Текст книги "Подари мне краски неба. Художница"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Тонечка говорила беззлобно, но достаточно резко.
У Наташи не было никакого желания выгораживать жениха. Да и вообще слово «жених» казалось ей теперь смешным и нелепым.
Однако утреннее пробуждение было спокойным. Наташа чувствовала себя отдохнувшей, пришла ясность и стройность мыслей, как будто с лишним алкоголем из организма вымылись страхи и волнения. В кресле, напротив Наташиного дивана, вытянув ноги и свесив голову, спал Андрей, как бы с большого бодуна, что было неправдой. Но он-то явно вообразил, что надрался от души. Ей стало весело от того, что вот он, рядом, долгожданный Андрюша, и не бросил ее, когда ей было плохо.
Зазвонил телефон, Наташа выпростала руку из-под одеяла и дотянулась до телефонной трубки.
– Доброе утро. Наталья Николаевна? – Мягкий баритон не оставлял сомнений относительно того, кому он принадлежит. – Антон Михайлович беспокоит. Я вас не разбудил?
– Почти нет. Но не ожидала вашего звонка сегодня. Впрочем, я сама хотела вам звонить.
– Я собственно, справиться, как продвигается ваша работа, нельзя ли уже что-нибудь забрать?
– Три полотна готовы. Но у меня есть проблемы этического характера.
– И?
– Вчера я была на помолвке моей подруги с неким Анатолием Парфеновым. Она мне показала свадебный подарок жениха.
– Так что же вас взволновало?
– Взволновало меня то, что Анатолий подарил моей подруге копию Левитана, которую я делала для вас. А, насколько я помню, уговор был не продавать полотна.
– Однако как вы мнительны. – Голос в трубке замурлыкал, приобретая всю гамму нежности и предрасположенности. – Это полотно и не было продано. Вы делали его для Анатолия. Он работает в нашей фирме, так что ничего зазорного в этом нет. А что он сказал своей невесте, это уж, поверьте, не наше с вами дело.
– Допустим, я вам поверю, но в этом обмане принимал участие еще один человек, некто Лев Степанович, искусствовед. Он-то и посоветовал Толику приобрести картину, уверяя, что это подлинный Левитан.
– Мало ли на свете чудаковатых и неудачливых искусствоведов, Наташенька! – рассмеялся ее собеседник. – От их мнения ничто не зависит и ничто не изменится. А у меня для вас хорошие новости. Работа, которую вы начали, будет оплачиваться дороже. Что вы скажете насчет тысячи долларов за полотно?
– Скажу, что это мне очень нравится. Но откуда такая щедрость?
– Это вас не должно беспокоить. Хорошая работа и оплачивается хорошо.
– Но то, о чем мы с вами договаривались, остается в силе.
Я настаиваю, что картины будут использованы только для украшения интерьера вашей фирмы.
– Вы продаете свои вещи, Наталья Николаевна я их покупаю. Это все, о чем мы с вами договаривались.
Голос резко изменился. Мурлыкающие нотки уступили место тяжелому металлу.
– Впрочем, вы властны отказаться от сотрудничества с нами и вернуть аванс.
Наташа думала недолго.
– Я продолжаю работу, – ответила она, – если хотите забрать готовые картины, можете приехать сегодня после обеда.
Наташа положила трубку и вскочила с торжествующим воплем:
– Все по местам. Завтракать. Начинается рабочая неделя.
Глава 3
Опять потянулись дни, полные тщательного, кропотливого труда, но работа не спорилась. Какая-то пустота внутри мешала Наташиному восприятию, словно точное копирование чужого стиля упростило собственно Наташино художественное видение.
Не приходила Серебрякова, как будто пропала связь между ее парижским миром и Наташей.
В тот день Антон Михайлович приехал к вечеру, Тонечка оробела, не знала, как встретить гостя, да он и не собирался задерживаться. Очень строго, почти грубо, поздоровался, осмотрел полотна, забрал одно, рассчитался и направился к выходу. Наташа спросила, чем ему не угодили оставшиеся два.
Он ответил, что в них слишком много цвета и это не очень гармонирует со строгим стилем оформления фирмы.
И теперь Наташа растерялась. От того вальяжного почитания, почти ухаживания, которое она видела в первую встречу от работодателя, не осталось и следа. Перед ней был деловой человек, несколько даже хамоватый, который требовал от нее точного выполнения заказа.
«Сейчас я тебя перекрещу, и ты исчезнешь», – внезапно подумала Наташа, используя неизвестную ей фразу, возникшую ниоткуда.
Ровно через неделю напряженной, но какой-то неладной и нескладной работы Наташа пришла в состояние крайнего оцепенения.
«Неделя прошла, а до нас не дошла», – снова пришла в голову готовая фраза, то ли из чужой жизни, то ли из ее собственной, но покуда не схваченной, не прибранной к рукам.
Тонечка, с постоянством маятника являвшаяся в комнату изо дня в день, чтоб трезво и настойчиво блюсти, хотя бы отчасти, распорядок дня Наташи, в этот раз оказалась как нельзя кстати. Как вчера или позавчера, она притащила из супермаркета воз снеди, чтоб угодить в поте лица трудящейся для общего блата дочери, но сегодня в этой маленькой лошадке сияла какая-то особенная и сокровенная мысль.
Обозревая пространство Наташиных трудов, с улыбкой из дальней университетской московской юности она обронила, что Наташа буквально обречена на успех и что поклонники толкутся прямо у дверей ее квартиры.
– Это еще как? – изумилась Наташа. – Поклонники? Толкутся? У двери нашей? Да кто же?
Тонечка было призадумалась, но превосходное расположение духа, видать, сказалось, и ее понесло.
– Божественный молодой человек, небольшого роста, в кепочке такой стильной, какие только-только снова входят в моду, ну куда же все денутся от высокого стиля нашей молодости. – Она задумалась, правда ненадолго. – И такой деликатный, вежливый, он буквально глаза прятал и никак не хотел показать своего лица.
В Наташе что-то оборвалось, она вспомнила тот вечер, когда ее провожал Стас, и как он испугался, увидев возле лифта эту вот самую кепочку и какой-то странный взгляд, рассеянно скользнувший по ним без всякого человеческого выражения.
Она припомнила странные перемены, происшедшие с Антоном Михайловичем, его резкое и даже дерзкое отношение к ней, и связала эти события в одно целое. Внутри точно тетива натянулась.
– Мама, опиши-ка мне его подробнее.
– Ну, Татуся, я же не писательница.
– Мам, это важно. Вспомни, как он выглядит, только без твоих этих самых заморочек.
– Если бы я только знала, что это для тебя так важно, я пригласила бы его к нам выпить кофе. Кстати, я купила именно твой любимый сорт, «Арабика», чудесные зерна, которые мы, помнишь, перемалывали в лучшие наши деньки до мельчайшего состояния и готовили на медленном-медленном огне, по-турецки.
– Мне кажется, ты сейчас в таком состоянии, мамочка, что готова всякого бомжа пригласить к нам на кофе.
– Да упаси меня бог, – искренне возмутилась Тонечка, – я же говорю, я просто не успела тебе всего рассказать, этот молодой человек разодет, как говорится, в пух и прах, я затрудняюсь даже сообразить, в каком таком магазине он завсегдатай.
В ее голосе и строе мыслей, однако, возобладала другая тенденция. Она почувствовала тревогу Наташи и пыталась встать на непонятную ей точку зрения дочери, прекрасно понимая, что это неосуществимо.
– К тому же я уверена, что этот достойный молодой человек уже скрылся, как подобает пылкому, но не уверенному в себе кавалеру. Ведь ты у меня такая своенравная, неприступная.
– Ма, ну что ты городишь, – рассеянно отвечала Наташа неизвестно каким словам Тонечки. – А больше там никого не было? Может, еще более свежие кавалеры наготове, чтоб сменить этого, что так поразил твое воображение?
Тонечка наконец разгневалась, расплакалась, ничего не понимая.
Но рассердилась нс на шутку и сама Наташа.
– Пойми, что все слишком серьезно, мама. В каком мире ты живешь: кавалеры, кепочки, Африка, экспедиции, доктора какие-то бесчисленные, папины деньги. Да пойми ты, что от папиных денег не осталось ничего, вообще, ну абсолютно – ни-че-го.
Наташа посмотрела в округлившиеся от ужаса Тонечкины глаза и пошла звонить Андрею.
Это был жест автоматический, вроде мытья посуды. Она подумала, что не следует делать этого, но телефонный номер набрался как бы сам собой.
Лучше б она не звонила ему, потому что с первых двух-трех слов и даже звуков его голоса она поняла, что он не может говорить свободно.
Андрей был не один.
Где-то рядом с ним витал и веял призрачный женский голос, от которого Наташа просто остолбенела.
Она могла бы стоять так долго, едва прислушиваясь к недоуменным восклицаниям Андрея, – настолько была изумлена.
Однако, в силу спасительной инерции, она стремительно начала разговор с женихом. Так, словно рядом с ним никого не было и быть не могло.
– У меня проблемы, Андрей, и это очень серьезно, поверь. Мне необходима твоя помощь, немедленно.
– К чему такая спешка, Татуся, – как-то слишком уверенно отвечал он, – ты просто устала. Увидимся в более спокойной обстановке, все обсудим, со всем справимся… Я тоже устал без тебя. Знаешь, я просто не могу есть эти надоевшие мне бараньи котлеты.
– Что ты имеешь в виду, – еще сильнее удивилась она, пытаясь найти несуществующий подтекст в слове «бараньи».
– Я люблю, когда для меня, для нас, готовишь ты. – Голос жениха показался ей наглым и алчным,
«Может, он пытается меня отвлечь от дурных мыслей и потому говорит о еде?» – Наташа была в полном недоумении. «Нет, таким актером Андрей не был». Он говорил искренне, но полную чепуху.
– В Какой еще спокойной обстановке? – то ли испугалась, то ли разъярилась Наташа. – Скоро не будет никакой обстановки. Вообще. Ты что, перестал меня понимать?
– Может быть, может быть, – отвечал Андрей, – но я мгновенно научусь понимать тебя новую. Это ведь большой труд, поверь и ты мне, Татуся. Мы немного переменились, придется потрудиться и тебе. Но ты справишься.
– Да я же люблю тебя! – чуть ли закричала она в телефонную трубку.
– А значит, только ты можешь мне помочь. Даже если я что-то напутала, даже если я в чем-то ошибаюсь. Ты один.
– Так все и будет. – Он был точно непробиваем. Но женский голос, порхавший где-то около Андрея, как бабочка, прорезался вдруг с невыносимой полнотой: «Андрей, достаньте мне вот эту книгу, я не могу дотянуться».
Наташа узнала голос той самой Лизы, которая фигурировала рядом с Андреем на вечеринке, и отрешенно бросила трубку.
«Вот он, так называемый момент истины, – решила она. – И в такие-то дни. Ужасно».
Медленная злоба закипала в ней. Срочно ехать к Андрею, кричать, топтать, рвать на части и эту самую стриженую мерзкую чернавку, и книжку ее, наверное, дебильную, про какие-нибудь мертвые города.
– Порву, как Тузик грелку, – прошипела Наташа сквозь стиснутые от ненависти зубы и уже было представила себе, как впрыгивает в джинсы, застегивает ветровку на ходу, открывает дверь… стоп. А там кто-нибудь из тех, кто до полусмерти напугал Стаса. И ее, Наташу, чем-то тоже очень пугает.
«Да ведь это самая натуральная слежка, – осенило ее. – Но кто и зачем может за мной следить? Это же недоразумение какое-то. Но что сейчас, госпожа художница, нельзя назвать недоразумением? Все в этом только ряду».
Она вспомнила про деньги, поступавшие на ее счет, всю нелепость своих предположений относительно этих денег, и с ужасом решила, что все кончено, что за ней следит доблестная милиция, чтущая интересы граждан ее страны.
– Да, да, да! – убеждала она себя весьма успешно, за ней может следить одна только милиция или того серьезнее.
Минуту она ходила по комнате, шатаясь. Этого было довольно, чтоб напугать себя совершенно, но одновременно и собраться с мыслями.
Она точно по какому-то наитию позвонила Бронбеусу.
– Алло? Бронислав Бенедиктович? Да. Это я.
Наташу смутило и обрадовало, что старый мастер сразу узнал ее голос в телефонной трубке. После обязательных вопросов о здоровье Тонечки и Васеньки, на которые Наташа ответила вполне рассеянно Бронбеус спросил о причине ее звонка. Наташа даже не заметила этого, хотя не так уж давно она звонила старому мастеру довольно часто и без особой нужды, просто поговорить об искусстве, и сразу приступила к своему неотложному делу.
– Мне нужен ваш совет, и немедленно.
– Вот немедленно и приезжай, – был ответ.
Наташа не без ужаса вышла из квартиры и тут же ощутила на себе чей-то холодный пристальный взгляд.
«Вот оно, началось», – мгновенно вспотев, подумала она и подняла глаза. Прямо напротив нее стоял средних лет мужичонка в кремовых брюках и серой спортивной майке. Кругленький животик и темные пятна пота, расплывшиеся по майке, как-то не вязались с образом сыщика или гангстера.
– Скажите, Алябьевы в какой квартире живут, не знаете?
– Нет, – облегченно выдохнула Наташа и побежала по лестнице вниз.
Через сорок минут Наташа уже была в Сокольниках, где от начала мира в старой холостяцкой квартире проживал учитель живописи.
Ничто здесь не изменилось, только прибавился какой-то специфический запах – смесь меновазина и корвалола, – свидетельствовавший о том, что хозяин жилища борется не на жизнь, а на смерть с болезнью сердца и суставов, да толстый слой пыли появился на книжных, от пола до потолка, некогда гордых стеллажах.
– А я вот потихоньку мхом покрываюсь, – улыбнулся мастер, усаживая Наташу в кресло напротив себя и пододвигая к ней пепельницу и непочатую пачку сигарет «Голуаз», которые сам некогда курил. – Так что стряслось в великом мире?
Рассказ Наташи в прямом и переносном смысле крутился вокруг денег. Однако упомянула она и подробно изложила свой взгляд только на странное появление крупных денежных сумм на ее счету, которых она ниоткуда не ждала и ждать не могла.
– Наташенька, может быть, это запоздавшие гонорары Николая Ильича?
– Отец в последнее время ничего не писал. Я справлялась на папиной кафедре, там мне ответили, что не переиздавали и не планируют переиздание его книг. А кроме того, самый крупный его гонорар за последнее время был всего восемьсот рублей. А десять тысяч… я даже представить не могу, за какие папины работы могут сейчас эти деньги платить.
– Я, собственно, не вполне понимаю, чем ты обеспокоена, деньги на твоем счету, снимай и пользуйся.
– А не может ли случиться так, что каким-то образом на мой счет попадают чужие деньги? Банковская ошибка или казус, какие иногда случаются все же.
– А вот это совершенно исключено, – убежденно ответил мастер. – Однажды я ждал гонорар за книгу статей, изданную в Испании.
Испанские коллеги заранее предупредили меня о том, как и когда они перечислили определенную издателем сумму, и все же я полтора месяца, Наташенька, искал эти деньги. То есть даже не деньги, а очень долго шло подтверждение их перечисления. Вот это может случиться, а чтоб они оказались на чужом счету… Нет… Нет. Вряд ли. А ты не справлялась на выставке, может, какую-нибудь из твоих работ продали?
– Кому я нужна! – Наташа отрешенно махнула рукой. – Да и, верно, меня бы известили как-нибудь.
– Ну да, ну да… Думаю, прежде всего тебе надо успокоиться. Да и вообще, пора закончить институт. Я договорился с учебной частью о твоей защите, только нужно пройти преддипломную практику.
Наташа закурила «Голуаз» и задумалась. С одной стороны, отъезд на практику был неуместен. Ей нужно было выполнять заказ.
С другой стороны, из последнего разговора с Антоном Михайловичем она поняла, что торопиться ей ни к чему, ей предложили работать более тщательно, две невостребованные картины уже пришлось задвинуть подальше в чулан.
Некомпетентность заказчиков наводила на нее тоску и даже нечто большее, тайный страх поселился в Наташе. Оказывалось, что ей придется отчитываться перед ними не только в сроках, но и в том, в чем они вообще ничего не смыслят.
Можно сослаться на то, что, отдохнув, она более профессионально и вдохновенно справится с работой. А отдых сейчас так необходим. Бессонные ночи, напряженная работа, странная слежка и это происшествие с поддельным Левитаном, необъяснимое поведение ее жениха, сильно смахивающее на предательство, – все это окончательно разбалансировало ее нервную систему.
Если продолжать в том же духе, то она просто-напросто дождется нервного срыва, а тогда уж точно не будет ничего, ни работы, ни денег, и выполнение намеченной ею программы отдалится на неопределенный срок. У Тонечки с Васенькой деньги сейчас есть, а Зоя Егоровна, по-соседски, никогда не отказывалась сходить в магазин или посидеть с братом.
– По выражению твоего лица я вижу, что ты близка к мысли принять мое настоятельное предложение. Сейчас время реставрации в самом широком смысле, и подобная практика может сослужить тебе хорошую службу в будущем. Можешь поехать в Смоленск либо на Волгу, в Старицкий уезд, изумительные места, совершенная древность… Но советую прислушаться ко мне. Во Пскове, в Мирожском монастыре, сейчас работает превосходный реставратор. Я его вызвал из Франции. Правда, по другому делу, но он, едва ознакомившись с сутью вопроса, тут же помчался во Псков. Гениальный реставратор. У него, несмотря на молодость, уникальный опыт. Он восстанавливал древние монастыри в Сербии, в Италии не без его участия были расчищены фрески в храмах первых христиан. Да ты ведь, помнится, очень любишь Псков. Сужу по твоим этюдам.
– Готовьте подорожную, Бронислав Бенедиктович, – коротко ответила Наташа.
По дороге домой она не без содрогания думала о предстоящем разговоре с Тонечкой, не сулившем ей ничего хорошего. Так оно и случилось. Для матери на сегодняшний день учеба Наташи и тем более какая-то нелепая практика были смутным и неприятным воспоминанием.
Дочь представлялась ей состоявшейся художницей, в чем не последнюю роль старшая Денисова отводила себе, своему характеру и воле.
Ей льстило, что Наташа зарабатывает хорошие деньги, что ее заказчиком является такой представительный человек, напомнивший ей первые полосы советских газет.
Ей казалось, что все теперь будет неизменно, это устроилось однажды при покойном муже.
– Месяц – это так долго, – сказала Тонечка, собираясь заплакать, словно у нее уже ничего не осталось в жизни.
Наташа даже не попыталась успокоить ее.
– Мамочка, мне нужно отдохнуть. Обязательно.
– Но ты же едешь работать.
– Для себя. И это отдых. – Наташа отвечала осторожно, намеренно короткими фразами, боясь продолжения.
– А как же здесь? Как же твоя работа? Ведь Антон Михайлович…
– Антон Михайлович подождет, я уже много для него сделала. К тому же у меня может быть творческий кризис. Вот скажи, имею я на это право?
– Ну конечно. Даже у великих были творческие застои. Но ты ведь пишешь не оригинальные картины, ты ведь копируешь.
– То, что копирую я, никогда не писала Серебрякова. Пойми, это мои собственные работы, которые я, с огромным напряжением сил, кстати, постаралась сделать в стиле этой художницы, что не во всех полотнах у меня получилось. Две все-таки забраковали.
– Не понимаю, что им нужно, эти картины просто выдающиеся.
– Куда они выдаются? – засмеялась Наташа.
– Но, Татуся, ведь у тебя даже билета нет. А что, если билетов в кассе не окажется? – Тонечка спросила это с какой-то робкой надеждой, как будто отсутствие билетов могло помешать Наташе уехать.
– Ты как маленькая, честное слово, ма. Бронбеус делает все заранее, от него я поехала в деканат, взяла эту вот бумажку, – Наташа показала направление на практику, – там же мне заказали билет. Мне останется только его выкупить. Поезд в девятнадцать десять, у меня еще уйма времени, чтобы собраться. И прекрати ненужный разговор. Мне нужна эта поездка, и все, конец цитаты.
Против этой строгой уверенности дочери у Тонечки не было аргументов. Она тут же начала хлопотать, помогать Наташе в сборах.
– Реставрационные работы? – в пятый раз переспросила она. – Это же работа под куполом, в балахоне таком древнем. Не упади с лесов, слышишь. В церкви полы каменные. Или как-нибудь привяжи себя там, наверху. Или пусть тебя кто-нибудь сторожит. Скажи сразу, что боишься высоты.
– Дался тебе этот купол, мама, – говорила Наташа, прикидывая, что нужно взять из дома, а что следует купить во Пскове, тащиться с тяжелыми сумками было теперь несолидно. Она как-никак чувствовала себя мастером, молодым, но… – Кажется, о храме ты знаешь лишь то, что он состоит из купола и мелких, несущественных деталей.
– В церкви нет несущественных деталей, – отвечала мать, – но купол, на мой ум, – это средоточие. Прости меня за темноту. Нас ничему этому не учили. Вот, может статься, тебе придется трудиться и дальше на этом поприще. Сколько церквей надо восстановить, а где художников наберешься?
Потому думаю, тебя на это дело и двинули. А то раньше – она говорила так, точно это было десять лет назад – пиши какие-то кладбищенские пейзажи в Подмосковье или на Валдае. Нет-нет, у тебя выходило отменно. Только не ребенку писать эти мраморные плиты в лунном свете да какие-то согбенные фигуры, которые ты сама домысливала.
– Ты права, мама, это по части Андрея.
– Да что ты, доченька! Ну модно сейчас писать книги о придуманных империях, всем нам необходимо колоссальное прошлое. Чтоб на десятки столетий в глубину, и чтоб все это было вроде как наше. Он в детстве еще прочел целую библиотеку фантастики, английский в полном объеме усвоил только ради этой цели, ну еще ради этого индейца… Моррисона. Джинна, кажется. Нет, это же рисованное кино про Аладдина. Да все равно.
– Настоящему индейцу надо только одно, – пропела Наташа, смеясь. – Что-то он в самом деле ко мне не торопится. А я как затороплюсь, да и брошу его.
– А вот он сейчас как позвонит, как заторопишься к нему!
Когда уже была готова сумка с вещами, в другой комнате зазвонил телефон.
– Я подойду, – сказала Тонечка, – вижу, что ты нервничаешь. Если что – тебя нет.
Через несколько секунд она вернулась.
– Я же говорила тебе, – довольно улыбалась мать. – Андрей на проводе. Как будто все знал. Да подойди ты к аппарату. Что встала как вкопанная?
Наташа действительно как-то странно замерла. Андрей казался сейчас бодрячком из фантастического блокбастера.
В правой руке абсолютное оружие, левой же герой приобнимает послушную, стриженную под мальчика подругу.
– Что там у тебя стряслось? Что за последний катаклизм? – наигранно бодрым голосом спросил Андрей.
– Ничего, – холодно отвечала Наташа, – я уезжаю во Псков. Через полтора часа.
– Ты обиделась на меня, – тем же голосом продолжал Андрей. – Но пойми, у меня была деловая встреча. Эта девушка, она едет на раскопки. Я должен был сориентировать ее на ту группу, с которой работаю я. Она мне во многом поможет.
Наташа понимала, что они стремительно отдаляются друг от друга. Андрею нужно было, чтобы Наташа жила его жизнью, смотрела туда, куда смотрит он, поддерживала его, интересовалась его трудами и вообще дышала бы воздухом его мертвого города. Но это было невозможно по факту ее существования. Учитывая же общность его интересов с этой девушкой, предвосхитить события было совсем нетрудно. Наташа будет вытеснена из жизни Андрея. Но ни думать об этом, ни тем более говорить у Наташи не было сил. Она решила сменить гнев на милость.
– Я сама виновата, что напугала тебя, – в этот момент она слышала себя как бы со стороны. – Просто необходимо пройти практику, это всего на месяц. Надо же когда-то диплом получить, хотя я уже не знаю, для чего. У меня есть в запасе еще тридцать минут, ты успеешь проводить меня.
– Сейчас приеду, – все тем же голосом ответил Андрей и положил трубку.
– Вот сейчас я, – сказала себе Наташа со смешанным чувством горечи и злости, – буду ждать, как никогда.
И тут же успокоилась, словно перетерпев уже половину дороги, после чего, как известно, совершенно забываешь тягость и суету отъезда.
Тонечка сборы провела великолепно, дочь была снабжена всеми возможными «фусечками» для комфортабельного пребывания «в чужом и диком Пскове», где сама ни разу не была. Был собран и тщательно упакован дорожный пластиковый сервиз, когда, то привезенный из Персии и состоявший из массы невесомых и очень симпатичных предметов – от квадратных салатниц с крышечками до разнообразных вилок и крошечных кофейных чашечек и ложечек. Большая отцовская кружка с золотыми лилиями на кремовом фоне, обернутая в пушистое банное полотенце, поместилась в центре сумки, чтобы невзначай не раздавить этот реликтовый предмет, а изящный дорожный несессер укомплектован со всей предусмотрительностью человека, достоверно знающего все надобности длительного путешествия.
– Но все-таки это же какой-никакой Запад, – зачем-то по ходу дела утешала она то ли Наташу, то ли себя. – Это же культурный центр с огромным, вероятно, будущим. В чем я, конечно, сильно сомневаюсь. Но потенциал велик, если моя дочь вынуждена тащиться туда за приключениями.
Пожалуй, они обе успокоились. И даже Васенька поглядывал на них умиротворенно, доедая бутерброд с семгой.
– Да не бери ты в дорогу этот тяжелый том Бенуа, – напоследок хлопотала Тонечка, – дался он тебе сейчас. Вместо того чтоб читать его измышления, разглядывай пейзажи за окном вагона.
На Петровке Наташа поймала такси и мгновенно оказалась на Ленинградском вокзале, о котором имела разные воспоминания. То скорое перемещение в северную столицу, то поездки в Новгород и Псков.
– Сейчас будет устраиваться новое воспоминание, – подумала она, увидев Андрея с непомерно большим букетом роз. – Вероятно, он принимает меня за Грету Гарбо или что-нибудь столь же мумифицированное. Что ж, это его проблемы.
Таксист, бывший летчик-испытатель, как выяснилось из веселого дорожного разговора, с мрачным одобрением оглядев Андрея, аккуратно поставил на каменные плиты багаж и пожелал счастливого пути. Они остались вдвоем посреди пестрой толпы, исторгавшей звуковую волну, отдельно живущую на площади вокзала.
– Только не говори, что ты виноват и все такое прочее. Замнем, – приветливым тоном встретила Андрея Наташа. – Какие цветы! У меня чувство, что ты в первый раз даришь мне букет. А я смущена и очарована будущими возможностями.
Она поцеловала жениха, на мгновение опередив его готовое движение и отметив в себе характерную для жестокого ребенка снисходительность.
– Все же он ужасно ей нравился, – засмеялась она, переводя все в шутку. – Жаль, что ты не сможешь поехать со мной. Я еще учусь малевать и скоро стану дипломированным специалистом. И для тебя резонно было бы, как раньше, приехать во Псков либо уцепиться за поручни последнего вагона сегодня.
Все это она произнесла стремительно и весело, не отяготив Андрея ни лишней взволнованностью, ни насмешливостью. Они просто-напросто болтали, как подобает молодым красивым людям, которым хорошо вместе, и этого довольно.
– Псков, – говорил Андрей, – был для меня прообразом мертвого города, который я увидел после. Но сначала был Псков, белые ночи, напоминающие закольцованность бытия, где закат перетекает в рассвет…
– А Псков в Аркаим, – поддержала его Наташа, не испытывая к этому странному сближению востока и запада, живого и мертвого, никаких чувств. – Я думаю, что и нынче сможешь вырваться ко мне. И твой Аркаим перетечет в мой Псков.
– Не знаю, не знаю, – мягко ответил Андрей, что по знакомым уже приметам означало крайнюю степень сомнения.
– Ну, как получится, – столь же мягко отвечала Наташа.
Разговор был на ходу. Когда они пришли на перрон, поезда еще не было.
Наташа закурила «Голуаз», смутно подумав, что и тут она переменилась.
– Ты куришь новые сигареты, – подметил Андрей, придав этому факту какое-то другое значение. – Я надеюсь, в них меньше смолы.
– И стронция, – усмехнулась она.
На вокзалах и в аэропортах она неизменно чувствовала себя чужестранкой как таковой, без роду и племени, невесть как расположившейся в механическом мире.
На Андрея поглядывали проходящие девицы и дамы. Что и говорить, выглядел он эффектно, эдакий Дэвид Бекхем, чудо-футболист, о котором мечтают лучшие клубы Европы. Но сегодня не его день. Правда, это просто не могло прийти Андрею в голову, они шутили и смеялись, как будто ничего не произошло и не произойдет никогда.
Состав наконец подали с опозданием на целый час, точно оберегая Наташу и Андрея от слишком быстрого прощания. Предполагая, что проводы будут краткими, и ужасаясь этому факту заранее, они как-никак спасительно проговорили полтора часа, превратив, таким образом, прощание в некий только что отснятый фильм, который нужно еще смонтировать и озвучить.
– Провожающих просят освободить вагон, – прозвучал бодрый голос проводницы.
– Ну, пока, – заторопился Андрей. – Последний поцелуй, невинный, братский.
– Куда же ты ее отправляешь, ангеленок? – укоризненно сказала царственного вида старуха, соседка по купе. – Ишь засобирался: «Ну, пока»…
Тем самым обстановка разрядилась.
Поезд тронулся. Андрей заглянул как-то очень смешно в окно вагона, широко шагая рядом, за плотным стеклом, и уплыл в сторону.
– Жених, – сказала соседка, – легкомысленный народ эти женихи, да ничего, ничего…
Что значило это «ничего-ничего», было неясно. Но Наташа с раздражением подумала о мертвом городе, о необходимости разлук, чреватых духовной изменой. Еще о том, что такому амбалу не руины ворошить, а носить ее на руках, строить жизнь, а не сочинять книжки о вымышленном царстве. Да еще в обществе археологической Лизы. Думала она обо всем этом ровно и тихо.
А как было прекрасно, когда Наталья в первый раз поехала во Псков. Андрей буквально обрушился на нее через три дня, не выдержав московского одиночества. Все это было похоже на бурю, которую им посчастливилось пережить там же, в псковском бору.
Казалось, все это было подстроено кем-то всемогущим, на всякий случай, впрок. Мол, если будет худо потом или ничего не будет вовсе, вот это останется: лесной хутор на темно-серебряной речушке, вековые сосны, дубы и самый роскошный из них, издревле величаемый Дубом Любви. Нет, все как будто специально устроилось.
Так думала Наташа сейчас. А тогда она не размышляла ни о чем, и Андрей виделся ей выходцем из этих лесов, дремучих, но давным-давно обихоженных и едва ли не представляющих собой запущенный, но великолепный парк размером с королевство. Там-то и был момент истины, с которым они, должно быть, не справились. Чего-то не хватило. Все было испорчено вскоре незрелостью и нескончаемой болтовней о жизни. Все-то мы жить планируем, завтра, послезавтра. Как бы собираемся с силами, которых, однако, сейчас столько, что больше не бывает и не будет никогда.
– Не убивайся, голубка, – наставительно и сурово вклинилась в дурные мысли Наташи соседка. – Ты его давно завоевала, да он-то тебя нет.
– Он очень хороший, – чужим голосом произнесла Наталья. – Правда, я знаю его слишком давно и, стало быть, уже не знаю вовсе. Я и себя теперь не знаю.
Исподтишка, медленно и неуверенно разглядывая собеседницу, Наташа подумала было, что таких женщин сейчас быть не может. У нее иной костяк, несколько иной формы нос и уши (в Наташе проснулась художница), кисть руки сильна, но изящна – из несуществующего учебника по рисованию. Она мгновенно решила, что в предыдущие дни была на грани странного помешательства, имевшего симптомы детской болезни, смешивающей сон и явь.
