Текст книги "Прикосновение (СИ)"
Автор книги: Елена Лирмант
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Что-то упало на пол, сын вздрогнул, я наклонилась и увидела около ножки стола фотографию дочери. Она смотрела на меня, улыбаясь, только вот платье на ней было необычное, и прическа – старомодная, длинная коса, лежащая на груди и доходившая до пояса.
– Странно. Что только не приснится, конечно, вы мирно уживаетесь, но чтобы ты держал на столе фотографию сестры, это уже через край. Хотя не скрою, наверное, мне этого хочется.
Поставила фотографию на стол. Руки сына вцепились в крышку стола, как будто он боялся упасть, и на мизинце у него было серебристое кольцо с черными разводами. Что-то щелкнуло в голове, сейчас думаю, надо было сразу догадаться, но я всегда была умна задним умом. Целую вечность, молча, смотрела на кольцо, потом медленно подняла голову и встретилась с глазами .... Это был не сын. Это были не глаза моего мальчика, это были глаза...
Я попятилась, прижалась к холодному стеклу, закрыла лицо руками и прохрипела, с мольбой о помощи:
– Не смотри на меня...
И тут как в хорошем фильме распахивается дверь и вваливается целая толпа народа. Я опустила руки и со страхом смотрю на вошедших. Я узнаю многих из них. Вот тот длинный высокий угловатый мужчина с отличительным знаком Верховного знающего, именно он встречал меня из экспедиций, был ко мне добр, и всегда принимал мою сторону, хотя именно он вынес тот страшный приговор. А вот этот с посохом ... мой "друг". Только он стал старше, и сущность его поменялась, теперь это булыжник, лежащий на дне водоема и покрытый водным мхом, но все такой же скользкий и мокрый. А еще в руке у него посох Правды. В нашем мире создают сложные технические аппараты полиграфы, детекторы лжи, а здесь просто посох и кристалл, который никогда не ошибается. А вот выглядывает и совсем седая кучерявая голова с грустными глазами – Мараш. Пропала!
– Кто посмел!!!! – Тагар бледный, как смерть, вскочил из-за стола.
– Простите, Волховёр, – говорит мой "друг", – но вам угрожает опасность. Нам сказали, что какая-то женщина проникла в ваши покои.
– Убирайтесь прочь, все. Если бы было нужно, я позвал бы на помощь! Я имею право, принимать у себя кого захочу, выйдете все вон...
Но держатель посоха Правды не собирался уходить, он растерянно смотрел на меня, а потом спроси: – А где Майдари? Что у вас делает эта странная женщина в мужском одеянии?
– Хто я? – я схватила себя руками за грудь, и под ладонями почувствовала мягкие, уже не округлости, но все-таки принадлежащие женщине причиндалы.
– Ах, да! – вырвалось у меня.
Говорят, что в экстремальных ситуациях, люди начинают быстрее думать. Меня не узнали, что ж это к лучшему. Отличительная черта жителей Лунного мира вежливость, правдивость, неукоснительное следование букве закона. Пропадать так с музыкой! Маэстро, марш!
– Кто это? – рычу я, и указательным пальцем тычу в "друга". Этот жест тут считается оскорблением, приблизительно как в нашем мире показать врагу поднятый средний палец вверх.
От неожиданности у "друга" отваливается челюсть, он замирает и не отводит взгляда от моего пальца.
– Я повторить, я хотеть знать, – кто это есть? – зачем я начала перевирать слова, ума не приложу. Может быть, интуитивно почувствовала, что пока сама подбираю слова, сама мечусь среди синонимов и словесных образов. Кристалл с трудом будет понимать, о чем я говорю. А мне главное – выиграть время.
– Это Держатель правды! – доносится из толпы голос Верховного знающего.
– Этот гусь лапчатый, ловкач, прощелыга, прохиндей, – на минуту замолкаю, щёлкаю пальцами, будто ищу нужные слова – Держатель правды?
Кристалл вдруг загорелся белым. Интересно, на какую часть моей фразы он отреагировал – первую или вторую?
– Я попросил бы уважительно относиться к официальному лицу, – подает голос мой "друг" – кто вы и что тут делаете?
– Я придти, зайти, заглянуть... надо задать, спросить вопрос... И я снова задать, спросить вопрос – кто это? – палец на уровне глаз обалдевшего мужика, – Он есть Верховный знающий? Он есть Волховёр? Вы, – перевожу взгляд на длинного, – знать, ведать, в курсе дела тут, – тычу пальцем в пол, – есть Майдари?
И по тому, как бледнеет Верховный знающий, понимаю, что он ничего не знал. Он сам растерян. Так, хорошо, наглеем дальше. – Вот ты, вы, что есть мыльный пузырь, пешка, нулик? – обращаясь к нему, опять щелкаю пальцем. – Ответить мне. Почему Волховёр – не знать, Верховный – не знать, а этот знать? Я хочу получить, брать, доставать ответ. Вы понимать меня? Слов не находить! Я не готовить.
Верховный добр, умен, и самолюбив. Еще никто и никогда не разговаривал с ним подобным образом. Он сбит с толку. Значит, есть возможность проскочить мимо его острой наблюдательности. Ведь вполне может меня узнать. Хотя на себя, ту, я и не похожа. Верховный поворачивает голову и смотрит в глаза "другу":
– А ведь, правда, с чего вы взяли, что здесь должна быть Майдари?
Повисает тишина. Глазки Держателя Правды начинают бегать. Он не ожидал такого поворота. Он сбит с толку. Интересно, что он сейчас выдаст? Соврать не сможет, посох не даст, значит, сейчас ляпнет правду. И...
– Я действую по просьбе Смия, Элиина и Фана – говорит он. – Они мне сказали встретить Майдари, которая должна сегодня вернуться. Я увидел тень, мелькнувшую около Первозданного портала, бросился за ней, но потерял. А потом мне сказали. Что какая-то чудная женщина вошла к Тагару. Я подумал... Я не осмелился... Но Майдари могла причинить Волховёру вред, он же ее убийца...
Сбоку раздался стон Тагара, а на меня накатила ярость. – Слушать! Внимать! – закричала я – Лунный мир нет правителя? Здесь править Фан, Смий, Элиин? Вы никто? Пусто? А пусть этот, – тычу пальцем в правдодержателя, скажет, – откуда брать эта штучка.
Я вытягиваю руку и показываю браслет. Я хорошо в тот миг помнила, что все браслеты должны храниться в специальной комнате, ведь их делают с установкой прямого контакта с психикой его владельца. И право взять его оттуда имеет только один человек, Верховный знающий.
Бедный Верховный уставился на браслет, как, если бы преступнику, уничтожившего труп, представили вполне здравствующего покойника.
Чувствуя, что перешла все границы, и что надо ковать пока горячо, и меня не раскусили, стыдясь повернуть голову и встретиться взглядом с Тагаром, я начинаю нести охинею:
– Майдари здесь, тут, ваш мир нельзя. Она прийти – много покойников, – я схватила себя за горло и высунула язык, чтобы показать, что такое покойник, – Ее звать. Она не хотеть, не желать, она просить, призывать меня. Я прийти сказать, вещать. Меня понять?
– Но, почему? – Верховный всегда отличался сообразительностью и умением взять себя в руки, – если есть такая возможность ее вернуть. Это было бы хорошо. Она столько сделала для науки. Ее исчезновение для нас было большим ударом. Она хорошая девочка, добрая, она не может причинить никому вреда.
– Вреда?! – я лихорадочно ищу причину невозможности пребывания Майдари в этом мире, и не нахожу ее, и тут натыкаюсь взглядом на Мараша. Прости друг, ты хороший человек, но и я хочу жить.
– Мараш, выйти два шага, – приказываю я.
Маленький человечек с грустными глазами вздрагивает, но делает несколько шагов вперед, и останавливается, со страхом глядя на меня.
– Ты должен сметь сказать, сообщить, кто быть последний разговаривать с Советником, потом он заболеть? – бедный Мараш опускает голову и сжимает губы, он не скажет. Он любит Советника, как нянька неразумное дитя. А я продолжаю избиение младенца. – Он не мочь, он дать слово. Я мочь. Я не дать слово. Там быть Майдари. – гордо сообщила я. Где-то сбоку охает тихонько Тагар, и слышится его шёпот: – Не надо!!! Не говори!!!
Но меня уже несет дальше. И откуда чего берется? Никогда не думала, что во мне столько артистизма? Обычно я не люблю быть в центре внимания, мне все время хочется забиться в угол, спрятаться и тихонько сидеть, как крабу в своей раковине. Но сейчас...
– Советник ее звать, она приходить, они говорить, она уходить, он заболеть. Он выжить. Она пройти цикл. Третья планета. Хаос. Разрушение. Флюиды впитать в Майдари. Смий – сильный, но болеть, и жить. Вы нет. Вы все – покойник, труп, мертвец. Я все сказать. И еще, хотеть, желать вещать. Нельзя забывать, упускать из виду, Волховёр и Верховный, вы – отец. Люди – дети. Опасность! Смерть! Вы спасать! Так есть всегда. Смий – Советник. Смий давать советы, вы думать, – я представила палец ко лбу, чтобы всем стало понятно, как надо думать, – и решать, принимать, не принимать. Теперь все сказать. Мне уходить. Время.
К своему удивлению, в течение всего времени моей столь информативной речи кристалл горел белым огнем. Неужели, правда, то, что если я вернусь, за мной по пятам будет ходить смерть? И почему у меня нет другого чувства кроме стыда? В принципе я не врала, я говорила правду, и только правду. Посох подтвердил. Отчего в душе так скверно, пусто, и стыдно? Даже сейчас, когда пишу эти строки, и, вспоминая произошедшее, в душе поднимается не страх, а ведь я была так близка от смерти, если бы только они меня узнали, а стыд? Кто может понять женщину?
– Подождите, – Верховный делает шаг мне навстречу, – Вы сказали, что вас прислала Майдари? И она согласна остаться там, где она сейчас находится, чтобы только спасти всех нас? Я правильно вас понял?
– Да, – вырвалось у меня, – Она любить детей, – провела рукой полукруг вдоль толпы очумевших людей, – Она спасать СВОИХ детей, – бросила взгляд на Тагара, его невыразимая мука в глазах, подергивание уголков губ смятением отозвались в сердце, хотелось оправдаться – Надо простить, Волховёр. Надо понять. Ради детей!
И тут вваливается мой размороженный идеал мужской красоты. Он пробирается через толпу. Хорошо, что штаны одел. Взгляд все такой же растерянный и обиженный.
– Вот, эта мужская женщина. Разбудила меня, – голосит он. – Мне обещали, что меня разбудит Майдари. И мы будем вместе. Я люблю ее, она любит меня! Где Майдари? Почему эта...
– Молчать! – Заорала я, пытаясь криком заглушить лепет молодого красавца. Все замерли в ужасе. А я щелкнула опять пальцами. – Я хотеть тихо! Я говорить. Майдари никогда не любить его, – и опять ткнула в растерянного мальчишку пальцем.
– Да, как вы смеете, оскорблять меня? Да, кто вы такой? – рассердился он. Чёрт возьми, а мальчик со своей непосредственностью более адекватен, чем знающие...
– Я говорить правду, – прерываю его и показываю на кристалл – он белый.
– Но мне вот он, – кивает на Держателя правды,– говорил, что любит, она целовала меня у всех на виду, она плакала у меня на груди, – не унимался парень.
– Ты – кукла. Руки, ноги дергать веревочки. Он и дергать! Надо вспомнить, что было до того, как ты проснуться? Ну, вспоминать – говорить!!! – рычу я
Парень недоуменно смотри то на меня, то на Верховного знающего: – Я не понимаю, что эта мужская женщина хочет? – растерянно произносит он.
– Как я понимаю, она просит рассказать, что было до того, как ты очнулся, и почувствовал, что Майдари тебя целует, – перевел мои слова Верховный.
Умница, ты моя, только почему этот вопрос ты не задал тогда, на Совете, когда я стояла на помосте Закона, – пронеслось в голове. А сама кивнула,
– Он говорить правильно! Ты отвечать ему
– Ну, что случилось? Ну, упал я в воду. Плавать не умею, захлебнулся, и ничего больше не помню. Очнулся, она плачет, и целует меня...
– Так вот, – наставительно поднимаю палец вверх, еще один неприличный жест, все люди в комнате ахают. Я посмотрела на палец, опустила его, обвела присутствующих взглядом, – Прошу простить, если я что-то не знать. Не хотеть обидеть! Я говорить дальше. Этот мальчик, – подбородком показала на юнца, – утонуть. Майдари прыгать в воду. Его спасать. Он есть ее друг. Она испугаться. Она плакать. Делать искусственное дыхание. Разве это любить? Он, – не лишаю себя удовольствия опять ткнуть пальцем в Держателя Правды, под тихое возмущение окружающих его людей, – видеть это. Но не сказать. Он сказать, что видеть, как девочка целовать мальчика! Да, это правда! Но, это не есть правда. Вы насиловать девочка!
– Но мы не знали, – лепечет Верховный знающий, а ведь именно он был тогда Держателем посоха Правды, и судьей.
Как хорошо я помнила это. Он не дал сказать мне ни одного слова. Он задал мне только один вопрос:
– Твои губы коснулись губ этого мальчика?
– Да, – чуть не плача прокричала я, – но...
– Значит, ты должна стать его женой! У нас такой Закон Майдари. И ты должна подчиниться.
– Нет, – ору я, – вы не имеете права меня заставлять! Выслушайте, я объясню...
– Ты сказала слово... Закон для всех один...
И встав, они ушли, а я долго сидела на помосте закона и плакала...
– А вы спрашивать? – задаю вопрос, глядя ему в глаза. Он как-то странно дергает плечом и пристально смотрит на меня. Потом опускает голову и громко произносит:
– Нет!
– Это есть правда! – пытаясь как можно официальнее, подтвердила я: – Ты мальчик должен знать! Ты еще молодой! Ты поймать свой девочка! А Майдари любить только одного человека – Тагара! Она мне говорить! Я знать это! И хватит слова кидать! Я устать! Мне трудно говорить! А потом время придти! Спешить надо!
И тут опять на память пришло, как Фан рассказывал о бытующей в Лунном мире легенде, что когда-то давно-давно, когда люди трех миров еще были одной семьей, на нашей планете жили наблюдатели, похожие на людей-змей. Они были несколько манерные. И верхом вежливости у них считалось, после окончания разговора, подносить руку к сердцу, в знак того, что речь шла от сердца, потом ко лбу – речь рождена разумом, а потом к губам – речь закончена, и кивок головой вперед – прощание. Что я и сделала.
Эффект напугал даже меня. Мой "друг" вдруг плюхнулся на одно колено, приложил руку к груди и подобострастно проговорил:
– Мы поняли наблюдатель. Мы обсудим все. Мы примем правильное решение.
И все кто был в комнате, кроме Тагара, упали передо мной на колено. Даже Верховный. Я усмехнулась и, глядя на Держателя посоха Правды, произнесла аксиому, которую мы всегда твердили в летнем лагере, глядя на ошивающихся около вожатых ябедников: "Дерьмо всегда плавает". Кристалл полыхнул белым светом. Он был со мной согласен.
Я направилась к двери, но тут, какая-то женщина преградила мне дорогу. Сначала она, как и все, бухнулась на колено, потом поднялась и спросила: – Так это – правда, Она не вернется?
– Кто не вернется? – переспросила я, пытаясь понять, где видела это лицо. И вспомнила. Это была несостоявшаяся невеста Тагара. Все такая же красивая и холодная. Только чуть увядающая особа Я, было, хотела повернуть голову, чтобы посмотреть на Волховёра, но потом резко вернула ее обратно. Какое мне дело, до личной жизни Тагара. Я сама – не святая.
– Я понять ваш вопрос. Не вернется, – утвердительно кивнула я. И тут же, черт меня дёрнул за язык, (все-таки, женщины, "ехидны" вам имя) произнесла:
– Но вам не надо волноваться, переживать, болеть. Там, – кивнула на дверь, – много молодых.
Женщина шарахнулась от меня, будто я ударила ее по лицу. Из-за ее спины выскочил молодой человек и загородил ее грудью. Он был очень похож на Тагара. Только черты лица более размытые и глаза как у матери. Я посмотрела на него и тяжело вздохнула: – Не хотеть обидеть. Я сказать правду. Я говорить, что видеть мои глаза.
И, обойдя его, пошла к выходу. За мной никто не шёл. Мне хотелось бежать, но я заставляла себя идти не спеша. Главное не бежать. Уже на улице услышала, как кто-то меня догоняет. Я прибавила шагу. Только бы дойти, скорее дойти.
И вот мое странное место. Воздушное окно уменьшилось почти в два раза, за ним я видела уже вытаращенные на меня глаза доктора. Подойдя к порталу, все-таки оглянулась. Перед входом на безопасном расстоянии, стоял Мараш:
– Подождите, – закричал он, – я прошу сказать Майдари, что Смий стал хорошим. Он разрешил мне жить с семьей. Передайте ей, он стал хорошим.
Вот это да! И этот змееподобный кретин еще уверял меня, что любовь – не движущая сила. Он даже не видит у себя под носом Мараша. Я кивнула. Потом вспомнив про браслет, стянула его с руки и, бросив в сторону наседки Смия, крикнула:
– Отдай Тагару, только Тагару. Обещаешь?
Он кивнул. А я шагнула в окно. Что-то толкнуло меня в спину в область левой лопатки. И внутри заныло. Меня выбросило, и я упала бы, если бы не ухватилась за стол доктора. Он сидел бледный и растерянный.
– Сколько меня не было? – спросила я.
– Минут пять, – ответил бедняга.
Но мне еще надо было сделать одно дело. Поэтому, не обращая внимания на боль, я вцепилась взглядом в доктора, стараясь пробраться в его сознание, он был напуган, и это мне удалось без труда, стерла в памяти мое пребывание тут, и оставила ложные воспоминания – браслет лежал, браслет исчез, доктор искал, доктор не нашёл. И вышла из кабинета.
Вот тут меня и прихватило. Под лопаткой будто вонзили иглу в сердце, в глазах помутнело, я села на стул. Ко мне кто-то шёл навстречу в белом халате, протянула руку. Девичий голос спросил, взяв мою ладонь – Вам плохо?
Я полетела в темноте, и как сквозь ватное одеяло до меня донесся крик: – Доктора! Доктора! Женщине плохо!
Первое, что я увидела, когда пришла в себя, были взволнованные лица детей.
– С вами все в порядке? – спросила я.
Сын улыбнулся: – Ма, ну, ты даешь! Сама лежишь в больнице, тебя с того света вернули, а спрашиваешь, как мы!
Что я могла ответить? Не рассказывать же о том, что мне приснилось. Конечно, все это был сон, странный, непонятный, такой реальный, но сон. Расскажу, опять подумают, что у меня нервы расшатались. А потом, кто мне поверит? Ну, была в каком-то странном мире, откуда я якобы родом. Но все знают, что родилась здесь. Мама, папа, все у меня есть, как у настоящего человека. Даже они – моя кровь, если даже решусь поведать обо всем, что со мной случилось, подумают, что просто сошла с ума. Спрятанные в каменных джунглях, оторванные от дыхания планеты, люди слепы и глухи, несмотря на то, что видят и слышат. Но они видят только то, что у них перед носом, слышат только то, что позволяет им услышать тяжелое дыхание каменного города. Они живут и верят только в то, что можно потрогать руками, попробовать на язык. Я смотрела на своих взрослых детей и думала о том, что совершила непростительную ошибку, родив их здесь, для себя, не думая о последствиях. А впрочем, они плоть от плоти этой планеты, и ее судьба – их судьба. Только бы она не отказалась от них.
Дети что-то говорили, я что-то отвечала. И оставив мне кучу продуктов, которую я бы и за неделю не смогла истребить, поцеловали меня и ушли. А я осталась лежать в этой крошечной угловой одноместной палате. И только тогда я позволило себе поплакать. Я плакала, молча, без всхлипов и завываний, просто из глаз моих лились слезы. Я опять и опять переживала случившееся во сне. Все пыталась понять, отчего сразу не поняла, куда меня занесло и кто передо мной. Мне было стыдно. Ну, неужели надо быть такой дурой, чтобы самой рассказать любимому, как ты совращала другого? Что он обо мне думает? Тагар, милый, прости меня. И тут же прервала себя, это же сон. Просто сон. Но даже, если это сон, почему я так боялась смерти? Что было бы со мной, если бы я позволила себя узнать? Остаться там?
Кстати, я совсем забыла, как какое имя у той планеты. И, интересно, где она находится? Про порталы я знала. Телевидение не раз показывала программы про таинственные места. Но, странно, это меня не трогало. Я не верила в это. Что-то не сходится. Если даже человек не помнит, но прожитое не могло уйти без следа, пусть подспудно, но оно должно влиять на человека.
Вспомнила! Да, вот пример. Без слез и содроганий до сих не могу читать эпизод в одной книге, где рассказывается о бедной женщине, которой каждое утро подавали платок, похожий на тот, каким она лишила жизни своего ребенка. Я нашла объяснение, непонятному для меня страху от обыкновенных слов, придуманных писателем. Теперь я вспомнила. Это было там во сне, когда тот мир был моим домом. А был ли? Впрочем, это не важно.
Наш класс водили смотреть на человека, приговоренного к смерти. Мужчина сидел в опрятной светлой комнате, и каждое утро над столом из стены выскакивала полочка, на которой за стеклом стояла чашка с ядом. В первый день он, смеясь, заявил, что не признает себя виновным, и полочка исчезла. Но на следующее утро появилась вновь. И он вновь не признал себя виновным. И снова она убралась обратно в стену. Но через неделю, он, молча, сидел и тупо смотрел на чашку за стеклом, а еще через три дня, мы узнали, что он привел приговор в исполнение. Тот случай поразил меня. Помню, мне все мерещилось, когда я пришла домой, что над столом в моей комнате из неоткуда появится полочка с чашкой, наполненной ядом.
Да! Та же участь ждала бы и меня. Я совершила страшное преступление. У меня появились дети в этом мире. Когда я шла в первую экспедицию, меня предупреждали о недопустимости подобного шага. И если по некоторой независящей случайности происходило подобное, ребенок умирал. Никогда и ни в чем, наш мир не должен был пересекаться с тем миром. Мы только наблюдатели. А, если кто-то скрывал подобный факт от знающих, ведущих эксперимент, тому предлагали чашу...
А я не только родила детей, но и намеренно сделала это, и самое страшное осмелилась перенести в хаос Третьей планеты семя самого Тагара. Но я же не знала!!!!!!! Я не понимала, что делаю!!!! Чушь!!! Человек ответственен за свои действия. Никто мне не поверит. И значит, мои дети в опасности и я тоже.
– Подожди, – остановила я себя, но если это не сон, я могу кое-что предпринять. Что я сделала с доктором? Я вошла в его сознание. И у меня так легко это получилось. И если я – та, которая была во сне, я могу это повторить.
В это время вошла сиделка. Я уставилась на нее во все глаза, пытаясь пробраться в ее сознание. Увидев, мой взгляд, она вздрогнула:
– Вам плохо? – спросила она.
– Положи лекарство на подоконник и подойди ко мне, – мысленно приказывала ей. Она покачала головой, и, приблизившись к моей кровати, потрогала мой лоб:
– У вас температурка, – как-то вычурно мягко и тихо произнесла она. – Вы что так на меня смотрите? Вам страшно?
По моей спине поползли мурашки.
– Страшно, – призналась я.
– Это бывает, – она присела на край постели, и погладила мою руку, – те, кого вытащили с того света, многое видели, им приоткрывается занавес будущего, вы видели Поводыря?
– Нет, не видела...
– Но вы видели свет, и чувствовали блаженство, не правда ли?
– Я не видела свет, и не чувствовала блаженства, я испытала стыд и страх...
– А-а-а-а!!! Понятно. Это естественно. Такие как вы, редко видят Поводыря.
– Это еще почему?
– Гордыня, моя дорогая, гордыня! Вы живете по-своему, не прислушиваясь к мнению служителей Всевышнего. Я знаю таких людей, много их перевидала... Но не бойтесь, у вас есть возможность все изменить. Вы видели преисподнюю, и теперь сможете исправиться...
– И что нужно сделать для этого?
– Покаяться, только покаяться, и жить не так, как вы считаете нужным, а как предписывает Поводырь... Прислушайтесь к моим советам, и вам станет легче.
– Вы хотите стать моим Поводырем?!?!?
– А почему бы и нет?
– Потому что глупо зрячему, брать в поводыри слепого...
– Это в вас болезнь говорит, а не вы. Я не обижаюсь! Но могу предположить, что вы видели то, что вас испугало! И неужели вы хотите вновь вернуться туда?
– Нет, не хочу!
–То-то!!! Смиритесь! Склоните голову перед Поводырем. Для таких, как вы, это трудно сделать, но я помогу, только скажите.
– Хорошо, скажу: оставьте меня одну, мне нехорошо, и трудно разговаривать...
– Конечно. Дорогая, конечно! Я ухожу. Но знайте, вам не избавиться от страха...
– Знаю... – крикнула я, чувствую, что еще одно мгновение, и я разрыдаюсь. – Уйдите!
Сиделка не торопясь развернулась, и, мягко улыбаясь мне, покинула комнату.
За что мне такое наказание? Ну, жила себе, никого не трогала, была самой обыкновенной женщиной с расшатанными нервами из-за ночных кошмаров. И вдруг оказывается, что это не кошмар, это воспоминания. И что я не я. Я это кто-то во мне, или я в ком-то. Стоп. Это только сон! Вот я лежу в больнице. У меня был сердечный приступ. Разыгралось воображение, галлюцинации, и мне привиделось. Так бы сказали все психиатры. Оставляем это за данность. И начинаем думать, что ничего не было. Очередной кошмар.
Но легче не становилась. Кроме того, не покидала мысль, что это не конец. Сейчас мне трудно сказать отчего, но я твердо знала. Последняя точка еще не поставлена. И меня ожидает встреча с Фаном. Он не позволит мне вот так уйти, не сказав своего последнего слова. Ах, если бы можно было это предотвратить! Но за днем всегда наступает вечер, за вечером ночь, закон – неотвратим. Фан – закон для меня, мой отец. И последнее слово всегда будет за ним. Мое время пришло. Он ждет. Его время – ночь. Значит ночью... Что ж, вроде бы я сделала все. Повидала детей. Они здоровы... Я смерти не боюсь! Только не проговориться. А уж там... Мысли лились, как тесто от блинов, тяжелой однородной массой, застывая и приобретая странную форму застывших фраз: "наглая, бесчувственная, капризная девчонка, ты столько наделала ошибок. Ты погубила всех, и нет тебе прощения..."
Наверное, я задремала, потому что когда открыла глаза, было темно. И только запах мокрой земли, благоухание цветущего папоротника и дикого шиповника щекотали ноздри забытым ароматом детства. Я повернула голову: на противоположной стене было странное световое пятно. Сначала я подумала, что это отсвет от фар автомобиля, остановившегося за окном. Но присмотревшись, поняла – нет ни стены, ни потолка, а прямо за плинтусом поднимается вверх лестница. Фан звал меня. Идти не хотелось. Не люблю я эти разговоры по душам. Особенно, когда они крутятся вокруг одного: ты виновата, ты плохая, ты сякая.
С трудом встала с постели и подошла к ступеням. Немного саднило в груди под левой лопаткой, слабость в ногах мешала двигаться. Я шла, переваливаясь с ноги на ногу, как ходят утки. Дотронулась до ступеньки, каменная шершавая прохлада вошла сквозь пальцы и отозвалась болью в сердце. Задыхаясь, полезла вверх.
Мне казалось, уже прошла тысячу ступеней. А лестнице все не было конца. Когда сил совсем не осталось, просто поползла. Очень хотелось пить. В какое-то мгновение, ощутила такую невыносимую боль, что решила – вот и конец. Даже обрадовалась. Значит, не будет встречи. Не будет дурацкого разбирательства моих проступков. И, наконец, я получу свободу. И первая мысль, что пришла в голову, броситься вниз, разбиться к чертовой матери – и тогда все прекратиться. Больше не будет ни боли, ни страха, ни необъяснимых мук. И это показалось таким соблазнительным, что поползла к краю ступени и заглянула вниз. Там была пустота, откуда поднимался черным туманом ужас. Всю жизнь я боялась высоты. Тошнота подкатила к горлу и, вцепившись в сероватый мох, выступающий из расщелин, отползла от греха подальше. Легла на ступени животом, прислонилась к мокрым камням щекой и закрыла глаза. Но тут же ледяной ветер поднял ночную рубашку и нагло облапал холодным лапищами. И откуда только взялись силы? Тут же села, выругалась и полезла, как миленькая, дальше, ворча, как и подобает изможденной и уставшей женщине. Лестница уходила куда-то в небо. Фиолетовым светом освещала все вокруг большая луна. И путь казался вечным, а мое путешествие сизифовым трудом.
Но тут неожиданно что-то произошло, и очередная ступень, оказалась краем земли, куда я и перекатилась, отдуваясь, как бегун на длинные дистанции у финиша. Это был до боли знакомый холмистый мыс, выступающий из зеленого озера, покрытого голубоватыми кувшинками. Под огромным раскидистым деревом, с большими мясистыми листьями перед костром, облокотившись на огромный серый валун, сидел Фан и с любопытством глядел на меня. Вид у меня, наверное, был еще тот. Лежу на животе, упершись подбородком в землю, и смотрю ошалелыми глазами. Фан не подошел, не помог встать. Было как-то неловко лежать перед ним. Встала и как пьяная подошла к камню с противоположной стороны и плюхнулась, как куль с картошкой.
– Ну, пришла, наконец! – прогромыхал Фан, – Везде побывала, волну подняла, весь Лунный мир перевернула, с ног на голову поставила, а к тому, кто ее воспитал, кто дышал над ней, кормил и поил вот из этих рук, – он протянул ко мне ладони, – и не подумала придти! А кто тебя вызвал? Если бы не я да Смий, не была бы там...
– Дай воды, пожалуйста, – попросила я. Говорить было трудно. Язык царапался, причиняя боль.
– Сначала скажи, что останешься! Что больше не уйдешь от меня, тогда дам! – проворчал Фан.
– Пить, – лепетала я.
– Неблагодарная девчонка, – Фан начал сердиться. – Могла бы и поздороваться сначала. Сколько лет не виделись!
– Здравствуй, Фан, – прошептала я, – дай воды!
– Плохо? А мне как плохо было без тебя? Я скучал! Никто меня не любил так, как любила меня ты. Все мои дети, как от мамкиной груди оторвутся, тут же в бега по лесам устремляются. Я одинок! Никто сладких плодов не приготовит старому правителю Лесного мира, никто по щеке не погладит...
– Пить,– выла я. Сухость и жар во рту поднимались все выше и выше. Моя голова тлела, время от времени выбрасывая языки пламени в затылок и виски.
– Нет, – сурово отчитывал Фан, – Ты должна испытать ту боль, которую причинила мне. Я так хотел, чтобы ты вернулась. Неблагодарная, дрянная девчонка выбрала людей, забыла того, кто отдал ей всего себя, всю свою нежность...
Он говорил и говорил. Его слова становились тихими, и уплывали куда-то вдаль. Вскоре я совсем уже не разбирала, что он пытался втемяшить мне в голову, в ушах стоял шум словесного журчания, а глаза следили за укоризненным танцем его рук. Ничего кроме злости эти нотации во мне не вызывали. Больше всего хотелось его остановить, поэтому я ударила по валуну рукой и прохрипела – Да, замолчишь ты, наконец! – Камень вдруг треснул и развалился на две неравные половинки. В одной из них была ложбинка, которая тут же наполнилась водой. Встав на колени, я опустила лицо в воду и начала пить, захлебываясь, боясь, что она сейчас исчезнет. Но вода не заканчивалась. Своей прохладой она не только утолила жажду, но и погасила огонь боли. Я села, вытерла рукой губы и посмотрела на Фана.
Он сидел, поджав под себя ноги, и смотрел на меня с выпученными от ужаса глазами, его борода тряслась, а руки теребили шерсть на животе.
– Ты разбила мое сердце! – удивленно прошептал он.
И тут я вспомнила, как он смеялся, поглаживая этот валун: – Не родилось еще существо, которое разобьет мое сердце!
А Таира ворчала на него: – Не гневи духов, рогатая болтушка!
