Текст книги "Кудесница для князя (СИ)"
Автор книги: Елена Счастная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
– Давно это было, не нам судить. И уж тем более не мстить их потомкам.
Таскув совсем расстроилась, не так она хотела с Унху разговаривать и не о том. Не думала, что так всё обернётся с чужеземцами, что их без разговоров пленят, да ещё и духами посчитают.
– Так значит, не идём сегодня никуда? – разочарованно вздохнул охотник.
– Нет. Домой возвращайся. А меня старейшины ждут. Ещё хватятся. В другой раз решим, что делать.
Решительно она открыла дверь и скрылась внутри. Но как же хотелось вернуться! Она знала, что Унху ещё стоит снаружи и ждёт. Но скоро раздались его шаги и затихли вдалеке.
Таскув обошла очаг и сняла со стены бубен, который всегда висел над её постелью. Осторожно она провела пальцами по упругой коже, что за все лета, кажется, даже ничуть не истёрлась. Что сказала бы Ланки-эква, узнай она, что правнучка, унаследовавшая её великий дар, решит им пожертвовать?
Верно, по голове не погладила бы. Да и, правду сказать, во время камланий Таскув очень сомневалась, сможет ли бросить всё. Но когда думала об Унху, вновь обретала уверенность.
Ночной лес обступил со всех сторон тёмной бесчисленной ратью елей и лохматых лиственниц. Тихо позвякивали от каждого шага амулеты на шее, фигурки людей и животных на особой, обрядной, парке и цепочка с оловянными подвесками на косах. Полузаросшей тропой, где каждый торчащий из земли корешок был знаком, Таскув дошла до места камлания. Там уже разожгли костёр, который разбрасывал во все стороны желто-оранжевые отсветы. Людей было много, и всего двое из них – вогулы из старейшин. Остальные – люди с запада, высокие и громадные, точно осколки гор. Каждый из них – воин, который пришёл сюда для того, чтобы спасти своего вожака. И на лицах их не было страха. Чего бояться, коли душа чиста и голова не отягощена злым умыслом?
Таскув отыскала взглядом Отомаша и его сына, поманила их рукой: подойдите. Старейшины глянули недовольно, но препятствовать не стали. Чужеземцы приблизились к костру, за ними подтянулись и остальные их люди. Встали вокруг него, повинуясь её молчаливому жесту. Оранжевый свет ещё больше вытянул лица чужаков, бросил бронзовые блики в их глаза. Теперь они ещё сильнее походили на идолов. Верно, такие, с чертами, вырезанными твёрдой рукой, стоят на их капищах. Таскув достала из маленького поясного тучана горсть сухих трав и бросила в огонь. На неё они не подействуют, а вот им помогут отрешиться от всего и раскрыть свою суть. Мужчины отшатнулись было, когда пламя взметнулось коротким всполохом, но снова покорно замерли. Сейчас у них выбора нет.
Таскув обошла костёр, мягко и часто ударяя кончиками пальцев в бубен. Тот отзывался тихим гудением, спокойным, мерным, мелодичным. Он почти пел, пробуя голос, обещая раскрыть любые тайны. Она приняла от “хранителя” еду для совершения “кормления огня”: строганину и собранные по осени кедровые орехи. Вернулась по своим следам и бросила подношение в пламя. Шипение стихло, качнулось в стороны тепло, будто в попытке обнять всех вокруг. Таскув сняла с пояса колотушку и снова ударила в бубен. Мерно постукивая то по коже, то по ребру его, обошла уже впавших в безразличие чужеземцев, тихо напевая без слов, а потом закрыла глаза и обратилась к духам-покровителям.
Она звала их, просила милости и совета. Как помогали они её прабабке, а до неё ещё многим пращурам. Духи не ошибаются и не причиняют зла, коли обращаться к ним с уважением и не гневить. Таскув вскинула руки к чёрному, обсыпанному звездным крошевом небу, гортанно крикнула, призывая покровителей. И они отделились от огня сначала короткими вспышками, а затем размытыми фигурами, закружились-заплясали в воздухе, увлекая за собой. То припадали к земле, то взмывали над самыми верхушками елей. Голос бубна под рукой Таскув становился всё увереннее и громче. Бился в груди вместе с сердцем, отдавался в голове утробным пением.
Порхали над огнём искры, словно сорванные с ветвей листья, и гасли, сыпались на лицо и волосы пеплом. Духи-покровители вихрями носились между елей, покачивались и звали. Рвалась душа вместе с ними расправить крылья и взмыть высоко-высоко, с птицами. Упасть камнем вниз и снова вспорхнуть, не достигнув земли, смеясь и ликуя, что это выходит так легко. Легче, чем дышать.
Звенели фигурки людей и зверей на одежде в такт ударам колотушки о бубен. Таскув не смотрела кругом, закрыв глаза, но видела всё. Тёмные, окутанные маревом фигуры чужеземцев не шевелились, не отвечали на зов, не рвались присоединиться к их огненному танцу. А значит, люди они, не духи – нечего бояться.
Она вдохнула, медленно опустила бубен, ударяя в него всё реже, и остановилась. Постояла неподвижно, приходя в себя, а затем огляделась. Воевода Отомаш и Смилан смотрели на неё со смесью удивления и почтения. Иногда Таскув становилось любопытно взглянуть на себя со стороны во время камлания, и казалось, что ей легко это удастся, если захотеть. Но она боялась. Страшно было увидеть вместо обычной семнадцатилетней вогулки полубезумную шаманку, которая будто бы ходит по краю человеческого мира и мира духов. А ну как оступишься?
Таскув подошла к старейшинам и проговорила негромко – в горле после пения совсем пересохло – кивнув на застывших у костра мужчин:
– Они не духи. Им можно верить.
“Хранитель” и “знающий” кивнули даже как-то разочарованно. В пауле не столь часто случается что-то из ряда вон, а вышедшие из леса чужаки – уж и подавно. И жаль, что они оказались всего лишь людьми. А сколько было бы разговоров – до следующей весны!
Не дожидаясь разрешения, Таскув отправилась домой. Дело к утру, а после ритуала сил и вовсе не осталось – добраться бы до лежанки, завернуться в покрывало из волчьих шкур и проспать до рассвета. А что решат старейшины – это уже неважно. После пляски духов, после полёта и огня, после поцелуев Унху. Она сделала всё, что могла. Теперь не ей решать судьбу чужеземцев.
Пришедшие к месту камлания воины уже развязывали их, люди с запада озирались, будто только что обнаружили, что стоят здесь. Таскув последний раз оглядела их лица и едва заметно кивнула Отомашу, тот благодарно наклонил голову в ответ. Смилан потёр освобождённые руки, оправил овчинную малицу и привычным движением провёл по поясу, но оружия там не нащупал и только сжал кулак на том месте, где оно должно было висеть.
– Спасибо, пташка, – мягко сказал он, когда Таскув проходила мимо.
Его голос будто огладил по спине тёплой ладонью. На миг их взгляды встретились, Смилан сдержанно улыбнулся. Вот же привязался… Пташка.
Таскув ускорила шаг и с облегчением скрылась в темноте знакомого леса.
[1]Гусь – глухая дорожная одежда из зимних оленьих шкур темного цвета без украшений.
Глава 2
Таскув ещё спала, и холодный рассвет только-только начал разливать багрянец по небу, когда пожаловал первый ранний гость. Тихой поступью он подошёл к порогу, прислушался и постучал в дверь особым стуком. Сердце встрепенулось, и сон слетел с тела, словно подхваченное ветром перо. Таскув открыла глаза, но вставать не стала.
Унху прошёл в дом, потёр руки, поглядывая на почти потухший очаг.
– Ты ещё в ледышку не превратилась? – усмехнулся.
Таскув только натянула одеяло повыше, наблюдая за ним и пряча улыбку. Правду сказать под утро стало зябко, но вставать ночью, чтобы подкинуть в огонь веток, частенько было лень. Непросто выбраться из мягкой топи сна, особенно после камланий. Они всегда забирают много сил. Тогда спишь крепко, без сновидений, и порой не сразу почувствуешь, что замёрзла.
Унху скинул капюшон и в пару мгновений снова развел огонь; тени заплясали по стенам и причудливо легли на его лицо. Волосы охотника, разделённые на пробор и связанные в два хвоста, показались на миг рыжими. Но нет, они чёрные, точно зимнее небо ночью. Как и глаза. Можно вечно любоваться его коренастой, но в то же время ловкой фигурой да слушать тихие шаги. Как будто он вернулся домой после долгой разлуки. Хоть и виделись вчера. Когда-нибудь у них будет общий дом… Даже совсем скоро.
Унху подошёл, распахивая ворот малицы. Таскув протянула ему навстречу руку, коснулась запястья и тут же оказалась в его объятиях, которые после прохладной ночи показались такими горячими. Унху принялся гладить её ещё не собранные в косы волосы, покрывать поцелуями лицо и ладони.
– Мы должны были встретить это утро вместе, – прошептал он ей в висок. – Далеко отсюда.
– Будет другое утро, – улыбнулась Таскув. – Надо немного подождать.
Пока чужеземцы в пауле, им не уйти, ведь не просто так пришли: она им понадобилась. В случае чего её скоро хватятся. А значит, достаточно далеко сбежать не получится: погоню быстро снарядят.
Унху понимающе промолчал. Он лёг рядом и обнял Таскув прямо вместе с одеялом, уткнулся лицом в её шею. Она положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как та приподнимается при дыхании, и невольно задышала в такт с ним. Иногда в такие моменты сердце охотника начинало неистово колотиться, а кожа раскалялась, словно железо в огне. Неспешно блуждающие по её спине ладони становились смелее, а поцелуи – глубже и нетерпеливее. Но Унху всегда брал себя в руки. И за это Таскув была ему благодарна. За то, что не торопит, хоть и знает, что она готова принадлежать ему безраздельно.
– Не боишься? – чуть сонно пробормотал охотник.
– Чего?
– Без дара своего остаться. Наверное, это как часть себя потерять. Был целым, и вот…
– Ты – часть меня, – слегка коснувшись кончиками пальцев губ Унху, прервала его Таскув.
И почувствовала, как он беззвучно улыбнулся. Они вновь затихли, прижавшись друг к другу.Небо медленно светлело, и утренняя промозглость отступала из дома под натиском разгоревшегося во всю силу очага. Закаркала где-то проснувшаяся ворона, голос её подхватила вся стая, пронеслась над крышей и стихла.
Кажется, они оба задремали, но первым встрепенулся Унху. Охотничий слух не подвёл. Несколько человек неспешно шли к дому, тихо переговариваясь. А на улице-то совсем рассвело! Таскув оттолкнула Унху, и тот едва не скатился с постели кубарем, но вскочил на ноги и оправил малицу. Сел у огня, будто там и был всё время, вороша угли. Таскув встала тоже, поспешно накинула поверх тёплого суконного платья халат и перехватила его расшитым поясом. Вот только занятие себе придумать не успела, а потому, когда в дверь заглянул отец, просто встала посреди комнаты, чувствуя себя невероятно глупо.
Тот окинул её и Унху взглядом, нехорошо нахмурился и процедил тихо:
– Кажется, я сказал, чтобы ты и близко к моей дочери не подходил! – его глаза яростно сверкнули.
Грозен бывает славный воин Ойко, если его за живое задеть, пусть такое случается нечасто. Тогда лучше поостеречься: пронесётся гневом, как ураган по осени – только клочки потом собирай, что от обидчика останутся. А дома-то с дочерьми, точно добрейший пёс, хоть на загривок к нему залазь. Но Унху невзлюбил сразу, как тот, едва повзрослев, повадился возле Таскув околачиваться. Да и как позволить, если старшая дочь другому обещана? По всем обычаям двух родов – Пор и Мось. Никогда и никто не нарушал их. Бывало, проводили обряд без любви, да разве этим кого удивишь… Время после кого угодно в одну связку свяжет. Не любовь появится, так уважение и привычка – порой для справной семьи и не надо ничего больше.
А заверения в том, что, кроме дружбы, между Таскув и Унху ничего нет, проницательного отца не убедили. Как мог он огораживал дочь от ненужных ухаживаний: всё равно ничем они не закончатся, только сердце зря терзать. Правда, помешать так и не смог.
Да и Унху его не больно-то боялся. Чего таить, любил позлить нарочно, сколько Таскув его ни одёргивала. Вот и теперь глянул уверенно, оскалился:
– Да где ж я подошёл? Вон как далеко сижу.
Ойко только зубы сжал, но ничего не ответил. Видно стоял сейчас кто-то за его спиной в ожидании – не время для семейных распрей. Он вошёл в дом, а за ним степенно шагнули старейшины и вчерашние чужеземцы. Теперь рук им никто не вязал, даже воины не сопровождали. Знать, договорились всё-таки. Помогла им Таскув и уберегла от смерти – свою же ошибку исправила. Неужто благодарить пришли?
Старейшины с удивлением посмотрели на Унху, которого отец безуспешно пытался заслонить собой, но выгонять не стали. Стало быть, ничего, что для его ушей не предназначено, говорить не собирались.
Таскув жестом пригласила их сесть у очага, те с благодарным кивком устроились у огня, оттеснив Унху в тёмный угол. Чужеземцы встали рядом с ними, ухватившись, видно, по давней привычке за пояса, где уже снова висели мечи в ножнах. Доброе оружие, да не всегда для добра предназначенное.
– У этих людей есть к тебе просьба, светлая аги, – снова обратился Альвали к Таскув. – Вчера мы их не выслушали толком, но они за важным делом пожаловали. И отлагательств оно не терпит. Но сначала мы хотели спросить у тебя, захочешь ли ты просьбу ту исполнять. Мы-то можем решить, нужно оно или нет, но неволить тебя не станем.
Отомаш напряжённо вслушивался в то, что говорит старейшина, но, видно, почти ничего не понимал, а потому недоверчиво хмурился. Знать, боялся, что не так передадут его слова, исказят по недоброму умыслу. Хоть и приняли их теперь, как гостей, а застарелой, словно копоть на стенах, неприязни всё одно не скроешь: давала о себе знать вражда, которая и утихла с течением лет, но не пропала совсем, как загнанный травами внутрь груди кашель. Сын Отомаша, напротив, беспокойства не выказывал и даже кивнул, когда Альвали замолчал. И любопытно вдруг стало, откуда он вогульскому обучен? И зачем?
После Смилан наклонился к отцу и что-то ему сказал. Лицо Отомаша тут же разгладилось. Все обратили взгляды на Таскув.
Она провела рукой по волосам, жалея, что не успела заплести косы – стыдоба! – и неспешно подошла к муромчанам. Придется, хоть такой растрепухой, всё равно держаться подобающе. Но от пристального взгляда Смилана предательский жар бросился к щекам. Что ж он всё время её разглядывает, как зверюшку какую чудную? А совсем подурнело, когда Таскув увидела заткнутый за его пояс нож Унху.
Она подавила вздох и невольно сцепила перед собой руки.
– Я слышала вчера, что хворает ваш вождь…
– Княжич Ижеслав, – кивнув, уточнил воевода. – Старший сын нашего князя Гордея Мирославича.
Как будто это было для него очень важным, чтобы шаманка запомнила их мудрёные, никакому разумению не поддающиеся имена. Она коротко улыбнулась.
– Стало быть, вы хотите, чтобы я помогла вам? Излечила его?
– Истинно так, светлая… аги, – Отомаш коротко глянул на сына.
Тот подавил едва заметную улыбку. Знать, учил чему-то отца, чтобы хоть какую-никакую дань уважения оказать девушке, у которой о спасении просить приходится. Да немногое тот запомнил, а потому боялся ляпнуть что-то не то.
– Не может она поехать с вами, – тихо буркнул Ойко. – Скоро к ней приедет жених, а ваш княжич где – неведомо. Не пущу!
– Не вмешивайся, Ойко, – повернулся к нему Альвали. – Не тебе решать. Как она надумает, так и будет. Если захочет с ними ехать, поедет. Захочет остаться – так тому и быть.
Отец резко махнул на него рукой:
– Да неужто вы к её судьбе руку не приложите? У вас из-под носа шаманку самую сильную на всё племя увести хотят. А вы и уши развесили!
– Хватит, – отрезал старейшина. – Дай ей хоть слово сказать. А жених твой никуда не денется. Да и свадьба не завтра. Успеет вернуться, если поехать надумает.
Ойко недобро глянул в сторону Унху, а затем перевёл взгляд на Таскув. Неужто догадывался, что они что-то задумали, потому из виду её выпускать боялся? Отца обмануть сложно. А ну как решит наблюдать за ней, а там уж никак не скроешься. Не ко времени Унху пришёл, за короткие мгновения радости теперь приходилось расплачиваться тревогами и страхом за то, что ничего не получится.
– Далеко ли ваш княжич? – стараясь не терять лица, обратилась Таскув к чужеземному воеводе. – Почему он сам не приехал сюда?
– Как только поплохело ему, мы выехали на север все вместе, думали, успеем, – развёл руками тот. – Но по дороге ему стало совсем худо. Побоялись, не довезём. И оставили Ижеслава в деревне ваших соседей остяков. А сами отправились дальше налегке.
– До остяков ехать далеко, – рассудил Альвали и вопросительно посмотрел на Таскув. – Не случится ли так, что ты покинешь паул зря?
В его словах было разумное зерно. Если уж княжич был так плох, как о том говорит Отомаш, он мог умереть ещё до того, как чужеземцы добрались сюда. Ведь от ближайшего паула остяков ехать больше седмицы. Таскув оглядела свою избушку, сомневаясь, что делать. Ей было жаль незнакомого княжича: если уж о нем так заботятся его люди, знать, и человек он хороший. В голосе и словах воеводы слышалась искренняя тревога за вождя. Но уехать сейчас – значит, отложить их с Унху побег боги знают насколько. Вон уже, смотрит охотник сычом, чует её колебания и чуть что не задумываясь осудит. А то и ссоры не избежать. Терпение его не безгранично.
Взгляд зацепился за бубен, висящий на стене. Теперь молчаливый и неподвижный. А вчера он пел и танцевал в её руке, точно живой, словно было у него своё собственное дыхание и своя воля. Таскув вздохнула и оглядела мужчин, замерших вокруг неё в ожидании. Как бы поступила Ланки-эква?
– Есть у вас что-то, что принадлежало вашему княжичу? – она подошла к Отомашу. – Или хотя бы то, чего он касался достаточно долго?
Воевода растерянно почесал бороду. А вот Смилан, не раздумывая, снял с запястья широкое серебряное обручье, всё в замысловатых узорах, и протянул ей.
– Вот, оно раньше принадлежало Ижеславу.
Отомаш почему-то сердито глянул на него, но тот и бровью не повёл. Таскув приняла украшение, повертела в руках, разглядывая. Богатое обручье, мастерская работа. На серебре вырезаны переплетённые дубовые ветви и жёлуди, украшенные тёмным янтарём. Поистине княжеская вещь. Вот только откуда она у воеводского сына? Хотя все они воины – может, в награду досталась за какие заслуги.
Таскув кивнула Смилану, обхватила обручье ладонями и закрыла глаза. Прошептала короткое обращение к духам, чтобы показали они, жив ли ещё тот, кто касался этого серебра. То быстро нагрелось от её тепла, а потом стало горячим.
Толкнулась в пальцах волна силы, разнеслась по телу до самого нутра, обдала волнующим жаром: настолько огромная мощь была в ней. Взметнулась, обжигая, от пят до макушки. Таскув не удержала вздох, мысленно подалась навстречу чужой воле, такой притягательной, что хотелось окунуться в неё с головой. Если хворый княжич обладает такой силой, то беспокоиться о нём нет нужды – проживёт ещё много седмиц. Но стоило потянуться глубже, оказалось, что это плескалась бурным потоком жизнь Смилана. Кипучая, словно нагретый земными недрами источник. Таскув смутилась и, приоткрыв глаза, невольно украдкой посмотрела на него. Но сын воеводы всё равно заметил и вопросительно приподнял непривычно светлые брови.
Таскув снова обратилась к обручью, и на этот раз духи указали ей на тонкий и незаметный поначалу ручеёк жизни Ижеслава. Он давно уж не заполнял до краёв старое русло, но продолжал течь по самому его дну, неровно и медленно. Плохо дело.
– Он жив, – проговорила Таскув, открывая глаза.
Протянула обручье назад Смилану. Их пальцы на миг соприкоснулись, лёгкое покалывание пронеслось до запястья – отголоски жизненной силы, которую она только что чувствовала. А показалось, словно по коже скользнуло его дыхание.
– Что же за хворь с ним приключилась? – нетерпеливо спросил Отомаш.
– Это я смогу сказать, если увижу его. Пока только я узнала, что жизнь его не иссякла. Но времени осталось немного.
– Так ты поедешь с нами, светлая аги? – искоса глянул на неё Смилан, поправляя снова надетое обручье.
– Можешь просить, что хочешь, – добавил воевода. – Любой твой наказ уважим.
– Что бы я ни попросила, – вздохнула Таскув, – мы не успеем доехать до остяков. Он умрёт.
Отомаш открыл было рот, чтобы, верно, возмутиться, но смолчал. Такое не каждый день услышишь.
– И что же делать? – проговорил он, озадаченно проведя ладонью по затылку. – Мы так торопились…
Таскув не смогла сразу придумать, что ему ответить. Правду сказать, такое случалось с ней впервые. Первый раз она осознавала, что не успеет излечить человека, хотя за свою не слишком длинную жизнь помогала многим и справлялась даже со страшными ранами, которые получали порой мужчины на охоте, столкнувшись с медведем или вепрем.
– Мне нужно подумать, – наконец сказала она.
Ведь под десятком ожидающих взглядов даже мысли вместе собрать трудно, где уж дать дельный совет. А просто так отмахнуться она теперь не могла. Что-то царапнуло внутри от вида иссыхающего ручья жизни в огромном русле. Насколько же полноводна была река раньше! Она была такой же могучей, как у Смилана теперь. Жалко, если зачахнет совсем. Ланки-эква не оставила бы сильного человека в беде.
– Подумать?! – вдруг взвился Смилан. Уж этакого пыла от него трудно было ожидать, он только и молчал почти всё время. – Ты же сама сказала, светлая аги, что ему недолго осталось. Куда же тратить время еще больше?
Отомаш взял его за плечо и, склонившись к уху, что-то тихо сказал. Тот только сбросил отцовскую руку и дёрнул желваками.
– Что ты требуешь от нас? – громко и угрожающе возразил Альвали. – Вам благодарить нужно всех ваших богов за то, что мы вас приняли и выслушали. Ваш вождь нам никто. И ещё свежа память о том, как вы гнали нас с наших земель. Убивали наших людей и забирали наше добро.
Другие старейшины осуждающе посмотрели на него. Негоже поминать былое. Но Альвали ещё сам помнил, как по чужой воле вогулы едва не стали кочевниками и с трудом смогли найти себе достойное место для жизни. Таскув улыбнулась ему спокойно – и гнев его тут же утих. Старейшина только вздохнул и опустил взгляд, шевеля губами.
– Сегодня я дам ответ, – снова обратилась она к чужеземцам. – Дайте мне срок до вечера.
Смилан упрямо поджал губы, но от новых упреков удержался. А Отомаш благодарно кивнул. Верно, у них не было другого выбора.
Один за другим мужчины повернулись уходить. Но Унху вдруг зашевелился на своем месте, с подозрением разглядывая Смилана.
– Эй, постой! – он встал и двинулся к нему. Добавил, щедро плеснув пренебрежения в голос: – Постой-ка, Смилан Отомашевич!
Воин остановился, вскинув брови.
– Можно просто Смилан.
Охотник ехидно усмехнулся и ткнул пальцем в его пояс.
– А откуда же, просто Смилан, у тебя нож моего деда?
Тот проследил за его движением и вынул клинок. Подбросил ловко, так, что тот взлетел, словив лезвием рыжий блик от очага, и упал точно рукоятью в его ладонь.
Смилан сверкнул глазами на Таскув – сейчас расскажет!
– Да нашёл вот… Он, получается, твой?
Унху кивнул, не сводя взгляда с оружия.
– Мой. Обронил на последней охоте.
Воин цыкнул, словно по носу щёлкнул, и протянул охотнику нож на раскрытой ладони.
– Плох тот муж, что своё оружие теряет.
Унху резким движением забрал его, едва заметно багровея: на смуглой коже не сразу и увидишь, как расползается по лицу краснота. Смилан растянул губы в нехорошей ухмылке. И будто дубиной по загривку ударило: всё, невзлюбили друг друга. Однако отвечать колкостью на колкость охотник не стал.
– Впредь внимательнее буду, – сказал, словно льдом прозвенел.
Сопровождающие воина мужчины захмыкали снисходительно и, тихо переговариваясь, вышли на улицу. Только Унху, сжимая в руке возвращенный нож, задержался. Но он не успел ничего сказать: Ойко, вовремя о нём вспомнив, вернулся и едва не за ухо вывел наружу.
Таскув осталась одна, наедине с собой и пламенем очага, в котором при желании можно было бы многое увидеть. Спросить совета прабабки, обратившись к духам-покровителям. Уж они выпустили бы её из своего мира ненадолго. Не отказали бы. Но хотелось понять самой, что сейчас для неё важнее.
Она накинула на плечи простую, без вышивки и украшений шубу из оленьего меха, что всегда висела у двери, под рукой, и вышла под навес.
Сегодняшний день не отличался радостной погодой. Всё так же неспешно и даже торжественно плыли по небу серые, словно заячий мех, облака, и не поймёшь, чем одарят землю, дождём или снегом. И так же кутались в туманы ближние холмы, которые Таскув знала, казалось, до самой последней крапинки лишайника на них. Она вдохнула ядрёно-холодный поутру воздух и пошла вниз по тропе к той лиственнице, у которой должна была вчера встретиться с Унху. Вчера, и в то же время будто бы сотню лет назад.
Появление муромчан всё поставило с ног на голову. Чужеземцы проделали большой путь, чтобы помочь своему вождю. Знать, велико теперь их разочарование, когда услышали они из уст шаманки, на которую возлагали надежды, приговор для него. Таскув не чувствовала себя виноватой, нет. Она сказала всё, как есть. И ей хотелось узнать, что так истончило поток жизни наверняка сильного мужчины. Могла бы она всё исправить? Но Унху не простит, если она теперь бросит всё и уедет с муромчанами.
Таскув остановилась под лиственницей и подняла голову к её кроне, пышной летом, а сейчас только-только покрытой молодыми иголками. Как далёк становился Ялпынг-Нёр, а казалось отсюда, до него всего пара шагов, лишь бы Унху за руку держал. Когда теперь доведётся туда попасть? Только лишь по важному поводу шаманы обращались к трем священным горам величественного хребта: Хусь-Ойка[2], Ойка-Сяхыл[3] и Эква-Сяхыл[4].
И приносили в седловине гор лишь самые большие жертвы, чтобы свершилось великое чудо.
Таскув замерла, приложив ладонь к бугристой коре лиственницы, будто только что её озарило лучом солнца из-за туч. Она даже взглянула в небо, чтобы убедиться, что ей показалось. И верно, там всё было по-прежнему. Солнце не могло пробиться ни в единый просвет.
Подхватив полы шубы и жалея, что не надела парку, она поспешила в паул. Не придётся чужеземцам дожидаться вечера. Решение нашлось на удивление скоро.
На счастье, родительский дом оказался к ней ближе всего. Таскув едва оббила у порога грязь с сапог и вошла внутрь. Как бы редко она ни появлялась теперь дома, а ничего там не менялось, и возвращаться сюда было чем-то вроде отдохновения. Будто после неудобной одежды надеваешь старую, давно разношенную и мягкую.
Никого не оказалось внутри, и Таскув вновь вышла наружу: верно, мать кормила собак во дворе с другой стороны избы. Почти обойдя её, она услышала голос отца, а гнев в нём заставил остановиться и спрятаться за углом дома. Она лишь выглянула осторожно: Ойко сидел на чурбаке и чинил сеть. Нужно готовиться к лету, когда будут надолго мужчины уходить на рыбалку и охоту. Матушка и правда кормила собак, которые, нетерпеливо поскуливая, крутились у её ног.
– Нельзя её отпускать, я тебе говорю! – грянул отец. – Видел я сегодня у неё Унху. Рожа хитрая. Удумали они что-то.
Мать с укором посмотрела на него и, вздохнув, ответила спокойно и негромко:
– Пусть лучше с чужеземцами едет. А то вдруг шаман зырянский вернуться вздумает? Что тогда будет? А мужи те муромские сильные, с ними в пути безопасно. Отец фыркнул, складывая руки с сетью на колени:
– Ты что ж, так всем его угрозам поверила, что дочь теперь неведомо куда готова отпустить? И неведомо с кем.
Алейха прищурилась и упёрла руки в бока, оттолкнув коленом слишком настырного кобеля, что сверх своей пайки пытался выклянчить ещё.
– Вот ты всё печёшься о том, чтобы Мось не обидеть. А коли Лунег за Таскув пожалует, так большая беда приключится.
Ойко поиграл желваками и вновь опустил взгляд на сеть.
– Не верю я им. И Унху не верю, – повторил упрямо. – Но, знать, верно ты говоришь, что подальше от паула в окружении воинов ей безопаснее будет. Только надёжных людей с ней отправить надо. Чтоб приглядывали.
Матушка улыбнулась, обрадованная тем, что муж всё же с ней согласился. А Таскув быстрым шагом вышла из укрытия, словно только прибежала.
– Где живут чужеземцы? – сходу выпалила она.
Отец посмотрел спокойно и снова обратился к своему занятию. А мать с укором окинула взглядом её распахнутую шубу.
– Ты, точно Эви, носишься, – проговорил Ойко так невозмутимо, словно и не спорил с женой пару мгновений назад. – Думал даже, что она пришла. На окраине паула их поселили. Даже чум расставили нарочно. Больше-то им жить негде.
Таскув выдохнула:
– Ага, – и уже хотела было уйти.
Но отец бросил в спину:
– Стой! – Пришлось возвращаться. Он глянул строго. – Что это вы с Унху задумали?
– Задумали? – вполне искренне удивилась Таскув, но в горле мигом встал липкий комок. Она беспомощно посмотрела на мать, а та лишь головой покачала. Мол, отца лучше не злить.
– Чую, не зря он утром у тебя ошивался. И лица у вас были хитрющие.
Отец отложил сеть, и его взгляд стал острым, точно гарпун, только и трепыхаться остаётся, как насаженной на него рыбёшке.
– Ничего мы не задумали, – дёрнула плечом Таскув. – Не выдумывай, отец.
– Смотри, – предупредил он. – Откажешься от свадьбы, вообще ни за кого не выйдешь. Будешь в избушке своей до старости одна сидеть! Я даже сотню лет проживу, чтобы за этим проследить.
Таскув улыбнулась, подбежала и коротко обняла его.
– Можешь и просто так прожить. Кому от этого плохо?
И тут же убежала прочь, не оборачиваясь. Лучше такие разговоры долго с отцом не вести: ничего хорошего не выйдет. Она прошла через паул насквозь; на южной его окраине и правда стоял большой чум. Но как там помещались огромные муромчане, и представить трудно. Таскув замедлила шаг, борясь с вдруг напавшей на неё робостью. Как к друзьям каким заявилась, в самом деле. Но уже перед дверью взяла себя в руки. И только она собралась войти, как навстречу ей вышел Смилан – чуть не зашиб. Таскув ойкнула и отскочила в сторону. Муромчанин, почему-то решив, что она сейчас упадёт, ловко подхватил её под локоть, склонился к самому лицу.
– Жива? – слегка улыбнулся. – Думал, затопчу.
Сердце вновь трепыхнулось, как тогда, при первой встрече. Таскув зло выдернула руку из пальцев Смилана. Ишь ты, затопчет. Важный больно!
– С отцом твоим проговорить хочу. Кажется, я знаю, что надо делать, чтобы княжича вашего спасти успеть.
Смилан изменился в лице: мгновенно сошла с него вся несерьёзность, и он быстро вернулся в чум. Послышался среди общего гомона отрывистый разговор, и наружу вышел Отомаш, такой же взбудораженный, как и сын.
– Заходи внутрь, светлая аги, – приглашающей указал он рукой на дверь. Но Таскув покачала головой, краем глаза заметив, сколько мужчин там. И все они с любопытством на неё поглядывают. Уж лучше на улице потолковать.
– Я знаю, что сделать, чтобы ваш вождь дождался помощи. Нужно отправиться к Ялпынг-Нёру и принести щедрую жертву на Пурлыхтан-Сори. Я могу попросить духов дать ему сил, чтобы побороться с хворью до того, как мы приедем.
