучали они, как удар розгой. Что же за тайны у него такие, которые заставили среди ночи по лесу бродить?

– Да вот, наотдыхалась, видно. Хватит. А ты всё же осторожнее. Иначе и оберег мой не спасёт.

Но никакого оберега на его шее почему-то не оказалось. Неужто снял, все её предостережения глупостью посчитал? И как муромчане тогда вообще поверили в то, что вогулы им могут помочь, если их заветами пренебрегают, как чем-то не стоящим внимания? Таскув задавила в груди негодование, хоть самоуверенность Смилана и задела её. Вот утянут его духи по дороге к остякам в какое болото, так, сможет, вспомнит о своей беспечности!

А воин на её слова лишь улыбнулся снисходительно, как малому дитю, которое упорствует в давно наскучившей всем забаве.

– Не переживай, пташка, ничего со мной не случится.

Он вдруг коснулся ладонью её щеки, погладил большим пальцем, тронув уголок губ. А лицо его стало серьёзным и задумчивым.

– Так куда ты в ночь пошёл? – вмиг пересохшим языком проговорила Таскув, отстраняясь.

– Не спится, вот и пройтись решил.

И улыбнулся снова, ласково, успокаивающе. Врёт. Как пить дать. Но более ничего выспрашивать она не взялась. Пусть идет себе, а она проследит тихонько, чего это он задумал. Только убедить его надо, что в лагерь вернуться решила.

– Может, со мной пройдёшься? – совершенно неожиданно предложил Смилан, качнув головой вдоль тропы. И добавил, расширив глаза, словно от испуга: – А то и правда забреду, куда не следует.

И за руку взял, сжал крепко в своей, будто никуда теперь и отпускать не собирался. Таскув глянула, пытаясь понять, в чём подвох, но ясные глаза воина смотрели так безмятежно, что все сомнения таяли в голове. И волнующее тепло разбегалось по телу от его прикосновения. Слишком волнующее – нехорошо. И она высвободилась, проворчав:

– Ну, пойдём. Тебе же лучше.

Они пошли по едва видной в темноте дорожке: ладно хоть свет луны позволял что-то разглядеть под ногами. Таскув шла впереди, ощущая спиной неподвижный и изучающий взгляд Смилана. Как теперь, унял он свое недоверие после принесения жертвы на Ойка-Сяхыл? Или по-прежнему ждёт, что она обманет, ведь никто не мог проверить, чем тот ритуал обернулся, и не умер ли всё же Ижеслав, пока они среди гор скитаются. И казалось, хочет воин что-то спросить, а молчит всё равно. И верно, чего вдруг им по душам разговаривать? Но воеводов сын вдруг вздохнул.

– Ты, верно, очень любишь своего охотника, раз решилась против рода пойти?

Вот, значит, какой вопрос на языке у него вертелся – аж воздух раскаялся, какое его любопытство взяло. Таскув коротко обернулась. Смилан лишь брови приподнял, мол, разве тайна в том есть какая? Нет, верно.

– С детства, наверное… – она вновь посмотрела перед собой. – Не мыслю жизни без него. И представить не могу, что кто-то другой рядом будет…

Таскув отшвырнула носком сапога попавшую под ногу ветку. Вроде, большого откровения не сказала, а на душе стало как-то… неправильно. Словно вынула на поверхность то, что долго в самом потаённом уголке сердца хранила. Даже с Эви они о том не много разговоров вели.

Смилан тихо усмехнулся и вдруг за локоть её взял, останавливая. Встал напротив, склонив голову, но всё равно на него смотреть, так снизу вверх: высок он непривычно для вогулов. У них таких сроду не рождалось.

– Так уж прям другого и не представишь? – спросил вкрадчиво. – Может, просто других не видала?

И ладонью вверх по руке провёл, скользнул по плечу и по спине до талии. Таскув шагнула прочь, но он отстраниться не дал, к себе притянул. Застрял в груди сухой комок, вздрагивающий от гулких ударов сердца.

– Глупости ты удумал, Смилан Отомашевич. Пусти!

Но воин и не послушал: сверкнула на его лице сквозь темноту белозубая улыбка, и дыхание, горячее, дурманящее, пронеслось жаром по скуле. Таскув упёрлась ладонями ему в грудь, а он второй рукой обнял и приподнял над землёй легко, словно не весила она ничего.

– Сама ты себя не знаешь, пташка, – шепнул, прижимаясь губами к шее, и вдруг снова на ноги поставил.

Вмиг пропали его объятия – и по взмокшей спине пробежал озноб. Таскув огляделась: оказалось, что рядом никого и нет, а вокруг – лютое ломное место. Непонятно даже, как сюда забраться можно было, не сломав себе ничего. Поваленные когда-то гулявшей здесь бурей ели топорщили в стороны иссохшие корни и ветви, на которых не зеленело ни одной иголки. Над болотистой землёй стелился длинными лоскутами туман. Пахло грибами и мхом. Как назло, в небе потянулись прозрачные облака, скрадывая даже неверный свет луны. И обступила со всех сторон почти живая мгла, в глубине которой, казалось, могли бы спрятаться любые чудища.

Таскув повернулась вокруг себя, выискивая тропу – тщетно. Конечно же, нет её здесь. И не было, верно, никогда. Ладони похолодели от вмиг накрывшего ужаса: куда идти? Она задрала голову, пытаясь по звёздам понять, в какой стороне лагерь, но плотная хмарь не дала ничего увидеть. Сапоги медленно намокали, а ноги проваливались в ненадёжную мягкую топь. Коли стоять так, можно и потонуть, пожалуй. Словно в насмешку над недавними мыслями о том, что Смилана, оберег снявшего, духи в болото утащат.

Таскув, почти наощупь сделала пару шагов в сторону: лучше бы и не двигалась. Откуда ни возьмись ей наперерез выскочил уже знакомый олень с черной шкурой. Едва не налетел, но резко прянул в сторону и умчался в чащу. Таскув отшатнулась, оглядываясь, чтоб не споткнуться. Ухнул вниз не пойми откуда взявшийся овраг, покрытый сочной травой. И удержаться-то не за что! Она  взмахнула руками, не успев толком ничего сообразить, и рухнула боком. Падая, больно приложилась плечом, покатилась и почти до хруста ударилась головой о лежащее на дне бревно. В ушах зазвенело, а ночная тьма и вовсе канула в непроглядную черноту. По телу разлилась невыносимая, тяготная дурнота, и, прежде чем провалиться в беспамятство, Таскув увидела на краю оврага тёмную мужскую фигуру.

***

Где-то неподалёку текла река. Слышался тихий перелив её вод, и ветер доносил на берег сырую прохладу. И откуда бы ей тут взяться? Неподалёку от лагеря муромчан стекали с гор только скудные ручьи. В вышине шумели кроны деревьев и пахло всё так же: смолянистой пихтовой хвоёй. Значит, из оврага всё же достали. Спасибо всем на свете духам, что привели спасителей, куда нужно.

Треснуло сбоку поленце в костре. Таскув, ещё не открывая глаз, пошарила рукой рядом с собой: лежала она на войлоке, а дальше – чуть влажная трава. Вокруг было необычайно тихо. Странно даже, ведь лагерь должен полниться голосами людей, если это не глубокая ночь. Но сквозь веки краснотой проникал дневной свет: стало быть, утренняя заря уже отгорела.

Таскув всё же поморгала и уставилась перед собой. Над головой раскинулось ясное, лишь чуть тронутое дымкой небо. Качались на ветру остроконечные пихтовые кроны. Она повернулась в сторону костра и едва не вздрогнула: оказалась-то в зырянском святилище. А ведь самое ближнее от Ялпынг-Нёра лежало у истока Печоры, запрятанное в глубине лесов. Далеко же её утащили! По другую сторону костра стоял на коленях перед идолами шаман Лунег, тот самый, что не так давно свататься в паул приезжал. Он гортанно и низко напевал, чертя в воздухе какие-то лишь ему ведомые знаки. То опускался к земле, то вновь выпрямлялся. Закончив, видно, обращение к богам, встал и направился к огню, зачерпывая пальцами из поясной сумы какие-то травы или зерно: издалека не видно. Скупыми взмахами бросал их себе под ноги, пока не дошёл до Таскув.

Она прикрыла глаза, прикидываясь, что всё ещё без чувств. Но сквозь ресницы размыто видела, что происходит. Лунег, опустившись на землю, взял за руку и начал обматывать вокруг запястья ровдужный шнурок, не переставая то бормотать, то петь на своём языке. Затем намотал такой же и себе.

Закончив, сел и принялся задумчиво рассматривать Таскув, положив локоть на согнутое колено.

– Я знаю, что ты очнулась, – тихо и спокойно произнёс он.

И замолчал.

Что ж, дальше тянуть глупо. Таскув открыла глаза и уставилась на него, не зная, что и делать. Так хоть рассмотреть поближе того, кто так ловко на неё морок навёл. Нездоровая желтизна окрашивала лицо шамана, на впалых щеках лежали тени, но глаза необычного для зырян серого цвета казались ясными. Единственно на них не наложил отпечаток недуг, который чёрным комком с пущенными в стороны щупальцами сидел сейчас у него в нутре.

Лунег разочарованно покривил тонкими губами, словно то, что Таскув пришла в себя, его скорее расстраивало. Она, немного осмелев, пошевелилась: оказалось, лодыжка обвязана колючей пеньковой верёвкой, и тянется та к жертвенному столбу, врытому в землю перед  изваяниями богов. Скверно. Стало быть, вовсе не гостья она тут, а та, кого в дар принесут. Знать бы ещё, зачем.

Лунег позволил ей вдоволь осмотреться, всё так же не говоря ни слова. А затем взял стоящую рядом деревянную плошку и протянул ей:

– Пей.

Она и с места не двинулась. Как бы не так! Не станет пить его зелья: небось, отравить вздумал. Отыграться за то, что отец прогнал его, жениха незваного. Она плотнее сжала губы, твёрдо решив ничего ему не отвечать.

Лунег вздохнул и вдругорядь качнул миской:

– Пей, легче будет всё вынести. Может, понравится даже. Снова муромского воина увидишь. Не собираюсь я тебя травить. Ты сейчас мне живая нужна.

Сказал так просто, словно о незначительном одолжении просил. И из чаши сам чуть отпил, показывая, что там не отрава. Таскув, сведя брови, проследила за его движением, но так и осталась лежать.

– Зачем ты меня сюда притащил? – на этот раз севшим голосом проговорила она. Густой отвар в миске вдруг показался желанным: такая жажда всколыхнулась в сухом горле.

– Объяснять не стану, долго, – бросил шаман. – Последний раз спрашиваю, пить будешь? Нет, твое дело. Мне всё равно.

– Воды лучше дай, – просипела Таскув, садясь.

Ей нужно было время, чтобы всё обдумать и решить, как выпутываться из той западни, в которой оказалась. Она смотрела в спину Лунега, пока тот ходил за бурдюком и ощупывала верёвку на лодыжке. Нож для трав, что висел на поясе, конечно, у неё забрали. Верёвка крепкая – так просто не избавиться.

Шаман вернулся и снова опустился на войлок рядом. Протянул бурдюк.

– Вижу, хвораешь, – Таскув посмотрела на Лунега поверх меха с водой и с жадностью припала к горлышку. Но пить принялась неспешно.

Шаман покривился, проведя вдруг ладонью по покрытой неровной щетиной щеке. Усмехнулся горько, сверкнув холодной решимостью в глазах.

– Это не надолго. Теперь уж нет.

Он резко забрал бурдюк, когда Таскув начала откровенно тянуть время. И  она отпрянула, когда придвинулся очень близко. Теперь ещё лучше стал виден желтоватый оттенок его кожи и источенное болезнью тело под одеждой, слишком сильно торчащий кадык на худой шее.

– Я сумею помочь, – она выставила перед собой руку, понимая уже, что будет дальше, когда Лунег наклонился к ней.

Зырянин поймал её запястье и сильным толчком, которого не вдруг ожидаешь от болезного, уложил на войлок.

– Конечно, поможешь, – кивнул он. – Я провёл обряд, надо только завершить.

Другой рукой, что оказалась просто ледяной, он задрал её рубаху и принялся развязывать тесьму штанов. К горлу подкатила душная паника. Таскув попыталась сбросить шамана с себя, но не смогла. И не смотри, что доходяга, а тяжёлый.

Шершавая ладонь Лунега  прошлась вниз по бедру, стаскивая штанину. Внутри всё сжалось в комок. Прокатилось отвращение настолько сильное, что мешало дышать. Непрошенные слёзы застелили взор, размывая всё вокруг в неразличимые пятна. Шаман начал что-то тихо говорить на своём языке. Его мерно звучащий голос, что в другое время показался бы приятным, вгонял в безразличие. Таскув изо всех сил сопротивлялась заклинанию, гнала его, стараясь не слушать. Отвар её выпить не заставил, так теперь словом задурманить решил. И ведь почти удалось: на короткий миг почудились в его лице черты Смилана, хотя двух настолько непохожих между собой мужей сложно найти. Таскув зажмурилась и принялась мысленно проговаривать свой заговор, защитный, огораживающий от колдовства. И стало чуть легче.

Вот только решения, как спасти себя от другого, пока не находилось. Мысли разбегались. Руками Лунег обхватил Таскув за бёдра и рванул к себе. Натянулась веревка на щиколотке и вдруг в темя словно ударило: сбежать можно! Хоть и трудно это для неё, неопытной.

“Ланки-эква, помоги!” – мысленно обратилась она к прабабке, хотя в чужом святилище та вряд ли её услышит.

Таскув задержала дыхание и представила, как становится меньше, как истончаются кости и руки меняют размах. Она должна суметь! Мышцы заломило сначала легонько, словно отлежала. Но тихая боль нарастала, заполняя тело полностью. Нутро выворачивало наизнанку. Кожу прошивали сотни иголок. Нет, не иголок – тупых кинжалов, вспарывающих её медленно повсюду сразу. Голову словно сжимали двумя горячими валунами. Всё вокруг замедлялось и становилось непривычно огромным. Верёвка соскользнула с щиколотки. Таскув встряхнула соколиные перья, впуская между ними воздух. Слишком большая теперь одежда осталась в руках ошарашенного Лунега.

Она ударила крыльями и взмыла вверх. Показалось, что сейчас перекинется обратно, не сумев удержать облик. Но вот последняя боль прошла, сила разлилась по телу, подхваченному неистовыми воздушными потоками. Но справиться с ними оказалось легко. Таскув метнулась прочь от святилища, лишь глянув на него последний раз. Мелькая между древесными кронами, за ней мчался чёрный олень. Он ловко огибал толстые стволы, перескакивал через брёвна и овраги, словно в таком облике ему было привычнее. Но скоро начал отставать и совсем затерялся позади. А чуть дальше засветился двумя кострами лагерь сопровождавших его воинов. Стало быть, они охраняли дорогу к святилищу.

Таскув не знала, на сколько её хватит. В облике сокола она раньше бывала всего раз, обернувшись из любопытства так, как рассказывал старый шаман Мось. А после пластом лежала дома до следующего утра: всё никак не могла вернуться в тело до конца. Разум расщепился, как дерево, в которое ударила молния. Постепенно всё прошло, но с тех пор без надобности перекидываться в птицу она не решалась. Слишком много сил требует. Хотя, может, коли привыкла бы, то дело шло бы теперь слаженнее. Вон как Лунег легко обратился, словно рубаху скинул.

А Таскув то и дело теперь чувствовала, что держится на грани. Плохо будет человеком рухнуть с такой страшной высоты. Зато отсюда было замечательно видно, куда лететь. Она держалась извилистого русла Печоры и показалось, прошло всего ничего времени, а выросли вдалеке знакомые холмы: предвестники Ялпынг-Нёра. Но ещё попробуй долети. Взмахи крыльев то и дело становились неуверенными, словно те отказывались служить. Таскув резко теряла высоту и с огромными усилиями поднималась хотя бы настолько, чтобы не врезаться в верхушки деревьев.

Не осилить эти последние вёрсты. Дышать становилось труднее, грудь разрывало, а сердце билось часто-часто, загнанное в непривычное тело. Таскув глянула вниз, выискивая, где бы приземлиться, чтобы передохнуть, и в последний миг увидела троих исчезающих в чаще всадников. Она развернулась, чтобы посмотреть на них снова. С силой ударил в бок ветер, крыло едва не заломилось. Ушибленное ночью плечо скрутило болью. Таскув кувыркнулась, но сумела выправиться. Всадники мелькнули на другой прогалине и зоркий взгляд сокола узрел в них муромчан. Они ехали к святилищу. А там налетят на зырян, которых больше, и как бы не случилось беды.

Таскув снизилась ещё, нырнула в лес, проскальзывая меж густых еловых лап. Пронеслась над головами всадников и попыталась сесть на землю в стороне от тропы. Это оказалось до странности непосильной задачей. Острая трава силками спутала крылья, Таскув потеряла равновесие и кубарем покатилась, чувствуя боками все рассыпанные под елями шишки. Ещё не остановившись, обратилась человеком и распласталась на земле, не в силах шевельнуть больше и пальцем. В отдалении послышался стук копыт и голоса мужчин.

Нужно встать. Чего бы это ни стоило.

Таскув приподнялась на дрожащих руках и взглянула в сторону тропы: но это единственное, на что она сейчас оказалась способна. Сердце зашлось радостным стуком, когда впереди муромчан показался Смилан. Он тревожно озирался и о чём-то резко переговаривался со спутниками.

– Смилан! – крикнула Таскув, удивившись даже, что из горла не вылетел соколиный клёкот.

Воин остановил коня, сделав знак остальным, и повернул голову точно к ней. В следующий миг спешился и опрометью бросился через заросли, нещадно ломая ветки подлеска.

Содрогаясь от бессилия и холода, Таскув вновь легла и обхватила себя руками за плечи. Торопливые шаги приблизились; Смилан, скидывая на ходу плащ, рухнул рядом на колени и накрыл им. Укутал бережно и поднял на руки. Пьянящее тепло его тела пробилось даже сквозь плотное сукно.

– Скажи, кто он, и я на куски его порежу, пташка. Только скажи, – сбивчиво бормотал он, гладя по спине и укачивая.

Но Таскув молчала, уткнувшись в его плечо, вдыхая запах чуть пыльной распашной малицы, которую муромчане, оказывается, называли кожухом. Да разве это сейчас важно? Но в голову всё лезли какие-то глупости. О том, какой колючий у Смилана плащ, и как щекотно касаются его волосы щеки. И о том, что подаренный оберег всё же висит на могучей шее воина, даже не спрятанный под одежду.

– Со мной всё в порядке, – наконец прошептала Таскув. – Никто меня не тронул.

Смилан замер на миг.

– Как же ты тут оказалась?

Она подняла к нему лицо, чуть улыбаясь. Воеводов сын свёл брови, отчего его глаза потемнели.  Вот и как объяснишь ему теперь, чтоб поверил? Верно, только как есть и остаётся…

Таскув положила ладонь ему на грудь и указала взглядом в небо.

– Прилетела.

Глава 8

Рассказ о том, как удалось сбежать от Лунега, Смилан выслушал серьёзно, словно ни тени сомнения  не промелькнуло  в его душе. Таскув предупредила о лагере зырян неподалёку от святилища: не доехали до них муромчане всего несколько вёрст.Пока она рассказывала обо всём, что случилось, нашлось и во что ей одеться. Один из воинов отдал длинную мужскую рубаху, которая оказалась в его заплечном мешке. Ноги обмотали онучами в несколько слоёв. Воеводов сын снова укутал Таскув в свой плащ, пропитанный его запахом, и усадил перед собой на коня, крепко обхватив одной рукой. Они тронулись назад. С зырянами встречаться не стали, хоть разозлённым муромчанам и хотелось с ними поквитаться. Пока Таскув одевалась, они стояли в стороне, и плевались, покрывая тех проклятиями, а вперёд всех – их шамана, который удумал такое непотребство. Кто-то предложил всё ж изловить его и вытрясти последнюю жизнь, но все решили, что лучше не тратить время на поиски того, кто в лесу теперь спрячется – не отыщешь. Лучше вернуться в лагерь и отправиться к остякам. А то и отмереного Нуми-Торумом времени может не хватить. Только теперь в два раза внимательнее надо по сторонам смотреть.

Таскув ехала, прислонившись щекой к груди Смилана. Его мерное дыхание успокаивало и вгоняло в сон. Силы всё никак не хотели возвращаться, невмоготу было даже лишний раз шевельнуть рукой. Неспешно проплывал по сторонам частокол леса, ветер оглаживал чуть примятую траву на тропе. Глаза закрывались сами собой.

– Мы разделились здесь, – тихо сказал воин. – Унху с Елданом и сыновьями отправились в ту сторону. По следам непонятно было точно​, куда ехать. Даже следопыты не разобрались.

Таскув подняла веки, выныривая из блаженной дрёмы. Впереди сходились в одну две дорожки. Неведомо, куда вела вторая, но Лунег, верно, хотел запутать возможных преследователей, потому и множил следы. Как же хорошо, что всё закончилось, что хватило умений обратиться соколицей и что на пути встретился отряд муромчан. Знать бы ещё, не пустится ли Лунег за ней вновь. Ведь как-то же он узнал, куда она отправилась из паула. И даже околдовать сумел, хоть шаманы чужому колдовству редко когда подчиняются.