Текст книги "Подари мне краски неба. Художница"

Автор книги: Елена Гонцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Я тоже, – ответил Владислав.

– Что же ты, – укорила она его, – не предложил мне выйти замуж там, на другом мосту? Во Пскове. Я даже не знаю его названия.

– Вот потому, – рассмеялся Владислав, – что ты не знала, как он зовется.

– Ну а если серьезно?

– А разве ты не помнишь, что торопилась вернуться к себе?

– Да совсем наоборот, я изо всех сил хотела, чтобы ты не прогонял меня. Не было бы никакой матрицы и всего этого кошмара.

– Наверное, – задумался он, – но я же сказал, что боялся отказа.

– Мне трудно в это поверить, ты не из пугливых. Может быть, ты чувствовал во мне нечто, как бы это сказать, зажатость, страх?

– Детское одиночество, – ответил он сразу, – а ведь ты была взрослой и в то же время слишком самоуверенной. Мне хотелось, чтобы спеси у тебя поубавилось. Как ты думаешь, почему Стасик не нашел матрицу? – Владислав немного смутился и переменил тему разговора.

– Да он совсем дурачок. Он говорил, что положил ее в какую-то картонку, в которой даже не признал коробку из-под мастики. А когда я случайно увидела ее, то положила вместе с красками. А искать в красках ему и в голову не пришло. Вот так. К тому же он думал, что железку прикарманила я.

– Да, Станислав человек с воображением, у достойнейших, людей учился этому диковинному качеству.

– Честно говоря, я до сих пор не знаю, то ли он считал меня хищницей, то ли догадывался что хочу уничтожить клише. Стас тот еще субъект. Все как-то слишком даже просто. Сообщникам врал что-то. И ему верили. Такой вот парень. Мне предлагал замуж за него выйти, представляешь? И тоже ведь врал. Думаю что у него особенное заболевание костей, самой структуры, такие люди физически не могут не врать. Мне как-то мама говорила об этом. Правда, имели в виду… меня, конечно, все ту же меня…

– Странно, – сказал Владислав, – я даже с ней успел познакомиться.

Они долго гуляли по светлой вечерней Москве.

– Знаешь, – сказала Наташа, – в детстве я придумала для себя подвенечное платье. И почему-то мне очень хочется, чтоб мое подвенечное платье было именно таким.

– Мы поговорим об этом у Бронбеуса, – ответил Владислав. – Я думаю, что он нам не сможет помешать.

Дверь квартиры старого мастера была наполовину открыта, слышались голоса. Уверенный – Бронислава Бенедиктовича и дребезжащий, жалобный и заискивающий – Шишкина Льва Степановича.

– Бронислав, – просительно говорил он, – я смертельно болен, я старый одинокий человек, не затевай против меня дела, тюрьма убьет меня. А я хочу умереть в своей постели.

– Я так долго охотился за тобой, Лев, что сегодня, когда Слава предоставил мне всю информацию о тебе, я не удержался. И встретился с представителем фирмы, которую ты хотел дискредитировать. Но у меня с ним есть уговор. Допустим, мы оставим тебя в покое. Что ты будешь делать?

– Я давно купил ранчо в Парагвае. Там подходящий для меня климат. Доходов с имения вполне хватит на старость. Знаешь, Бронислав, я разлюбил Москву. Какая-то она зверская стала, колючая, непонятная.

– С представителем фирмы я говорил именно об этом. Если ты завтра же уедешь в свой Парагвай и будешь жить честными доходами, не пытаясь вернуться сам знаешь к чему, тебя никто не будет преследовать. Но если…

– Нет-нет! – вскричал Лев Степанович. – Я не вернусь оттуда. Да и жить мне осталось недолго. Я очень и очень болен.

– Есть еще одно «но». По чьему указу был убит Алеша Филимонов?

– Бронислав, нет, – как-то страшно закричал Шишкин, – я не знал! У этого чудовища, у Штуцера, были с ним свои счеты. Кажется, наркотики. Я сам Штуцера чуть не убил, когда узнал.

Наташа смотрела, как менялось лицо Владислава. Сначала он побледнел и хотел было ворваться в квартиру, потом остановился, задумчиво нахмурился и увлек Наташу на верхнюю площадку.

– Бронислав знает, что делает, – сказал он, впервые употребив имя старого мастера без отчества. – Пусть все останется в прошлом. В чем-то он не добил это скользкое существо, слишком был терпелив. Мне вмешиваться запрещал, ты понимаешь?

Глаза реставратора потемнели.

– А я был послушен, Наташа. Как сын. Я понимал, что старик видел во мне сына. Не стану хвалиться, но сына удачливого, сильного. И хотел выглядеть в своих глазах победителем, без моей, то есть без посторонней, помощи. Теперь он действительно победитель.

Через некоторое время из квартиры вышел понурый Шишкин, постаревший лет на тридцать, и шаркающей походкой пошел вниз.

Когда они вошли в квартиру, Бронбеус сразу понял, что они все слышали, поднялся им навстречу и сказал, торжественно и старомодно:

– Слава, я не мог поступить иначе.

– Вы все сделали правильно, Бронислав Бенедиктович. Щадить поверженных врагов – качество, которое ценилось во все времена, – ответил Владислав. Но было видно, что он не совсем доволен и соглашался только из любви к учителю.

– Он пришел буквально через минуту после вашего ухода. То есть дождался, когда вас не будет. Поначалу он повел на меня самую натуральную «психическую атаку», весьма и весьма необыкновенную – заявил, что выбросится с моего балкона и разобьется насмерть, чтобы таким образом все же со мной разделаться. Чтобы морально уничтожить меня этим странным способом.

– Все врет, лысый пузан, – расхохоталась Наташа.

– Странный человек, он ведь убежден, что ему просто не повезло! Меня он считает самым что ни на есть злодеем, к тому же отмеченным особенными дарованиями.

– Прямо совсем как Остроухова! – вмешалась Наташа.

– Что ж, думаю, они учились друг у друга, не только она у него, но более даже он у Ольги. Он как-то неподдельно восхищался ее так называемой «пустотностью», в которой будто бы в сжатом виде располагается вселенная. В правоте же своей такие люди не сомневаются ни секунды. И видят мир так, как его, вероятно, никто не видит. И в этом мире позволено все.

И все оправдывается. Вот только загвоздка с так называемым «невезением». Неодолимое препятствие. И все же они человекоспруты. Да, – вздохнул он, – если бы не ты, Слава, и не твоя забота о моем здоровье, довел бы он меня в этот раз до сердечного приступа. За этим и пришел. Но увидел, что я держусь несгибаемо, и захныкал, заюлил, поехал в Парагвай. Скатертью дорога.

Они тихонечко посидели втроем, как будто прощались с чем-то.

Владислав молча встал и вышел в кабинет Бронбеуса. Вернулся он с большой коробкой, из которой тут же извлек то самое платье, о котором Наташа только собиралась рассказать ему этим вечером. Та самая ткань и цвет.

– Я настолько внимательно изучил твои картины, – ответил он пораженной невесте, – что знаю тебя больше, чем ты сама. Ты не сердишься на меня за это?

– Ты пользовался своим легендарным увеличительным стеклом, – попробовала она пошутить, – но понять все же не могу, откуда ты узнал, что именно вот этот средневековый стиль, вот эти фонарики с кружевами внутри и вот этот жемчужный тон, чуть серебристый, именно тот, о каком я мечтала. А что же я надену на голову?

– Вот это, – Владислав извлек из той же коробки роскошную вуаль. – Венчаться мы будем в Москве, – продолжил он без паузы, – немедленно. Иначе я не буду вполне уверен, что ты не убежишь от меня. А по дороге во Францию навестим твоих родных. Думаю, что они уже смогут присоединиться к нам, и даже выставку, о которой ты забыла, посетят. Станут свидетелями твоего успеха.

– Я не забыла. Более того, у меня не идет из головы этот цикл рисунков на рисовой бумаге, о котором ты первый сказал.

– Почему первый? Сначала ты нарисовала…

– Я могла забыть об этом рисунке… Правда, Слава. А теперь нет. Потому что… Знаешь, мне кажется, что я полюбила тебя сразу, как только увидела, но я тогда этого не знала.

– И я не знал. Только догадываться мог. Но боялся, вдруг я пытаюсь выдать желаемое за действительное.

– Не стану отвечать сентенцией, – улыбнулась Наташа и спрятала лицо на груди Владислава.

– Надеюсь, вы удостоите меня чести быть Наташиным посаженым отцом? – вмешался Бронбеус, который, казалось, ничуть не был удивлен таким поворотом событий.

– Да! – воскликнули они одновременно и, переглянувшись, рассмеялись.

– Я чувствую себя сейчас так, словно побывала между молотом и наковальней.

– Это верно. – Владислав посерьезнел, словно заново переживал все происшедшее в последние дни. – Между молотом и наковальней находится русская творческая интеллигенция уже не один век. Наковальня – это жизнь. Молот – это государство. И что из человека, которого угораздило родиться в России с умом и талантом, может выковаться, зависит только от того, какого сплава его талант. Это уже как раз дело выбора, хотя, в сущности, выбора-то и нет. Если у Пушкина еще был выбор – сохранить себя как творческую единицу Творения и остаться при этом слугой государства или предаться стихийному «чистому», творческому началу, – то теперь этого нет. Свобода выбора ушла в глубины сознания и нравственности личности.

Ничего не поняла Наташа. Лишь одно она знала в этот момент точно: есть гавань на свете, куда сможет пристать ее корабль, эта вот крепкая грудь, в которой благожелательно и уверенно бьется сердце, которое способно вместить ее, Наташу, всю, без рассуждений о ее нравственности, от макушки до самых пят. А что, в самом деле, будет со всеми теми, о которых сейчас говорилось, – с Пашкой-фотографом, Анитой Борисовной Говорящая Голова, даже с самим Бронбеусом – для Наташи было неважно. Мама, брат, муж, картины и рисунки – вот ее мир. И слава Богу за все.

~ ~ ~

* * *

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.