Текст книги "Ниточка судьбы"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Нет ничего лучше в таких случаях, – полунасмешливо, с плохо скрытыми сердитыми нотками в голосе говорил Володя, расставляя перед Верой изыски японской кухни, – чем морской коктейль и горячая японская водка. А вот суши я тебе не рекомендую – сырая рыба разрушает витамины группы В, а ты и так благодаря невоздержанным возлияниям, кстати в полном одиночестве, что говорит о твоей крайней распущенности, потеряла этот благословенный витаминчик.
– Откуда ты столько знаешь? – спросила Вера, поморщившись при слове «водка». – Неужели непременно нужно пить?
– Совсем не нужно было вчера. Приняла бы таблеточку или какой-нибудь бальзам успокоительный. А вот сегодня, поскольку ты поступила как раз наоборот, просто необходимо, причем именно саке, которое стоит возле тебя в глиняной посудине. А о витаминах я знаю потому, что было дело, пописывал рекламные статейки, когда нечем было жить.
Осетров болтал о всяких микроэлементах, о том, какие витамины принесли ему более всего дохода, пока Вера с содроганием пила саке малюсенькими глоточками и старательно выковыривала из морского коктейля самые лакомые кусочки. Впрочем, через некоторое время она почувствовала, что кровь возвращается в кончики пальцев, тепло приливает к щекам. Это заметил и Владимир, потому что внезапно переменил тон:
– Похоже, душа моя, ты вновь обрела почву под ногами, надеюсь – достаточно крепкую, чтобы тут же ее не лишиться. Кажется, ты говорила, что наша Танюша замуж собралась? Так вот, или она исполняет роль коварной разлучницы, или ее серьезно дурят. Только вот не пойму зачем. Данный писака, о котором вчера велась речь, действительно промышляет в одной бульварной газетенке – из тех, о которых при женщинах и детях говорить не пристало.
– Что же это? Порнография, что ли? – Тепло, мягкий, низенький диванчик, уютный уголок, убранный цветами, подействовали на Веру настолько умиротворяюще, что не хотелось даже думать о подруге, а тем более заниматься ее проблемами.
– Именно, некий премерзкий, полулегальный журнальчик. Есть, конечно, мнение, что деньги не пахнут, быть бедным стыдно и тому подобное. Но я бы этих хлюстов вешал на фонарных столбах. И издателей, и тех, кто туда строчит.
– И это все твои горячие новости? Не думаю, что на Танюшу они произведут впечатление. Ну омерзительны, конечно, те, кто пачкает литературное слово всякой пакостью. Я бы за руку с ними не поздоровалась, кто знает, в чем у них руки. Но Таня как раз из тех, кто считает, что деньги не пахнут, и что бедным быть стыдно. Укради, но бедным не будь. Эту новую философию она усвоила прежде, нежели стала мало-мальски известной актрисой.
– Если бы это было все. В том-то и фокус. Меня заинтриговало то, что этот Тетехин гнет Таньке про свои журналистские подвиги. Зачем? – спросил я себя. Ведь рано или поздно она узнает, в каком таком «солидном» издании он ведущий журналист.
– Ну и зачем? – спросила Вера сонно.
– На этот вопрос я пока себе не ответил, но нутром чую, – Володя постучал себя кулаком по мощной груди, – что-то здесь нечисто. А дальнейший мой интерес к этому персонажу открыл еще одну забавную вещь. Наш герой женат.
– Точно, не перепутал? Таня сказала, что он только собирается жениться. На ней!
– Он женат, душа моя, на чудесной девочке, только что с институтской скамьи. Я видел ее, и, похоже, она не подозревает о тайных талантах своего муженька, души в нем не чает, гордится им и тоже считает, что он самый одаренный журналист.
– Когда же ты только успел такую прорву информации добыть?
– Я чертовски изобретателен. А если говорить серьезно – случайно. Для одного популярного еженедельника накропал несколько статей. Пришел вчера туда после встречи с тобой, там все и выведал. А девочка эта, по воле слепого случая, оказалось, работает там же редактором. Так и познакомился с чудным эфирным созданием, начисто лишенным всякого здравого смысла, как видно. Фигура этого Тетерина меня крайне заинтересовала, не говоря уж о том, что Танюше, нашей красе, похоже, грозит нешуточная опасность. Что-то я не верю в фантастическую любовь женатого человека, да еще с первого взгляда, да еще сметающую на своем пути все и вся.
– Закажем чаю, – неожиданно попросила Вера. – А потом по магазинам. Для встреч я еще не созрела, а вот для покупки новой одежды – вполне.
Осетров предложил себя в провожатые. Той зыбкости мироощущения, какая была у Веры в последние дни, при Володе она не ощущала и приняла его предложение с благодарностью.
«Вот большой, красивый человек, надежный, как скала, готовый всегда прийти на помощь, и, кажется, любит меня. Что бы мне не ответить ему взаимностью?» – лениво думала Вера в машине, прислонясь щекой к плечу приятеля и поддаваясь убаюкивающему воздействию дороги. Но вдруг представила, как после близости Володя бросает ехидный взгляд и выдерживает насмешливую паузу, как тогда, с Танюшей, и невольно содрогнулась от почти ощутимого удара по самолюбию.
«Нет… Никогда… – подумала она. – Я спросил: какие в Чили существуют города. Он ответил: никогда. Так его разоблачили», – и рассмеялась.
– Чудненько, ты выздоровела, согрелась, чувствуешь себя превосходно, и мы как раз приехали. Здесь есть превосходный бутик. Отправляйся в него, а я посижу вот в этом кафе рядом, не хочу тебе мешать выбирать наряды.
Они высадились неподалеку от станции метро «Маяковская». Ветра не было. Солнце пригрело асфальт, и стало почти жарко. Утреннего холода как не бывало. И в душе Веры будто совершился некий перелом. Она вдруг поняла, что за все утро ни разу не вспомнила ни про конкурс, ни про взломщиков, ни про Даутова.
«Если бы мой любовник узнал, что я второй день подряд пирую с превосходным, влюбленным в меня человеком и ни разу не вспомнила о нем, он бы, наверное, пришел в полную и окончательную ярость, и глаза бы у него стали точно такими же, как на той норвежской фотографии», – думала Вера, поворачивая на Тверскую, и тут же заметила Даутова, поспешно убегавшего в противоположную сторону. А когда он обернулся, Вере померещилась в его глазах та самая полыхавшая ненависть.
«От кого это он убегает? – удивилась девушка и обернулась. Ни позади нее, ни рядом не было ни души. Улица была почти пустынной. – Что за наваждение!»
Вера готова была крикнуть, позвать, топнуть ногой, расплакаться, наконец, но Даутов вдруг остановился, а от серой стены отделились два человека, как будто ожидавших его. Странная это была парочка. Они напомнили Вере Геллу и Бегемота из романа Булгакова. Высокая, стройная девушка, даже с расстояния почти двести шагов было видно, как густо она намалевана, в стильных туфлях на тонких каблуках, в коротеньком платье, плотно облегавшем фигуру, и черной кожаной курточке, надетой небрежно, нараспашку.
Ее спутник являл собой полную противоположность и по внешности, и по прикиду. Он был невелик ростом, но необыкновенно толст. Бритым затылком он повернулся к Вере, что позволило ей разглядеть необычайно противные жирные складки, сбегавшие с затылка на шею. Одет он был в спортивный костюм, брюки на коленях были вытянуты, а куртка вид имела весьма потрепанный. Рудик оглянулся еще раз на Веру украдкой, и вся компания скрылась в ближайшем переулке.
«Что бы все это могло значить? – думала Вера, перебирая плечики с висевшей на них модной одеждой. – Сплошные загадки. Может, это его новая пассия? А этот толстый кто? Явно эта парочка не из тех, с кем знакомят порядочных людей, но Рудольф тут при чем? Он сноб, аристократ, мальчик-мажор. Привык к приличному обществу, воспитан».
Стрешнева не без удовольствия вызвала в памяти образ своего любовника, необычайно эффектного, галантного, одетого всегда с иголочки, с вьющимися по плечам великолепными черными волосами. Вспомнила его абсолютно синие, широко поставленные, бездонные глаза на правильном лице, и тогда еще наблюдавшие за ней, как ей казалось, с нежностью и любовью.
Рудольф Даутов был признанной звездой консерватории, уникальным технарем, одаренным колоссальной музыкальной памятью. Вера считала себя, неизвестно почему, дурнушкой, и ей с первых дней учебы льстило пристальное внимание этого красавца.
Девушка была, сказать по правде, насмерть сражена его невероятным обаянием, галантностью, умением держаться в любом обществе и какой-то особенной сдержанностью, в которой она неизвестно отчего видела постоянный труд и осторожность истинного таланта.
Чудесный и добрейший Алексей Михайлович, молодой преподаватель музыкального училища, сделавший Вере предложение, после того как она получила диплом, был забыт во мгновение ока. Она немного посожалела, пострадала, но делать было нечего, в ее жизнь ворвался, как настоящий захватчик и победитель, блистательный Рудик, влюбленный в нее по уши. Всей консерватории было известно, как и когда они стали встречаться, это было воспринято как нечто само собой разумеющееся и даже обыденное для истории подобного учебного заведения.
«Так что же могло произойти? – Вера вертела в руках костюм, покрытый блестящей полиэтиленовой пленкой. – Впрочем, я здесь, чтобы одежду покупать, а не шарады разгадывать».
Вера решила, что костюм будет последним аккордом в композиции с покупкой нарядов – она собралась приобрести целый ворох одежды.
Уже издали поглядывая в сторону принадлежащей, как она думала, ей одежде и представляя, как и где она будет в ней выглядеть, Вера стала искать совершенно определенный наряд. Она загадала даже, что если его обнаружит, то все в ближайшие дни, месяцы и годы будет складываться чудесно.
В каком-то странном журнале мод, а может, туристическом или географическом журнале она увидела платье, стилизованное под греческое и состоящее из коротенькой туники и длинного платья-пальто, сплетенного из льняных нитей натурального цвета и стягивающегося на талии деревянной застежкой. С какой стати этот изысканный, одновременно царский и простонародный наряд мог тут оказаться, Вера понятия не имела. Она обратилась к продавцу, выполнявшему роль проводника или следопыта в мире красивых тряпок, и довольно путано объяснила, что ей надо.
Девушка с голосом, похожим на звучание хорошего саксофона, ответила сначала уклончиво, потом словно спохватилась:
– Да это же шьет одно питерское предприятие. Вам повезло, что вы запомнили картинку. Эти византийские штучки идут довольно успешно. Правда, поступают небольшими партиями. Но если я не найду вам наряд сейчас, через несколько дней будет завоз.
– Завоз? – спросила Вера с ужасом, внезапно решив, что все безнадежно рушится – грядущие дни, месяцы и годы. – А у вас случайно нет адреса этой фабрики? Мне без этого платья труба.
– Да не убивайтесь вы так, – ответила продавщица назидательно, одновременно двигаясь куда-то боком и что-то высматривая в густых зарослях одежды.
– Да вот же он! – воскликнула Вера, показывая пальцем наугад.
– Не факт, – ответила барышня. – Радоваться будете через двадцать секунд.
И действительно, скоро продавщица извлекла откуда-то снизу большую коробку. Вера уже знала, что там нужный ей наряд, а если он, не дай бог, пятьдесят шестого размера, она все равно его купит и перешьет.
Но питерские фабриканты оказались людьми точными и сметливыми, эта одежда как будто предназначалась для Веры и ей подобных. В чем-то похожем на этот наряд молодые женщины ходили, стояли, сидели, танцевали полторы тысячи лет назад. Это впечатляло. К тому же, как внезапно стало понятно Вере, в стилистику этого костюма идеально вписывались красивые старинные браслеты, которые она не решалась носить.
Тут же захотела отыскать что-нибудь испанское или, на крайний случай, португальское, старые семейные украшения по праву получали достойный повод для эксплуатации. Что-то мавританское – длинная расклешенная юбка из легкого черного шелка с белым подзором, белоснежная блуза с узкими рукавами, заканчивающимися тройными пышными воланами и кружевным воротником апаш, жилет из бордового бархата – она нашла довольно скоро и решила, что именно в нем будет выступать на грядущем концерте.
«Мавританский стиль во всем, после северной зелено-синей и медленной Норвегии – вот залог будущих успехов», – сказала себе Вера. Она пожалела, что сейчас же рядом с ней не оказался Осетров, дипломатично избежавший столь интимного мероприятия, как покупка одежды. Он ждал Веру в кафе по соседству с этим дворцом разнообразной женской одежды.
Погоня за количеством также входила в новые планы Веры. Но прелесть обновок затмила для Веры число. Она видела себя со стороны в новой упаковке, в каких-то иных обстоятельствах, ей малоизвестных, окруженной молодыми, эффектными людьми.
«Не превращусь ли я по ходу дела в Пенелопу, осаждаемую женихами? Не проще ли самой проявить некоторую агрессию в этом роде?»
В обширной примерочной, куда могло легко поместиться десять таких, как она, Вера переоделась в византийский наряд. «Странно, – подумала девушка, – разве это я? Да кто мне сказал, что я себя знаю? Давайте знакомиться, госпожа Стрешнева». Она попробовала состроить смешную гримасу, но получилось другое выражение, задумчиво-заинтересованное и расположенное к диалогу.
«Не забыть вернуться», – произнесла она давно забытую фразу-заклинание. И тут же вспомнила о том костюме, с которого началось путешествие по рядам одежды.
Костюм превзошел все самые смелые ожидания. Прямой жакет, длинная прямая юбка с разрезами по бокам из нежной ткани серо-зеленого цвета преобразили Веру. Из зеркала на нее смотрела строгая молодая женщина, вполне в стиле выдающейся исполнительницы классической музыки.
«Как раз для любой официальной церемонии. А мне предстоит что-то подобное. Банкет, поздравления, что-то там еще. А потом еще в Твери и так далее».
Поместив кучу одежды в большую холщовую сумку которую ей предупредительно предложила продавщица, Вера двинулась в сторону кафе, где ее ждал Осетров. Он издали поднял правую руку, приветствуя Веру. Потом спохватился: стремительно встал и пошел к ней, как танк, нацелившись на сумку и коробки.
– Ветер перемен, – констатировал он и присвистнул в манере Клауса Майне, вокалиста группы «Скорпионс». – Довершим картину.
Из своей походной кожаной сумки изрядного размера он выудил новенький мобильный телефон, поглядевший на Веру многими блестящими кнопками, как чудесная детская игрушка.
– Звони в любое время дня и ночи из любой точки пространства. Мне кажется, я знаю, что это необходимо.
Вера одновременно смутилась и обрадовалась.
– Это дорогой подарок, Вовка, – сказала она.
– Мы небедные, – пробасил Осетров. – Можем себе позволить хорошей пианистке подарить какие-никакие, а тоже клавиши.
– Кажется, что-то похожее мне приснилось недавно, – ответила девушка, усаживаясь за стол, на котором стояла бутылка прозрачного вина и легкая закуска. – Такой снился механизмик, в него заглянешь, что-то покрутишь, о чем хочешь спросишь, и он тут же выдает ответ. И даже демонстрирует видеосюжеты на заданную тему. К чему бы такие сны?
– Ты не сейчас это придумала? – спросил Осетров. – Все мы способны заглядывать в будущее. То есть хочу сказать, что это-то элементарно. Знаешь ведь, что тогда-то пойдешь в булочную. Все остальное, даже более сложное, из той же оперы. Просто когда обретаешься в обогащенном возможностями мире, эти картинки будущего более скрытные, порой для толкования сложные.
Вера тем временем разглядывала забавную игрушку, которая ей что-то напомнила. Даже не что-то, а кого-то. Она рассмеялась. Мобильник напомнил Рудика Даутова. Изысканный, темный, с блестящими кнопками, несколько напыщенный, как любой специфический продукт цивилизации. Столь неожиданная ассоциация ничуть ее не удивила.
Вера впервые за многие недели подумала о Даугаве вполне мирно. Пусть бегает от нее, прячется, наводит завесу таинственности, чтоб сделаться неразличимым. На то есть две причины, и только вторая из них кроется в обиде, в мальчишеской зависти… А первая на поверхности – Рудик любит Веру. Он давно был по уши в нее влюблен, а теперь в недоумении – что ему делать с отбившейся от рук любовницей, которая внезапно, да и не столь уж внезапно, превратилась для него в отрезанный ломоть?
Независимо от него, человека, так сказать, высокого полета, она стала существом какого-то другого мира. Это Вера должна как-то уладить. Девушка ласково смотрела на Осетрова, – как на соучастника ее любовной истории, пила вино за новые нарядные одежды, а думала только о том, как все снова может устроиться у нее с Рудольфом. Тайные свидания, которые будут иметь уже совершенно другую подоплеку. Какую?
– Рад, что угодил тебе, – сказал Осетров. – Я собирался купить что-то другое, не скажу что. Но теперь вижу, что мог реально ошибиться.
– Как знать, – ответила Вера, благодарная своему верному рыцарю Вовке за то, что он рядом, да еще за то, что нет между ними таких немного страшненьких нитей, какие есть между ней и Даутовым. – Ты в любом случае поступил бы правильно. Я так думаю.
– В таком случае, сейчас я тоже должен поступить правильно, – улыбнулся Владимир. – Я должен исчезнуть на определенный срок. Боялся тебя огорчить этим известием. Но вижу, что ты уже в полном порядке.
– Ты куда-то едешь?
– Недалеко, так что вскоре к твоим услугам. Надеюсь, что к тому времени произойдет много хорошего и ничего – плохого.
Вере вдруг сделалось не по себе и от того, что Володя вот так бросает ее и уезжает по своим делам, будто не было этих двух дней, проведенных вместе, и от мыслей о Даутове, который все же и завидовал ей, и прятался от нее, да бог знает что еще делал все это время. Девок зажимал в углах, каких-то отвязных ведьм, наверно, вроде той, что Вера видела в его обществе на Тверской.
– А то, что не смогу прибыть на твое чествование под патронатом Соболевой…
– Да брось ты, это же всего лишь официальная церемония, с которой я хотела улизнуть. Да, видно, нельзя никак. А если назначат на ближайшие дни, я не знаю, как переживу.
Вера говорила правду, но толком не понимала, отчего так. Она поймала себя на том, что беспрерывно думает о Рудольфе, хочет видеть его немедленно, сию же минуту, и в то же время боится предстоящего банкета, встречи с Рудиком на глазах у преподавателей, однокашников, всяческих там поклонников и поклонниц.
«Как перед камерой: все чувства и переживания – для посторонних глаз, для развлечения публики».
Она попробовала убедить себя в том, что будто уже уверена в полном и окончательном разрыве. Ее даже передернуло оттого, что на мгновение это показалось реальностью.
Когда Владимир попрощался и уехал по своим многочисленным делам (сколько у тебя таких, как я, не без обиды подумала она), Вера успокоилась. Болезненные мысли о Рудольфе тоже куда-то отодвинулись. Но та горячая волна оставила тревожный след в душе.
«Я вспомнила что-то хорошее, вот и все. Прогулки, объятия, поцелуи. Что в этом особенного? У всех так. Все страждут, коли жизнь разводит на время по разные стороны чего-то там. По разные стороны Баррикадной, например».
Вера постояла на улице, подставляя лицо весеннему солнцу, и, прежде чем остановить машину, набрала номер телефона Рудика на новеньком, блестящем мобильнике.
Длинные гудки ясно доказывали, что хозяина нет дома.
«Что ж, – думала Вера, располагая на заднем сиденье желтого такси свои многочисленные покупки. – Все как-то дипломатично устроилось из-за Осетрова».
Присутствие одного мужчины создавало проблемы в отношении другого. С ней рядом оказался этот большой и сильный человек, расположенный к ней, заботящийся, порой контролирующий едва ли не всякое движение, но… Но с тем самоуверенным мальчишкой, даровитым, заносчивым, обидчивым, красивым и до крайности смешным, Стрешневу связывало что-то более серьезное или же совершенно безысходное.
Все же, как-то холодно подумала Вера, потерять Рудольфа – это значит навсегда проститься с той собой, совершавшей так называемый Путь Выступления, говоря на манер индийских мудрецов. Присутствие Даутова все эти годы было не просто необходимо – он был отчасти почвой этого пути.
Вера опять вспомнила Алексея, как он влюбленно и смущенно глядел на нее, теребил пуговицу на пиджаке и как страдальчески сморщились его губы, когда она сказала, что собирается посвятить себя исполнительскому искусству, а замужество будет только мешать и потому подождет. И опять, как тогда, стало невыносимо грустно, будто она теряет что-то драгоценное, как сама жизнь, навсегда.
«Что-то ты раскисла, матушка», – сказала Вера сама себе и повертела перед глазами кольцо. Камень сверкнул холодным блеском, и в его глубине раскрылся и затрепетал трилистник, будто соглашаясь с Верой – все прах и тлен, кроме одной только бессмертной музыки.
«В конце концов, кто такой Алексей Михайлович? Симпатичный, милый, рыжий, любит тебя, и ты его, похоже, до сих пор любишь. Но что из того? Он всего лишь рядовой преподаватель композиции в заштатном провинциальном музучилище, которое ты с блеском закончила и пошла дальше. А он навсегда останется там. Ведь ты бы никогда не согласилась быть преподавателем и всю жизнь проторчать в музыкальной школе, как Ревекка, шлифуя юные дарования за жалкие гроши. Рудик же совершенно иное дело. Он талантлив, честолюбив, как и ты, а что ему не хватает ума и душевной чистоты, так на это наплевать. Главное, что он просто обречен на успех, но место его второе – после тебя, а именно это тебя вполне устраивает, как и то, что заводить семью для Рудольфа столь же нежелательно, как и для тебя».
И выход во всем виделся один – или у них с ним снова все будет как прежде, или вообще ничего не будет. Правда, в этом «ничего» просматривалась некая перспектива, незнакомая, загадочная, по-новому живая.
Приехав домой, Вера устроила легкий обед для Штуки, одновременно думая о предстоящей встрече с профессором, вальяжной Соболевой, женщине с повадками киплинговской пантеры.
«Самое смешное, что меня будут только хвалить. И делать это будут не слишком умело. Ведь это занятие необыкновенно трудное – как бы льстить, но без видимости этого плебейского порока».
Так думала Вера, задвигая в общую картину официальной церемонии, которую толком не представляла, все подряд знакомые фигуры. Они превращались в карнавальное шоу, с диким кривляньем, сменой нарядов, блеском глаз, выражающих одно – «в общем-то мы тут собрались потусоваться и повеселиться, и ты для нас что-то вроде клоуна, и все это спасает нас от бессмысленной и бесконечной житейской скуки».
– Какая-то я злая стала, Штученька, – сказала она кошке. – Моим подружкам, наверное, и вправду скучно. Пусть они все немного развлекутся. Будут смотреть на меня большими глазами, пытаясь угадать, что мне сулят грядущие дни. На самом же деле не мои заботы их тревожить будут, кошка моя, а собственные печали. А если кто из них еще не поумнел, то пускай себе изображает радость за наши с тобой успехи в исполнении чужих творений. Бедные мы с тобой, бедные, Штученька!
Кошка внезапно зашипела, смешно вздыбила мех и сделала вертикальный прыжок на месте. Это был один из многих цирковых номеров, как-то само собой усвоенных Штукой. Она умела сидеть на задних лапах, как суслик или тарбаган, причем всякий раз избирала неповторимо комичную позу.
– Зверь мой роскошный! – засмеялась Вера. – Честно говоря, ты самое верное существо в годы моих учений и мучений. Ну еще Соболева, конечно, – надо отдать ей должное.
Вера мгновенно вспомнила разнообразные премудрые движения профессорши, которые она как бы нехотя демонстрировала в процессе бесед, занятий, просто на ходу. В Соболевой определенно и постоянно присутствовала трехтысячелетняя история дворянского рода, взявшегося, как многие другие, неизвестно откуда.
Поначалу Вера пугалась этого присутствия чуждой мощи, изящества, пока не осознала косвенно, что сама ни в коей мере всего этого не лишена. Наверное, это был главный урок общения со знаменитым профессором. Или ей так казалось.
– Как существо, выросшее на обломках империи, Штученька, я должна выглядеть сегодня соответственно.
Девушка облачилась в сразу приглянувшийся ей псевдогреческий наряд, долго искала нужный браслет из прабабушкиного «клада», пока не оказалось, что он был на самом виду. В большом зеркале она увидела себя новой и пугающе взрослой. Вполне еще детские черты лица, не слишком тронутые всякими печалями, неожиданно обрели странный закал и чекан на фоне новой одежки. К ней прилепилась новая геометрия, спутница непонятных перемен.
– Вот так вот, киска, – сказала Вера Штуке, обращаясь и к себе тоже. – Кто мне встретится первым на ступенях консерватории, тот и… как бы это тебе сказать понятнее… В общем, Штучка, это будет очень важно. Потому что хозяйка у тебя сегодня шибко мудрая и потому нуждается в простоте решений.
Вера почему-то представляла, что сразу встретит Даутова. Он, опять же «почему-то», должен был непременно нарисоваться. Иного выхода девушка для него не видела. Он ведь любил эффектные появления, как бы невзначай, как бы не с ним это произошло, Рудик возникал из-за угла, вырастал из-под земли, появлялся даже из-под стола с бутылкой шампанского.
Так, собственно, они когда-то познакомились, смеясь и откровенно радуясь. Не то чтобы друг другу, но больше самой ситуации, вроде бы организованной свыше. Правда, в этом «свыше» для Веры теперь виделась не воля небес, но система неуловимых для нее московских «фишек», которые давно следовало взять на заметку.
«Семья», которую они с Даутовым составили, стремительно и бесповоротно, никого в тупик не поставила. Для всех это было настолько естественно, что Веру теперь это несколько покоробило. Она подумала, что слишком явные пары, внешне, да и не только внешне, абсолютные – это как-то подозрительно.
Девушка вспомнила недавно прочитанный китайский рассказ о странной любовной паре. Китаянка, наверно, она была маньчжурка, была намного выше своего возлюбленного, да и вообще-то была по сюжету из другого мира. Потому что ее убили молодые гвардейцы великого учителя Мао.
Вера представила, как маленький китаец держал зонт над головой своей большой красавицы во время дождя. Как парочку сопровождали ядовитыми насмешками. Как после смерти возлюбленной (а с ее гибелью внезапно закончилась и так называемая культурная революция), отправляясь на одинокую прогулку, держал зонтик на той же самой высоте, как будто она шла с ним рядом. Рассказ был о том, что внешнее – ничто. Ничего подобного Вера не могла бы сейчас сказать о себе. И даже подумать об этом было страшно.
«Нет, все не так просто, – подумала она. – Обо всех нас есть отдельный Замысел».
Вера в греческом наряде села на диван и заплакала. Она думала об этих загадочных китайцах, и ей было страшно жаль себя, такую слабую и нелепую. Но видеть рядом с собой какого-то маленького или какого-либо другого «китайца», как Вера назвала противостояние общественному мнению, она физически не могла. Да и умирать не хотелось. Нужно еще пожить, поиграть.
Следует подумать над тем, что исполнить этим ее фефелам и клевретам на вечеринке, которую Соболева непременно устроит, знаменуя победу Веры и собственную грандиозную «викторию». Девушке на секунду стало неприятно, что она хорошо выглядит.
«В сущности, я Золушка, так сказать – замарашка. И надобно мне приискать молодого, красивого принца. Это будет, как говорится, очень сильное решение, сулящее грандиозные перспективы».
Думая, как ей сегодня добираться до консерватории, Вера уличила себя в том, что не хочет измять наряд. Греческая одежда что-то сделала с ней. Как видно, непоправимое. На улице она долго озиралась, как одинокий французский гренадер, бегущий из России в Прованс.
Все же до Савеловского вокзала девушку довез троллейбус. Цветы Вера почти всегда покупала именно здесь. В этот раз, как обычно, ей посчастливилось приобрести то, что было, по всей видимости, нужно. Превосходные розы для Соболевой. Букет походил на гнездо птенцов, вытянувших головки при виде собственной мамы.
Дальше все происходило как в кошмарном сне. Девушка взяла такси и после кратких дорожных мытарств – пробки, остановки и прочие петляния по центру – оказалась в консерватории. Ее тут же окликнули. Сначала Вера не поняла, кто это и чего от нее хотят. Перед ней стояла долговязая девушка неизвестного возраста в экстравагантной одежде.
– Саманта, – сказала иностранка, теперь это было понятно – несколько смущенно улыбаясь. – Рада видеть мою норвежскую подругу. И я здесь не случайно, обязана делать репортаж, заказ больших людей от музыки, я веду его вместе с вашей звездой Даутовым. А еще я сниму… снимаю фильм. О русской музыкальной традиции.
Саманта Уайлдер закатила глаза, то ли выказывая бесконечное почтение к традициям русской музыки, то ли желая польстить Стрешневой. Второе предположение было более вероятным. Помогать кому-либо с неведомой целью Вере нисколько не хотелось. Ей вдруг стало понятно, как далеко оказалась она от привычной и размеренной консерваторской жизни. Саманта была знаком хаоса.
– Я загадала, – ответила Вера, мгновенно настраиваясь на болтливый голливудский лад, – что первый человек, которого встречу на ступенях консерватории, сыграет в моей жизни особую роль. Я очень рада видеть тебя, Саманта.
Она откровенно врала или говорила все с точностью до наоборот – отличие не очень большое. От этого мифического репортажа недалеко до каких-нибудь музыкальных студий, вроде прогулок по музыкальной Москве, подмосковным усадьбам и бесконечного трепа, который пожирает все без остатка.
Саманта же в этот момент по реакции Веры пыталась понять, на что практически можно рассчитывать. Осознать толком ничего не смогла. И это Веру вполне устроило. Она не хотела обижать веселую гостью из-за океана, но слишком тесно общаться с ней не хотелось еще больше.
«Наверно, теперь мы настоящие американцы, – подумала Стрешнева. – А люди из Америки – всего лишь позавчерашний день, со всем их виртуальным размахом, авианосцами, «шаттлами» и немереными баксами, взятыми в долг у всего мира без возврата».
– Я завтра выступаю, – сказала Вера с видом крайней озабоченности. – А мои пальцы совершенно забыли о клавишах. Я не садилась за инструмент целую вечность.
– О, я очень тебя понимаю, – ответила Саманта, которой запретили играть некоторое время для ее же блага, чтобы эта акселератка окончательно не погубила свои волшебные пальчики. – Но для тебя нет никакого труда сыграть сейчас все что угодно, я это тоже очень хорошо понимаю.
– У меня много юных учеников и учениц, – продолжала беззаботно сочинять Вера. – Я их, можно сказать, бросила. А может быть, это будущие… ну понимаешь, будущие мы с тобой. Так что дней десять мне придется отсутствовать в реальном мире. Обитать в пространстве детских музыкальных грез. А потом я к твоим услугам. Не знаю, честно говоря, смогу ли я тебе пригодиться.
