Текст книги "Ниточка судьбы"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
«К океану великой музыки прибавится мое бряцание, – подумала она. – Некий фиорд с косматыми соснами. Но тихо, надо молчать об этом. Будущее совершенно неизвестно, все будет по-другому, и мне уже подается знак».
Кроме того, Стрешнева подумала, что неплохо было бы купить «Фольксваген», чтоб поколесить по Европе этим же летом. Куда только ее ни приглашали, и этим надо воспользоваться, только без лишних глаз, в которых она, Вера Стрешнева, отражается, как видно, неадекватно. Она давно собиралась научиться играть на гитаре, да мало ли чего еще надо сделать! За годы жизни без родителей девушка успела отвыкнуть от них, не привязавшись ни к кому. Даже к знаменитой Соболевой, лучшей ученицей которой она была.
Кошка терлась о ноги, точно просила не уходить без нее. Вера подумала, что больше всего любит находиться в состоянии выбора, в сумрачной, но достаточно светлой нише, откуда одинаково хорош любой шаг.
Спать не хотелось, слишком сильны были впечатления прошедшего дня. Она посмотрела на часы, было ровно девять вечера, и приняла простое решение – поехала с кошкой в Ботанический сад. Прогулка с любимой хозяйкой привела Штуку в обыкновенное ее состояние – сдержанного достоинства. Даже на матерого дымчато-черного верблюда, которого для развлечения детей расположили перед прудом с уточками, она поглядела как на своего не слишком удачливого собрата, настолько ей было уютно и спокойно.
В маленьком грузинском ресторанчике посреди Ботанического сада Вера пообедала, выпила стакан хорошего грузинского вина и накормила кошку тушеными баклажанами с орехами, деликатесом, который та любила. «Вези меня, извозчик, по звонкой мостовой», – не слишком рьяно неслось из динамиков, и не было привычных посетителей, которых Вера знала в лицо, они собирались тут немного позже. Официантки отлично помнили Веру и ее кошку, ничего не ведая ни о каких международных конкурсах. «Барышня, наверняка из хорошей семьи, выгуливает кошку, норвежскую лесную, сейчас вернется в какой-нибудь дом на улице Королева» – вот что они могли подумать.
Штука внезапно забеспокоилась, шерсть на ее загривке поднялась дыбом, она зашипела, что делала крайне редко. Это произошло после того, как за соседним столиком устроились двое, молодой человек и девушка, довольно приятная парочка, не обращавшая на Веру никакого внимания. Они были заняты исключительно друг другом, заказали кучу всякой снеди, ели, пили, смеялись.
«Я с тобой, Штука, с ума сойду, – тихо сказала она кошке. – Веди себя достойно, кто бы тебе ни был противен. Дромадера не испугалась, а тут на тебе». Кошка утихомирилась, но интерес к прогулке у нее сразу пропал.
«Забавно, что сказали бы филологи из Тарту, друзья Павла Сергеевича? – подумала Вера, вспомнив своего нового знакомого. – Не научилась я, Штученька, понимать твои изысканные речи».
Девушка расплатилась и покинула ресторан, приветливо попрощавшись с официанткой. Как обычно, они миновали барана и пса, чей дружеский поединок входил в расписание ресторанных зрелищ.
«Теперь можешь шипеть и фыркать сколько угодно, – сказала Вера кошке. – Ты ведь их аристократически презираешь». Но Штука не обратила никакого внимания на барана, тщетно пытавшегося забодать носящуюся вокруг него и радостно взвизгивающую собаку.
Вернувшись на улицу Гончарова, девушка решила проверить почтовый ящик. Обнаружила там несколько свежих открыток с поздравлениями и телеграмму из Петербурга, в которой старинные приятели предлагали ей незамедлительно приехать и получить большой денежный приз за песню, которую она им подарила во время оно.
«Деньги к деньгам», – спокойно подумала Вера, разглядывая сумму обещанного гонорара. Цифра стояла отдельно от текста, видимо для того, чтобы не смущать людей, имеющих доступ к телеграмме, столь большим вознаграждением. В дверную ручку квартиры был вставлен букет великолепных пионов. Никакой сопроводительной записки Вера не обнаружила.
Как только она поставила цветы в большую вазу, позвонила со своей дачи в Абрамцеве профессор Соболева, бархатным голосом обязав Веру непременно встретиться с ней через два дня.
– Девочка, я волнуюсь за тебя, – сказала она. – Ты еще не знаешь того, что знаю я.
Вера ценила в профессоре Соболевой эту ничего не значащую, кроме доброго расположения, таинственность, и успокоилась. Похоже, что жизнь входила в нормальное русло.
Пучок событий, исходящий из этой точки, немедленно стал раскрываться, как многолепестковый бутон пиона. Ближе к двенадцати из Парижа позвонила Юлька Сычева, талантливая пианистка, ее подруга, закончившая академию двумя годами раньше. Она, вероятно, была первым дубликатом Соболевой, потому более архаичным и незащищенным. К тому же она никогда не думала о карьере пианистки, а больше любила сам процесс.
После окончания консерватории Юлька буквально на следующий день махнула в Париж, где стала женой знаменитого на Западе литератора, лет двадцать назад эмигрировавшего из России по своей воле. Собственно, прославился он именно на Западе романами, которые с одинаковым успехом писал на английском, французском и даже, в виде исключения, на немецком. От любви к России у последовательной Юли Сычевой осталось только уважение к Соболевой и привязанность к Вере. Потому она время от времени звонила в Москву, на улицу Гончарова, едва ли не всякий раз застигая Веру в ситуации совершенно неопределенной. Вера видела в этом какую-то связь, и втайне была благодарна подруге за всякий звонок.
– Рада тебя слышать, Вера, поздравляю, – первым делом сказала Сычева, – и счастлива была слушать твою игру. Извини, если я неправильно строю фразу. Я говорю по-русски меньше, чем стоило бы. Ты скоро станешь большой русской музыкальной звездой. Это впечатляет даже меня, видавшую виды. Мой муж шлет тебе поклон и спрашивает, когда ты собираешься покинуть свою варварскую страну. Садись сейчас же на самолет, тебя ждет море цветов.
– Как видишь, – в тон подруге отвечала Вера, – мы живем в стремительно развивающейся стране. Прогресс налицо. Даже простые русские барышни способны теперь обрести известность. И для этого вовсе не обязательно демонстрировать длинные ноги или вилять задом. Сейчас выехать не смогу. Вот куплю автомобиль и двинусь в твою сторону.
– Ты больше не хочешь играть? Или у тебя появился личный водитель? Может быть, я его знаю?
– Не совсем, то есть вовсе не знаешь!
– Загадочная ты стала, Стрешнева. Но здесь, могу поклясться, тебе будет значительно проще. Как отреагировала Соболева на все, что с тобой произошло?
Вере почудилось на мгновение, что щелкнул дверной замок.
– Подожди, – быстро сказала она Юльке. – Кто-то пришел.
– Встречай, встречай, – весело ответила та, – но я еще хочу сказать тебе что-то.
Убедившись, что перед дверью никого не было, девушка вернулась в комнату.
– Не спрашиваю, кто к тебе пришел, но думаю, что это превосходный человек, я чувствую аромат цветов. Это, конечно же, восхитительные пионы.
– Как ты угадала? – спросила Вера, немного смутившись. – Соболева пребывает в состоянии триумфального траура. Считает, что таких, как мы с тобой, у нее уже не будет.
– Приезжай, мы обсудим это более живописно. Я совершенно не умею разговаривать по телефону. Мне надо тебя видеть, чтобы толком связать пару слов. На этих варварских европейских языках говорить с невидимым собеседником намного проще. Короче говоря, прими сей череп, Дельвиг, он принадлежит тебе по праву. Не стану тебя отвлекать больше. Хотела сообщить еще одну приятную для тебя новость, но передумала.
– Да врешь ты все, Сычева.
– Никогда этим не отличалась, – без всякой обиды ответила Юлька. – Просто к нам приезжает… Нет, не ревизор, но тот, кто тебе небезынтересен. Но все, я тебе ничего не говорила. Развлекайся, но не увлекайся. Ты сейчас окружена поклонниками?
Вере показалось, что Сычева звонит не из Франции, а из Ярославля или Ростова Великого, куда приехала все же именно из Парижа. «Ездила в Ростов, да набегалась от крестов», – усмехнулась она. В характере подруги всегда присутствовала необъяснимая прямота, украшенная такой вот странной сложностью. Что за новость, о которой вдруг стало нельзя говорить? Ах да, она решила, что ко мне пришли гости… или гость. В интуиции этой госпоже никогда отказать было нельзя. Цветы действительно здесь, вот только никакого намека на гостя. А жаль…
Девушка вспомнила оглядывающего ее квартиру Кравцова, представив его отдельно от роли опера, и улыбнулась.
Итак, она в родной Москве, домашней и милой, несмотря на полукочевой быт. В этом городе в течение столетий жили ее предки, о которых она знала не очень многое. Зато могла догадываться о тайная тайных, что неуловимо даже любимыми ею древнерусскими миниатюрами. Несмотря ни на что, она исполняет музыку лучше многих, и ее фирменный звук – оттуда, из московского средневековья. Уличив себя в ненужной сентиментальности, девушка затихла и незаметно для себя заснула.
Ей снился морской берег, крики чаек – и больше ничего…
Вера встала в восемь утра под звуки «Маленькой ночной серенады» Моцарта, как только сработал таймер магнитофона. За окном шел дождь, но было не слишком сумрачно. Попыталась понять, насколько она отдохнула, и очень долго умывалась, как обычно делала это в детстве, дома, когда не надо было никуда торопиться.
Квартиру она привела в идеальный, совершенный порядок. Собрала белье и те вещи, которые были разбросаны на полу, решив перестирать все, к чему прикасались руки злоумышленников. «Какая-то мистическая брезгливость, как говорит моя мама», – рассмеялась Вера своей действительно фантастической аккуратности. Вспомнила, что в двери новый замок. Об установке сигнализации подумала тоже, но без особенного энтузиазма.
Наконец, это чужая квартира, которую можно будет потом вспомнить добрым словом. Когда-то, может быть, даже скоро. В нее забрались обыкновенные воры. Как тысячи других жуликов, которые время от времени что-нибудь да крадут.
«Я раньше с этим не сталкивалась. И никогда не столкнусь. Сказал же Павел Сергеевич, что сюда больше никто не придет. Но вот я поеду в гости, домой. И тогда они опять могут прийти и уж точно что-нибудь стащат. А потому нужна сигнализация. Пусть будет сигнализация. Могу я себе это позволить?»
Так она все еще полусонно рассуждала, сортируя вещи и заправляя стиральную машину. Цветной китайский халатик положила отдельно в тазик, потом вытащила и встряхнула. Эта нежная шелковая вещица не должна стираться в машине. Разглядывая синих драконов и золотые маки на черном тончайшем материале, Вера начала напевать песенку на стихи Гумилева – про сердце, которое превратилось в фарфоровый колокольчик, и не услышала, как из кармана халата выпал и закатился под ванну маленький круглый предмет стального цвета.
Завтракать не хотелось. Вера перебрала разнообразные продукты, точно выстраивая ускользающую мелодию, и остановилась на овсяной каше с медом, который купила вчера. Кажется, ей говорили, что мед с акации и черноклена. Что за черноклен такой? Мед оказался превосходным. Нужно его есть больше, решила она. С ним даже эта противная овсянка вполне съедобна.
Сигнализацией квартиру оборудовали на удивление быстро. Вера полагала, что это запутанное и сложное действо, которое снова выведет ее из равновесия, но все оказалось много проще. Двое молодых людей, более похожих на маляров, рассказывая друг другу смешные анекдоты, быстро и ловко опутали всю прихожую проводами и принялись что-то сверлить, приколачивать, ввинчивать. К Вере они обращались подчеркнуто вежливо, что забавно контрастировало с сомнительными анекдотами, которые они тут же травили друг другу.
– И вот мужик открывает дверь. А перед ним скелет, на черепе лиловый цилиндр, а в костяной руке на бечевке желтые и красные воздушные шарики. «Ты кто?» – спрашивает мужик. «Я смерть твоя», – отвечает скелет. «Какая нелепая смерть!» – говорит мужик. Вот так! Ты понял, да?
– Очень подходящий анекдот, – рассмеялась Вера.
– Вам теперь абсолютно ничего не грозит, – успокоили ее молодые люди. – Да и мужику тому точно так же. Это же так, шутка. Любимый город может спать спокойно.
«Наше самочувствие напрямую зависит от направления ветра, – подумала Вера, проводив заботливых рабочих. – Кажется, нынче северо-западный ветер».
Она собралась сделать несколько ненужных звонков, но вдруг поняла, что этого делать не стоит.
Можно было отправиться в театр, в кино, куда-нибудь. Но это было отчасти похоже на те же ненужные звонки. Достаточно несанкционированной телефонной активности парижанки Сычевой.
«И теперь обязательно снова что-то случится, – решила Вера. – Юлечка просто так не проявляется. Это же наваждение какое-то».
В прошлый раз она позвонила как раз перед тем, как Вера задумала бросить все – и Москву, и классическую музыку, и дом родной, и податься куда-нибудь в вольное странствие, тем более что ей сулили неслыханные для нее деньги знакомые рокеры.
Они видели в ней идеальную клавишницу, и одна из песен, для которой Стрешнева в виде исключения «делала» клавиши, стала настоящим хитом, вопреки чудовищно наивному тексту. Пожалуй, Вера прилепилась бы к этой музыкальной банде, тем более что группа была питерская, новая. А в Петербурге она всегда видела нечто превосходное, северное, отличное от московской суетливости.
Но как раз позвонила Сычева и, срывая голос, кричала в трубку на другом конце Европы, что ей приснился дурной сон про несносную Стрешневу. Позже она призналась, что никакого сна не было в помине, а просто на нее такой стих нашел. Но Вера, оказавшись в привычном состоянии выбора, нечаянно спровоцированном подругой, в очередной раз в Питер не поехала, сказавшись усталой и больной, и на том ее реально головокружительная рок-биография, и, как теперь видно, к счастью, завершилась.
«От Питера до Москвы вези меня тепловоз, – напела Вера. – Всего лишь десять часов от Питера до Москвы…»
Внезапно она почувствовала то, о чем забыла в последние месяцы. Это было давление Москвы. Город иногда не схватывался рассудком и казался смертельным ипподромом, по которому мчатся без видимой цели бесчисленные призраки. Разумных очертаний этот устрашающий рой не имел, но силой обладал грандиозной. От этого хотелось спрятаться, как в детстве, невесть куда.
Но Вера знала, что проще выйти в этот странный город, который с некоторых пор считала родным, оказаться в какой-нибудь исторической точке, неважно каким веком она овеяна, и затихнуть, примириться, обрадоваться. Вблизи же улицы Гончарова ничего такого не было, разве что зловещие очертания советского периода, кажется, один из домов Лаврентия Берии, на чердаках которого когда-то стояли пулеметы, и чем это зловещее строение наполнено до сих пор, было страшно подумать.
Рассуждения с кошкой на руках были прерваны телефонным звонком. Вера подумала, что это капитан Кравцов, но ошиблась. Звонил знакомый журналист, который по-приятельски решил написать о ней нечто вроде очерка. Правда, он отличался тем, что писал для заработка книги в серию «Тайная Россия», в чем преуспел. Он был, что называется, книжным червем, умевшим извлекать из архивов страны нужную ему информацию с поразительной цепкостью и точностью.
– Меня уже сдали в архив? – спросила Вера.
– Да что ты, – гудел сильный бас Владимира Осетрова, – такой юной ты еще не бывала.
– Если ты свободен, то приезжай часа через два. Мне еще оперу надо звонить, – прибавила Вера.
– Свободен – не свободен, откуда я знаю. Но через два часа, пожалуй, загляну. Жаль, что в сутках двадцать четыре часа, а не триста. Жить стало бы лучше, веселей. А в какую оперу ты собралась звонить?
– Да нет, знакомому менту.
– Извини, я неудачно пошутил. Я-то думал, ты хочешь билеты заказать в оперу. А что случилось? Ладно, при встрече расскажешь. Но так я и знал, Вера, так я и думал, что добром твои смелые достижения не кончатся!
Бас растворился в гулком телефонном зуммере.
Вера, посмотрев на часы, позвонила капитану Кравцову:
– Здравствуйте, Павел Сергеевич, это Стрешнева. У меня все в порядке. Связисты свое дело сделали. – Она старалась говорить внятно и отчетливо, как женщина-офицер израильской армии. Как вести себя с Кравцовым, она до сих пор представляла более чем смутно.
– Здравствуйте, Вера, – приветливо ответил капитан. – Я знаю, что все в порядке. У вас великолепная кошка. Она не только ест все, что ей дает хозяйка, но умеет разговаривать. Правда, вы не все подряд научились понимать.
Пока Вера пыталась как-то интерпретировать слова Кравцова, он говорил уже о другом. Спрашивал, не обнаружилась ли в последний момент какая-нибудь пропажа. Даже пустяковая.
– Да вроде бы нет, – задумчиво сказала Вера, – все как бы на месте, все проверила – чайник, ложечки, вилочки и, конечно, сковороду, да еще патефон с пластинками…
– Вы отдохнули и способны шутить. Что-то должно было исчезнуть, Вера, – невозмутимо продолжал допытываться капитан. – В некотором роде знаковое, именно к вам относящееся. Вы сказали вчера, что все ноты целы, но вы уверены в этом?
– Честно говоря, нет. Дареные сокровища, так сказать, антиквариат нотный точно цел. А вот мои собственные исчезли. Но кому они могли понадобиться, Павел Сергеевич! Обыкновенные ноты, да еще исчерканные моим педагогом и мною, разрисованные, так сказать.
– Пропасть могли не только ноты, – заметил Кравцов, который, в сущности, находился в двух шагах, и оттого разговор выглядел еще более странным. – Кроме того, посмотрите, не появились ли какие-нибудь вам не принадлежащие вещи, кроме сигарет, конечно?
– Вы хотите сказать, что в мою квартиру могли подбросить бомбу?
– Это вряд ли, подобные предметы обычно подкладывают в подъезд. Не хочу вас пугать, но бывают случаи, когда вымогательство предваряется шантажом. Вам могли подбросить такой маленький пакетик с белым порошком…
– Я обязательно все переворошу, – ответила Вера. – Мне самой интересно.
– А мне-то как интересно, – пошутил капитан. – Звоните мне в любое время. Записывайте номер.
– Подруга звонила из Парижа, – продолжила Вера. – Это к делу не относится?
– Думаю, что нет, подруга-то хорошая?
– Худшая из лучших, как она себя называет. Положительная.
– И еще, Вера, входя или выходя из квартиры, вы будете звонить на пульт и сообщать свой пароль. Необходимо сделать так, чтобы при этом возле вас никого не было, ни подруги, даже самой положительной, ни друга, каким бы хорошим он вам ни казался.
– Это же как дважды два.
– И все же не забудьте. Иногда и дважды два оказывается пять, а не четыре.
– Слушаюсь, мой капитан!
– Конец связи, – рассмеялся Кравцов. – А баклажаны с орехами для вашей кошки я как-нибудь предоставлю.
Вера задумалась. Ее видели в Ботаническом саду. С кошкой, которую она кормила столь необычным для норвежской лесной блюдом.
В это время позвонили в дверь. По звуку можно было догадаться, что это или Танюша, или кто-то случайный, вроде мальчишки со срочной телеграммой.
На пороге стояла счастливая, как всегда, Ключарева. И даже более чем обыкновенно.
– Памятник музыкальной культуры, охраняемый государством, – приветствовала она Веру, которая на этот раз не слишком обрадовалась подруге. Более того, визит показался ей малоуместным. Тем более что Осетров, который мог нагрянуть в любую секунду, на Ключареву смотрел ну просто как на пустое место. Но все объяснилось тем, что Танюша ехала из телецентра Останкино, где была на собеседовании по поводу какой-то подработки.
Вера приняла решение ничего не рассказывать подруге о случившемся. Пусть для Танюши все остается как есть. Так будет спокойней.
– Я вижу, ты мгновенно оклемалась, – довольно заметила Танюша. – Скоро начнешь врастать в бешеный московский ритм. Хотя для тебя это теперь не обязательно. На какое-то время.
– Отчего же, – ответила Вера. – Как раз вот и собираюсь пустить корни. Для начала вот эти электрические, а дальше – больше… Подумываю, не переехать ли поближе к тебе, в Тропарево. Что это я так долго здесь прохлаждаюсь? Пора становиться на рельсы. Штуке там будет даже спокойнее среди раскидистых дубов птичек ловить будет. Котика подходящего встретит. Котят продадим, обогатимся.
– Кажется, я выхожу замуж, – неожиданно поведала Танюша, – и не смогу столь часто видеться с тобой.
– Вот тебе раз, Ключарева! Кто бы говорил! Кто мне клялся, что на пушечный выстрел ни одного взломщика не подпустит, не ты ли?
– Жениха привезла мне ты, – нараспев ответила Танечка, – из Нор-ве-ги-и. Ведь если бы я тебя не встретила, я не встретила бы и его.
– Этого Джеймса Бонда? Ты шутишь?
– Мне не до шуток. Я нашла свое счастье. С твоей помощью. И он так тебе благодарен, та-ак благодарен!
– Да звать-то его хоть как?
– Леонид, – округлив глаза, произнесла Танечка редкостное имя.
– И Леонид под Фермопилами, конечно, умер и за них, – констатировала Вера полное безумие подруги. – Ты говорила, что он видный журналист.
– Да, что-то вроде, – небрежно бросила Ключарева. – Не это главное. Но тебе не понять. Это песня судьбы.
– Тебе конец, – вздохнув, ответила Вера. – Доигралась, доездилась на сивых кобылах в картонных доспехах.
– Ничего подобного, скручу его в бараний рог, – холодно ответила Танюша. – Что ты меня доспехами какими-то укоряешь! Зато у меня сердце стальное. Мне полная гибель без мужика.
– Сейчас придет Володя Осетров, который знает всех, и мы выясним, что это за Леонид необычайный и с чем его едят.
Осетров появился через несколько минут, мощный, с окладистой дымчато-черной бородой, на которой блестели капельки дождя.
– Шел дождь, и перестал, и вновь пошел… Здравствуйте, девочки, – пробасил он, первую часть фразы заранее приготовив, как видно, для Веры, а все остальное, включая вальяжное недоумение, по праву принадлежало Танюше Ключаревой, которая буквально расцвела под его прищуренным взглядом.
Танечка всегда была влюблена в него как кошка и млела, буквально таяла при встрече с ним, не замечая или не желая замечать холодноватой иронии в обращении с ней Владимира. Некоторое время она просто бегала за ним, стараясь при любом удобном случае броситься ему на шею.
Осетров, как человек крайне благожелательно настроенный ко всякому, как он говорил, человеческому материалу, Танюшино обожание принимал благосклонно. Он водил ее в рестораны, возил к приятелю на дачу, с палаткой, костром, шашлыками и дурацкой, по определению Веры, романтикой на тихую подмосковную речушку под названием Сетунь. И вместе они представляли бы уникальную пару, что-то вроде архидиакона с супругой из старинной драматической повести с открытым финалом: дескать, жили долго и счастливо и умерли в один день.
Но Володя никаких шагов далее совместных развлечений не предпринимал и вскоре на решительный вопрос Татьяны ответил ехидным прищуром и красноречивым молчанием. Таня для начала возненавидела его, обзывала козлищем, идиотом, дураком и прочими лестными прозвищами, потом успокоилась, вышла замуж в первый раз, во второй, а затем вовсе оставила матримониальные поиски, заявив, что она создана для сцены, а все мужики – взломщики и не родился еще на свет принц, который был бы достоин ее небесной любви.
– Я, пожалуй, поеду, – смутилась Ключарева. – У вас свои секреты.
– Не торопись, сейчас Володя выдаст нам справку о твоем избраннике. У Танюши, видишь ли, новый приключенческий роман назревает. А герой этого романа мне до крайности подозрителен. Фамилию, пожалуйста, поведай, – приказала Вера Татьяне.
– Да ладно тебе, – угрюмо ответила Таня, – ну неказистая у него фамилия. Не то что у некоторых. Фамилия его Тетерин. Зато псевдонимов завались, аж около двадцати. И публикуется он там, где захочет.
– Иван, что ли? Или, может быть, Игорек?
– Да Ле-о-нид! – выпалила Вера.
– Такого борзописца не слышал, – ответственно произнес могучий Владимир Осетров. – Я их, кабанов, всех знаю по роду своих занятий печальных. Можно сказать, это мои клиенты. Я знаю все их ловушки, ходы-выходы, страшилки и дурилки. Этот блистательный легион мне воистину известен и капитально неприятен, начиная от старцев зловредных, кончая, извиняюсь за выражение, барышнями бестрепетными. А, собственно, о ком речь? Скажите, девушки, а не то я выйду из себя и не вернусь.
Осетров влюбленно глядел на Веру, как петербургская сторона Высокого Городка, вместе с пятишатровым собором над волжским обрывом, похожим на тибетское плато в миниатюре, смотрит на московскую сторону, на ее в чудесной излучине расположенный великолепный древний Успенский монастырь. Не добраться одной к другой, не слиться в пламенном поцелуе – между ними Волга.
Вера захохотала.
Танечка не дрогнула.
– А вместо сердца – пламенный мотор, – заключила Вера. – Ты сам-то сейчас про кого говорил?
– Про журналюгу по фамилии Тетерин.
– А что он новый Танюшин поклонник, это ты пропустил?
– Извини, Татьяна-свет, сразу не понял. Впрочем, может, именно этот – славный малый и педант. Хотя не слышал такой фамилии, не знаю. Может, какой-нибудь из его псевдонимов мне знаком? Назовите хоть один.
– Николай Майоров, Илья Некитаев, – Танечка морщила лоб, старательно припоминая вычурные имена. – Иван Нескромный, Денис Леонидов, Капитон Бабаван…
– Довольно, я все понял. – Вера с удивлением наблюдала за реакцией Осетрова. Первые два имени заставили его сердито нахмуриться, потом в уголках губ появилась ироническая усмешка, и теперь саркастический Володя уже откровенно потешался над растерянной Татьяной. – Все имена борзописцев похожи друг на друга как одна капля дерьма на другую. Если тебе, Танюша, зачем-то понадобился журналист, флаг в руки. Но если ты соблаговолишь послушаться совета старинного приятеля, и умного, надо сказать без скромности, отправь этого борзописца в отставку, и немедленно.
– Я тебя ни с кем не знакомила, подружка. – Вера вдруг честно призналась себе, что эта история ей категорически не нравится. Но не потому, что она может обернуться для Тани очередным разочарованием, а потому, что именно ей, Вере, во всем этом изначально отведена какая-то роль, которая может серьезно Грозить ее благополучию и даже жизни. Откуда взялась эта уверенность, Вера не смогла бы ответить, но она существовала, вне зависимости от ее рассудка, и укреплялась в ней. – Боярин Осетров дело туго знает. Он тебе вставит в надменную твою головку пропущенную главу. Я его специально пригласила для этого. Или ты думаешь, что случайно оказалась у меня нынче в полдень? Подумай, подумай. Ты все-таки едешь?
– Никак нельзя, – ответила Таня, сделав театральную паузу перед второй половиной фразы, – мне оставаться. У Володи сегодня особенное расположение духа и он отрицает всех иных мужиков.
Она странно улыбнулась и пропала за дверью, в проеме которой исчезала много раз, но ровно столько же раз являлась снова.
Сейчас новое появление не было полностью гарантировано. Вере стало вдруг безумно жаль Ключареву, такую глупую куклу.
– Танюшка играет в новой ландшафтной пьесе. Теперь это урбанистический пейзаж, полный московских закоулков.
– Меня это пугает меньше всего, – ответил Осетров. – Да ты никак заступаешься за нее? Ты всегда порицала ее выходки. Не стану предвосхищать события, но в этот раз все может повернуться иначе.
Осетров отличался обстоятельным знанием самых разнообразных вещей, полагая, что это естественно для многих, и ничуть этим не гордясь. Он мог с разной степенью осведомленности судить о тысяче городов, их истории, тайнах и безысходно искаженной яви, о сотнях исторических персонажей, открытых ему с неведомой стороны. Странно, что он почти никогда не бахвалился этим знанием, скорее, наоборот – был исполнен печали оттого, что знает некие сокровенные пружины.
Наверное, он скучал бы от своих книжных занятий, помноженных на бесчисленные поездки, если б не был столь спокоен от природы и столь щедро одарен физически. Вере он всегда представлялся сказочным Алешей Поповичем, не тем, с картины Васнецова, но каким-то другим, подлинным, поповским сыном или внуком, которого позвала иная дорога. Вероятно, так все и было. Родословная приятеля Веру мало интересовала и складывалась больше из бесконечных его исторических бестселлеров, которыми зачитывался широкий круг любителей загадочных древностей.
– Я наблюдала за тобой. – Вера произнесла это тихо, будто боялась, что на вопрос, высказанный более громким голосом, Володя не ответит. – Тебе знакомы эти псевдонимы?
– Кроме Капитона Бабавана, эта фигура мне ни разу на страницах прессы не встречалась. А об остальных могу сказать пока одно: все они принадлежат разным людям, которые в действительности честно пашут на разные серьезные и полусерьезные издания, не отличающиеся особенной желтизной. И при чем тут какой-то Тетехин…
– Тетерин, – поправила Вера.
– Ну да. Прикажешь выяснить?
– Конечно, если можешь, и немедленно.
Выражение лица Осетрова говорило о том, что вот сейчас, тут же, он кинется выполнять эксклюзивное поручение своей владычицы и повелительницы, не взирая на абсолютную невыполнимость этого задания, но вместо этого он вдруг охнул, развел растерянно руками и с криком «Тупой осел!» ринулся в прихожую, откуда принес букет влажных цветов. Это были восхитительные мелкие алые розочки с твердыми зелеными листочками, колючие, шевелящиеся.
– Тебе, – прогудел Осетров. – Я как раз оказался в одном из великих русских монастырей, под Калугой. Эх, какая это была обитель когда-то! Там какие-то бывшие моряки построили теплицы, выращивают для монахов овощи и все такое прочее. У меня ощущение, что розы там развиваются сами по себе, вышли откуда-то из-под земли.
Владимир был в своей традиционной роли, давая через себя выговориться и расхвастаться руинам, деревьям, тем же цветам, извилистым дорогам.
– А со мной тут всякого наслучалось, – сказала Вера, все еще разглядывая сами по себе шевелящиеся розы с блестящими серебряными каплями влаги.
– Мы с тобой одной крови, ты и я… но боги азбучных истин – вот боги на все времена, – без важности произнес он обыкновенное свое приветствие из любимого Киплинга, которого знал, как многое другое, наизусть. Больше всего он любил роман «Ким», как видно сожалея, что по сложению, происхождению и воспитанию не мог быть изворотливым английским подростком Кимом, выросшим в Индии и талантливо играющим в Большой Шпионской Игре на милом сердцу Востоке.
Вере показалось, что Володя многое знал о новом женихе Танюши Ключаревой, а бархатно так задирался перед той специально, чтобы заставить двигаться в определенном направлении. Возможности своего богатырского обаяния он оценивал адекватно, расходуя их как бы нехотя, как будто это вовсе не он, а некто другой, старательно работающий над идеальной линией в миниатюрном пейзаже, который вмещает весь мир.
