Текст книги "Ниточка судьбы"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
– Мама была права, это кольцо нельзя потерять. Как же так?
– А разве ты хотела проверить справедливость этого утверждения?
– Похоже, что да.
– Этот человек, имя которого я даже и называть не хочу, оказывается, охотился за твоим талисманом. Он считал, что все твои музыкальные успехи связаны с этой вещицей. Однажды он даже сумел украсть перстень, при помощи твоей злополучной квартирной хозяйки. Это случилось нынешней весной, как раз перед конкурсом в Норвегии. Но вынужден был вернуть, потому что непростая Марья Степановна стала его откровенно шантажировать, запугивать. А за услугу запросила слишком много.
– Это правда, – грустно отозвалась Вера. – Он принес мне перстень, сказав, что я оставила его на пюпитре после репетиции. А кто вообще такая эта Марья Степановна? То-то она была такая проникновенная в последний свой визит ко мне.
– Кровавая Маруся, – усмехнулся Тульчин. – Специфический экземпляр.
– Да, ведь она работала в кремлевской канцелярии…
– И одновременно была видным осведомителем и провокатором.
– Сейчас по ней не скажешь.
– Да все они перелицевались. Знаешь, как это делается со старой одеждой? В этих людях произошли трагикомические перемены. Вероятно, из ревности к тем, кто сейчас занял их место. Они сделались либералами. И для Марьи Степановны семья дипломата Даутова стала очередной кормушкой.
– Откуда ты все это знаешь? – изумилась Стрешнева. – Мне интересны не столько эти чудовищные подробности…
– Они нам сами это рассказали. Старушка и пианист.
– Это была очная ставка?
– Что-то в этом роде, только в частном, так сказать, порядке. Они топили друг друга как могли. Знаешь ли ты, что с самого начала твоей учебы твоя хозяйка шпионила за тобой, получая от Даутова, то есть от его семьи, зарплату?
– Этого не может быть!
– Было, – ответил Тульчин. – Но самое смешное произошло позже. Однажды ты познакомилась с этим богатырем, Владимиром Осетровым. И Марья Степановна безответно влюбилась в него. Это случается с пожилыми дамами.
– Бедный Вовка, – вздохнула Вера. – Отчего же она не отравила меня?
– Она считала, что ты наперсница ее тайны. Это также бывает с пожилыми дамами, прежде работавшими в Кремле. Она решила, что ты ее человек. Старушка продолжала исправно получать деньги от Даутова, но начала всячески вредить ему.
– А он нанял других…
– Да, – ответил Алексей. – Постепенно ты стала главной угрозой существования пианиста Даутова.
– Так это Марья Степановна украла фотографию, где я стою рядом с Крутицким?
– Нет, – возразил Тульчин, – она существо по-своему благородное. В известных пределах. Это сделала другая дама, если ее можно так назвать. Неудавшаяся театральная звезда, одна из пассий пианиста Даутова…
– Похожая на булгаковскую Геллу?
– Не просто похожа, но будто ее специально стилизовали под ведьму или такую своеобразную кикимору.
– Да кому это надо? – все больше изумлялась Вера.
– О, в Москве все надо, – засмеялся Тульчин. – Это такой поход за чужой славой. Но к Даутову ее приставил не кто иной, как…
– Владимир Павлович Третьяков, – вставила Стрешнева, чтоб хоть как-то поучаствовать в открывающейся феерии.
– Ну да, он на протяжении многих лет был эдаким гуру для юного пианиста Даутова, превратил его в свое автономное сознание, причем сильно откорректированное. Он хотел видеть в нем себя, как всякий учитель в своем ученике. Но презирал Даутова, как всех прочих людей. И потому сильно уполовинил своего глиняного человечка.
– Я хочу есть, – ответила Вера, – эта страшилка пробудила во мне зверский горный аппетит. А то нас не поймут гостеприимные хозяева.
– Поймут, – сказал Тульчин. – Они уже поняли и помогли нам с тобой. Ведь в Сетубале были гости из Лиссабона. Они приезжали за тобой. И уехали сильно потрепанные. В доме Хуана все эти дни находились вот эти милые люди, похожие на пиратов. Им пришлось объяснить визитерам, что к чему.
– И все-таки мне совершенно непонятно, отчего так много шума по ничтожному поводу.
– Повод самый серьезный, потом расскажу. Но я тебя умоляю – не надо ничего бояться. Абзац, как говорят военные.
Они шли от источника по извилистой тропинке между высокими дубами, шумное веселье в доме друзей было слышно издалека. С приходом Веры и Алексея застолье сделалось еще более громким. Повод затеять удалую пирушку выдался просто замечательный.
Тульчин произнес длинный тост по-французски.
Катарина слушала, улыбаясь, и переводила соотечественникам речь гостя. Из нее следовало, что Россия и Португалия сестры. А связано такое предположение с общим укладом жизни – гостеприимством, доблестью мужчин и красотой женщин. Компания Хуана встретила этот эмоциональный спич, который Алексей сопровождал эффектными дирижерскими жестами, с восторгом.
Тульчин осушил старинный кубок, наполненный другим бородачом, отчасти похожим на русского, и только тогда Вера почувствовала, что за все это время он не отдыхал ни секунды.
Но прежде чем девушка успела обвинить во всем себя, в ней точно возник алмазный свет, которого раньше не было. Думать о себе отдельно от Тульчина теперь не было никакого смысла. Виновата она или нет, злой рок повелевал ею или всемогущее провидение да какая, в сущности, разница! Эта неизвестность вернула их друг другу.
Катарина говорила о том, что Вера и Алексей просто обязаны поселиться в Сетубале или купить здесь дом, чтобы приезжать сюда как можно чаще. Ведь в Португалии нечто русское видно невооруженным глазом.
По реакции Тульчина можно было догадаться, что он нисколько не возражает. Он хотел бы жить, причем одновременно, в двенадцати точках мира сразу.
Стрешнева всячески хотела отодвинуть свое «я», чтобы этот опытный хищник опять не вывернул все наизнанку, как в прошлый раз. Она старалась не думать о последнем московском разговоре, превратившемся в ссору, которая едва не закончилась трагически. И все-таки с ужасом вспомнила все до мельчайших деталей.
И поначалу испугалась себя. Вере показалось, что где-то внутри зашевелился дракон. Она даже увидела себя со стороны, убегающую отсюда, куда глаза глядят, в руки бандитов, мерзавцев, купленных за большие деньги врачей и санитаров, которые окончательно превратят ее в человекообразное инфантильное отребье. И ужаснулась тому, что однажды уже сделала это. Не так явно и откровенно, как в этом видении, но, по существу, она поступила именно так.
Почему и для чего? Ведь это было бессознательным самоубийством. Она слышала, что люди, стремящиеся свести счеты с жизнью, не обязательно стреляются, вешаются или пьют яд, – есть десятки других эффективных способов. Например, смертельные игры, вроде езды с бешеной скоростью на автомобиле.
Игра со славой или разнообразные подобия ее – едва ли не то же самое. Скрытая форма суицида. Мало ли молодых звезд блистало на европейском небосклоне! А где они? Куда пропали? В каких трущобах или мещанских кварталах влачат теперь свое жалкое существование? Представив все это в мгновение ока, Вера стремительно разрешила для себя все вопросы, чтобы в случае чего Алексей не уловил бы и тени сомнения на ее лице.
Но вышло совсем не так, как она предполагала…
Вечером они с Алексеем отправились в долину ключей. Вера хотела, чтобы Тульчин послушал гармонический шум, похожий на дальний гром подземной кузницы, в которой не покладая рук трудятся сказочные кузнецы и ювелиры, умножающие сокровища тамплиеров.
– Да, здесь все – музыка, – заметил он. – Идеальное место для тебя. Как же ты попала именно сюда? Я тебя не шокирую этим вопросом?
– Да что ты, после того как я потеряла способность помнить о многом, а потом вспомнила все, со мной что-то сделалось. Москва для меня, например, сейчас заселяется вновь. Сейчас в ней всего несколько жителей. Ты да капитан Кравцов, Володя Осетров, моя кошка Штука, Танюшка в своем Тропареве. Соболева сама по себе, не важно, что она профессор и ученица великого Генриха Нейгауза.
– Прости, что я тогда не к месту процитировал Нейгауза, – куда-то в сторону произнес Тульчин.
Он смотрел на солнце, опускающееся за темные дубы.
– Я все простила тебе в тот же вечер. Я расскажу после, как это со мной происходило. Интересно, так я разговаривала сама с собой, как Баба-яга со своей ступой.
– Ты можешь спокойно готовиться к московскому конкурсу, – без всякой связи сказал Алексей. – Тебе никто теперь не сможет помешать.
– Даже всемогущий Третьяков? – без видимого интереса спросила Вера.
– Надеюсь, что нет. Сейчас он под пристальным наблюдением нашего несравненного «шерифа». Оказывается, он был связан с замечательным деятелем, этаким наркодельцом, державшим в руках всю наркоторговлю Сибири и Урала.
– Удивительные вещи, – спокойно произнесла Стрешнева. – Кажется, я даже знаю его кличку. Не Новик ли? Новиков, наверное.
– Откуда ты знаешь? – удивился Тульчин.
– В Питере подслушала. И понимаю теперь, что тот «репортер» с самолета тоже его человек. А если сопоставить некоторые высказывания капитана Кравцова, то получается, что никакой он не репортер, а мент, которого Павел вычислял, Палкин, кажется. Но что-то мне все это теперь, Алеша, не интересно. Конкурс-то будет?
– Еще как будет, – печально сказал Тульчин. – И ты его выиграешь! Я нисколько не сомневаюсь.
– Нет, – возразила Вера. – Во-первых, скандал этот… газетный…
– Никакого скандала!
– Неправда, разговаривали бы мы с тобой вот здесь.
– Ну беседовали бы в Риме, например. Никакого скандала, конкретно – распря двух магнатов – Крутицкого и Новикова. Тебя это все коснулось по другому поводу. Крутицкий заигрывал в свое время с культурой, чем приобрел себе прочный и долгосрочный авторитет. Новикову же этот его авторитет как кость в горле. А поскольку Третьяков у Новикова на содержании, возникла твоя тема. Затеять скандал, опорочить «вливания» Крутицкого в культуру, и все это за твой счет. Да и у самого Третьякова была крупная ставка на Даутова. Ведь до сих пор он не воспитал ни одного выдающегося пианиста. А без этого, как выяснилось, в вожделенную Англию ему путь заказан. Он хочет там преподавать, а ты оказалась сильным соперником его Даутову.
– Алеша, разве так бывает? – посмотрела на Тульчина Вера.
– Только так теперь и бывает.
– А меня-то он за что хотел изничтожить? Я ведь могла умереть или стать калекой.
– Он вас всех считает калеками, – ответил Алексей. – Он один – сверхкумир и супервельзевул. И даже все его подручные вроде юного пианиста Даутова – горстка праха. По этому профилю Третьяков всегда лидировал. Тут ему никто в подметки не годится, включая всех власть имеющих. Ответственность ни за кого он принципиально нести не собирался и не собирается… Лишь бы деньги текли рекой. Постоянно.
– Да он хоть понимает, что из-за меня может угодить за решетку?
– Когда вопрос стоит о власти, причем о власти безграничной, понимание отменяется. Начинается жизнь «по понятиям». А это совсем другое.
– Я давно хотела тебе сказать, Алеша, что я не буду участвовать в этом конкурсе. И в другом не буду. И в третьем.
– Но дорога свободна, – заметил Тульчин. – А небольшой налет скандальности только укрепил твой авторитет. Умным людям, а они изредка попадаются на этом свете, понятно, что ты не верблюд…
– …А Изысканный Жираф, который бродит и по ночам прячется в мраморный грот. Так вот – хочу в мраморный грот! А что за бандосы искали меня в Сетубале?
– Люди старшего Даутова. Пытались спасти задницу его сынка.
– Это люди старшего Даутова, – протяжно произнесла Вера. – Семья вурдалаков Даутовых. Обладатель Гран-при Даутов.
– Они хотели как-то все замять, чувствуя, что пахнет жареным.
– Откупиться, например? – предложила Стрешнева.
– И откупиться тоже.
– Во дают! – восхитилась Вера. – Это круто. Большой московский стиль. Послушай, Алеша, где мы с тобой живем?
– Между Марсом и Венерой, в доме каменном большом…
– Там живут Алеша с Верой… А дальше как?
– А дальше – тайна. Устраивает?
– Очень даже. Ни о чем никому не расскажем. Никогда не вернемся домой. У меня это стихотворение время от времени всплывало в мозгу. Здесь, на чужбине. То есть я поняла, что такое не вернуться домой. Никогда. В полной мере. Я ведь даже маму забыла. Вроде бы что-то вспоминала, как я была ребенком, например, и что кто-то со мной был, большой и добрый, красивый. И на том воспоминание отменяется. Остается море, песок, чужие небеса…
– В этом виноват я, – нахмурился Тульчин.
– Да, в этом на тот момент виноват ты. Все тогда было в твоей власти. Это правда. Но теперь, Алеша, нечего помнить об этом. Я не помню. Специально про это забыла. Но в конкурсе я участвовать не стану по другой причине. Понимаешь, не мое это дело. Музыка – отдельно, шоу – отдельно. Пусть там всякие Даутовы шныряют.
– Для него все кончено, – ответил Тульчин. – Гадкий мальчишка оказался по-мелкому жадным. Он решил заграбастать деньги этой Саманты, якобы тобой украденные. И золотые украшения.
– Вот это мне совсем непонятно, – пожала плечами Вера. – Я-то ладно. Он вообще на мне свихнулся, бедный и гадкий. Он недавно собирался превзойти меня как музыканта за сто дней. Или за двести. Как бухгалтер. А как он все пытался объяснить?
– После твоего исчезновения ниточка стала стремительно разматываться. Капитан Кравцов и его друзья действительно люди уникальные, за Новиковым давно охотятся, а сопоставить подлости Даутова с ходами Третьякова не составило труда. Через день после твоего исчезновения допросили Саманту. Американка сначала обвиняла тебя, потом испугалась и призналась, что Даутов готовил какую-то авантюру, чтобы устранить тебя как соперницу Саманты. А дальше – дело техники. Через несколько дней, ранним утром, Даутова взяли на его квартире, где он находился в обществе той, кого ты называешь Геллой, с твоими вещами и документами. И прежде всего – с твоим перстнем. Рудольф был настолько поражен, что для начала во всем признался. Перстень был его основной целью. Только не сказал, мерзавец, что сделал с тобой. Утверждал, что ты напилась, устроила сцену ревности и уехала. И больше он о тебе ничего не знает. Уже после твоего звонка, когда Кравцов пообещал ему не отдавать его под суд, сознался, что опоил тебя и отправил по заранее сделанной при помощи папаши визе. А за этой Геллой, которая на самом деле Алла, наблюдение велось давно. Она причастна к ряду необычных квартирных краж.
– Ах да, мне Павел говорил, что воровской вкус сильно изменился за последний год. Появились воры, которые не метут все подряд, а, так сказать, выковыривают изюм. Ищут волшебные перстни, к примеру.
Солнце давно зашло, скрылось, утонув в море, но в долине было светло от яркой луны, которая отражалась во множестве ручейков, сбегавших со скал и звучащих на все лады. Алексей замолчал, наслаждаясь волшебной картиной, а потом продолжил:
– Кражи эти связаны с предметами, которые относятся к истории культуры. Это было всегда. Просто сейчас новый виток. В начале третьего тысячелетия, после предшествующего хаоса и бедлама, первыми поумнели как раз воры. Олигархи начали вкладывать деньги в крупные культурные акции. А мелкая сволочь стала скрести по сусекам. Благо там полно всяческих допотопных сокровищ, как выяснилось. Остальная часть общества не слишком поумнела и оказалась неготовой к бурной атаке проходимцев.
– Я типичный представитель основной части общества, – с грустью призналась Вера. – Я оказалась неготова ко всему без исключения.
– С тобой все обстоит иначе. Ты сама раритет. Но тебя хотели не похитить, а растворить.
– Довольно, больше не могу, – закричала Стрешнева. – Они добились своего. Я не хочу заканчивать консерваторию!
– Это мы обсудим после.
– Это не обсуждается, Алеша. Я выхожу за тебя замуж, если, конечно, возьмешь. И все. Я хочу жить, как живет Катарина. Любоваться природой, слушать музыку моря, леса, гор. Преподавать музыку детям, воспитывать своих малышей, наконец. Но не для того, чтобы они стали кумирами публики и всяческими секс-символами. А для того, чтобы прикоснулись к таинственному миру. Мне кажется, ты хотел именно этого? Или я не права?
Алексей взял Веру на руки. Она закрыла глаза и мгновенно уснула.
Сквозь сон девушка слышала, как Алексей вносит ее в дом и что-то весело говорит горцам. Различала одобрительный гул голосов и обрывок красивой старинной песни. Но не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. И это Веру совершенно не тревожило. Зато проснулась она раньше всех. И решила, что они должны составить подробный план дальнейших действий. Вместе с Алексеем. Но сначала надо попробовать сделать это самостоятельно. Нельзя жить без всеобъемлющего плана, потому что только тогда ты вправе сам корректировать события или их отсутствие. Иначе начинают корректировать тебя, не прилагая к этому никаких особенных усилий. Ты просто-напросто наполняешься чужой рутиной и становишься мертвым чучелом. И какая разница – стоишь ты в углу, висишь на стене или играешь на фортепьяно.
Вера подумала на всякий случай, что это мысли из прошлой жизни.
Она вышла из башни и тут же представила, что находится в Высоком Городке.
Видение было настолько ярким, что девушка потерла глаза. Пейзаж был иным, но свет, воздух, зелень и синь – все было оттуда.
Алексей нашел Веру в Долине ключей немного встревоженный.
– Ты успел привыкнуть к тому, что со мной постоянно что-нибудь происходит, – заметила Стрешнева. – А я умудрилась за несколько дней отвыкнуть от этого. Сначала мы поедем к моим родителям. Нельзя ли сделать это как-нибудь поскорей? Скитаться по чужим углам, даже если они так причудливы и великолепны, слишком большой труд. Я и так сделалась португалкой. Разве ты не заметил?
– Еще как заметил, – в тон ей ответил Алексей. – То есть ты опередила себя на триста лет.
– Да, – серьезно согласилась Вера, – я это сделала. Я тебя догнала. Ты не передумал за ночь, которую мы снова провели отдельно, жениться на мне? Ты всю ночь пил вино с этими разбойниками и жалел, что связался со мной?
– Поживем – увидим, – неизвестно чему улыбаясь, ответил Тульчин.
На следующий день они были в Сетубале.
– Это моя вторая родина, – сказала Вера Катарине. – И ничего не могу с этим поделать. Я здесь снова родилась. Думаю, что мама простит мне этот казус. Я так смешно бродила по вашему городу, думая сначала, что я американка, даже вспомнила свою родную реку – Миссисипи. Вполне серьезно.
Алексей сделал короткий звонок капитану Кравцову. Только тогда Вера поняла, что к ней вернулся подарок Осетрова – ее мобильник, украденный вместе с документами.
Она тут же позвонила матери и сказала, что скоро приедет. И не одна.
– Невероятно, – ответила Марта Вениаминовна. – Не было ни гроша – да вдруг алтын! Поздравляю на всякий случай. Не знаю еще – с чем, но, кажется, догадываюсь…
Вдвоем с Алексеем они долго прогуливались по Сетубалу.
– Дом присматриваешь? – обнимая Алексея, смеялась Вера. – Знаю, знаю, стал бы ты меня так долго водить по этим извилистым улицам!
– Музыку сочиняю, – ответил он. – Маленькую серенаду – для тебя. Фа-минор. Не зря ты водила меня в долину ключей. Удивительно, что мы встретились именно в этих сказочных горах, будто тебя некто мудрый и сердитый перемещает ради меня.
– Почему сердитый? Просто – мудрый. Я такого старика видела тогда в Питере. И он что-то важное сказал обо мне, словно видел меня насквозь. И я тогда испугалась себя и не хотела ехать к вам с Кравцовым, хотя и не знала, что ты в Москве, а собралась бежать в Высокий Городок. Но как будто старик, тот самый, меня на расстоянии остановил. Может, он и сейчас где-то здесь. Смотри, вот же он!
– «Это он, это он, ленинградский почтальон!» – радостно воскликнул Тульчин.
– Алеша! – засмеялась Вера. – Что ты так кричишь?
– Только поезд! – ответила девушка голосом, не терпящим возражений, на предложение купить билеты в агентстве Аэрофлота, которое попалось им по дороге. – Мы должны ехать через Пиренеи, как во сне, который я здесь видела. В том сновидении был ты, такой же – как раньше и одновременно такой же – как в Москве. А еще ты был деталью пейзажа, апельсиновым деревом, домом в мавританском стиле и целым городом, который внезапно разворачивается на черной и зеленой равнине… А потом, я хочу хоть краем глаза увидеть Мадрид. Я полюбила Португалию, но в этой любви много печального. Все это нужно разбавить пространством. Ты понял?
– Мудрено говоришь, милая, – ответил Тульчин. – Но в твоих словах слышится тайное желание мир посмотреть, впрочем, мне это только на руку, и я покоряюсь. Но тогда придется делать остановку в Париже. Впрочем, это для меня тоже полезно. Может наконец выберешь место своего дальнейшего жительства.
– Ты надо мной смеешься, Алеша. Не надо смеяться над той, которая еще недавно была столь несчастной. Вот в этой корчме я пожирала сардины и пила здешнее вино, когда себя не помнила. Понимаешь, я стала уникальной. Я помню, как однажды не помнила себя. И вот, не помня себя, я как бы вглядывалась в другое пространство. Знаешь, была такая картинка в учебнике по астрономии – как любопытный человек проломил головой сферу Птолемея и увидел такое! Бесчисленные какие-то созвездия для начала. Оказывается, что я в беспамятстве узнала о себе самое главное. Где угодно, только с тобой… А ты говоришь – место…
– Да все это ты сама говоришь, – радуясь тому, что сказала Вера, отмахнулся Тульчин.
До Лиссабона русских гостей довез Хуан на своей большой машине, провожала их в Сетубале вся компания новых друзей, опять пили портвейн, кричали, смеялись. В Лиссабоне Хуан посадил Веру и Алексея на самолет, следующий в Мадрид. В этом городе они провели всего несколько часов.
– Все разглядим по дороге, – попросила Вера. – Я хочу в поезд. В поезде как в доме, да еще куда-то едешь. Я иногда прихожу в восхищение от неизвестной дороги как от чуда.
– Я никогда не путешествовала в двухместном купе, – удивленно говорила Стрешнева, когда они вошли в аккуратный, чистенький поезд, удивительно узкий по сравнению с российскими составами. – Это столь же странная вещь, как то, что ты рассказывал про капитана Кравцова. Я так и не осознала, кто он такой? Частный детектив? У него сыскное агентство закрытого типа с ограниченной ответственностью, как сейчас говорят? У кого вы отобрали тогда фантастически красивый аккордеон? Это ведь штучная работа?
– А ты знаешь, кому принадлежал этот аккордеон и сколько он может стоить? – спросил Алексей.
– Наверняка это аккордеон Лаврентия Берии, – ответила Вера. Он играл на нем своему другу маршалу Жукову. В сороковом году. А стоит он полмиллиона долларов. Я угадала?
– Почти, – засмеялся Тульчин.
Меж тем поезд незаметно тронулся, и Мадрид, своим размахом вытеснивший Сетубал, сам схоронился в неизвестности. Вместо него пред глазами стал медленно разворачиваться легендарный испанский ландшафт, известный Вере до мелочей по знаменитому роману Сервантеса, который она несколько раз прочла еще в детстве.
– Сейчас где-нибудь появятся мельницы, которые Дон Кихот так потешно сокрушал, приняв их за злобных гигантов. Вот уж не думала, что детские впечатления имеют такую страшную силу. Я до сих пор представляю эти картины так ярко, что в глазах рябит.
– Но ты же говорила, что поезд – это дом, где спокойно и уютно.
– В том-то и дело, уютно, как в детстве, ты прав. Только иногда можно будет отдыхать от дорожных впечатлений в твоих объятиях?
– Хоть все время, – улыбнулся Тульчин. – Мы будем закрывать эти очаровательные шторки, и у тебя перестанет рябить в глазах.
Скоро вместо апельсиновых рощ, древних каменных зданий и желто-серых равнин появилось уютное, домашнее пространство вагона, этой стальной капсулы, несущейся навстречу европейской ночи.
– Слава Богу за все! – сказала Вера. – Мы все-таки здесь и сейчас, и вдвоем. Может быть, лучше этого вообще ничего нет…
В Париже Алексей и Вера провели три дня. Юлька Сычева ничуть не удивилась их совместному появлению.
– Давно бы так, – молвила она, втайне радуясь, что можно будет поболтать на родном языке.
– Наша героиня, Верочка Стрешнева, – представила Юлька подругу своему мужу, Никите Афанасьеву, элегантному питерцу, который давно сделался парижанином.
– Очень рад, – ответил тот. – Юля все уши мне прожужжала, много выдумывая о вас.
Никита и Алексей по-братски обменялись рукопожатиями и вскоре укатили по делам на белоснежном «Форде» с огромным багажником.
– Я невыразимо страдала, думая о тебе, Стрешнева. Никто тебя не знает так, как я! И не обижайся, ведь это чистая правда. Я потеряла покой и сон в последнее время. Где ты шлялась, дозвониться до тебя невозможно? Раз дозвонилась, но мне ответила какая-то зловещая старуха. Это Баба-яга, я не ошиблась? Я была уверена на сто процентов, что ты по легкомыслию вляпалась в какую-нибудь скандальную любовную историю. И ужасалась тому, что это может дойти до Алексея. Я знаю, как он следил за твоими успехами и всей прочей информацией о тебе.
– Не говори ничего, пожалуйста! – взмолилась Вера. – Ты почти угадала.
– Все это глупости! – Сычева, ловко орудуя ножом, резала на тонкие ломтики кусок свежего парного мяса, собираясь готовить «традиционное блюдо этих лягушатников», как она выразилась, бифштекс с кровью. – Ты, как захудалый отпрыск московского боярского рода, однажды решила покорить эту Москву. Вернуться из своей провинциальной бездны на белом коне. Пустая и ложная затея. Как ты не свихнулась от гордыни, ума не приложу. И все у тебя было подчинено этому возвращению. Может быть, бессознательно. Но тем страшнее был твой поход.
– «Иду в поход, два ангела вперед, один душу спасает, другой тело бережет», – вспомнила Вера песню, которую слышала однажды в электричке, ее исполнял мальчишка, искусно аккомпанируя на старом баяне. Он совершенно не был похож на публику, которая обыкновенно подрабатывает таким нехитрым способом. Наверное, потому эти строчки и запомнились навсегда. А может, еще почему-то.
– Она еще и поет! – удивилась Сычева. – А я из-за тебя ночей не спала. Я знала точно, что тебя эти твои увлечения заскорузлой мистикой доведут до известного состояния.
– Никакой мистики, – парировала Вера. – Я хотела выйти в люди, не скрою. Правда, ни системы, ни метода у меня не было и быть не могло. Кроме детской бесчеловечности, которой я, конечно, отличалась.
– Когда мой муж Никита познакомил меня с Алексеем, – важно произнесла Юлька, – и я узнала, что ты когда-то сбежала от него в Москву, я тебя похоронила. Поняла, что ты способна на самоубийство, что у тебя это в крови.
– Да чепуху несешь, Юлька, – обиделась Стрешнева. – К тому же я переменилась настолько, что ты можешь молчать обо мне. Дай-ка я лучше помогу тебе справиться с этой разъяренной сковородой. Как вообще можно что-либо готовить на таком огне!.. Когда ты уехала из России, – продолжала Вера, делая безуспешные попытки перехватить инициативу приготовления пищи у подруги, – я немного растерялась. Проложенная тобой дорога мне показалась слишком уж обыкновенной, тривиальной, что ли. Многие идут таким путем – выходят замуж за границу. Мне хотелось достичь чего-нибудь самой, понимаешь? Но теперь это уже не имеет значения.
– Бифштекс с кровью готовится только на таком огне, и не лезь со своей помощью, только мешаешь. Лучше хлеб нарежь, сделай бутерброды с паштетом, – вон там, из гусиной печени, и вымой листья салата. – Юля заняла выгодную позицию у плиты, оттеснив Стрешневу к холодильнику.
Потом они весело и изысканно накрывали стол. Белоснежная скатерть, тонкое стекло, серебряные приборы, – Вера отметила про себя, что все в доме у Юльки было безукоризненно.
– С каждым днем все возрастающими темпами повышается уровень жизни эмигрантов, – голосом диктора телевидения советских времен произнесла Вера.
– Когда я увидела тебя по телевизору, – продолжала гнуть свою линию Сычева, – думала, что упаду в обморок. Для твоего внутреннего устройства столь шумный успех – это несчастье.
– Отчего же? – удивилась Стрешнева. – Зато сразу же приехал Алексей, которого я было навсегда утратила. Думаю, что это как-то связано.
– Связано-то связано, – мечтательно ответила парижская подруга. – А помнишь ли ты мой звонок после твоего возвращения из Норвегии? Я угадала, что на твоем столе роскошный букет пионов.
– Как сейчас помню, – важно ответила Вера. – Уж не хочешь ли ты сказать, что приезд Алексея устроила ты?
– Ни в коем случае, просто он как раз гостил у Никиты, и мы довольно часто говорили о тебе. Потом он моментально исчез, позвонил из Москвы и спросил у меня, какие цветы ты любишь больше всего в это время года.
– Мне кажется, ты сочиняешь про меня роман и хочешь, чтобы я занялась тем же.
– На самом деле все просто. Нужно не идти против себя, а совершать поступки. Пойми одно, чтобы не пропасть в этом мире, нужно прицепиться к сильному, умному, талантливому, удачливому мужику. И только тогда, когда ты будешь под его абсолютной защитой и покровительством, можно подумать о самостоятельном творчестве. Запомни это, подруга. Вот я взяла и приехала однажды к Никите в Париж. Он знать обо мне ничего не знал. Я возникла как чертик из табакерки. И была уверена, что он оценит мое диковинное появление. Вся моя поклажа состояла из его нового романа, написанного на французском, и серебряного браслета на левой руке. Эта книжка мне ужасно понравилась, а я ужасно понравилась Никите. «Ты будешь моей женой», – сказал он и сжал мне запястье, на котором красовался серебряный браслет.
– У нас с Алешей все было совсем не так…
В окнах за темными кронами деревьев блеснула молния. И это сияние не прервалось сразу, а причудливо разбежалось в изменившемся пейзаже, прежде чем послышались мощные удары грома.
К ужину вернулись мужчины. Они еще некоторое время оживленно обсуждали что-то, чем, видимо, были сегодня заняты, и лишь после этого Никита обратился к женщинам:
– Итак, Алеша будет руководить моим оркестром. Только что мы заключили контракт. Кстати, Верочка, хочу раскрыть вам секрет, – выбор этот был сделан Алексеем из-за вас. Он подумал, что вам будет легче жить в Париже, поскольку здесь ваша старинная подруга и моя прекрасная жена Юлия. Так что именно вам я обязан счастьем в течение года работать с моим хорошим другом.
Вера поняла, откуда в Афанасьеве эта чудесная способность писать книги на нескольких языках и при этом быть пианистом-виртуозом. Чего бы он ни касался, мгновенно обретало строй, порядок и завершенность.
С удивлением заметила девушка, что ее Алексей во многом похож на своего парижского приятеля. И когда разговор коснулся этого их сходства, Афанасьев, не мудрствуя лукаво, высказал свои взгляды, совершенно космополитические, нисколько не смущаясь, как они будут восприняты.
– Деление на так называемые нации весьма условно. Есть более устойчивые звенья. И называйте их как угодно – семьи, кланы, цеховые какие-то единства, – это справедливо будет только в одном случае, если за всем этим конгломератом будет четко просматриваться древо общей истории и культуры.
