Текст книги "Ниточка судьбы"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Глава 6
На следующее утро Левшин действительно принес несколько свежих газет. Вечер, состоявшийся позавчера в консерватории, был подан с помпой и блеском. Крупные фотоснимки превалировали над текстом, который в свою очередь был сахарным, медовым и елейным.
– Это надо отметить, – заявил Пашка.
– Да ты просто хочешь опохмелиться, – рассердилась Вера.
В это время из дверей возник Кеша, двигавшийся спиной вперед, все с той же видеокамерой, как будто он решил запечатлеть эти дни на века, а следом за ним размашисто вошел до тошноты знакомый Стрешневой человек.
– Прошу любить и жаловать, – услышала Вера, точно откуда-то из-под земли, голос кикиморы Екатерины. – Леонид Василевский, величайший менеджер всех времен и народов.
К столу важно следовал сам Джеймс Бонд Танюши Ключаревой – Леонид, московскую фамилию которого Вера не могла вспомнить от тупого, сильного недоумения. «Василевский так Василевский», – решила она.
И этот тип повел себя довольно странно. Он сделал вид, что не узнаёт Веру. Ей ответить тем же было легко потому, что она не хотела бы видеть его никогда. Шумная компания отправилась на просторную кухню пьянствовать и обсуждать приколы и фишки предстоящего турне, а Вера расположилась в комнате Павла, где еще несколько минут назад собиралась посмотреть новый американский блокбастер по видику.
Панические мысли, вызванные появлением ключаревского жениха, да еще под чужой фамилией, уступили место апатии. Может, действительно он на самом деле менеджер, эта фамилия – его псевдоним и приехал он не ради того, чтобы снять с Веры скальп, а просто работать. Ведь не мог же он, наконец, знать, что она в Питере! А как быть с этим его самолетным спутником – «репортером»? Совпадение?
Вера постаралась вспомнить, говорила ли она с кем-либо, кто мог уведомить их о ее желании посетить Питер и команду Левши. Она перебрала все свои встречи и разговоры за эти дни, но ничего толкового не вырисовывалось.
Единственный, кто знал о предстоящей поездке, – это Осетров, да и то как о чем-то, что может быть, но не обязательно скоро. К тому же Владимир, разузнавший кое-что о женихе Куклы Тани, пришел к мнению настолько для последнего нелестному, что вряд ли стал бы с ним вообще разговаривать, а тем более посвящать его в какие бы то ни было Верины планы.
В свете всех этих размышлений становилось ясно одно – надо бежать. В гостиницу, обратно в Москву, в Высокий Городок – куда угодно, только подальше от Пашкиной квартиры и ее постоянных сюрпризов. Но, не успев толком обдумать свое бегство, Вера обнаружила этого Леонида непосредственно перед собой… Он приветливо смотрел на нее, как на добрую знакомую, поднимал бокал вина и что-то говорил.
Вера подмигнула ему, решив довести все до полного абсурда. Ситуация, как она полагала, на несколько минут разрешилась. Но не тут-то было.
– Счастлив видеть вас здесь, в неклассической, но блестящей компании, – тут же заговорил мнимый или подлинный Василевский.
«Он представляет меня полностью со слов Ключаревой, – подумала Стрешнева, – стало быть, видит меня удачливой злоумышленницей. Может быть, эта шутка и есть бесценный подарок Ключаревой, на который та намекала?»
– Вы надолго в Питер? – спросил тот, кто назывался Василевским.
– На недельку, – устало ответила Вера, одновременно думая о том, что следует немедленно раствориться.
– Тогда мы еще успеем по-обща-а-ться, – сказал он с той самой улыбкой, которая прежде казалась девушке плотоядной, и присел на краешек дивана.
Однако все было много проще, лицо Леонида, весьма эффектное, представляло собой конструкцию из нескольких, не подходящих друг к другу частей. Челюсти отдельно, шнобель парил сам по себе, рот притворялся местом, откуда вылетают слова, на самом деле фразы прыгали вразброс неизвестно откуда. При всем при том в сидячем положении Леонид выглядел не столь импозантно, как в вертикальном. На взгляд Веры он был сейчас удивительно смешон.
Стрешнева непроизвольно улыбнулась, сравнив этого менеджера или журналиста с Павлом Сергеевичем Кравцовым. Однако ее улыбку он истолковал на свой лад.
– Я знал, что мы найдем общий язык! – таковы были слова нового персонажа в компании Левши.
«Полный и окончательный кретин, – решила Вера. – Как он сюда попал? Что же такое случилось с Левшой? Либо я сама была полной и окончательной идиоткой совсем недавно?»
Ответов на эти вопросы пока не существовало. Но девушка была убеждена, что они возникнут незамедлительно.
И они появились.
Вера поднялась и отправилась в угловую комнату в дальнем конце коридора, которая стала ее временным пристанищем. Коридор этот, как и вся гигантская квартира Левши, был длинный, широкий и запутанный. Где-то в середине он расширялся, переходя в анфиладу из двух идеально квадратных комнат, увешанных все теми же кабаньими, лосиными и волчьими головами. А в самом конце находилась шестиугольная, светлая, тихая и уединенная комната, с окном в виде фонаря и маленьким балкончиком.
Эта уединенность и затерянность в большой и шумной квартире сыграли решающую роль, когда вчера, вернувшись из города, она в сопровождении Павла выбирала для себя жилое помещение. Однако сегодня этому обстоятельству суждено было обернуться декорациями для скверной трагикомедии.
Леонид Василевский, или как его там бишь, ворвался, приставив к своей голове кабанью, взятую со стены. Он одновременно утробно рычал и мелко повизгивал. Ноги Леонида двигались тоже самостоятельно, одна никак не зависела от другой.
Кабанье рыло стремительно приближалось. Клыкастая образина, невинная в стационарном положении – на стене, в движении выглядела омерзительно. Отталкивая неожиданного кабана, Вера поцарапала руки, щетина была почти металлической. Она прыгнула с дивана и схватила швабру.
Леонид медленно разворачивался. Но кабанья морда была на месте.
«Приросла, – подумала Вера. – Левша был прав на счет этого урода».
– Я тебя хочу, – послышалось из рыла. – Ха-ха-ха! Тебе повезло. Тебе понравится.
Дальше одновременно раздалось хрюканье, поросячий визг и отборный мат. Вера, перевернув швабру, нанесла точный колющий удар в причинное место артиста. Он рухнул. Кабанья голова покатилась по темному паркету.
– Ой, бля! – завизжал Леонид. – Отменяется. Злые вы, уеду я от вас!
Вера быстро вышла из комнаты и направилась в сторону Левшина, о чем-то горячо спорившего с приземистым Кешей.
Тот забеспокоился и сам пошел ей навстречу.
– Павел, короче, я его отметелю, и конец, – услышала она слова Кеши.
– Что-то не так? – спросил Левша.
– Все нормально, – усмехнулась девушка. – Только вот этот Василевский мне был известен в Москве под совершенно иной фамилией. Он даже был женихом моей близкой подруги, Танюши. Той самой, замечательно красивой, по твоим словам.
– Гм! – ответил Левша. – Ладно, разберемся, что это за менеджер и с чем его едят. А где он, кстати? Кеша, поищи этого языкотворца. Ты знаешь, он молол сейчас всякую чушь без перерыва. Минут сорок.
– Заклинило, – предположила Вера. – С такими случается, они одну и ту же фразу могут повторять до бесконечности. Так сказать, рефрен без основного текста.
Ни в какие подробности вникать не хотелось. Следовало просто исчезнуть из странноприимной квартиры на Литейном. Что Вера немедленно и сделала незаметно для всех. Это не составило особого туда, потому что компания Левши внезапно разрослась, пришли музыканты прошлого созыва, «меньшевики», пображничать без обиды с любимым руководителем.
Странного человека из Москвы никто не искал.
На нее никто не обращал внимания, даже кикимора Екатерина. Потому что она куда-то незаметно исчезла раньше.
Петербург свежим ветром и новой прохладой уничтожил вчерашнюю эйфорию, которая возникла как следствие тяжелых московских перегрузок. Однако, прогуливаясь по Невскому проспекту, Вера неожиданно задумалась о Левшине.
О том, что их творческие, да и вообще любые, отношения давно зашли в тупик, она думала еще в поезде по дороге в Питер, слушая по «Нашему радио» песню неизвестной группы, где прелестно звучал конечно же, Пашкин ситар, игре на котором он обучился недавно.
«Все у тебя, Пашенька, будет прекрасно, и в пролет не бросишься, и в Маркизовой луже не утонешь, и яду не нахлебаешься», – думала Вера, медленно пересекая Дворцовую площадь.
– Здесь цари жили, – произнесла она торжественно и тут же вспомнила, как в ответ на всякое высказывание, произнесенное ею с пафосом, Тульчин иронично-назидательно отвечал: «Стрешнева, не говори сентенциями». Кто он ей? Трудно сказать теперь. Они даже считались женихом и невестой. Пожалуй, это длилось несколько месяцев и закончилось ее отъездом в Москву. Так оформился странный разрыв.
Для чего и каким образом Тульчин, закончивший питерскую академию с красным дипломом, оказался преподавателем в провинциальном музыкальном училище, Вера не могла ответить даже сейчас. Тогда же ей этот факт виделся скучной, ничего не обещающей историей.
Возможно, она считала его неудачником. Но не это остановило ее тогда. Выйти замуж тогда, в самом начале загадочного пути, вот где был ужас-то! Застрять навсегда в провинции, которая представлялась ей огромной, страшной, косной. Стрешнева не хотела себе в этом признаваться, но она боялась провинции.
Нет, Вере не чуждо было чувство «малой родины», она любила и свой город, и Высокий Городок – удельное княжество, любимое прибежище царя Ивана Васильевича, где жил ее дед, где она выросла. Но жить там всегда! Каждый день видеть одни и те же лица, слышать одни и те же разговоры о том, что у Петровых сын поступает в военное училище, а у Сидоровых, наоборот, дочь совсем от рук отбилась.
Там все было медленно, лениво и скучно. Там жизнь как будто навсегда остановилась. Там люди просто трудились ради хлеба насущного, по воскресеньям топили баню. Единственным развлечением молодежи были шумные дискотеки по вечерам, с пьяными драками в финале. Нет, это не для нее.
Когда-то она пережила весь кошмар отторжения от мира, одного, в который верила, единственного, который был для нее реальным. Этот мир был не только миром чистой музыки для Веры, он был ее будущим, ее надеждой на избавление от всей этой страшной, чудовищной, опустошающей рутины, которой представлялась провинциальная жизнь. Да, она жаждала славы, приключений, она хотела весь мир. И кто не желал этого в неполные двадцать три года, тот никогда не был молодым.
После той беспощадной детской драки она тяжело заболела. Скарлатина очень скоро разрушительным образом сказалась на сердце, и Вере пришлось два месяца пролежать в постели. Родители были напуганы, отец объявил Ревекке Германовне о том, что они прекращают обучение дочери в музыкальной школе.
В конце концов, пояснил отец, это всего лишь дополнительное образование, которое не обязательно должно стать основой будущей профессии, а нагрузки, возложенные на девочку этим образованием, очевидно, могут отрицательно повлиять на ее здоровье, и тогда уж ни о какой трудовой деятельности вообще речи не будет.
Дмитрий Алексеевич, человек мягкий, добрый, отзывчивый, переменился до неузнаваемости. Все, что касалось дочери, он взял в свои руки властно и непреклонно. Умеренное чтение, прогулки (пока у Веры был постельный режим, он сам носил ее на руках в парк, и там они сидели на скамеечке, кормили птиц, читали друг другу вслух, в основном народные сказки), никакой музыки, даже детских песен, никакой эмоциональной информации, никаких занятий, кроме занимательной математики.
Отец был доктором математики, и сейчас ему пришло в голову, что именно эта наука, строгая, точная, лишенная «мистицизма и эмоциональной дури» – как он говорил, – способна не только исцелить дочь, но и дать ей определенную перспективу на будущее.
Вере точные науки давались легко, что радовало отца, и он уже в мечтах видел ее аспиранткой своей кафедры, как вдруг произошло нечто, навсегда пресекшее любые его планы относительно дочери, ее будущего, ее образования.
Накануне выпал мягкий, пушистый снег, прикрывший нищую, обветшавшую осеннюю землю подвенечным, а может быть, погребальным, убором. К утру подморозило и новоявленное яркое солнышко ранней зимы, казалось, отражается во всем множестве снежинок, льдинок, в тончайших бисеринках и узорах инея на ветвях деревьев и проводах. Дмитрий Алексеевич с утра куда-то уходил, вернулся разгоряченный морозом, вкусно пахнущий зимней свежестью, взволнованно радостный.
– Ты уже проснулась? – Он стремительно вошел в комнату дочери. – Вот и славненько. В лес! В лес! Там будто кто алмазы рассыпал! Марточка, гоголь-моголь принцессе, и в лес! В лес!
В роще было действительно восхитительно: и изумрудные еловые лапы, удерживающие легкие снежные сугробики, отчего казались еще более темными и изумрудными, и янтарные стволы сосен в лучах утреннего солнца, и деревце рябины, припорошенное инеем, с ярко-красными гроздьями ягод и стайкой красногрудых снегирей на ветвях. Птички забавно разговаривали между собой, взмахивали крылышками, отчего иней с ветвей осыпался легким, медленным, сверкающим потоком.
Вера уже немного ходила, и они прогулялись по аллее. На старом ветвистом дубе играли белка с сорокой. Они препотешно прятались друг от друга за толстыми корявыми ветками, но каждая хотела найти соперницу первая, они высовывались из засады, бросались друг за другом, поцокивая и стрекоча.
Вера подошла к дереву и, сделав ладонь лодочкой, протянула белочке кедровых орешков. Та, нисколько не смущаясь, спустилась к девочке, устроилась у нее на руке и принялась щелкать орешки, беря их передними лапками прямо с ладони. Лапки у нее были маленькие и холодные, похожие на крошечную человеческую ручку с малюсенькими пальчиками и коготками. Вера тихонечко, чтобы не спугнуть пушистое существо, засмеялась.
«Какая чудесная музыка должна быть во всем этом, – подумала она. – Но я ее не слышу, может, и не услышу никогда, не будет никаких концертов, никто никогда не скажет торжественно: «Выступает Вера Стрешнева», – и стало грустно и холодно.
Тогда же возобновилась ее болезнь, на первых порах заставившая отца укрепиться в своем мнении, что музыка вредна Вере. Спасло вмешательство деда. Он приехал из Высокого Городка, шумный, деятельный. По-барски накричал на отца, обвиняя его в отсутствии родительской интуиции, купил Вере музыкальный центр и массу пластинок классической музыки, а дочери своей, Марте Вениаминовне, велел договориться с учительницей об уроках на дому за дополнительную плату.
Детская война, отвращение к себе и страх перед миром, захватившие все существо Веры и столь стремительно освободившие резервы души и ума, что это чуть не стоило ей здоровья, – все отступило, девочка начала медленно, но верно выздоравливать. Дед не отходил от нее, и скоро Вера уже смогла заниматься, понемногу, по полчасика, но для нее это было и полной победой, и нескончаемым наслаждением, – ее жизнь не прекратилась.
Об этом периоде своей детской жизни Вера вспоминала крайне редко, – воспоминания эти были ей в тягость. Тогда все могло бесповоротно кончиться. Поэтому она так легко себя оправдывает, когда некий всем известный голос нашептывает ей, что она не права, что напрасно прогнала Алексея, что, возможно, сломала себе жизнь, променяв его любовь на далекую и призрачную перспективу покорения мира, а в итоге – на легкие отношения с красавцем Даутовым. Практически же она сейчас повторяет движения Тульчина, дает частные уроки, думает о будущем, которое затянуто дымом и покрыто туманом, и скоро исчезнет для многих, как неожиданно растворился в большом пространстве он сам.
Может быть, Алексей был ей послан как дорожный знак, чтобы сейчас вписаться в коварный поворот, не рискуя сломать шею? Откуда он звонил Кравцову? Что все это значит? В этих мыслях, довольно спокойных и резонных, чего-то недоставало. Той Верочки Стрешневой давно уже не было, либо она укрылась от всех, не желая отзываться.
«Надо спрятаться и мне, – думала она. – Ну разве это я, издерганная, злая, ничего впереди не видящая? Нет, это кто-то другой в моем обличье».
Пришло в голову сделать несколько значительных покупок. Так Вера называла только книги. В небольшом, но прекрасном книжном магазинчике она купила новое издание «Хроник Нарнии», помедлив немного только из-за величины тома, который мог помешать при возможном бегстве. После появления Василевского, то бишь Тетерина, эта возможность представлялась абсолютно реальной.
Как только Вера покинула дом Левшина, она собралась позвонить капитану Кравцову в Москву. Но Петербург и развлек ее, и отвлек, и заставил не торопиться.
Она вышла из магазинчика, достала из сумки, висевшей на плече, «Хроники», чтобы наугад открыть какую-нибудь из знакомых страниц. И похоже, на редкость вовремя это сделала, мгновенно закрывшись книгой, потому что едва не в двух шагах от нее, в толпе оживленно беседовали «звукорежиссер» Екатерина и так называемый «репортер», которого она обнаружила ночью в служебном купе «Красной стрелы».
Вера, похожая в сером плаще на тысячи других, затаила дыхание, и вместе с толпой ее понесло в другую сторону от перекрестка. Тайком оглянувшись, с безопасного расстояния, она увидела, как эти двое, продолжая разговаривать, как бы обнюхивая друг друга, устраивались за столиком в летнем кафе на тротуаре. Они были знакомы, судя по всему, настолько давно, что их можно было назвать сослуживцами.
«Сколько же лет этой кикиморе? – попробовала понять Вера. – Да сколько угодно. Вот в чем дело».
«Спасибо, Нарния, – сказала она. – Но что же мне делать теперь?»
В холщовой просторной сумке лежали парик и очки – вчерашнее артистическое приобретение.
«Что ж, посмотрим, гожусь ли я в соперницы Танюше по части всевозможных перевоплощений». – Вера направилась к большому магазину за углом, где еще раньше приметила особенные зеркальные витрины, отражавшие улицу, солнце, только что проглянувшее из-за северных туч, и Веру, такую маленькую в больших дымчатых очках и пышном парике.
Стрешнева подняла воротник плаща, придирчиво оглядела себя, решив, что в этом виде ее и мама родная не узнает, вернулась в кафе, села за свободный столик в непосредственной близости от дикой парочки и приготовилась слушать. Однако то ли важная часть разговора уже состоялась и они обговаривали детали, то ли эти двое действительно были знакомы столько лет, что и не живут столько, но диалог их состоял из чего-то для Веры абсолютно непонятного.
– Сколько блоков? – «Репортер» что-то чертил по ходу разговора в маленьком блокноте.
– Восемь, все новейшие, спецзаказ. – Екатерина говорила четко, быстро, как заправский шпион.
– Еще?
– Инструменты.
– Тоже спецзаказ?
– Нет, не все, только хозяйские, остальное – штамповка, но все – новье, Япония.
– Что с товаром? – «Репортер» перестал чертить в блокноте и принялся за кофе, судя по всему уже давно остывший.
– Все ушло. Ты привез аванс?
Вера чуть не вывихнула шею, стараясь рассмотреть, что именно вынул из дорожной сумки и протянул Кате «репортер». Однако разглядеть не будучи обнаруженной, не представлялось возможным.
– Новик беспокоится, у него на «хвосте» черт знает кто сидит. А мне не удается прокачать это, будто завеса непроницаемая. Кажется, уж вот-вот выйду на след, ан нет, опять не то. Что у Леонида? – «Репортер», передав какой-то пакет Екатерине, опять потянулся за чашкой.
– Засветился Леонид. Приехала эта кукла, все испортила.
«Ага, – насторожилась Вера, – уж не про меня ли, а Леонид – придурок с кабаньей головой?», – и вся превратилась в слух. Однако больше ничего услышать не удалось. Оба заговорщика встали, как по команде, и разошлись в разные стороны.
Вера уже нисколько не сомневалась, что Питер, на который она надеялась, как на неприступную скалу, не оправдал их с капитаном Кравцовым надежд.
– Здравствуйте, Павел Сергеевич, – говорила она через несколько секунд, услышав ответ участкового.
– Вы из Петербурга звоните, Верочка, как дела? Вы получили гонорар?
– С этим-то все нормально, – ответила Стрешнева, чувствуя, что у нее начинается что-то вроде озноба.
Москва была далеко.
– Но в поезде я встретила одного крайне неприятного человека. Прежде я заметила его в самолете, на котором летела из Норвегии. Да потом еще около своего дома. Второй тип, из того же норвежского самолета, появился в компании моих приятелей-музыкантов два часа назад, в роли какого-то мифического менеджера. Этот же субъект был на моем выступлении в консерватории. Пробовал охмурить мою подругу. А первый тип, которого видела ночью в поезде, мне попался на глаза на Невском десять минут назад в сотне метров от места, откуда я сейчас вам звоню. К тому же он был вместе со старенькой, загримированной под барышню кикиморой, которая что-то вынюхивает в компании музыканта Левшина.
– Я этого не ожидал, – ответил Кравцов не слишком правдоподобно. – Вам придется вернуться в Москву. Только никаких поездов. Вы полетите самолетом.
– Но может быть, это простое совпадение и присутствие этих людей никак не связано со мной?
– Не обманывайтесь, Вера, – сурово ответил Павел Сергеевич. – Я в такие совпадения давно не верю. Немедленно в аэропорт. Сию же секунду. Я вас встречу.
– А что, других вариантов нет? – спросила Стрешнева только для того, чтобы немного продлить разговор. Несмотря на серьезность ситуации, ей нравилось, что о ней беспокоятся, что ею занимаются. Не так, как «Левша и Компания» вкупе с пролетными бесенятами и дьяволицами.
– Может, и есть, – ответил уклончиво капитан. – Судя по всему, вас ждали в Петербурге, и не только ваши друзья. Так что немедленно возвращайтесь. По крайней мере, здесь теперь новости получше.
Вера заметила, что на нее кто-то почти в упор смотрит. Она испугалась.
Это был старый человек, с густой сетью морщин, делавших лицо одновременно и веселым, и печальным.
– Живите сто лет, барышня, – учтиво сказал он. – Я буквально любовался вами, пока вы тут непонятное бормотали в ваш микрофон. Вы очень нравитесь людям, разным. Вот потому все и происходит.
– Ничего не происходит, – все еще с опаской ответила Вера.
– Происходит, – возразил старик, – прощайте, барышня. До свиданья.
Этот таинственный разговор заставил ее не послушаться Кравцова и не поехать в аэропорт. Вера без оглядки добралась до автовокзала и стала искать подходящие более или менее рейсы. Маршрут Санкт-Петербург – Нелидово ее вполне устроил.
Большой междугородный автобус отправлялся через пятнадцать минут. Девушка старалась вести себя как можно естественнее, даже выпила бутылку «Невского», которое когда-то хвалил Осетров, по природе идеальный пиарщик. Стоило ему отозваться положительно о чем-либо или ком-либо, вещь, продукт или человек начинали совершать особенные движения в пространстве.
Сейчас, вспомнив Владимира, она подумала, что находится на грани роковой ошибки, той самой, которая потом будет определять все прочие виды разрушений. Задержалась на мгновение возле билетной кассы, разглядывая карту с извилистыми маршрутами автобусов, и поехала в аэропорт. Она раздумывала только над тем, какую машину выбрать для того, чтобы ее отвезли. Остановилась на новой серой «Волге», стоявшей незаметно.
– Выбрали самую лучшую машину, – одобрительно сказал водитель. – Есть вкус. Торопитесь? Сейчас, везде успеем.
Вера и не заметила, как оказалась на месте. Через несколько минут у нее появился билет на ближайший рейс. А перед посадкой она позвонила Левшину.
– Ты где? – спросил он. – Я тебя потерял.
– Ты меня потерял, – довольно ответила Вера. – Все именно так и есть. А ты где? Ты хоть ищешь меня или дома с кикиморой торчишь? Кстати, я думаю, что ее ты тоже потерял. Хочешь скажу, где она? Да ты небось, злодей, сам все знаешь.
Почувствовав, что Левша просто не находит что сказать, она вежливо попрощалась.
И тут же позвонила в Москву. Ключаревой.
– У меня совершенно нет времени, – сказала она. – Кстати, где твой Леонид?
– Не поняла? – удивилась Кукла Таня. – Где ты и что с тобой? У меня для тебя куча новостей. И все хорошие. А Леонид в командировке, я ведь тебе говорила, он необычайно популярный журналист.
– Гаденыш он, а не журналист! – разозлилась Вера не на шутку. – Гони его от себя!
– Да уже, – ответила Танюша. – И это первая хорошая новость. А вторая…
– Я не выдержу, – рассмеялась Вера, – твоих новостей. Увидимся после.
Стрешнева тут же позвонила Кравцову:
– Я уже на взлетной полосе, мой капитан!
– Счастливого полета, Вера, – ответил участковый несколько иронически, как ей показалось. – Мы уже около взлетной полосы.
«Наверняка он злится на меня, – досадовала Вера, гадая, кто эти таинственные «мы». – Я чуть было не сделала ужасную ошибку».
В чем сущность этой несовершенной ошибки, Стрешнева не могла объяснить логически. Но происходящее представлялось чудесным избавлением.
