Текст книги "Ниточка судьбы"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
«Надо запомнить, – думала Вера. – Какой остроумный музыкальный прием, ни на что не похожий. Если я смогу научиться так играть, мне не нужно будет играть вовсе».
«Вот еще! – услышала она от почтенной вороны, сидевшей рядом в партере. – Вот еще! Научится она так играть, как же, чего захотела, голубушка. Не для того тебе все это показывают, чтобы ты самовольничала! Скромнее надо быть!»
Вера причесала ворону золотым гребешком, оказавшимся в руке, пообещав, что не будет и пробовать играть таким образом.
Затем вернулась в город, к тому времени сильно переменившийся. Невиданные звери все так же отдыхали на тротуарах и ступенях зданий. Вера знала, что каждый из них видит ее и знает о ней много такого, о чем она даже и не догадывается.
«Она еще спит», – говорил изысканный дымчато-черный дракон, зависший в воздухе без помощи крыльев, против всякого обычая. – Кому предназначались эти слова, Вера так и не смогла узнать. Скорее всего, деревьям, которые росли на глазах, появляясь тут и там: дубки, лиственницы, клены. Скоро они окружили ее плотной стеной. Казалось, что они были всюду и даже самой Верой. Под ногами росла трава, превращаясь в идеальный английский газон. И повсюду звучала музыка, написанная кем-то специально для этого глобального мероприятия. Судя по всему, это был праздник растений…
Вера проснулась словно в свежем облаке. Истолковать этот сон не представлялось никакой возможности. В нем все было поставлено с ног на голову и обратно с головы на ноги.
«Я давно не читала сказок, – подумала она, – и мне представили очень много сказок сразу. Видать, я очень сильно провинилась, но меня почему-то простили».
Делать было совершенно нечего. Она несколько раз пробовала приблизиться к пианино и каждый раз заставляла себя вернуться на место. Читать ничего не могла, буквы превращались в ноты, что-то звучало в ответ, больно отзываясь в сердце.
Вера долго перебирала книги, пока не наткнулась на том русских сказок.
Книга открылась на известной сказке про благодарного мертвеца. Вера даже вздрогнула. Она знала эту сказку с детства, но никогда не вспоминала.
«Как говорит Кравцов, таких совпадений не бывает. Почему же – таких? Совпадений не бывает вообще. Бывает что-то другое. Предопределение, собственно, свобода». Она стремительно перечла страшную сказку, не успев напугаться.
После этого стала думать над ее смыслом. Отчего эта сказка так сильно на нее подействовала однажды? Дух мертвеца, тело которого герой нашел на дороге и похоронил, помогает ему одолеть всемогущую злую силу. «Вот то-то и оно. Ты вот похорони, дай достойное пристанище беспокойному духу, а там, глядишь, тебе и повезет».
«И что ты должна делать, бедная Золушка, чтобы тебе помогли справиться со злом? Кого ты должна похоронить?»
Ответа не было. Вероятно, нужно было похоронить многое. Все, что сделало ее такой, какова она теперь. Бессердечная и никчемная. Правда, умная. Сидит в чужой квартире, ждет у моря погоды. А что должно произойти? Ее должны спасти. Да еще без ее участия. Потому что сама она может все только испортить.
В голову настойчиво приходила страшная мысль, отдаленная и слишком светлая. Вера должна была похоронить себя, чтобы справиться с драконом. А откуда этот дракон грозит ей, не имело ровным счетом никакого значения.
Она повзрослела на год или два, пока ждала своих друзей из таинственной поездки.
Мужчины вернулись ближе к полуночи. С большим пакетом шампиньонов. Более всего они напомнили Вере бременских музыкантов, причем всех сразу. Тульчин тоже был в широкополой шляпе, как и его спутник. На плече у него висел аккордеон.
– Новые веяния? – спросила Вера. – Ты решил сочинять песни в стиле ретро?
– А где наш пирог? – ответил за Тульчина капитан вопросом на вопрос.
– Не поверили мне? Но сейчас увидите, что не красна лефортовская изба углами, а красна стрешневскими пирогами. От бабушки, от прабабушки, из глубины.
Внезапно Стрешнева почувствовала что-то вроде электрического разряда. Она чуть было не выронила пакет с грибами, испуганно посмотрела на капитана и Алексея.
– Что случилось? – удивился Тульчин.
– Ничего не произошло? – одновременно спросил капитан.
– А кто-то должен был прийти? – удивилась Вера реакции своих друзей.
– И вы никому не звонили?
– Нет, – обиделась девушка. – Я вела себя как подводная лодка. Затаилась. Даже сама от себя. Сказки читала. Впервые за четыре года я хорошо отдохнула. Честное слово. А сейчас меня словно током ударило. Не знаю, что бы это могло значить…
– Слава богу, – произнес Тульчин, влюбленно разглядывая Веру, как в те дни, когда они только познакомились.
– На кухню! Марш! – немного смутившись, начала распоряжаться Вера. – Мне полночи придется обрабатывать и готовить грибы. Но за это ты, Алексей, поведешь меня завтра в зоопарк. Я с детства не была в зоопарке. И в цирке.
– У нас состоялся разговор с Павлом, – заметил как бы между делом Тульчин. – В общем, он не хочет нас с тобой отпускать. Еще несколько дней. И не говорит почему. Этот частный детектив меня с ума сведет.
– Это твоя женщина меня с ума сводит, – возразил капитан.
– Вряд ли она виновата в этой ситуации, – заступился Алексей.
– Надо быть осмотрительнее и не связываться с кем попало. – Кравцов погрозил пальцем.
– Мы два сапога пара, – возразила Вера. – Или две пары сапог, как хотите. Вы тоже связываетесь с кем попало и, кажется, хорошо ловите бандитов.
– Бандит должен хорошо ловиться, – усмехнулся капитан. – И на приманку, и на наживку.
– Так где же вы все-таки были? – полюбопытствовала она. – И что это за аккордеон?
– Конфисковали на одной «малине», – ответил Кравцов. – Зачем бандюге хороший инструмент? Для них работает телевидение, которое все про криминал. Кстати, средства массовой информации недовольны вами. Говорят, что вас специально выращивали в какой-то колбе, что при помощи восточной медицины вам вживили некий музыкальный компьютер… По крайней мере, я так понял.
– Какой кошмар! – воскликнула Вера. – Где это вы набрались таких зловещих сведений?
– В ресторане Дома журналиста, – пожал плечами Павел Сергеевич. – У нас там была небольшая сходка. После того как мы посетили воровскую «малину». И мы выяснили, что разворачивается настоящая борьба с молодыми талантами. Вроде того что вы опасны для культуры, потому что все свободные места в этой сфере заняты, и надолго.
– Вполне серьезно, Вера, – поддержал новоявленного приятеля Тульчин. – Бесконечная погоня за сенсациями привела к необходимости внедрения в массовое сознание суперсенсации. О потерянном поколении маленьких калек, которых специально, как некогда итальянских теноров, выращивают, более того, уродуют… и это очень серьезно.
Вера вспомнила фразу о маленьких калеках, произнесенную Соболевой в кабинете профессора Третьякова, и ее точно холодом обдало. Конечно же всерьез их никто не воспринимает. Они действительно не нужны на переполненном рынке исполнителей. И с чего она взяла, что будущее великолепно? Оно ужасно.
Стрешнева догадывалась, что капитан Кравцов давно скрывает от нее многое. Едва ли не с начала их знакомства.
– Я должна спрятаться и подумать, – сказала она. – Вы меня жестоко удивили этими известиями. Я, конечно, знала об этом. Но все же я шокирована. Я, оказывается, как Ленин, ем красивые мухоморы, чтобы достичь в музыке невозможного. Траву курю разнообразную и по ночам летаю над Москвой.
– Алексей, я предупреждал, что она рассердится.
– Это полезно для ребенка, – ответил Тульчин.
– Да что вы понимаете! – окончательно обиделась Вера. – У меня почва из-под ног уходит, а они веселятся. Да все это устроено для того, чтобы вывести меня из себя и этим разрушить, убить. Не надо никаких подонков у подъезда. Я уже стала психопаткой. И день ото дня укрепляюсь в своей новой роли. Действительно, я маленькая калека. И любая ложь обо мне или о таких, как я, немедленно станет правдой. Вот это точно могущественный гипноз. Да я же скоро к инструменту не смогу подойти. От ужаса и отвращения.
– Одна из многочисленных версий звездной болезни, – произнес Тульчин грустно. – Успокойся, Вера. Ты ни в чем не виновата. Взрослый мир полон угрозы, вот и вся сказка.
– Тебе просто говорить, Лешенька! – продолжала сердиться Стрешнева. – Ты колесишь по свету и в ус не дуешь. Ты всегда был таким. Даже когда торчал в Твери без всяких вариантов.
– Да почему же? – развел руками Алексей.
– Да потому что я сделана из другого материала. Я женщина. И с музыкой, и с миром у меня свои отношения. И понять меня мог бы только действительно крупный музыкант. Из прошлого. Я не стану называть его имени. Но я точно знаю, что он бы меня понял. А больше – никто! Никогда!
– Не спорю, – улыбнулся Тульчин. – Культура – вещь обоюдная.
– Ты все смеешься… – изумленно поглядела на него Вера. – В Питере, ночью перед бегством, я пролистала боевик о нечистой силе. Там князь мира сего непосредственно принимает почести именно от людей культуры. Мне о культуре многое известно. Можно сказать, что даже все. Что я тут с вами вообще делаю? Ах да. Вы тут, кажется, собрались спасать меня. Как бы от меня же самой.
– А хоть бы и так. – Алексей подошел к ней сзади на цыпочках и неожиданно обнял. И тут же понял, что сделал это напрасно. Вера вздрогнула, будто электрический заряд прошел непосредственно сквозь ее плечи.
– Вот… Снова… Я с вами с ума сойду. Что это у вас за квартира такая наэлектризованная?
– Зря вы читаете по ночам такие страшные книги, – сказал Кравцов, жестом приглашая всех к столу. – Придется отпаивать вас домашним вином. Сказки-то небось читали тоже жуткие.
– Подлинную историю благодарного мертвеца, – ответила Вера, усаживаясь за стол и делая вид, что ничего, кроме пищи, ее в данный момент не интересует.
На самом же деле она испугалась еще сильней, чем в первый раз.
С ней происходило что-то серьезное, и это не было болезнью, усталостью или простым страхом. Вера втягивалась во что-то новое и необыкновенное. Она застыла на стуле, устремив взгляд в одну точку, словно прислушиваясь к неведомому.
Кравцов и Тульчин переглянулись.
– Да вы тут, Вера, так все дотла сожжете, – нашел выход из затянувшегося молчания капитан. – Как много в вас энергии…
– Да ну, – возразила Стрешнева, – ничего этого нет и в помине. Давно. Вот разве что Алеша помнит меня такой, как вы говорите. Надо сводить меня в цирк и в зоопарк, тогда что-нибудь вроде энергии появится. А так – наглость одна, и ничего, кроме наглости. Научить играть на фортепиано или виолончели можно и обезьяну. Если потратить на это много, очень много денег. Препятствие одно – обезьяна может не захотеть учиться играть. Она добренькая. Ей чужой славы не надо. Угощайте меня вашим домашним вином. Вы его сами делаете?
– Да. А пирог ваш просто превосходный, – похвалил капитан. – Где научились готовить? И много ли денег на вас затратили?
– В Высоком Городке, – ответила, довольная похвалой, Вера. – Да нисколько не затратили. Это как-то само собой получилось…
Ночью Вера тайком пробралась в комнату Алексея.
– Я только что собирался сделать то же самое, – говорил он, обнимая девушку. – Вот только собрался выдумать какой-нибудь смешной повод.
– А надо было сказать, что ты пришел рассказать мне сказку, которую только что придумал. И я не смогла бы отвертеться… Я ждала этого семь лет, – шептала она вскоре, – какая же я была глупая и темная. Мне нужно было сразу же прижаться к тебе и никуда не отпускать. Иди ко мне, потому что иначе нельзя. Этим заниматься можно только с тобой. И я почему-то всегда знала об этом. Опять меня током ударило. В третий раз. Что за беда? Правда, сейчас не очень сильно. Потому что я с тобой. У тебя было много женщин, да? Наверное, итальянки. Но ты не рассказывай мне про них. А то у меня разыграется фантазия и я сойду с ума.
– Я всегда любил только тебя, – заверил Тульчин.
– Понимаешь, я тогда была слишком маленькой. Заморыш и шкелет. Но во мне горел огонь. Это точно. Вот как сейчас.
– Значит, то, что происходит с нами, происходит именно тогда.
– Ты так считаешь? Это правда. Как я сразу не догадалась. Это происходит там, где на руинах цветет шиповник и летает огромная бабочка, величиной с лопух.
Под утро Вера вернулась в свою постель, холодную и несмятую, и долго не могла уснуть. Сон мог только исказить все, что сейчас с ней случилось. Причем любой сон, даже сказочный. Ведь они только что любили друг друга, и не здесь, в Лефортове, в странной квартире московского сыщика, а там, далеко, где встретились семь лет назад…
Глава 8
Все же она уснула и тут же очнулась, как ей показалось. Но был уже день.
Кравцов оставил на столе записку. Он уехал по делам…
Тульчина не было.
Правда, он тут же явился, новый и незнакомый. С Лефортовского рынка.
– Жаль, что я не художник, – говорил он. – Очень забавный район это Лефортово.
– Действительно, смешной район, – согласилась Вера. – Сейчас мы весело позавтракаем и поедем в зоопарк. Там не хуже, чем в Лефортове. Звери всякие, птицы, рептилии. Я тебе расскажу о своей московской жизни на примерах из животного мира. А ты когда-нибудь сочинишь концертную сюиту «Зверинец». Сможешь?
– Нет ничего проще. Ведь по зверинцу я буду гулять с тобой.
– И какую мелодию или какой музыкальный хаос ты отдашь собственно мне?
– Немного тревожная мелодия с карнавальными мотивами.
– Это можно, – согласилась Стрешнева, – я такая. С балаганными моментами, кривляньем и ужимками.
– Мне кажется, я никогда не жила в Москве, – сказала Вера, когда они вышли во двор. – Ты все переменил. Странно даже. Где же это я находилась? В каком городе, в стране какой? Места сделалось намного больше, что ли?
– Места всегда было много, – ответил Алексей.
– Это для тебя так было. Ты мужчина, захватчик, победитель.
– Только потому, что я побежден – тобой.
– Ты не преувеличиваешь ли? – вполне серьезно спросила Вера. – Это сейчас невозможно. Во времена усадеб и белых церквей все было именно так. А сейчас мужчины и женщины врозь, вставлены отдельно друг от друга в разрыхленную бурями почву. А потому захватывает мужчина. Сейчас я покажу тебя – в зоопарке. Ты несомненно лев.
Сначала они взяли билеты в цирк, на вечер.
Вера захлопала в ладоши, как будто сбылось самое сокровенное ее желание.
Цветные сумерки цирка, его особенная печаль, мгновенно переливающаяся в праздник, тяжелый труд циркачей, вопреки его абсурдности все-таки веселый и мироустроительный, этим Вера по случаю была одарена с детства. Ведь в цирк ее водили довольно часто. Когда это было? В каком подлинном и великом мире?
И сейчас снова произойдет загадочное посвящение.
– А на Западе ты не бывал в зверинцах? – спросила Вера просто для того, чтобы постоянно говорить с Алексеем.
– Запад очень пестрый, он сам по себе зверинец, – ответил Тульчин. – А что касается зверей и птиц, то все для меня исчерпывалось белками, журавлями и соловьиным свистом.
В зоопарк она вошла как на другую планету.
«Собственно, – думала Вера, – сейчас я захожу в мир, которого нет. Эти чудесные звери как чистая музыкальная форма. А музыка не записана никем. Полюбуемся, по крайней мере, на чистую форму».
– Я сейчас закрою глаза, – сказала она шепотом, – и представлю, что это я в детстве, а ты веди меня осторожно вперед. А потом я внезапно разомкну глаза и увижу что-то необыкновенное.
Она открыла глаза и увидела жирафа.
Жираф смотрел на девушку внимательно и тревожно.
– Так вот, – заключила Вера, – это именно я на сегодняшний день и час.
Жираф покачал головой.
– Он соглашается, – засмеялся Тульчин. – Ему грациозная легкость и нега дана, и шкуру его украшает волшебный узор.
– Да, уж будь добр сочинить про него что-нибудь волшебное, они так забавно бегают по Африке своим малым стадом, как небольшая длинноствольная рощица. Мне всегда казалось, что они просунули свои головы куда-то в недоступное нам.
– Вот Вовка Осетров, – показала Вера на носорога. – Это мой знакомый, писатель. Кажется, ты с ним знаком. Правда, он не узнаёт меня. Он прикинулся носорогом, чтобы постигнуть тайны африканского континента. Кстати, тебе не казалось странным, что наш лучший поэт наполовину африканец? А потом туда поехал твой Гумилев. Тут какая-то неразрешимая загадка. Помнишь, он написал маленькую поэму про дракона. Ты мог сочинить музыку о драконе? Дракон – это, собственно, все звери сразу. В одном лице. Кстати, я не замечаю решеток, за которыми эти животные спрятаны. Я странная, правда? Они-то думают, что это мы с тобой в большой клетке.
– И что это они нас изучают.
– А разве не так?
– Похоже, что сегодня именно так.
– Я же говорила! Я же говорила! – запрыгала Вера на месте. – Вот это ты с золотой гривой. Немного недовольный. И очень сильный. Лежишь в своей пустыне, отдыхаешь.
– И хочу в свою пустыню пригласить тебя, чтобы ты не грустила.
– Да, чтобы я не грустила, – как эхо откликнулась Вера. – Я не хочу грустить в дождливой Москве.
Погода на глазах портилась. Показалось, что повеяло сумерками.
– Вот даже день для нас с тобой устроили особенно ненастный. Чтоб мы вместе с ним немного поплакали – над тем, какие мы были неправильные. Особенно я. Но уже теперь я сделалась экологически чистой. Мне надо совсем немного, как видишь.
– Кстати, Пушкин говорил, что хотел бы оставить русской словесности немного библейской похабности. Он имел в виду свободу, силу и…
– Косматость, – весело сказала Вера. – Как хорошо с тобой. Нет, мы точно древние люди, и сейчас мне кажется, что невозможно полностью нас разлучить.
– Не говори больше о разлуке, – попросил Тульчин. – А то станешь, как эта сова, мудрой и одинокой. А мне отведешь место по другую сторону мира, как поступают все совы.
– Как поступают все совы, – повторила Вера. – Это Соболева. Она, конечно, и соболь тоже, но что сова – теперь я не сомневаюсь. Соболева – это мой любимый профессор.
– Да кто же не знает Соболеву, – заметил Тульчин.
– Да я первая и не знаю, – ответила Вера. – Я, Алеша, не вижу в людях и десятой доли их настоящих достоинств. Я маленькая девочка, которую ты водишь по зоопарку. А она прикидывается взрослой и умной. Правда, случайно и без злого умысла. Этот зоопарк для меня как зеркало. В Питере я была в гостях в одной квартире, там богатое собрание чучел. Мне кажется, до сегодняшнего дня меня как раз окружали такие мертвые фигуры. Не знаю, поймешь ли ты меня. Но я чувствую, что это какая-то страшная правда.
– А вот Владимир Павлович Третьяков, – внезапно сказала Стрешнева, показывая на роскошного снежного барса. – Дьявольски красивый зверь.
Тульчин внимательно посмотрел на нее, но ничего не ответил.
– На сегодня довольно, я устала, – сказала Вера. – Все, что хотела, я увидела. Я счастлива, Алеша.
В цирке она смеялась и веселилась как ребенок.
– Ничего не понимаю, – говорила Вера в антракте. – Что тут такого смешного. Но ужасно смешно. Потому что это именно то, чего не может быть, но есть. Как музыкальный конкурс, например. Тоже ведь цирк или всемирный паноптикум с дрессированными кошками и важными клоунами. Хочешь, скажу, на кого похож этот черный дрессированный поросенок?
Представление продолжалось.
– Этот фокусник, похожий на Пьеро, злобно посмотрел на меня, – внезапно сказала Вера. – Сейчас он пригласит меня на арену, чтобы спрятать в большую продолговатую коробку. Меня унесут рабочие, и больше ты меня никогда не увидишь. Не отпускай меня одну на арену.
Фокусник действительно вызывал желающих принять участие в представлении.
Вера сжалась от страха.
– Что с тобой? – заволновался Тульчин. – Это же цирк, тут все не всерьез, понарошку.
– В том-то и дело, – сказала Стрешнева, смертельно побледнев, – понарошку, как в жизни. Пойдем отсюда. А начиналось все так хорошо… Только не думай, что я сумасшедшая. Это минутная слабость. Слишком много впечатлений всего за несколько дней. К тому же для маленькой девочки, да еще и отягощенной взрослым опытом.
Они ушли, не дождавшись конца представления.
– Куда теперь? Ах да, в Лефортово, – вспомнила Вера, успокоившись. – Видишь ли, в детстве я была крайне внимательной и сосредоточенной. Ты даже не представляешь, каким густым и плотным был для меня мир. Всякий звук, цвет, поворот, всякое движение таили в себе великолепный смысл, который был мне доступен. Не так много времени прошло с тех пор, но я разучилась видеть, слышать и думать как тогда. А сейчас попробовала. И мне стало страшно. Словно бы меня к себе не подпускают. А по ходу дела откровенно дурачат страшилками, которых я реально и панически боюсь. И вместо чистой музыки все чаще слышу бесовские дудки-сопелки.
Тульчин не успел ничего ответить.
Вера продолжала свои жалобы и все больше презирала себя за это. Стало неприятно оттого, что взрослый и умный мужчина потакает ей в капризах.
«Как выбраться из этого ужасного положения? – лихорадочно думала Стрешнева. – Поздно. Что за цирк я устроила сегодня?»
– А не отпраздновать ли нам день Изысканного Жирафа? – спросил Тульчин. – Этот день и этот жираф того стоят.
– Правда? – едва шевеля губами, спросила она. – Правда отпразднуем?
– Бедная моя, – обнял ее Алексей. – Великолепная моя и самая лучшая на свете, что с тобой сделали?
– Да, – согласилась Вера, – я не ожидала такого исхода. Мы едем в Лефортово, но сначала я должна переодеться. Ради нашего Изысканного Жирафа. Это тут, рядом.
Они быстро добрались до улицы Гончарова.
– Странно, – сказала она, открывая дверь в квартиру, – мне кажется, что это было у нас с тобой. Нет, я неисправимая фантазерка, Алеша. Когда это могло быть и где?
Жилище, в котором Вера провела четыре года, показалось ей безысходно пустым и светлым. Словно ее здесь не было никогда.
Тульчин снова не успел ответить. Раздался телефонный звонок, точно кто-то ждал ее прихода, чтобы немедленно вмешаться.
– Я возьму трубку, – шепотом сказал Тульчин.
– Не бери, – тихо ответила она. – Нечего за нами подсматривать. Я, например, совершенно голая. Ты разве не заметил? Я не могу без тебя. Мне страшно представить, что меня куда-нибудь денут какие-нибудь фокусники или гипнотизеры, а тебе придется обнимать голых французских манекенщиц. Целыми охапками, от тоски и печали. Ты ведь любишь меня? Я ведь чуточку Пенелопа?
– Ты спишь на этом странном ложе?
– Да, – гордо ответила Вера, – я не чета роскошным и пышным итальянкам. Не думай, что я ревную. Это другое чувство, но такое же глубокое и мрачное.
Примерно через час они пили душистый чай с жасмином, сидя на кухне.
– Вот здесь, – говорила Вера, – за этим столом было столько продумано, что я с трудом в это могу поверить. Откуда только что бралось? Ты что такой суровый, Алешенька?
– Да я вот думаю, как сказать то, чего нельзя сказать никак?
– Ты ревнуешь меня к этой квартире?
– Вряд ли, – ответил он, – мы ничего не потеряли.
– Я потеряла, – возразила Вера.
– Все вернется, – упрямо сказал Тульчин.
– Нет, – возразила Вера убежденно. – Ничего нельзя вернуть. Я должна была находиться рядом с тобой. И все было бы иначе. И ты стал бы другим. И я стала бы другой.
– Что-то не так? – спросил Алексей.
– Нет, все прекрасно, я счастлива. Но что-то меня убеждает в том, что это только остановка в пустыне.
– Знаешь что, поехали отсюда, – попросил Тульчин. – В кравцовском лабиринте ты скажешь другое. На тебя действует твоя квартира. Это в каком-то смысле твоя кожа, оболочка. Твой кошмар и твои слезы.
– Подожди немного, – грустно произнесла Вера. – У меня есть бутылка виноградного сока, который давно превратился в вино. Странная вещь, бывает же. Причем вино очень хорошее. Давай попробуем. Наверное, я берегла его для тебя.
– Здорово, – восхитился строгий Тульчин, – волшебный напиток.
– Я же говорила. А квартира на меня если и действует, то из мести. Она знает, что я к ней равнодушна с недавних пор. Может быть, с букета твоих пионов в двери. И Сычева звонила из своего Парижа. Тогда же я задумала уехать из Москвы, вообще из России. А тут такое началось. Сразу не осознаешь. Мне кажется, что после Норвегии прошел целый год, а то и много больше. Ты вовремя появился. Или даже рановато. Нет, что это я говорю! Но вот как женщина и мужчина мы любим друг друга – там, раньше, тогда. А разговариваем и думаем в другом времени.
– Поразительное свойство – все предельно запутывать, – удивился Тульчин. – Да что же из сказанного тобой следует? Вот нас двое, мы тут сидим, пьем вино, которое появилось ниоткуда, вот как мы друг для друга. А ты…
– А вот я такая, – улыбнулась Вера, внутренне содрогаясь от этого открытия. – Мы сюда ехали с какой-то определенной целью. Мой питерский наряд пора в стирку. Я надену что-нибудь другое и, может, сама сделаюсь другой.
Вера надела тот самый костюм, изысканный и строгий, который купила без определенной цели и в котором выступала в последний раз. Она не зря считала его лучшей покупкой.
Стрешнева преобразилась.
– Видишь, Алеша, я не только злобный подросток. Во мне наблюдаются другие возможности.
– Ух ты! – сказал Алексей. – Это надо осознать.
Снова затрезвонил телефонный аппарат.
– Как важная дама, теперь я могу ответить, – сказала Вера и взяла трубку.
Звонила Ключарева.
– Тебя все потеряли, – сообщила Кукла Таня с тревогой в голосе. – Я догадываюсь, что у тебя важные дела. Но спрашивают о тебе почему-то исключительно меня.
– Обо всем после, – ответила Вера. – А что у тебя?
– У меня все так странно. Леонид пропал. Звонил Осетров, спросил о тебе, артист несчастный, как будто я не догадаюсь о причине его звонка!
– И какова же причина? – Стрешнева рассмеялась. В мир явно приходит любовь, и, видимо, с этим ничего нельзя поделать.
– Думаю, ты уже догадалась, – ответила Танюша. – Нужно было связаться с какой-то, по твоему меткому выражению, абракадаброй, чтобы Осетров раз и навсегда понял, что он осел…
– Даже так? – почти не удивилась Вера. – Вот дела. Прости, я убегаю. Созвонимся позже.
Она подумала, что не сможет толком объяснить Тульчину, кто такая Кукла Таня и чем в этой жизни занимается, кто такой Осетров и почему он решил вернуться к Танечке. И следом решила, что таким же образом не сумеет объяснить, кто она сама такая и что собирается делать. Она находилась внутри только этого дня.
Это было ново и страшно.
– Праздник Изысканного Жирафа продолжается? – спросила она Алексея.
– Да, – ответил он, – однако не позвонить ли сыщику?
– Да ну, – возразила Вера. – Он знает нас лучше, чем мы сами. Сейчас он догадывается, что ты собираешься ему позвонить. Или я. Вы с ним как договорились?
– Да был разговор относительно сегодняшнего вечера. Я бы сказал, что даже очень веселый.
– Вы опять исчезнете? И явитесь в облике новых бременских музыкантов, только теперь с каким-то другим инструментом. Кравцов с волынкой, а ты с банджо, чтобы сыграть мне на прощанье.
– Почему – на прощанье? – удивился Алексей.
– Не знаю, но чувствую так и томлюсь, как говорил римский поэт Катулл. Извини, но я стала ревнивая. В этой квартире я триста лет прожила без тебя. Это действует на меня отвратительно. Я не ожидала. И, знаешь ли, я сейчас тебя начну в этом обвинять.
– В чем ты будешь меня обвинять? – спросил Тульчин, обнимая девушку.
Вера охотно обняла Алексея, одновременно стараясь увернуться и освободиться. Это произошло только потому, что ей необходимо было что-то говорить дальше. Причем все, что взбредет в голову. Она решила, что это будет «моментом истины».
– Такая вот я, – сказала она, – и поедем отсюда скорей. А то кто-нибудь явится. А тебе это будет не очень приятно. И даже более того – противно. Я ведь тут жила как хотела. Ты, наверное, догадываешься.
– Поговорим по дороге, – ответил Тульчин, мгновенно преображаясь. – Позвони Павлу на мобильник. Спроси, когда его ждать.
Вера обиделась. Но капитану немедленно позвонила. Тот ответил, чтобы возвращались в Лефортово и ни о чем не думали. Кравцов был одновременно веселый и злой, как Тульчин, которого Вера умудрилась за несколько минут вывести из равновесия.
В Лефортово они добрались на семейном «Опеле» последней модели, за рулем которого сидела мощная женщина с зелеными ногтями. Вера подумала, что готова приревновать Алексея даже к этой даме. Правда, придраться было не к чему.
«Я плохая, – думала она, глядя на пробегающий за окном стильного авто московский пейзаж. – Можно сказать, что меня и вовсе нет. Он есть, а я куда-то делась».
Но по мере приближения к Лефортову она успокоилась. Общая картина дня получалась обширная и необыкновенная. Вера могла бы чувствовать себя совершенно счастливой, если бы не смотрела на себя со стороны. Теперь она хотела видеть себя сильной, красивой, непобедимой. Впервые почувствовать себя женщиной. Это настолько поразило ее воображение, что она растерялась.
И когда в кравцовской квартире Тульчин неожиданно сказал что-то простое и важное, она не сразу поняла, о чем вообще идет речь.
– Я хочу, чтобы ты уехала со мной, – повторил Алексей.
– Куда? – рассмеялась Вера. – Куда я поеду? Нет, мне нужно закончить учебу. Я должна выиграть конкурс.
– Ты не выиграешь этот конкурс. Это исключено. Они все предусмотрели.
– Третьяков и компания?
– Ты что, не понимаешь, во что ввязалась? – изумился Тульчин. – В какое время живешь, в какой стране? Ко всему прочему, по здешней криминальной психологии, ты должна, как это называется, «делиться». Ты уже что-то выиграла, теперь должен победить другой… или другая. Какая-нибудь нежная моль из Екатеринбурга. Или этот ученик Третьякова, несостоявшийся дипломат. Мальчик должен быть пристроен к славе. Надолго, навсегда. А ты уже поглумилась над ним.
– Откуда ты знаешь? – растерялась Вера. – Ты что, следишь за мной?
– Это мне сказал сам Владимир Павлович. На днях. Пока ты была в Питере. Я предлагаю тебе уехать со мной в Кельн. Поживешь в моем доме. Я отдам тебе весь третий этаж. А там разберемся, что делать дальше. Мне предлагают оркестр в Соединенных Штатах, можно, наконец, уехать в Париж. Кстати, там твоя приятельница, Юля, которая замужем за моим другом, который вскоре будет исполнять новый фортепианный концерт под моим руководством.
– Он же литератор, писатель то есть.
– Как же так, ты, музыкант, не знаешь, что Никита Афанасьев – блестящий пианист, равного которому, пожалуй, сейчас нет?
– Я не знала, что Юлька замужем именно за ним, – сникла Вера.
«Боже мой! – думала она, пока Алексей разворачивал перед ней будущие перспективы, охватывающие весь мир. – Я что, спала все это время? Действительно, самовлюбленная дурочка, ничего до сих пор не понявшая, не узнавшая. Какие-то Левшины, Даутовы какие-то, а ведь вот так просто, все самое настоящее могло пройти мимо».
У нее закружилась голова. Тульчин продолжал говорить о себе, о своем доме в Кельне, о том, что он все сделает для того, чтобы Вера была счастлива. Выходило, однако, что он больше, чем она сама, знал, что ей для этого самого счастья нужно. Ее исполнительское искусство, долгие годы сурового труда и работы над собой в его расчеты не входили.
