Текст книги "Ниточка судьбы"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– Пожалуй, это можно понять на примере музыки, – заметил Алексей.
– Ну да, – смеясь ответил Никита. – Ничего нет проще музыки. Она вненациональна, если говорить о ее понимании. Ведь австрийскую, например, музыку не надо переводить на русский язык. Так что мой тост за материк, на котором мы встретились, то есть за мировую культуру как таковую, сотворившую нас, вне зависимости от того, где мы располагаемся, и сделавшую нас удивительно похожими друг на друга при абсолютном личностном различии. Первая симфония Тульчина как раз подтверждает мои мысли. Образы, которые заявил Алексей, имеют отношение только к любви. А она – явление божественное, всемирное. Разница только в том, как конкретный человек переживает это космическое явление. Фортепианная партия этой блестящей симфонии, кстати сказать, – несомненно это вы, Вера, ваш образ. И мне особенно приятно сейчас напрямую общаться с мелодией, то есть с вами.
Вере оставалось только соглашаться, ведь о тайнах мировой жизни размышляют многие люди. Но прикоснуться к этим тайнам, разгадать их можно только практически. И наиболее совершенный ключ – конечно же любовь. Или творчество, замешанное на любви. В эту ночь Вера, как тогда в Москве, пробралась в комнату Алексея, и все было как прежде, может, только чуть больше грусти прибавилось да появился оттенок бережной нежности в его поцелуях.
Глава 12
На следующий день Вера и Алексей стали готовиться к отъезду, как было решено еще по дороге из Мадрида. В Париже решили не задерживаться, несмотря на уговоры хозяев. Во Францию предстояло вернуться через две недели ради подготовки к премьере новой симфонии Тульчина.
Они гуляли по Парижу, за недостатком времени посетили только знаменитые места, в том числе кафе на Монмартре, о нелепой встрече в котором, бахвалясь, рассказывал Третьяков. Вера пересказала этот анекдот, показывающий Владимира Павловича в совершенно диком свете, Алексею, и он долго смеялся, приговаривая: «Неужели этот кот не понял, что выдал себя с головой?!»
Потом, конечно, купили несколько превосходных нарядов для Веры. Она смущалась, говорила, что это лишнее, что тряпок у нее и так полно, а тело все равно одно, но Тульчин настоял на двух костюмах, трех парах изящных туфелек и длинном, нежно-серебристом и пушистом пальто.
Он было заикнулся, что лучшие в мире свадебные платья в Париже, но тут Стрешнева была неумолима. Честь готовить подвенечное платье в их семье принадлежала родителям невесты, причем платье непременно должно быть похоже на аналогичные наряды бабушек и прабабушек по материнской линии, все передается от матери, как титул и фамилия.
Потом они сидели в ресторанчике Эйфелевой башни, пили удивительно вкусный, крепкий, горький и очень горячий кофе. Вера морщила губы, дуя на поверхность обжигающего напитка, и рассуждала об их с Алексеем судьбе, столь необычайной.
– Как все совпало, – удивлялась она. – Что же это было? Предопределение? Если все, что было прежде, я могу назвать злым роком, то как он мог столь счастливо нас свести?
– Это нормально. Видимо, добрым силам было необходимо, чтобы мы прошли испытание. Нечто вроде экзамена на жизнь…
– Москва встречала нас во мраке, переходящем в серебро, – сказала Вера, вдыхая забытый московский воздух. И что мы тут будем делать, Алеша? Мы чужие на этом празднике жизни, так, по крайней мере, я думаю сию минуту. Капитан Кравцов и кошка Штука – вот что имеет для меня цену.
– Да вот они, – сказал Тульчин, первым заметив встречавшего их «шерифа». Кошка без всякого контейнера сидела на руке капитана, похожая на многочисленные статуэтки древности, она еще не увидела хозяйку, но торжественно забеспокоилась.
«Шериф» сильно переменился за это время, как человек, одновременно сменивший образ жизни, занятия и планы на будущее. Одет он был в новый костюм, превосходно подстрижен и смотрел на Алексея и Веру как-то заговорщически.
– Я в отпуске, – пояснил Павел, – второй день. Занятие не из легких, скажу вам по секрету. Если бы не ваш зверь, махнул бы в Карелию.
В лефортовской квартире Кравцова первым делом можно было заметить следы сборов в дорогу.
– Зачем вам спиннинг? – спросила Вера. – Не лучше ли взять алебарду?
– Похоже, она вам нравится. Что ж, если не возражаете, она будет моим свадебным подарком.
– Да, я неравнодушна ко всяким древностям, – задумчиво произнесла девушка.
За легким обедом, который Павел заранее предусмотрел, он коротко поведал обо всем, что произошло за последнее время.
– Первых двух злоумышленников помогла обнаружить ваша кошка. Да, именно она. Когда вы гуляли с ней и обедали в Ботаническом саду, мой человек присматривал за вами. И парочку, на которую Штука отреагировала, как говорится, адекватно, мы больше не упускали из виду. Тем более что этот круг «артистов», так сказать, уже был в поле нашего зрения. Я говорил вам кое-что об этом, если помните: странные кражи и тому подобное. Кстати о вашей хозяйке. Поначалу она была связана именно с этими «артистами». Несколько раз ее навещал и пресловутый Тормоз, он же майор Палкин. Но Марья Степановна человечек обоюдный. И лично мне она выложила многое. Несмотря на то что на продаже «древностей», за которые она цену не ломила, ваша хозяйка за один только последний год заработала, замечу вам, не только на хлеб с маслом.
– А что же этот Тормоз? – не без содрогания спросила Вера.
– Майор был любимцем Новикова, но хозяином был не очень доволен. Считал, что достоин большего. Ведь многие стратегические разработки принадлежали именно ему. Новиков только оплачивал хитроумные операции Тормоза. Бывший майор просто-напросто обворовывал хозяина. Однако не слишком давно случилась утечка информации, а главное – крупной партии наркотиков. Палкину потребовались определенные усилия, чтобы отвести гнев Новикова. В частности, он шпионил за вами как за человеком, которому покровительствует его основной конкурент – Крутицкий. В Питере он взял довольно большую сумму «зеленых», да еще инструменты прихватил. Правда, здесь он действовал по указанию хозяина. Новиков мстил Левшину за то, что тот угнездился под крылом Крутицкого и собирался проводить широкомасштабную предвыборную кампанию своего патрона, да еще на территории самого Новикова – в Сибири. Но гормоз стремительно бежал, прихватив хозяйские деньги, по другой причине. Палкин прикрывал Новикова, и хотя мои друзья из ФСБ работают чисто, он все же узнал каким-то образом, что хозяину грозят капитальные неприятности. А Новиков, защищаясь, с легкостью сдаст все свое окружение. Сейчас Тормоз в Афинах. Мы организовали за ним тщательное наблюдение. Он может вывести на интересующие нас мировые криминальные круги. Это хитрая бестия. Но в этом его слабость. Ему не хватает простодушия в поступках.
– Этим владеет несравненный Владимир Павлович Третьяков, – приобщилась к разговору Вера. – Но похоже, что ему тоже придется скрываться.
– Похоже, – с прискорбием ответил Кравцов. – Поживет за границей. Пока его здесь не подзабудут. Будет всячески изображать, что его преследуют злые силы. Одновременно в газетах наврет с три короба.
В этот же день Вера смогла убедиться в правоте капитана Кравцова.
По настоянию Алексея они посетили академию. Казалось, что у Тульчина есть какая-то романтическая цель.
В роскошном кабинете Владимира Павловича Третьякова ничего не изменилось с того дня, когда Вера была там в последний раз.
Третьяков заметил Стрешневу и поглядел на нее доброжелательно. На Тульчина глянул с мелким дружеским подобострастием, на которое был в высшей степени способен.
– Не ждал, не ждал, но рад, что зашли. Я только что появился. И вы, должно быть, только что приехали в Москву. Птицы залетные. Могли бы держать меня в курсе событий. Придется раскошелиться на целую речь. Она будет краткой, но великолепной. В ней будут присутствовать довольно резкие выражения по поводу ряда заштатных персонажей. Да, кое-кто угодил за штат. Вот он, голубчик. Я не специально вызвал его пред ваши светлые очи, но раз он здесь, пусть слушает. Хоть не знал, не знал, что вы появитесь в моем обезьяннике. Был грех, Вера Дмитриевна, замышлял я поберечь вас от перегрузок. Да вот думаю, грех ли это? – Настороженный взгляд в сторону Тульчина.
Вера боковым зрением увидела крадущегося от больших дверей, какого-то маленького, съежившегося Даутова. Он именно прокрадывался, не имея центрального направления.
«Он снова стал румяным карапузом, как в рассказах мэтра Третьякова. Что ж, туда ему и дорога», – подумала Стрешнева.
– Я ему, болвану, что велел? По ресторанам поводить, на теплоходе «Лев Толстой» прокатить по Волге, он столько денег в жизни не видел, сколько я отвалил ему на эту благородную акцию. Ну чтобы у нашей барышни, утомленной годами учебы и солнцем или луной славы, закружилась голова, чтобы она забыла о предстоящем конкурсе и о том, что нужно работать, работать… Я хотел, чтобы все было романтично. А он все испортил, гаденыш, стал охотиться за ее нотами с профессорскими пометами: мол, там разгадка всех тайн, за перстнем каким-то. Оказался полнейшим кретином. Нам в третьем тысячелетии такие не нужны. В этом кольце магическая сила заключена, по мнению этого мерзавца и пижона. Тьфу! В голове магическая сила, особенно если голова – умная.
– Спасибо, Владимир Павлович, – сказала Стрешнева. – Без вашей стратегии и вложенных средств вообще неизвестно что получилось бы. Покоилась бы я на дне Москвы-реки с камнем на шее.
– Да бросьте, Вера, – неуверенно махнул рукой Третьяков. – Мы все любим загибать. Но не настолько же. Все это миф. Правда, богема, которой господин Даутов чрезмерно увлекался в последнее время, оказалась с криминальным душком. Но тоже, тоже… несостоявшиеся актеры, актрисы… шалуны… шалуны… Они вообще открыли общество «Поклонения девятнадцатому веку». Официально зарегистрированное общественное движение, между прочим. Они решили, что коли соберут всякие там вещи вроде сапог Афанасия Фета или ружья, когда-то принадлежавшего Ивану Сергеевичу Тургеневу, то все как-то уладится, жить станет лучше, жить станет веселей. Дети… дети… немного злые, но дети… расшалились. А вы тут, Верочка, напридумывали. Что ж, жизнь грубая и жестокая вещь, да вам-то что, вы прекрасно в ней устроены!
Третьяков едва не сделал эдакий эффектный жест в сторону Тульчина, но в последний момент передумал и просто покачнулся на месте. Определенное вдохновение на лице настолько не соответствовало этому движению, что Вера неожиданно рассмеялась.
Этот смех переменил ее полностью. Ситуация, в которой она, да еще с вместе с Алексеем, сейчас оказалась, никак не читалась, в ней не было никакого смысла.
Тульчин что-то говорил Третьякову, но Вера не могла и не хотела слушать. Зачем Алексей привел ее сюда, она в общем-то понимала. Прививка от страха или совершенное лекарство, которое будет действовать постоянно.
В который раз произошло так, как случалось в снах, которыми Стрешнева легко и свободно управляла. Вместо глубокого темного омута она оказывалась сначала в колоритном болотце, где на широких и твердых плавучих листьях сидели малахитовые лягушки, а сразу после этого – в прозрачном потоке с мерцающими на дне многоцветными камешками. Эта зрительная картина очень точно передавала нынешние ощущения Веры.
– Пора домой, – шепнула она Тульчину.
Тот улыбнулся и кивнул.
Вера не заметила, как они оказались на улице.
– Слава богу, – сказала она, – что я здесь делала?
– Училась играть на фортепиано.
– Вряд ли, – возразила девушка. – Я терпеливо ждала тебя. Порой взбрыкивая, как крымский мустанг.
Вечер они провели в обществе капитана Кравцова.
Вера узнала то, о чем смутно догадывалась раньше. Временное отрешение Кравцова и его товарищей от работы, которой они успешно раньше занимались, было хитроумным ходом, который усыпил бдительность преступников. Прежняя команда благополучно продолжала действовать, схоронившись в неизвестности.
– Я была одной из немногих в Москве, кто догадывался об этом, – заметила Вера. – Но хранила полное молчание.
Утром следующего дня на поезде Москва – Осташков они быстро добрались до Твери. Кошка свободно гуляла из одного конца вагона в другой, пока не уселась на столик рядом с огромным букетом роз, который Тульчин купил для Марты Вениаминовны.
Мать Веры встретила их так, словно они только что вдвоем пришли из музыкального училища.
– Дочь, – сказала она, – с Алешей. Как во сне. Здравствуйте, мои дорогие. И кошку – в постоянное владение, так я понимаю приезд этого чудесного зверька?
– Это не просто кошка, а живой талисман. После расскажу. А вот подарки, которые я купила еще в мирное время, – сказала Вера, доставая из дорожной сумки любовно подобранные вещи.
– А сейчас разве война? – спросила Марта Вениаминовна. – Что-то по тебе незаметно.
– Сейчас снова мирное время, мамочка. А где отец?
– Папа поехал к дедушке в Высокий Городок. Он отправился рано утром, до твоего телефонного звонка. Ты не возражаешь, если мы тоже подадимся туда прямо сегодня?
– Конечно нет! – согласилась Вера. – Там с меня окончательно свалятся рабские цепи. За этот год я нагляделась разных пейзажей, пора изысканно соединить их. А для этого лучшей поездки не придумаешь. Сколько раз вы возили меня по этой дороге?
– Наверное, больше, чем нужно, – парировала мать. – У тебя с детства стало рябить в глазах.
– Уже не рябит, – возразила Вера. – Алексей отучил меня, и очень даже быстро. А ведь тогда мы ехали по Испании.
Стрешнева была довольна буквально всем. И прежде всего тем, как скромно и с достоинством приехала в Тверь. В последний раз она навестила родителей на Рождество. Какой она была тогда? Со Штучкой, одно понятно. Скорее всего, была никакой. Неизвестная девушка с кошкой.
– Семья, – попросила Вера. – Вы собирайтесь в дорогу. Мама, Алеша поможет тебе управиться со всем, о чем только ты его ни попросишь. А я должна… в общем, потом расскажу. Это недалеко, я скоро вернусь.
Вера непременно решила заглянуть в картинную галерею, чтобы еще раз полюбоваться на свое отражение – в облике юной прапрабабушки Елизаветы Андреевны.
Сегодня это для Стрешневой было особенно важно. Неизвестно отчего. Ведь с ней что-то случилось, великое или бесповоротное, что одно и то же.
Однако то, что ожидало девушку в галерее, не было похоже на все давние посещения портрета прародительницы. Во-первых, она с трудом обнаружила сам портрет, хотя он висел на прежнем месте. Во-вторых, Вера не сразу поняла, та ли это картина. Она даже осмотрела несколько других полотен. Но сомневаться не приходилось, это была картина, которую Стрешнева знала наизусть, как дорогу в Высокий Городок, в места, где прошло ее детство.
Но теперь с портрета на нее сверкала глазами не умудренная жизненным опытом барыня, как представлялось прежде, а своенравная девчонка, родившаяся и выросшая в девятнадцатом веке. Эти странные перемены ошеломили Веру. Портрет измениться не мог. Переменилась она сама.
– Спасибо, – молвила она растерянно. – Это выше моего разумения.
Перстень на картине, ее кольцо с расцветавшим трилистником в камене, сверкал под стать глазам, художник сознательно использовал один и тот же прием для изображения глаз и драгоценного камня. Прежде Вера вообще не задумывалась о художнике. Неизвестный мастер, талантливый, кто же еще мог написать ее прапрабабушку в нежном возрасте? Теперь она могла только удивляться и своему неведению, и самоуверенности.
Очень было похоже на то, что художник прекрасно знал женщину, которую пишет.
Тульчин к возвращению Веры успел купить берестяную корзинку лесной земляники. Волшебный аромат, знакомый с детства, заставил девушку смириться с тем, что она ничего не понимает в происходящем. Как-то незаметно прошла нынешняя весна, наступило лето, а она все это время находилась вне времени, времен года, вне своей собственной воли. Когда-то она пыталась все подчинить своей воле, ничего не понимая в мире, в окружающих людях. И все это оказалось для того, чтобы незаметно очутиться в центре душемутительной мистерии.
Марта Вениаминовна и Алексей о чем-то говорили на кухне и при появлении Веры сразу же смолкли.
– Заодно и город посмотрела, – иронически заметила мать. – Непоседа. А в детстве была настоящим ангелом, я не преувеличиваю.
– Я слишком долго не была здесь. Ну а секреты мне какие-нибудь позволены? Я ведь, можно сказать, на том стояла и стою до сих пор.
– А ты сядь, – ответила мама. – В ногах правды нет, даже в таких длинных, как твои. Отдохни дома. Странствиям по чужим углам больше не бывать. Это у тебя на лбу написано. А то, что с Алексеем тебе повсюду будет дом родной, я никогда не сомневалась. Даже в Париже, колыбели всех ужасных революций.
– Спасибо, мамочка, за совет, – рассмеялась Вера. – Только сейчас я способна оценить его смысл.
Древний путь в Высокий Городок Стрешнева знала наизусть. Вот с левой стороны, в чаще, изысканный каменный мост над пересохшим сто лет назад руслом, вот изумительно красивый собор упраздненного женского монастыря, в который, по легенде, собиралась ее юная прапрабабушка. Почему? Что с ней происходило? Вот справа угадывается – по особенному строению пейзажа – присутствие Волги, а уже скоро она окажется прямо по ходу движения.
– Мама, ты не помнишь, почему прапрабабушка собиралась постричься в монахини?
– В общем-то догадываюсь. Думаю, что такие мысли всем барышням того времени приходили в голову. Впрочем, не это ведь тебя волнует, ты хочешь услышать историю кольца. Но я обещала дедушке хранить молчание, он сам тебе все расскажет. Потерпи, дорогая.
– Уже терплю, – ответила Вера, подставив ладонь влажному волжскому ветру.
Высокий Городок появился внезапно, как всегда. Несмотря на то что Вера знала путь наизусть, к его завершению начинался небольшой лабиринт, дорога как бы специально была устроена так, чтобы несколько красивых холмов, похожих друг на друга, по которым она была проведена, обманывали путешественника. В раннем детстве Вера несколько раз пугалась, что город исчез, когда он вовремя не появлялся перед глазами. Сейчас она боялась другого. А как да город спрячется от нее, не желая выдавать своих секретов? Взрослой, а такой она не без основания считала себя сейчас, Вера здесь просто не бывала.
По мере того как автомобиль стремительно приближался к месту назначения, сгущался мрак. Вечер был еще далеко. И внезапная мгла означала только одно – приближалась летняя буря, явление в этих местах не такое уж редкое.
Высокий Городок уже развернулся навстречу, по другую сторону Волги, светясь в густых сумерках белокаменными колокольнями, стенами и сверкая тысячами листьев в глубине широких крон, которые уже были задеты мощным вихрем.
– Стоп, машина! – скомандовал Тульчин. – Право руля! Надо укрыться внизу, в широкой долине. Иначе нас забросает камнями и сбросит с дороги.
Водитель сделал плавный поворот, авто, вырвавшись из цепкого потока ветра, покатилось вниз по древней кремнистой дорожке. Мгновенно установилась тишина.
– Урочище Черный Бор, – сказала Вера. – Так называлось это место девятьсот лет назад. От бора осталось нескольку изящных и сильных сосен странной формы, словно в каждой из них жило по несколько древесных душ. А там, дальше, Успенский монастырь. И точно такие же сосны. Мы посадили там дубки.
– Там раньше была музыкальная школа, в которую Вера ходила ребенком, – то ли похвасталась, то ли просто заметила Марта Вениаминовна.
– Возле монастырских стен и переждем бурю, – ответил Тульчин. – Я здесь бывал однажды.
Монастырь располагался на самом берегу Волги, волны подступали непосредственно к мощным стенам, напоминавшим волнолом. Противоположный берег поднимался гигантской отвесной стеной, наверху кое-где виднелись туманные средневековые строения и руины разрушенного триста лет назад кремля, одного из самых красивых в России, по свидетельству иноземцев-путешественников.
Буря грохотала минут двадцать.
Молнии полетели на запад, туда же откачнулись сине-черные тучи, внезапно сделалось светло. И тогда вместо неистового ливня засверкал серебряный дождь, украсив поверхность реки яркой, колючей дымкой.
– Маленькая поездка превратилась в знатное путешествие, – заметила Вера. – Всегда тут что-нибудь да происходит. Я, видите ли, приехала.
Она, безусловно, как натура творческая, связывала бурю со своим неожиданным возвращением. Прежде всего хотелось побыстрее узнать от деда таинственную историю перстня.
Через несколько минут они оказались на старинной Дорогобужской улице, в просторном доме, построенном из белого камня двести лет назад. Дед и отец встретили путешественников не без тревоги.
– Метеосводка не обещала никакого разгула стихии, – сказал дед, обнимая Веру.
– Это мне подарочек, – ответила она. – За то, что долго не приезжала.
– А это Алеша, – представила девушка. – Мой любимый композитор и милый сердцу мужчина.
– Так вот ты какая! – загадочно произнес Вениамин Кириллович.
Вера решила затаиться, чтобы ближе к полуночи выведать у деда все, что он знает о перстне. Вместе с матерью они приготовили замечательный ужин, фаршированную щуку – фирменное семейное блюдо, традиционный салат оливье и крошечные мясные рулетики по французскому рецепту, которому ее научила Юлька. На десерт предполагалась земляника со сливками.
После ужина дед пригласил Веру в свой кабинет – и она услышала историю, о деталях которой могла только смутно догадываться.
– Наш предок, твой прапрапра (не сосчитал еще сколько «пра») дедушка Никита Романович, был человеком необыкновенным. Вроде твоего Алексея. Определенная мечтательность и даже мистицизм, характерный для молодых людей той эпохи, а это было перед нашествием Наполеона, уживались в нем с крайне деятельным характером. А стремление к мирным занятиям сочеталось с тягой к воинским баталиям. Молодым офицером он принимал участие в одной из балканских кампаний, доблестно сражался с врагами в Европе, получил ранение, после чего каким-то непостижимым образом очутился в Черногории. Там он и обрел этот перстень при весьма таинственных обстоятельствах. Он спас от шайки разбойников отшельника, жившего в пещере. Видать, они думали найти там кучи золота. Можно сказать, что Господь выбрал Никиту для обороны святого. Конечно, и без Никиты Вседержитель нашел бы способ справиться с задачей. Но так получилось, что твой прапрадедушка некоторое время жил в этой самой пещере и внимал поучениям святого.
– Может быть, бандиты той далекой эпохи тоже охотились за этим кольцом? – предположила Вера.
– Возможно, – подумав, ответил дед. – Никита Романович организовал оборону горного скита самым замечательным образом. Злодеи не могли даже представить, что им противостоит один человек, к тому же лишь недавно получивший исцеление от раны. Часть из них нашла свою смерть в глубокой пропасти, иные постреляли и покалечили друг друга, приняв своих же сообщников за невидимого врага. В благодарность за демонстрацию незаурядного воинского искусства отшельник подарил молодому Никите Романовичу этот перстень. Он рассказал, что кольцо сделано древними индийскими мастерами и обладает целым рядом чудесных достоинств. Собственно, Верочка, по легенде, эта искусно сделанная вещь сама является покровительницей всего, что отмечено печатью искусства. А Никита Романович, открывший душу старцу, признался, что с детства мечтал заниматься живописью, чтобы красоту мира, ведомую только ему, он мог отразить на полотне. Среди всех мирских занятий ни одно так не привлекало молодого дворянина, как искусство живописи.
– Наверное, он уже тогда был по уши влюблен в прапрабабушку? Она ведь была настоящей красавицей.
– Не исключено, – ответил дед. – Но ты не мешай мне. Старец открыл Никите Романовичу, что тот получит все по своим желаниям. Кольцо, дескать, обладает силой открывать красоту искусства, силой волшебной помощи можно понять природу света, цвета, звука. Но в нем заключена и серьезная опасность.
«Когда ты познаешь тайны ремесла, – говорил старец, – в тебе пробудятся мысли о славе. Гони их, они приведут к гибели. Для начала ты потеряешь власть над кольцом. Оно станет двигать твоими чувствами, побуждениями, заберет волю, возможность любить. А после отнимет способность творить. Только тогда ты уже не сможешь жить как прежде. Ты будешь страдать, подчинишь свою жизнь тому, чтобы вернуть это волшебное умение».
О славе Никита Романович тогда ничего не думал и принял перстень с сердечной благодарностью. Старец добавил также, что перстень будет служить всему потомству Никиты и совершенно безопасен для женщин. Простой девушке, не наделенной жаждой творчества, он поможет избавиться от дурных, нечестных кавалеров, а хорошего, положительного человека, наоборот, притянет.
Да и тем из рода Евы, кто видит мир особенным образом, кольцо будет способствовать в рукоделии, в домашних занятиях, в музицировании и прочем, чем любят заниматься женщины. Ведь помыслы о славе к ним не приходят, а значит, нечего опасаться.
– Что же это за старец такой, дедушка? – удивилась Вера. – Он больше похож на какого-нибудь восточного мага.
– Не знаю, но одно безусловно – старец был настоящим мудрецом. Он говорил, что не нужно желать славы, надо лишь учиться стяжать божественную любовь. Да и выбирать кавалеров при помощи кольца тоже не стоит, браки совершаются на небесах, и надо быть послушными высшей воле. Вскоре Никита Романович вернулся на родину, вышел в отставку, женился на твоей прапрабабушке, они поселились в усадьбе Никиты Романовича в Красном Селе и…
– …Никита Романович стал замечательным живописцем? – быстро догадалась Вера.
– Не перебивай! Да, есть в нашем роду свидетельства, что несколько чудесных портретов, на которых изображена Елизавета Андреевна, принадлежат именно его кисти. Но все же мысли о славе стали посещать Никиту Романовича, стали терзать его, можно сказать, подобно хищному зверю. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не одна история, которая не замедлила приключиться…
Однажды, закончив великолепный портрет маленького сына, а детей тогда в семье было уже трое, Никита Романович с особенной грустью подумал о том, что его искусство закрыто практически для всех и что свой талант он определенно зарывает в землю. С неудовольствием вспоминал он предупреждения старца, но против воли святого пойти не смел.
И в тот же вечер перед усадьбой остановилась легкая коляска, из которой явился изысканный европеец, заблудившийся по дороге из Петербурга в Москву. Заезжий гость оказался человеком бывалым и ученым, он самым высоким образом оценил искусство Никиты Романовича. К тому же хозяин, уговоривший гостя не торопиться с отъездом, между делом написал его замечательный портрет в облике эдакого провинциального Мефистофеля.
Видать, за чаркой доброго вина он полушутя поведал заезжему иностранцу, что тайна его мастерства заключена в магическом индийском кольце. Не осуждай Никиту Романовича, Вера, немудрено проговориться на столь диковинную тему. На следующее утро в усадьбе не оказалось ни гостя, ни портрета, ни перстня.
Никита Романович срочно снарядил погоню, но итальянец как сквозь землю провалился. Явился он сам на третий день. Пешком, оборванный, избитый, голодный. Бог знает что с ним произошло. Рухнул перед Никитой Романовичем на колени и протянул ему перстень, закатив от ужаса глаза. Европеец все время оглядывался.
– А что же такое случилось? – испугалась Вера, посмотрев на свое кольцо, мерцающее таинственным холодноватым блеском.
– Да ничего особенного, – ответил дед. – Перстень проявил свою мощь, заставил вернуть себя настоящему владельцу. Итальянец признался, что по дороге в Москву он увидел наяву разверзнувшуюся бездну, столь глубокую и страшную, что даже первый ее круг на время отнял у него рассудок.
Жирный и мерзкий бес уже вытряхнул злоумышленника из элегантного костюма. Никита Романович выслушал это признание, взял кольцо, простил несчастного злодея и проводил со двора. Но после этого случая сильно загрустил, забросил занятия живописью, его снова потянуло на войну.
Как раз началась кампания восемьсот двенадцатого года. Никита Романович погиб в страшной битве под Смоленском. Елизавета же Андреевна долго его оплакивала. Она так больше и не вышла замуж, хотя претендентов у богатой, знатной, молодой и чарующе красивой вдовы было хоть отбавляй.
В своем завещании Елизавета Андреевна оговорила особенные условия передачи кольца по наследству – только от матери к дочери или внучке и только тем из девочек в роду, кто наделен жаждой творчества. И желательно без всякого посвящения в тайны этого чудесного перстня.
– И я не была посвящена в тайну кольца, как все прежние владелицы.
– Старец предупреждал Никиту Романовича, что для женщин кольцо абсолютно безопасно. Но однажды и ты стала думать о славе. Не так ли, внучка?
Вера только сейчас поняла, что Алексей давно находится рядом и увлеченно слушает совершенно замечательный рассказ деда. Как будто сам черногорский седобородый старец сидел сейчас перед ней и вовсе на нее не сердился.
– Я позвал Алешу выслушать наше семейное предание.
– Значит, – вздохнула Вера, – сегодняшняя буря – прямое обращение ко мне?
– Но мы укрылись в долине возле монастырских стен, – возразил Тульчин.
– А кроме того, – подвел итог Вениамин Кириллович, – никакое кольцо не поможет и не погубит, если на то не будет воли Божьей.
– Да, – согласилась Вера, – и все это было предусмотрено бурей.
