355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Гонцова » Подари мне краски неба. Художница » Текст книги (страница 11)
Подари мне краски неба. Художница
  • Текст добавлен: 9 ноября 2020, 08:30

Текст книги "Подари мне краски неба. Художница"


Автор книги: Елена Гонцова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Ладно, Остроухова, уж если я к тебе приехала, веди меня в ванную, давай халат, полотенце с драконами давай, я черна как трубочист.

– Не ври, ты беленькая, чистенькая, я вижу-у-у! А что дома не живешь, так я знаю где. Ты живешь у своего миллионщика. Я и Толику об этом сказала. Пусть чешется, злодей. Только он мне не поверил. Он так мне и сказал: «Так я тебе и поверил. Лучше я об этом у самой Денисовой спрошу. Устрой встречу. Нам нужны интернациональные связи». Думал убедить меня, что ты у них на привилегированном положении, глаза эдак возводил, клещ. И тут я поняла, что он к тебе клеится. Издалека так приклеивается, вонючий болван, облитый одеколоном. Что-то он знает о тебе, Натка, чего даже я сама не знаю. Не говоря уж о тебе. Так я ему и сказала, где тебя искать. Никогда не дождется.

– А что, сильно интересовался?

– Да пошел он, – возмутилась Остроухова, думая уже о другом. – Я в Германии сделаю ему ручкой. Франции не дожидаясь. Во мне течет арийская кровь, шорт бобри! И внешне я настоящая фрау для тех, кто понимает.

– Уймись, Ольга! – утомленно попросила Наталья. – Мне кажется, ты начинаешь бесчинствовать только при моем появлении. А так тише воды ниже травы.

– В точку! – согласилась та. – Тут есть какая-то загадка.

Без тебя мне хочется только поскуливать. Без тебя я себя совершенно не вижу. Ну в упор. А ты пробуждаешь во мне фантазию. Слушай, мы ведь тысячу лет знаем друг друга. Ты не замечала, что говоришь, как я? Шучу. Иди в ванну. Только сразу не падай. Вылезешь, немедленно выпьем за меня. О, я многого стою!

Ванна была размером с небольшой бассейн. В ней не хватало разве что цветных рыб и водорослей. Вода как будто кипела, откуда-то снизу били ключики. Ольга насыпала в воду какой-то ароматический порошок, и вода мгновенно вспенилась.

– Это снимает усталость, – сказала Остроухова сурово, – я отсюда почти не вылажу. Смотри не усни. Я проверю. А шмотки свои в пакет сложи, я приготовлю тебе такую одежду, что закачаешься. Постель я тебе уже приготовила, в спальне для гостей, рядом с моей. Мойся. У меня дела есть. Я пить пошла.

Наташа уставилась в потолок, на котором располагался изящный Эрот, видать, в натуральную величину. Ей стало дико.

«Поджечь, что ли, этот дом? – думала она. – Надо, чтобы случилось нечто существенное. Меня достало все. По-моему, все они – психи болотные. Откуда только взялись? А вся эта косная материя… равнодушно им служит… да может, он как-то сам сгорит, без моего участия».

Когда Наташа, завернутая в большое пушистое полотенце, поднялась в спальню подруги, то обнаружила ее спящей, с пустой рюмкой в руке. Ольга сидела на ковре, уронив голову на сервировочный столик, прямо в тарелку с фисташками.

«Вот нажралась, – брезгливо подумала Наташа, затаскивая подругу на кровать, – проснется поутру и не вспомнит, что я к ней приехала, то-то удивится».

Радуясь тому, что здесь ее искать никому не придет в голову и она может наконец-то выспаться, Наташа забралась на огромную кровать под легкое пуховое одеяло, легла рядом с мирно посапывающей подругой и тут же заснула.

Глава 7

Утром ее разбудил шелест открывающихся автоматических ворот и урчание въезжающего автомобиля.

«Неужто Толик вернулся из своих ночных похождений», – подумала Наташа, медленно сползая с подушки и накрываясь одеялом с головой, но звук мотора был другой, отличный от легкого ворчания «феррари», да и разворачивалась машина во дворе тяжело, явно имея габариты большие, чем спортивный двухместный авто Оленькиного жениха.

Вскоре заскрипела лестница, кто-то поднимался к ним в спальню.

«Не дом, а проходной двор какой-то», – удивилась Наташа, маскируя себя одеялом и стараясь удержать дыхание, дабы не выдать своего присутствия.

– Ты зачем приехал, папа? – раздался рядом недовольный голос подруги.

«Видать, это семейное, – подумала Наташа, – потрясающий домашний юмор».

– Ради тебя, я ведь все ради тебя делаю.

Голос был южнорусский, летуче-скрипучий и вполне мифический. Какой мог быть у одного лишь существа – Кощея Бессмертного.

«Петр Семенович Остроухов», – констатировала Наташа, стараясь уж вовсе не дышать и припоминая острые большие уши Оленькиного родителя.

– Ты мне зубы не заговаривай, папочка. Предупреждать надо. А вдруг я не одна?

– Я в твои дела, ты знаешь, не вмешиваюсь. Не одна так не одна. Я, может, и так знал, что ты не одна. Я вот всю жизнь завскладом проработал, а ты у меня образование художественное получаешь, замуж выходишь за солидного человека, картинки свои во Францию везешь. Ничего бы этого не было, если бы я не постарался в нужное время да с нужными людьми.

– Опять ты свою бодягу завел, сколько раз тебе говорить: не приезжай ко мне без звонка. Твое счастье, что я сегодня все-таки одна.

«Вон как мы с папенькой разговариваем, – снова удивилась Наташа, – и что еще за картинки такие свои она везет, неужто что-то написала?»

– Ну-ну, не ругайся, я ведь специально приехал, чтобы все для тебя устроить.

– Устроил?

– А как же, со всеми встретился с утра, всех обзвонил. Ты заявишь в декларации, что везешь свои студенческие работы, надеясь выставиться во Франции. А там уж, за бугром, Лев Степанович знает как распорядиться. Можно, например, заявить, что их украли или что они потерялись или попортились при транспортировке. Только ты скажи, там, ты говоришь, подписи какие-то, под картинками. Так наши таможенники их не распознают?

– Наши таможенники – лохи. Они в своей жизни ни одной книжки не прочли, даже про Тома Сойера, не говоря уж о более сложном эстетическом воспитании.

– Ну и хорошо, ну и ладушки. Я всю ночь ехал, дочь, ты бы мне яичушко какое сварила.

– Так и быть, кофием тебя напою, – проворчала Ольга, вставая. – Что это я тут шмотки разбросала, – пробормотала она посреди комнаты, – а, наплевать, наверно, уезжать собиралась.

Сокрушаясь о том, что ей никак выспаться не дают, Ольга с отцом отправилась вниз, на кухню.

Тихонечко выползая из-под одеяла, Наташа уже знала, какой из ящиков заветного комода она откроет. В этом левом нижнем ящике она и нашла то, что думала там найти. Она бессильно опустилась на пушистый ковер.

Вот они, ее работы: Левитан, все картины под Серебрякову, включая и те, которые были куплены у Тонечки за половину обговоренной суммы. Видать, Остроухова пожадничала, не послушалась совета старого искусствоведа и велела Антону Михайловичу забрать и эти, как теперь видела сама Наташа, не очень-то напоминающие манеру Серебряковой полотна.

Наверное, надеялась найти за бугром какого-нибудь лоха, мало что смыслящего в живописи, но научившегося, в отличие от безграмотных наших таможенников, читать подписи на полотнах. Ситуация вырисовывалась зловещая, но, по крайней мере, ясная. Ольга, скорее всего, подбирала для Льва Степановича «рабов» из числа однокашников, желающих подработать, и делала это через Стаса. А Толик толкал эти картинки. Видимо, ее картинкам была оказана особая честь, их не толкнули здесь, а решили везти за границу.

Открытие не очень расстроило Наташу. Она никогда не была особенно высокого мнения о нравственном уровне своей подруги.

Было досадно, что Ольга, видимо сама случайно оказавшись втянутой в прозрачные махинации этой шайки, ее, Наташу, втянула туда, как щенка за поводок, ничего не объясняя и даже притворяясь, что ничего не знает о ее работе. Впрочем, долго она притворяться не умела, все выболтала, только Наташа оказалась столь глупой или столь доверчивой, что ничего не поняла или не захотела понимать. Вот только заказчик клише, находящийся над Антоном Михайловичем, с этой компанией никак не связывался.

Эти мысли пронеслись вихрем, в то время как Наташа помышляла о втором бегстве из заколдованного дома.

Рядом с кроватью она обнаружила целый ворох стильной одежды, из которой Остроухова собиралась извлечь очередной наряд для нее, да не успела, утомленная выпивкой и экстравагантным хвастовством, на которое была способна только в обществе Наташи.

Среди вечерних нарядов и экзотического белья Наташа наткнулась на светлые велюровые брючки и простенькую майку, которые Ольга носила на первом курсе.

«Хранит как память, – решила Наташа, – но о чем она может помнить сейчас? Странная барышня. Возможно, после разнообразных предательств, подмен и прочих злокозненных импровизаций она все же будет убеждена, что чиста и непорочна. Что помогала людям, в том числе и в первую очередь этой несносной Наташке, невесть что о себе возомнившей. Но где тогда будет Наташка, это серьезный вопрос».

Она облачилась в одежку Оленьки-первокурсницы, похожей в те времена на грациозную лесную косулю, решая для себя непростую задачу: «Остроухова была вчера пьянее грязи.

Даже не дождалась, когда я выйду из ванной, чтобы закрепить эффект моего удивления всеми этими приспособлениями для изнеженных богачей. Вспомнит она или нет, что я вообще была у нее?»

Решив, что приезд отца из Карелии заставит забыть по крайней мере прошлый вечер, Наташа на цыпочках, как балерина, протанцевала в ванную, схватила пакет со своей одеждой, без сожаления отправив его в мусорный ящик, сняла с полочки у зеркала и надела темные очки причудливой формы. В сад она выбралась через знакомое уже окно, проделав эту операцию автоматически.

Она была настолько уверена в простоте и доступности исчезновения, что едва за это не поплатилась. Проходя быстрым шагом мимо кухонного окна, Наташа с ужасом обнаружила, что Ольга смотрит прямо на нее. Видок у нее был не ахти какой, личико неузнаваемо переменилось, искаженное печатью нечеловеческой усталости или простой попыткой сосредоточиться хоть на чем-нибудь.

В эти несколько мгновений Наташа успела подумать о многом. Не она ли сама была виной такого странного взгляда подруги, словно бы расстающейся с ней навсегда.

На ходу решив, что не станет осуждать Остроухову ни за что, мало ли что бывает на свете, Наташа вспомнила не слишком популярную, но все же активно фигурировавшую в институтских кругах кличку, изобретенную кем-то для ее подруги, – Мышеловка.

Помнится, Остроухова гордилась этим прозвищем, но недолго.

Однако Ольга повела себя довольно странно. Она до пояса высунулась в окно и сварливо принялась кричать о том, что это частное владение и находиться здесь посторонним запрещено.

Потом, обернувшись к отцу, она плаксиво стала жаловаться, что невозможно обходиться без сторожа, которого уволили за какую-то ничтожную провинность, что на усадьбу прутся все, кому не лень. Что сторож был знатный, хоть и нацмен.

Наташа недоумевала не слишком долго, она поправила свои стриженые волосы, встряхнула легкой головой, улыбнулась и помахала подруге рукой.

Ольга, похоже, действительно не помнила, что разговаривала вчера с Наташей. И теперь, при свете дня увидев стриженую девицу в простенькой одежде, которую она, видимо, тоже не смогла идентифицировать со своими шикарными тряпками, приняла Наташу за соседскую девочку-подростка, пробирающуюся на электричку кратчайшим путем – через чужую усадьбу. Она выбралась за границы частного владения через маленькую калитку и оказалась на свободе.

«И в жизни иной друг друга они не узнали, – засмеялась про себя Наташа. – Художнице запросто стать артисткой, со своей внешностью я сделаю все, что захочу. И никакая слежка им не поможет».

«Они» для Наташи теперь стали чем-то более определенным. Осталось поехать к Стасу и все выпытать у этого обормота. Ведь ясно же, как она не догадалась раньше, Антон Михайлович – слуга двух господ. С одной стороны – Льва Степановича, который занимается исключительно картинами, он ведь искусствовед, какое дело ему до каких-то ценных бумаг. С другой стороны… там уже вещи от искусства далековатые, клише Наташа, судя по всему, резала для других бандитов.

Всех называла она именем одним, как-то выделяя все же «искусствоведа».

Стас ведь намекал ей, что он поймал Антона Михайловича на каких-то махинациях. Но тут Наташе стало не по себе.

В стройной системе, которую она развернула сейчас зияла дыра. И дырой этой был Леха Филимонов.

«Так! – сказала себе Наташа. – Кличку Остроуховой дал, несомненно, он. Чем же она не понравилась ему? Что же он никогда не ухлестывал за этой увертливой, но доступной барышней? Может, когда-нибудь щелкнул барской рукой по этому привздернутому носику именно в ответ на ее притязания?»

«Пфо-пфо-пфо! – как-то особенно выдыхала Остроухова, когда разговор, бывало, заходил о нем, еще живом тогда. – Да у него денег никогда нет. Он мгновенно тратит все, что получает от дедушки из Шеффилда».

Было модно одно время говорить, что Филимонов проматывает состояние. Потом прошел слух, что он получил какой-то фантастический грант. Все это было детским лепетом. Алексей, как сейчас сообразила Наташа, был одним из первых и последних высокооплачиваемых фальсификаторов. К тому же тем, кого долго терпели.

По чьей указке он убит? Нет, Остроухова тут представляет только пестрый фон. Носик, тряпки, пучок волос. Видать, отвергнутая Лехой, да еще как-нибудь особенно цинично, она просто-напросто сломалась. Он стал угрозой ее существованию. Он знал о ней все. Она о нем – ничего. Как все другие. И убили-то его за несколько дней до отъезда в Англию. Точно из зависти какой – к молодости, к таланту.

«Остались или нет его оригинальные работы? Был у него здоровый круг друзей или только собутыльники, воображавшие себя равными ему? Вроде чумового товарища – Стаса? Пожалуй, что да. Но я ничего не знаю о них», – болезненно перекраивая себя, сердилась и негодовала она.

Окончательно стало ясно, что жизнь не стоит ничего. Особенно если ты заранее не оброс стальными шипами или, на счастье, вовсе не коснулся мертвящего сброда полулюдей.

Если верить Стасу, тот гад в кепочке причастен к убийству Лехи, так кто же подослал эту кепочку к Наташе? И зачем? Впрочем, во всех высказываниях Стаса отделить правду от вранья не так-то просто. Где-то он, конечно, врал, но в чем-то был прав. Она вспомнила безглазый взгляд Остроуховой. Подруга не увидела ее. Как Вий не видел Хому Брута, пока несчастному чудовищу не подняли веки, осыпанные перхотью. Мол, уходит от нас философ-то хренов, к отецкому состоянию-то натурально приклеится, тут нам и конец.

Перхотью Леха обозвать Остроухову мог запросто. Это было его слово в те дни, и как-то особенно акцентируемое. Говорили, что у него опасные связи, что он даром тратит свой недюжинный талант. Что с ним нельзя иметь никакого дела. Но кто же и когда не говорил так о людях, которым пророчили тем самым физическое исчезновение? От кого же Наташа чаще прочих слышала это? Да от Остроуховой. А говорила та не от себя, но вообще, объективно, так сказать. Искусствоведчески. Мол, этот Леха, как волк, мечется во все стороны, но только все больше окружает себя флажками. И скоро ему конец, хоть гады его и обложили.

«Кто бы ни были те и другие, все они, безусловно, гады, ничего толком не видящие, но действующие как-то на ощупь. И сейчас самое главное – не попасться им, не оказаться под рукой в этом их сумраке». Наташа подошла аналитически к этой истории, не слишком отождествляя себя с Лехой, с живописцем о котором говорил Пашка, да и со многими другими, исчезнувшими, спившимися, повесившимися.

Все они были мужчинами.

А она – женщина, то сдержанная, то напряженная, то ускользающая. Она – ящерица, хозяйка Медной горы, вспышка света, колобок, которому не страшна лиса с ее лестью.

Электричка была пустая, а навстречу, в сторону лесов и реки, ехали поезда, наполненные веселым, нарядным народом до отказа.

«Воскресенье», – печально подумала Наташа, испытывая зависть к этим свободным, вольно передвигающимся к отдыху, к купанию, словом, туда, куда они и хотят ехать, людям. Она вспомнила, как беззаботно барахталась в Великой вместе со своими сверстниками-практикантами, как закапывала в песок какого-нибудь Мишаню, Вовчика или Серегу, совершенно растворяясь в этой среде однолеток, занимающихся таким естественным для молодежи делом – учебой.

В ностальгические воспоминания вклинилась неожиданно совершенно забытая деталь из рассказа Пашки-фотографа, о котором только что вспомнила, – стальная спица, которой был убит прямо в сердце его друг-художник где-то в Резекне, у черта на куличках.

«Что он копировал и для кого?» – подумала она как профессионал, стараясь рациональными размышлениями оградиться от подступающего хаоса.

Но хаос уже был рядом.

«Да не для этой ли самой компании? Не примерещился же мне этот тип в кепочке там, во Пскове. Я ведь была тогда в здравом уме и твердой памяти.

На свидание шла. А тут метр с кепкой, божественный молодой человек, ах, мама, мама! Не могу представить, что сделал бы с ним Владислав Алексеевич! Щелкнул по носу и вбил в землю по самую пуговицу на макушке? Они ведь почти пересеклись там. Вот странно. Но реставратора я не увижу никогда. Раньше надо было думать, соображать».

Все же она решила по-своему, тряхнув головой, точно отгоняя все без исключения видения. Наверняка тот художник копировал Павла Филонова, входившего тогда в моду. А убит был мало ли из-за чего. Из-за денег. На чужбине.

«А где я теперь? Да на чужбине почти. Рядом со мной никого. Домой прийти тоже не могу. И деньги все те же, деньги проклятые…»

Она решила впредь быть предельно осмотрительной. Даже в мелочах. Как при работе с карандашом. Есть же такая техника, точечная, уникальная. У нее получалось.

По лестнице в мастерскую Наташа поднималась, как на эшафот. Но придуманный для самой себя новый стиль возобладал. Она как бы перегруппировалась.

Еще сама не зная почему, она остановила лифт, не доезжая до последнего этажа, а оставшиеся два пролета до последней остановки лифта и пролет на дополнительный этаж, где и располагались мастерские, прошла очень тихо и медленно.

Дверь в мастерскую была приоткрыта, сквозь щель можно было видеть крошечную прихожую и сквозной проем в светлое помещение мастерской. Она хотела было толкнуть дверь, на ходу отчитывая Стаса за безалаберность, но ужаснулась чему-то в себе и вдруг услышала его голос:

– Боюсь, ты что-то напортачил, старина.

«Разболтал кому-то о своем же пристанище. Что еще за „старину“ он привел в мою мастерскую?» – но додумывать эту мысль Наташе не пришлось.

Она услышала голос, от которого в другое время ее бы затошнило.

– Я все четко сработал, по науке. И картинку ей показал. Если бы не Степан этот, пес его дери, я бы ее прижал, голубушку. У нас и не такие раскисали. Ноготок увяз – вся птичка пропала.

Сердце Наташи так громко заколотилось от ужаса, что его стук могли услышать в мастерской.

– Стас, может, дверь закрыть?

– Наташка должна приехать. Лифт услышим, ты спрячешься. Там лестница есть на чердак, поднимешься туда, если что. Птичка, говоришь? Птичку нашел. Сказал бы я тебе, что это за птица… Она уже и краски уничтожила, и уверена, что ее не за что схватить.

– А это что за краски? – Наташа услышала шелест полиэтиленового пакета и похолодела. Краски были именно там.

«Дура, вчера надо было прихватить пакет!» – ругала она себя.

– Брось. Раз сказала, что выбросила, значит выбросила.

– Я все же отдам нашим экспертам. Да и ты ведь говорил, что манеру можно сличить.

– Тебе это все равно не поможет. Картину отдать пришлось, чтобы большого дрозда не спугнуть. Как, ты думаешь, я к нему приволокусь с нашим предложением, если он не будет уверен в своей полной безопасности?

А кроме того, экспертиза твоя ничего не докажет. У нее манера каждый день меняется.

– А ты звонил уже старику-то?

– Так с чем я ему звонить буду, с чем?! Я здесь Все обыскал, всю ночь эти ящики разбирал. Краски, кисточки да кислота бесконечная… Нет, говорю тебе, она эту пластинку сама нашла и спрятала, делает вид, что ничего не понимает. Быстро выучила – что почем… Говорила, что с этим Антошей встречалась. Неужели с ним договорилась? Иначе как она собирается ее использовать?

– Может, припугнуть еще? Наружку за ней выставить пострашней?

– Выставь… Только напрасно это все. Надо ее за жабры хватать и любым способом выпытывать, где она спрятала клише… Кстати, косу состригла, паршивка, думает, что замаскировалась… Когда я пришел, голову себе замотала, чтобы я не догадался… Хорошо, Леона подослал, он мне и рассказал, в каком обличье она теперь разгуливает. А то и я бы не знал.

– А может, старичку-то позвонишь? Так, провентилировать вопрос. Мол, у нас есть то, что может вас заинтересовать, как договоримся.

– Да я и сам об этом думал. Сдать ему первым делом Антуана. Пока он с ним разбираться будет, а это долгонько, дружище, будет, мы уже и пластинку найдем, и бумажки заготовим… Боюсь только, эта коза здесь не появится, уж больно загадочно она вчера со мной разговаривала. Любовник какой-то… Я ее жениха знаю, но она у него давно не показывалась… Уже сутки ее нет, шляется где-то.

– А ты ничего не перепутал? Может, ты не там ищешь? Может, ты не здесь пластинку спрятал?

– Уж с чем, с чем, а с головой у меня пока все в порядке.

Я ее в мягонькую ветошь завернул, как положено, чтобы не поцарапалась, нежная вещица. Потом в бумагу и какую-то картонку, а когда Натаха отвернулась, я ее на полочку пристроил.

– На какую из них?

– Не помню. Да какая разница, я все полки перерыл и все ящики – нет…

– Ну так ты все же звони старику-то, а я пока нашей птичкой займусь.

– Да ничего она тебе не скажет. Твой кабинет – материал отработанный. Она уже и в себя пришла, и следы замела. Вот если пугнуть ее по-настоящему… У тебя костоломы найдутся?

– Как не найтись, на том стоим.

– А этого, в кепочке, ты вычислил?

– В розыске он, по мокрому. Я его Колпакову передал. Ребята уже неделю пасут.

– Вот возьмет его твой Колпаков, и накрылось наше дельце. Распугаем нечисть.

– Так ты ж говорил, что жучок этот со стариком не связан.

– Связан – не связан. Здесь дело тонкое. Только что-нибудь шевельнется возле них, они тут же затаятся. Мол, знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Им выжидать можно, да нам с тобой нельзя. Пока суть да толк, они раскусят нас, и поминай тогда наши денежки.

– Да не-е-ет, я сказал, что параллельное дело раскручиваю, чтобы только присмотр был.

– Слушай, Киргуду, а зачем тебе столько денег? Ты ведь из своей милиции уходить не собираешься. Прикипел. Сопляков ловишь, воротил крупных стрижешь. На жизнь хватает.

– Кого это я стригу?

– Сашку Антиквара, например, да и меня тоже.

– Что это ты, Стас, когда я тебя стриг?

– А полторы тысячи баксов дочке на шубу, что, с луны, что ли, свалились? Ты меня тогда за грошовую картинку схватил. Откуда узнал, что я тебе денежки выложить смогу?

– Я в тебе сразу толкового паренька разглядел. Понял, что ты мне еще пригодишься. Так и вышло. А про баксы забудь. Это вроде как взнос в новую компанию был. Я ведь их отработал, или, скажешь, нет?

– Поживем – увидим. Смотри, чтобы у меня за спиной все чисто было. А то мне оглядываться некогда. Да держиморд к Наташке приставь посерьезнее. Твои-то сопляки упустили ее.

– Мои сыщики свое дело туго знают. Ты же сам сказал – вести, пока другие не обнаружатся. Вот они и сдали ее, считай, с рук на руки.

– Это Антохина братва за ней ходила. Надеялись, видать, через нее на меня выйти… А все-таки она умница. Хорошо сделала, что косу обкорнала. Наверное, они ее потеряли, до мастерской не довели. А то бы нам с тобой несдобровать….. А то еще и голов недосчитаемся…

– Слушай, может тебе от греха подальше на мою дачу переехать?

– Посижу здесь пока, нарисуется, наверное, скоро. А не нарисуется, сам ловить будешь. Сегодня звонить буду старику. А завтра чтобы ты Натаху нашел и все из нее вытряс, что только можно… А если, скажем, паренек в кепочке на Наташку как-нибудь так случайно наткнется, тогда смотри в оба. Пусть, конечно, убивает, но не до смерти. Она нам живая нужна и чтобы говорить могла.

– Ситуация под контролем, Стас, развивай сценарий.

Последняя фраза прозвучала совсем близко, у дверей, и тут же свет, струящийся из мастерской, заслонила фигура гордого кавказца. Наташа метнулась в сторону и спряталась за шахтой лифта.

«Хорошо, что у меня задница не отяжелела, как у Остроуховой. – Она готова была хохотать и плакать одновременно. – Со всех сторон обложили, мерзавцы, теперь мне и податься некуда».

Доблестный Киргуду, тяжело кряхтя, спустился, и вскоре зашумел лифт. Наташа выглянула из своего укрытия, дверь в мастерскую осталась приоткрытой.

«А что там сейчас делает мой верный Стасик?» – Наташа прокралась к двери и заняла прежнюю позицию. Верный Стасик накручивал телефонный диск.

– Алло? День добрый. Могу ли я поговорить со Львом Степановичем?

Не слишком затянувшаяся пауза была прервана.

– У вас феноменальная память, да, именно Станислав Юрьевич… Я впервые сталкиваюсь с такой реакцией… Да что вы, какая там лесть… А дело есть. Я не рискнул бы беспокоить вас по пустякам. Речь идет об известном вам человеке, неоднократно выполнявшем добровольно взятые на себя обязанности по работе с молодыми гениями, так скажем… Да… Да, Антона Михайловича любезнейшего… Конечно, конечно, он воспитал целую плеяду, не дал умереть… именно… с голоду… Вот, вот, Лев Степанович… Да как вам сказать… Интерес у меня к нему особый, можно сказать, и нет никакого интереса…

Чувствовалось, что Стас мнется, что не может втиснуть в разговор заранее отрепетированную речь, что диалог пошел сразу не так, как планировал Стас.

– Просто я его встретил недавно… Да, но в обществе человека не слишком ценимого вами, да вы говорили об этом и раньше, что ненадежный человек… на все способен, а жаль, ах как жаль, что на все способен… ему бы не на все, не на все, Лев Степанович…

Да я-то с ним не знаком, боже упаси. Но у меня тоже друзья-товарищи имеются, рассказывали, как он в Перове заправляет… Не по-джентльменски, да, да… Подслушал я случайно разговор этого начальничка перовского и нашего наставника юных гениев, небольшой совсем разговор, но преотвратительный. Никогда бы мне не знать его содержания, но без желания, без всякого желания, Лев Степанович, я оповестился… Какая там любовь к искусству, но именно к ремесленной стороне безумная страсть. Гравировка, оттиски. Детские, право же, забавы… В том-то и дело, в том-то и дело… Для того и звоню вам, спросить желаю у вас совета… как никогда прежде… как никогда прежде…

Стас говорил вполне сдержанно и не без тайного сарказма, неизвестно на кого более направленного – на Антона Михайловича, на самого ли Льва Степановича, взволнованного звонком настолько, что сразу и выдал весь интерес к этому вопросу. Вот что слышалось Наташе в голосе Стаса, не подозревавшего, что слышат его отчетливо.

– Речь шла о пластиночке одной… Да, да, некой известной французской фирмы… Поражен вашей осведомленностью. Ваши люди перовским тысячу очков вперед дадут. А делал гравер один, я опять же случайно заглянул к нему и узнал нечто о заказе, для него безделушка, он мастер старый, бывалый, до войны получил соответствующее образование у резонных людей… Да… там опыт чистый. Он-то и проговорился, нелицеприятно, грубо даже, я сказал бы – за бутылкой, об известном вам лице, и не только о нем… А я-то знаю, что этот начальник перовский пытается вас подсидеть.

Недавно его люди на Арбат заходили, интересовались картинками, художниками, вещами разными старинными. Друга моего антиквара о чем-то расспрашивали. Нет, гравировщик уехал… Уехал, уехал, в неизвестном мне направлении, а вещицу мне оставил по старой дружбе… А вот это другой разговор… Можно и в виде бумажечек… Как вы скажете, пластинку так пластинку, но сумма будет другая… Если вы согласны, вещь при мне… Тогда другое дело… Припрятана в надежном месте… Да кто же, кроме меня, может о ней знать… Только о вашем благе, Лев Степанович. Ваши уроки, ваши уроки… Нехорошо с его стороны, гнусно, гнусно… Да внушением ограничиться, внушением, Лев Степанович, но внушить основательно, торжественно. Вот до чего доводит неправильная любовь к искусству, несовершенная тяга…

Дальше Наташа уже не слушала. Было противно и тягостно на душе. До чего же дошел мерзавец. И этот, старый подонок, кажется, заинтересовался. Что он с матрицей делать-то будет? Во Францию повезет, негодяй. Вместе с ее картинами. Да, конечно, там реализовать фальшивые бумаги известной французской фирмы. Где же еще? Здесь они вряд ли котируются. Хотя как знать…

Наташа вышла из подъезда и побрела без цели, без смысла, только чтобы куда-нибудь идти. Что она может предпринять сейчас? Идти ей некуда. В мастерской этот фавн засел, ее дожидается, явно не для того, чтобы об искусстве с ней говорить. В разгромленную квартиру? Нет… Одно воспоминание об этом, в кепочке, которого «они» называли «жучок», приводило ее в содрогание. Да и, верно, там дожидаются уже псы этого Киргуду. А от мастерской ее никто не выслеживал пока… Пока…

Сейчас все стало неверно, зыбко, все готово измениться вот в следующую же секунду, и не в лучшую сторону.

Наташа забрела в скверик, присела на скамейку. На качелях качались дети, звонко перекрикивались:

– А я выше тебя взлечу!

– Нет, я!

– А у меня все равно всех выше получилось.

Младенцы мирно посапывали в колясочках, а их мамы вели оживленные беседы друг с другом, наверное, обсуждали предстоящее приготовление ужина к возвращению мужей с работы. Так было здесь уютно, по-домашнему, что захотелось плакать. Она вспомнила недосягаемых д ля нее Тонечку и Васеньку, и ей стало совсем тошно. Она поймала себя на мысли, что это «нет, я!» и «всех выше получилось!» – восклицания братишки, и вдруг мимо нее проехал велосипед без седока. Маленький трехколесный велосипед, на таком она каталась, когда ей было столько, что даже припомнить мир, соответствующий прожитому времени, было невозможно.

Наташа пригляделась к велосипеду, – ну точно, он такой же, только резиновый огромный клаксон надет на одну из обтянутых резиной ручек, да спицы, во избежание попадания туда детских пальчиков, обтянуты пластиком. Пожалуй, и колеса потолще. Ну конечно, ведь в те годы резина была особенной, промышленной, из нее же изготавливались шины для огромных, нужных государству машин. А эти большие, нарядные колеса, какого-то оранжевого цвета, совсем из другой резины, именно из той, из которой должны делаться колеса маленьких велосипедов и игрушечных машин.

Велосипед, словно услышав ее признательность, остановился, повернулся к ней мордой, подъехал и встал, упершись рулем, как рогами, в колени Наташи.

– Ребенку, которому едва исполнилось три года, – услышала она, – подобные испытания противопоказаны.

– Да вы, никак, из продвинутых? Ценю вашу смелость… ценю вашу смелость… но пожалейте будущее ребенка…

В разрывах плотно-резинового, с привкусом оранжевой именно резины пространства Наташа уловила, что это речи мамочек с колясками, располагавшихся в нескольких шагах. Но все они были неимоверно далеко именно потому, что располагались рядом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю