Текст книги "Подари мне краски неба. Художница"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
– Я там воевал. А когда увидел последствия войны, разрушенные древнейшие монастыри, храмы, решил вплотную заняться реставрацией. Спасибо Брониславу Бенедиктовичу, учился у него и в Италии.
– А сейчас откуда?
– Из Франции. Воякой был, видимо, воякой и останусь. Есть некая организация, поручившая мне защиту международных законов, если можно так выразиться. Да и наш учитель просил приехать, он, оказывается, тоже воюет с какой-то нечистью.
– А что же вы во Пскове делали?
– Как что? Реставрировал фрески, вместе с вами. Пока для меня собирали информацию, не сидеть же сложа руки.
Надо и своей исторической родине послужить.
В это время Бронбеус предложил тост за своих лучших учеников, одной из которых предстоит участие в крупной и престижной международной выставке. Наташа помрачнела, вспомнив свое участие в куда менее престижных вернисажах воровской Москвы.
Лежа на широком диване в маленькой уютной комнате, она еще раз обдумала план действий, который составила в храме на Второй Хуторской. Решение пришло неожиданно, и как ей тогда показалось – свыше. Она сама увязла в этой истории, она же должна положить этому конец. Она справится, должна справиться.
Там, под сводами храма, все представлялось ей простым и понятным. Она столкнет лбами этого Стаса с его псом Киргуду и с Антоном Михайловичем и поможет по мере сил развитию сценария, который наметил мерзавец Стас, – столкнуть Антона Михайловича с его двумя хозяевами – с Шишкиным и с перовским «начальником», как называл его Стас, а лотом… Что будет потом и что из всего этого получится, Наташа думать не хотела.
Что говорил ей священник? Что-то о том, что в этой ситуации надо положиться на верного друга, на его помощь, совет, или вернуться к нему, в церковь. Нет. Она должна все сделать сама.
По Наташиным расчетам выходило, что если Антон Михайлович работает на двух господ, а это, скорее всего, так и было, то сразу он не побежит к Стасу, а постарается обезопасить себя, выждет немного, доложится своим хозяевам, а там уж будет действовать по обстановке.
А Стасу нужна она, Наташа, так что выманить его из мастерской, используя в качестве наживки саму себя, не составит труда. Таким образом, у нее есть по меньшей мере день для того, чтобы найти и уничтожить матрицу.
«…Потому что, как свидетельствует Евангелие, Благодать не может снизойти до тех пор, пока не исполнится последняя буква Закона…» – уже засыпая, Наташа услышала как бы издалека последнюю фразу проповеди отца Андрея.
Глава 9
Несмотря на усталость и напряжение последних дней, здоровый, спокойный сон в доме благожелательном и надежном восстановил Наташины силы. Проснулась она очень рано. Часы показывали шесть часов пятнадцать минут.
«Очень хорошо, – подумала Наташа, – для осуществления моего плана необходимо, чтобы мне никто не мешал. Сейчас, наверное, все еще спят».
Она прокралась мимо запертых дверей к ванной комнате, но обнаружила ее запертой, раздавался звук плещущейся воды – кто-то ее опередил.
На кухне стоял телефон. Наташа сняла трубку и набрала номер мастерской. К телефону долго не подходили.
«Неужели я ошиблась и к Стасу уже приходили гости, тогда все усложняется».
Наконец ответил сонный, недовольный голос Стаса:
– Слушаю.
– Ты что, спишь, придурок?
– Конечно. Ты знаешь, сколько времени?
– Ровно столько, чтобы порядочным людям уже проснуться и на работу собираться.
– Пусть лохи в такое время на работу собираются. Ты откуда звонишь?
– Не твое собачье дело.
– Опять завела ругню. Где ты шляешься, я тебя два дня дожидаюсь.
– Ты меня дожидаешься или от справедливого гнева мошенников скрываешься?
– Ну что ты, Татка, опять нападаешь на верного Стаса. Приезжай, я вчера еды накупил, завтракать будем.
– Это хорошо. А замуж уже не зовешь?
– Да хоть сейчас, я же тебе говорил уже, ты только приезжай, все и обсудим.
По его тону, приглушенному и осторожному, Наташа поняла, что как раз этого делать и не следует, ни в коем случае нельзя ехать в мастерскую и вообще попадаться Стасу на глаза.
– Стасик, не звонил ли кто в мастерскую? Мне.
– Нет. А кто должен был позвонить?
– Остроухова.
Тяжелая пауза сказала Наташе о многом. Стас предположил, что Остроуховой известен адрес мастерской.
– Ты что, Остроуховой телефон дала?
– Почему я не могу дать свой временный номер своей постоянной подруге.
– Я же говорил, что Остроухова продаст и перепродаст тебя тысячу раз.
– А чем ты-то от нее отличаешься?
– Стал бы я тут сидеть дожидаться тебя? Клише у меня в кармане. Думаешь, я не найду глухонемого печатника для изготовления бумажек и бесплатный станок в придачу?
– А может, все совсем не так? И нет у тебя клише, Стас?
– Как же нет, – извивался Стас на другом конце города. – Сама мне его отдала и деньги получила. Клише есть, Татка. А я решил, что ты все обдумала и явишься, готовая работать со мной.
– Может быть, и объявлюсь. А гостей у тебя не было?
По молчанию, повисшему на другом конце провода, она поняла, что Стас озадачен еще больше.
– Да заходил тут один старинный приятель, надежный человек. Деньги мне принес. А что, не твои ли соседи за мной подглядывают?
– А не похож ли этот надежный человек, ну как-то случайно, на некоего следователя Киргуева?
Стас задумался надолго. Наташа его не торопила.
– Не понимаю, – наконец-то ответил он скрипучим голосом, – когда ты успела познакомиться с соседями?
– Стасик, ты что? Какие соседи? Лето на дворе. Все разъехались. Да и нам в городе, похоже, делать нечего.
– Ты приедешь или нет?! – отбросив всякую церемонность, – рявкнул Стас.
– Некогда мне мотаться по городу просто так. Дел много, Стас. А вот встретиться мы с тобой должны. Ты прав. Может быть, и найдем общий язык.
– Где и когда?
– На Страстном бульваре памятник есть. Рахманинову. Видел?
– Некогда мне памятники разглядывать. Я вкалываю как папа Карло.
– Ну и темный же ты, Стас. Даже родного города не знаешь. Зачем только в Москве живешь.
– А где я, по-твоему, жить должен?
– В Луганске, Стас, в Луганске.
– Я бы в Лутано жил, Татка, в Швейцарии. Только от тебя зависит, поеду я туда или нет.
– Возле памятника Рахманинову, в десять утра. Приезжай на Страстной пораньше. Может быть, и найдешь.
Наташа спешно положила трубку, ощутив движение в огромной квартире Бронбеуса.
«Доехать ему минут сорок, а если с запасом поедет, то и того меньше. По крайней мере в половине десятого его уже точно не будет в мастерской. Чудненько. Зато я там буду».
– Доброе утро, дети мои, какие планы на сегодняшний день? – Бронбеус уже хлопотал, не только отдохнувший, но даже помолодевший.
– Поеду за красками, – отвечала Наташа.
– Вот и превосходно. Принимайся за работу. Все здешнее пространство в твоем распоряжении.
У реставратора никаких определенных планов на этот день не было, что удивило Наташу. Однако она решила, что раз этот человек способен выкраивать время на приготовление деликатесов, способен же он устраивать себе отдых вообще. Правда, она с трудом представляла, как это он может бездельничать.
Она забралась на диван в кабинете мастера и принялась с удовольствием, а не для отвода глаз, рассматривать репродукции картин Каспара Давида Фридриха.
– Я думал, что ты изжила в себе увлечение этими мрачноватыми и прекрасными пейзажами, – заметил Бронбеус.
– Но и хорошо, что так. Думаю, что взгляд твой на них переменился.
– Нет, – засмеялась Наташа, – взгляд тот же самый. Разве что я переменилась. И эта раздвоенность как нельзя больше способствует усвоению этих шедевров. У него два мира в одном пространстве. И не определишь, где человеческое, где нечеловеческое. Наверно, это вообще характерная черта европейских ландшафтов. Осенний лес, например, высокий, медный, зеленый, красный, сумеречно-лиловый, одновременно точно оттиск тамошних столетий, вполне рукотворных. И прелесть этого художника в том, что хаос, который он изображает, способен на диалог с человеком, да только для этого и существует.
– Девочка, ты повзрослела.
– Если бы это действительно было так, – ответила Наташа.
– Представьте, что мы будем завтракать в одном из этих ландшафтов, – усмехнулся реставратор. – На морском берегу, песчаная коса, бледная лазурь, далекие рыбачьи лодки. Все в наших руках. Вы не зря сейчас говорили о рукотворности.
«Если он каждый день кормит Бронбеуса так, то старик не только поправится в несколько недель, но и проживет сто лет. Слава богу». – Наташа с огромной благодарностью окинула взглядом пространство стола, накрытого к завтраку.
Они завтракали роскошно: белый хлеб с маслом и медом, яичница с бужениной, обильно посыпанная зеленью, апельсиновый сок, кофе с топленым молоком, все это было красиво расставлено на кухонном столе, покрытом клетчатой скатертью.
– Владислав Алексеевич, – обратилась Наташа к реставратору после завтрака, – я вот хотела поговорить о Пскове. Так… вообще…
Он посмотрел на нее внимательно и улыбнулся, предлагая ей говорить дальше что только заблагорассудится.
– Да нет, может быть, вы неправильно меня поняли, – смутилась она. – Я вас неплохо знаю… именно во Пскове, в этом фрагменте. Все прочее мне малодоступно, да и не надо мне знать ничего.
Она точно расстроилась и подумала, что пора собираться. Мгновения отдыха и безопасности миновали. Она, конечно, набралась сил.
– Отчего же не надо знать ничего? – спросил реставратор, сделав вид, что не заметил ни ее смущения, ни досады, ни желания немедленно улизнуть. – Очень даже и надо. Как же я это упустил.
Владислав Алексеевич исчез в соседней комнате и тут же явился с букетом полевых цветов в белой глиняной вазе.
– Ух ты, – вырвалось у Наташи. – Это что?
– Конечно, не те же самые цветы, но очень похожи и пахнут так же, – ответил он.
– Но как же вы знали?
– Да я и не знал. Я под утро сходил за цветами. Караулил старушек, которые на ранних электричках привозят эту роскошь.
«Какая-то сказка про заколдованную принцессу, – подумала Наташа, – только принц все еще в тени и как этот принц к ней относится, до сих пор неясно».
– Вы так стремительно убежали из Пскова, – продолжил он, – я думал увидеть вас в монастыре. Не обнаружив вас там, я пошел в общежитие и узнал, что вы отбыли по семейным обстоятельствам в Москву. Пришлось продолжать работу без вас. А жаль.
– Вы шутите, Владислав Алексеевич? – Она спросила не думая, потому что с трудом могла себе представить, как бы все сложилось, не случись несчастья. От этого стало больно и безысходно одиноко.
– Вовсе нет, – ответил реставратор, – какие тут могут быть шутки.
Ей снова показалось, что они как тогда, во Пскове ночью, говорят не о том, но что другой разговор происходит независимо от них.
– А как попал к вам мой фартук с зелеными цветами?
– Вы его забыли, – ничуть не смутившись, отвечал реставратор. – А я его положил вместе со своими книгами. Перед моим отъездом в Москву. А потом уже я забыл вернуть. В общем, мы оба забыли ваш фартук с зелеными цветами.
– Теперь это почти реликвия, пусть он здесь остается. Здесь много замечательных предметов. Пусть станет одним забавным больше.
– Как хотите, – сказал он. – Ведь ваше кредо, если я не ошибаюсь: «Как захотим – так и сделаем».
– Да едва ли уже, что так, – честно ответила она, неизвестно что имея в виду.
Тут же Владислав Алексеевич вступил в прерванный, видать, вчера и до ее прихода разговор с Бронбеусом. Это касалось медицинских препаратов, в которых реставратор разбирался тоже превосходно.
То, как он сидел, как располагал руки, поворачивал голову, да вся его осанка вдруг показалась Наташе знакомой. «Да он же сидит сейчас, как Рахманинов на Страстном бульваре, вот те на. Ничего не понимаю. Я ведь, кажется, отдохнула. Что за видения?»
Впрочем, сходство было несомненным. Наташа вспомнила, как впервые увидела памятник композитору, совершенно не представляя, кто бы это мог быть и отчего он тут расположился.
Она увидела его со спины. Выбравшись из-за деревьев и обогнув пьедестал, перво-наперво она увидела руки, покоящиеся, кажется, на подлокотниках кресла, руки ее совершенно поразили изяществом и мощью. Золотые буквы «Рахманинову» она восприняла уже вовсе спокойно – кому же еще?
И вот туда-то притащится скоро этот негодяй Стас, на Страстной бульвар, где ее ни в коем случае не будет. И она должна поторопиться.
– Наталья Николаевна, – точно вспомнил о ней реставратор. – Москва действует не лучшим образом и на меня. Для вас еще одна сумка с вашими вещами из Пскова. Вы сделали там много покупок, наверное не заметив.
– Действительно, – согласилась Наташа. – Я не успела разобрать тот ваш багаж. Я это все как бы потеряла. Но какое-то барахло я там покупала.
– Отчего же барахло, – изумился реставратор, отреагировав как чужеземец, превосходно знающий русский язык, но в его классическом составе.
– Нет, – ответила она, – не то, что вы думаете, барахло – это здорово, когда из Пскова – тем более. Я и правда в растерянности до сих пор. Все побросала, ничего толком не помню. Вас превратила в верблюда какого-то. Более того, я и сейчас ничего вспомнить не могу. Доброй Зое Егоровне ни разу не позвонила, как там наши телескопчики?
Она тут же набрала номер соседки, обрадованной и встревоженной.
– Наташенька, радость моя, – говорила Зоя Егоровна, – я зашла покормить рыбок, что там с вашей квартирой? Что произошло?
– Не беспокойтесь, Зоя Егоровна, это я затеваю ремонт. А рыбок заберите до моего приезда
– Что я уже и сделала. Не могут же благородные рыбки жить в таком ужасе.
Наташа представила, как та обиженно поджала губы.
– Все будет хорошо, Зоя Егоровна, – весело ответила Наташа и положила трубку.
В маленькой, туго набитой сумке, которую реставратор недавно привез из Пскова, Наташа как после долгого сна обнаружила несколько купленных там книг, замечательный псковский диалектный словарь, альбомы по реставрации, блок сигарет «Голуаз» и тот самый льняной сарафан, в котором она ходила на свидание.
– Вы гений, Владислав Алексеевич, – сказала она, – будет во что переодеться.
Схватив сарафан, она убежала в ванную и тут же сорвала с себя ненавистные остроуховские тряпки, немедленно облачившись в льняное чудо портновского искусства.
– Нужные краски теперь сами придут мне в руки, – заявила она Бронбеусу и реставратору, собираясь на время оставить их и дивясь двусмысленности только что сказанного ею.
– Может быть, Наталья Николаевна, вы возьмете меня с собой в качестве верблюда? – предложил реставратор.
– Нет, – слишком поспешно ответила она, – это дело очень личное. Краски там всякие, грунт, холсты, бумага, я буду стесняться. Это сугубо индивидуальные вещи, да вы же знаете не хуже меня.
– Вам, верно, нужны деньги, – настойчиво продолжал он, – возьмите, сколько надо, потом сочтемся.
– Не откажусь, спасибо.
Наташа взяла протянутые ей доллары.
В задумчивости постояв минуту, она направилась к входной двери.
– Покупки будет неудобно нести в пакетах, возьмите сумку.
И Владислав Алексеевич протянул ей французскую сумку, в которой были привезены ее вещи и книги.
Наташа поблагодарила и вышла, думая на ходу о том, как естественна и трогательна эта забота и как нелепо выглядит она с этим своим враньем.
«Будь что будет, – думала она, – если все получится, как я загадала, то к вечеру и с красками вернусь, и врать не придется, и на выставку поеду».
Оказавшись среди уличной толпы, она почувствовала себя одинокой и заброшенной. План, который она собиралась привести в действие и казавшийся ей безукоризненным, теперь выглядел едва ли не полной ахинеей.
Ключ от мастерской существовал в единственном экземпляре, и, если Стас возьмет его с собой, она просто не попадет в мастерскую. Или она полная дура, или… все-таки разбирается в людях. Стас – педант, и если было сказано, что ключ следует оставлять в тайнике, он так и сделает, вопреки любым его новым построениям.
Но была еще другая сторона той же самой истории. Стас, отправившись на встречу с ней, мог устроить в мастерской засаду. Теперь ничему не приходилось удивляться.
Наташа проявила крайнюю степень осторожности, поднялась на лифте до предпоследнего этажа, на цыпочках приблизилась к тайнику, прислушиваясь одновременно к звукам, которые готова была услышать из-за двери мастерской.
Все было тихо. Ключ находился на месте.
То, что она не ошиблась, уже не радовало. В мастерской могла быть засада. Быстро открыв дверь, она оглядела пространство мастерской, укрыться даже при желании было просто негде. Мастерская была просторным, но открытым, хорошо освещенным помещением, с окнами во всю стену, даже кухня представляла собой открытую нишу в стене, противоположной входной двери, откуда было превосходно видно всю ее нехитрую обстановку – маленький кухонный стол, плиту, холодильник, два табурета, раковину и полку над плитой.
Одну стену в мастерской занимали шкафы, куда хорошо помещались ящики с красками, рулоны бумаги, сложенные мольберты, но человеку, даже маленькому ребенку, укрыться в этих шкафах не представлялось возможным. Возле другой стены стоял старинный салонный диванчик на высоких гнутых ножках, да посреди комнаты большой дубовый стул, несколько легких полок в простенках между окнами да старенький печатный станок неподалеку от двери – вот и все убранство.
На всякий случай Наташа замкнула на задвижку дверь в туалет и оставила открытой входную дверь, чтобы слышать ход лифта или шаги на лестничной площадке.
На несколько секунд она успокоилась.
«Теперь сообразить, где может находиться матрица. Это поистине загадка. Стас не мог врать своему напарнику – этому Киргуду. Точно – не мог. Кажется, он сказал, что положил матрицу на одну из полочек. Но забыл – на какую из них. Бедный идиот. Не привык еще к тому, что постоянная ложь вынудит однажды как-то механически обмануть самого себя. Обратный мат».
Наташа мерила мастерскую шагами, стараясь воссоздать в памяти тот вечер, когда к ней за матрицей пришел Стас. Что он говорил, куда подходил, не открывал ли какие-нибудь ящики.
«Куда он мог ее спрятать? Думая, что матрица у меня, он не слишком старался отыскать ее здесь. Да, скорее всего, это так. Это мой шанс. Нужно вспомнить в деталях, где он стоял тогда, как двигался, о чем болтал».
Она старалась в точности повторить его движения, но получалось что-то суетливое и несуразное.
«Кажется, он слонялся по мастерской туда-сюда, каждую полку обнюхал. Примеривался, куда незаметно пристроить клише. Он же глаза мне намозолил».
Наташа стала вспоминать свою реакцию на его движения, что тоже не дало никаких результатов.
«В какой-то момент я находилась к нему спиной. Точно. Дура, обрадовалась деньгам. Расселась вот на этом стуле около газовой плиты, собиралась сварить кофе. Размякла. Нет, не то. Стас тогда вился рядом. Хвастливый, довольный задуманной операцией, которая в мыслях его подлых уже завершилась полным успехом».
Наташа осмотрела полки. Одинокий том Хемингуэя говорил ей о чем-то. Она открыла его, точно надеясь там обнаружить какой-то след.
«Интересно, что-то он мне про Хемингуэя говорил или про его героя, который в партизанской войне участвовал, в Испании. Наверное, этот томик заметил. Что-то он ему напомнил, как и мне сейчас. Но что?»
Пожалуй, не стоило тратить усилий на теоретические измышления. Надо искать.
В ходе поверхностных поисков она убедилась, что Стас, вопреки ее предположениям, основательно порылся в мастерской. Опять же из-за своей педантичности и въедливости. Убежденный, что матрицу забрала она, все же методически обследовал разные уголки.
«При желании можно обнаружить отпечатки его пальцев, – думала Наташа. – Во что я ввязалась. В каких терминах сама с собой разговариваю».
«Сейчас он на Страстном. Сюда явно не поедет. Может быть, примет наш разговор как предупреждение об опасности. Пусть так. Я должна найти матрицу. Времени у меня довольно много. Если не ошибаюсь».
Подняв глаза, она заметила антресоли, куда обычно художники сваливают всякий хлам, подальше от глаз. Кажется, она сама засовывала туда какие-то ненужные коробки. И забыла об этом. Стоит посмотреть на всякий случай.
Поставив табурет, она взобралась на него и, встав на цыпочки, открыла дверцы. Антресоли оказались до отказа набиты книгами, которые со страшным грохотом тут же посыпались вниз.
Из-за этого грохота Наташа не услышала ни шума поднимающегося лифта, ни шагов в сторону мастерской.
– Вы что-то потеряли, Наталья Николаевна? – Знакомый баритон проговорил это прямо за ее спиной.
Резко обернувшись и едва не потеряв равновесие, она увидала перед собой Антона Михайловича в компании с человеком, от присутствия которого болезненно сжалось сердце. Это был тот самый тип в кепочке.
И хотя кепочки на нем сейчас не было, Наташа узнала бы его сразу же даже в хаотичной вокзальной толпе. Он равнодушно улыбался, поглядывая на своего спутника.
– Штуцер, – все тем же голосом произнес Антон Михайлович, – помоги барышне спуститься с этого колченогого табурета, так недолго и покалечиться. А ваша жизнь, Наталья Николаевна, для нас бесценное сокровище. Уж так получилось, не взыщите.
Тот, кого называли Штуцером, обнажив желтые зубы и растопырив руки, направился в ее сторону.
Наташа спрыгнула с табурета и удачно, как ей показалось, метнулась в сторону двери. Но Штуцер оказался необычайно проворен, он резко развернулся и схватил ее за обе руки сразу. Если бы не эта нечеловеческая натасканность господина в кепочке, неизвестно, как бы все обернулось. Но теперь она одна в обществе отпетых негодяев.
– Ах, какая прыть, – поощрительно произнес Антон Михайлович, – привяжи-ка ее, Штуцер, покрепче вон к тому стулу, который потяжелее. Чтобы она не делала резких движений. Вы хотели опять скрыться от нас, как в прошлый раз из бара «У Мюнхаузена». Такой солидный человек следил за вами, бывший офицер-десантник, а вы его вокруг пальца обвели. Нехорошо. Он так обиделся, что застрелил кого-то в тот вечер.
«Что несет этот мерзавец, – думала она, – откуда этот глумливый тон?»
Меж тем Штуцер ловко выхватил из-за пазухи бельевой шнур, прихваченный по дороге, и стал крепко-накрепко привязывать ее к стулу.
При этом произносил что-то нечленораздельное.
– Вы сообщили мне, что ваш приятель завзятый, Стас, здесь вот непосредственно и обитает. Где же он?
Что-то я его не вижу. Может, спрятался? Штуцер, поищи.
Штуцер понимающе улыбался.
– Я его в магазин отправила. Я есть хочу.
– Врет, – принял участие в разговоре молчаливый Штуцер. – Она его давно отправила, и вряд ли в магазин. Так долго за провизией не ходят. Да вот мы сейчас и проверим.
Штуцер плотоядно ринулся к холодильнику.
Наташа, и без того напуганная, совершенно обмерла. Ведь Стас хвалился тем, что накупил снеди. Это могло быть правдой.
И тут же расхохоталась, глядя на вытянувшуюся физиономию бандита.
В холодильнике не обнаружилось ничего, кроме горбушки черного хлеба в полиэтилене и пустой пивной бутылки.
– Что ж, подождем, подождем, – ласково продолжил Антон Михайлович. – У нас время есть, правда, Штуцер? А что это она смеется над тобой, а? Может, ее следует проучить? Нехорошо смеяться над старшими и более опытными людьми.
И Наташа получила крепкий удар кулаком в спину, так что едва не потеряла равновесие вместе с дубовым стулом, к которому была привязана.
– Хорошо, Штуцер, довольно. Думаю, что этого вполне хватит. Наталья Николаевна – барышня умненькая. Она будет себя вести скромно. Вот только в прежние дни она порой себе позволяла вольности.
В это время на лестничной клетке раздался шум – шурша полами стильного серого плаща и потирая на ходу пухлые ручки, в мастерской объявился Лев Степанович Шишкин. Штуцер при его появлении встал по стойке «смирно», а Антон Михайлович шаркнул ножкой и подобострастно склонил голову.
Пришедший начал без обиняков:
– Я вижу, что все уже собрались. Не хватает только этого сопляка Стасика, не правда ли, где же он? Штуцер, крепко ли привязана барышня? Все бегала от нас последнее время. Вот добегалась, сидит, размышляет. Где же ваш приятель хитроумный? Будем дожидаться?
– Не дождетесь, он здесь не появится, – угрюмо пробормотала Наташа.
Лев Степанович с удивлением поглядел на нее и обратился к Штуцеру:
– А покажи-ка ей твой коронный приемчик, Штуцер. Только вполсилы, я тебя умоляю.
Штуцер подбоченился, нагло усмехнулся, как-то извернулся и, резко выбросив руку, ударил Наташу в солнечное сплетение. У нее потемнело в глазах и перехватило дыхание.
– Учтите, голубушка, это самая легкая форма воздействия, так сказать. В арсенале нашего Штуцера есть приемы посерьезнее, – точно сквозь вату услышала она голос Льва Степановича. – Штуцер умеет делать очень больно. Поэтому сидите смирно и слушайте, что я вам буду говорить. Да ослабь ты веревки, Штуцер, никуда она сейчас не денется. И не пробуйте кричать, это вам не поможет.
– Гад вы, Лев Степанович, – едва переведя дыхание, просипела Наташа, – с девчонками воюете.
– А у меня есть на то основания. И очень серьезные, потому как ведете вы себя, девушка, не лучшим образом. Итак, Антон Михайлович заказал вам изделие, тонкое, нужное, с условием изготовить его в атмосфере полной секретности. Даже, так сказать, тайны. И в срок конечно же. А что получилось? Ни тайны, ни срока, так сказать.
Лев Степанович прошелся по мастерской, задержался на мгновение перед пустым мольбертом, зачем-то заглянул за него, будто надеялся увидеть там Стаса.
– Вы сговорились с дружком своим, Стасом, решили обмануть Антона Михайловича, только вот Стас, не имея ни возможности, ни средств никаких реализовать вашу поделку, обратился к кому? К подлинному и единственному заказчику этой вещицы. Потому что делали вы ее, Наталья Николаевна, для меня. Да, да…
«Зачем он мне это все говорит, – с ужасом думала Наташа, – что-то в криминальных романах об этом написано… Бандиты любят выворачиваться наизнанку перед своими жертвами, исповедоваться, что ди, но только вот тогда, когда они уверены в том, что их жертвы уже никому, никогда, ничего не смогут сказать».
– Не ожидали? – глумливо продолжал Лев Степанович. – Думали, я только картинками да офортами занимаюсь?’ Нет, я очень серьезный человек, и подход к делу у меня серьезный. Поэтому я сразу понял, что этот щенок врал, бес-пар-дон-но, мерзавец, врал, матрицы-то у него нет.
– Как нет? – изумился Антон Михайлович.
– Да так вот, нет, и все тут. Он блефовал, сочинял что-то насчет старого гравера, который якобы изготовил вещицу и передал ему, набивал себе цену, нет, вы бы его послушали! Если бы она была у него, он бы не изворачивался, как вошь на гребешке, разговаривал бы иначе, как человек, действительно владеющий тем, что мне может понадобиться, а не врал бы, что припрятана она в надежном месте… Впрочем, тут-то он как раз и не врал. Припрятана, и вот у этой голубушки. Что-то они, видать, с ним не поделили или разошлись во мнениях относительно того, кому мою вещицу загнать.
И вот эта наша мастерица, белочка-умелочка, вещицу припрятала и от нас, и от дружка своего, Стасика. Он ей сделался не-ин-те-ре-сен, так сказать. А почему? Она нам сама все расскажет.
– Да я сейчас здесь все переверну вверх дном, – засуетился Антон Михайлович.
– Не нервничай, Антоша, я еще не все сказал, – торжественно произнес Лев Степанович. – В бессвязной речи гаденыша была еще одна правда, горькая правда. Видел он тебя, Антоша, в обществе человечка, которого не только что не уважаю, но с которым как честный человек борюсь и бороться буду до последнего вздоха. Много он мне крови попортил, этот перовский авторитет, так сказать. Догадываешься, Антоша, о ком я говорю?
Лев Степанович опять поднялся с диванчика, на котором только что возлежал в позе хозяина положения, и принялся расхаживать, потирая ручки, только движения его стали резче, суетливей, Лев Степанович явно нервничал.
– Вижу – догадываешься. То идеи мои перехватывал, то людей переманивал. А ты, Антоша, с ним об этой вот, очень нужной мне вещице говорил, собирался перепродать. А может, и сам переметнуться собирался, Антошенька? Ты мне скажи, не таись. Всякое бывает. В жизни нашей, да-а. В делах наших скорбных. Молчишь?
Антон Михайлович постепенно каменел.
– Та-ак, молчишь, поэтому ты, когда художница наша тебе позвонила и сообщила, где Стаса искать, не ко мне поехал на автомобиле, а к нему побежал, пешком, в Перово. Далеко-то как! Только прежде того дурачок наш мне позвонил, а я решил проверить, Антоша, я ин-фор-мацией не разбрасываюсь.
И Штуцер с Колесником за тобой по пятам ходили. Фильм про тебя сняли, как ты с этим бандитом судачишь. Обо мне, наверное. Так что прежде чем за нашу мастерицу приниматься, Штуцер с тобой поговорит.
Штуцер осклабился, повернулся к Антону Михайловичу и цыкнул.
И тут произошло неожиданное: Антон Михайлович побагровел, по-бычьи наклонил голову и бросился на Штуцера, собираясь использовать свою голову в качестве тарана. Но промахнулся, врезался в печатный станок и рухнул.
– Помер, сотрудничек, – елейным голоском пропел Лев Степанович.
Штуцер наклонился над распростертым «сотрудничком»:
– Дышит, но башку свою дурную, похоже, проломил.
– Ну-с, – потер пухлые ручки Лев Степанович, настроение его заметно улучшилось, – теперь займемся вами, Наталья Николаевна. – Расскажите вы нам все: где матрицу спрятали, какие отношения-подношения у дружка вашего с бандитом перовским этим, с волчарой позорным, какие дорожки привели его, да и вас, к нему, как барыш делить собирались. А не расскажете, придется Штуцеру заняться вами. – И он поощрительно глянул в сторону своего помощника.
Меж тем Штуцер достал из нагрудного кармана черный капроновый чулок.
«Сейчас натянет его себе на голову, извращенец», – подумала Наташа.
А Штуцер медленно приближался к ней, растягивая чулок в руках.
– Объясняю, Наталья Николаевна, сейчас этим вот чулочком Штуцер будет вас душить. Но не совсем. Не до смерти. А придушит и приотпустит. А потом опять. Уверяю вас, удовольствия от этого вы никакого не получите.
«Сейчас я потеряю сознание. Я должна потерять сознание. Господи, почему я не теряю сознание», – думала Наташа, уже готовая упасть в обморок.
Но тут дверь с треском распахнулась, и в мастерскую ворвался Владислав Алексеевич. Лев Степанович, оказавшийся на его пути, был с дикой силой отброшен в сторону, того же печатного станка, на котором повис, оглушенный, над изменщиком Антоном Михайловичем, укрывая того полами щегольски распахнутого плаща.
Штуцер не удивился такому повороту событий, как фокусник он выхватил нож и стал рубить им воздух. Наташа закричала. Реставратор, казалось, не обращал никакого внимания на все, что происходило здесь и сейчас, он совершал подобие странного танца, точно разглядывая что-то невидимое за спиной противника.
