Текст книги "Подари мне краски неба. Художница"

Автор книги: Елена Гонцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

«…Вашу смелость, вашу смелость»… – звучало в ее мозгу одновременно надменно и даже цинично и в то же самое время спасительно.

«Хоть что-то осталось», – подумала она, на несколько мгновений осознавая реальность происходящего с ней сейчас.

Вместо странного велосипедного руля, внезапно отвернувшегося, она уткнулась в собственную и настоящую сумочку, чувствуя себя рыжей белкой, склонившейся к орехам. Она обнаружила, что совершенно нет сигарет, и следом за этим решила проверить кошелек. Денег оставалось только на телефонную карту, пачку «Голуаза» и бокал мартини. В том, что она выпьет этот бокал, она не сомневалась.

Наташа аккуратно отодвинула велосипед, стараясь не причинить ему беспокойства, встала и направилась к ближайшему бару, который находился рядом со станцией метро в недрах большого магазина «Перекресток», работающего круглосуточно.

В сумерках полупустого бара она выбрала самый темный уголок и водрузила на нос солнцезащитные очки.

Сейчас она даже в случайном бармене готова была увидеть преследователя.

Он появился сразу. Наташа даже не поняла сперва, что это бармен, исполняющий роль преследователя. Она сжалась, потом набрала в грудь воздуха, надулась и произнесла фразу, которую после не смогла бы воспроизвести в состоянии самого крайнего испуга, это был языковой шедевр, представляющий самое крайнее изумление иностранки перед сумерками чужой страны:

– Мар-ти-ни… Йес? – Интонация вверх. – Я не-фа-шно говорю русский. – Интонация вниз. – Ан-дестенд? – Интонация резко вверх.

Ошарашенный бармен переступал с ноги на ногу и явно не знал, что ему предпринять в этой ситуации.

– Мартини с тоником, чистый?

– Мартини с тоником, то е-е-есть с тоником. – Наташа ответила быстро и чисто. Бармен еще более удивился и собрался было немедленно бежать – выполнять заказ, но Наташа его остановила: – Цига-ретт, «Голуаз», плыз, энд э-э-карта, оф телефонн.

– Понял, мэм, – почему-то ответил бармен очень испуганно и исчез.

Наташа поняла, что вляпалась, что образ свой надо было продумать заранее. Поэтому, когда бармен вернулся с подносом, на котором стоял высокий бокал, на три четверти наполненный мартини, лежала синяя пачка «Голуаз» и телефонная карта, она заговорила с ним на чистом английском.

– I am sorry, do you speek English?

– Yes, I do! – обрадовался бармен наконец разрешившемуся недоразумению.

И Наташа поведала ему страшную историю о том, как она заблудилась в этом огромном городе, где у нее нет совершенно никого, ни папы, ни мамы, ни любимого американского дядюшки.

Что ей обязательно нужно доехать до гостиницы «Россия», где она остановилась, но она не знает даже, где находится сейчас и как доехать до гостиницы.

Она шведская художница, приехала в Россию изучать искусство, а чтобы молодой мистер не сомневался в ее дарованиях, Наташа быстро набросала его портрет карандашом для бровей на льняной салфетке. И добавила по-русски:

– Денег на такси тоже нет.

Бармен, казалось, не заметил этой русской вставки и по-английски учтиво предложил ей сумму, необходимую, чтобы доехать до гостиницы, в обмен на портрете автографом. Наташа расписалась и вышла. А бармен, в недоумении разглядывавший ее подпись, долго потом смотрел ей вслед.

«Надо придумать какой-нибудь чужеземный псевдоним, – подумала Наташа, – а то я автоматически расписываюсь своей фамилией. А бармен этот для соглядатая очень продвинутый».

Все еще чувствуя себя в роли иностранки, словно в бронежилете, она выбрала таксофон поукромнее и набрала ненавистный номер Антона Михайловича.

Разговор с ним она начала без предисловий и приветствий.

– Алло! Вы хотели знать, где находится Стас, записывайте адрес. Диктую.

– Подождите-подождите, – засуетился Антон Михайлович, – где вы? Откуда вы звоните?

– Из поликлиники, – раздраженно ответила Наташа, – мне некогда с вами разговаривать. Немедленно записывайте адрес, или я…

Она продиктовала адрес и положила трубку.

Немного подумав, она сняла трубку и набрала номер Андрея.

– Привет, – произнесла она.

– Привет, а кто это? – спросил Андрей.

– Ты уже не узнаешь меня? – В голосе Наташи не было удивления.

– Не узнаю…

– А тем не менее это я.

– Татуся, ты ли это? Зачем ты меня разыгрываешь?

– Кто, я? Да ничуть.

– Ты где?

– В Перове.

– Как ты там оказалась?

– Забрела на случайный огонек, как мотылек.

– Нет, я серьезно, что ты можешь делать в Перове?

– Рассуждаю о смысле жизни и вполне серьезно хочу к тебе приехать. Нельзя?

– У меня такое чувство, что ты сейчас бросишь трубку и умчишься во Псков.

– С каким удовольствием я бы так поступила!

– Что тебе мешает?

– Ряд невзрачных обстоятельств.

– Одно из которых не я ли?

– Ты самое обаятельное обстоятельство и не из них. Так что, я еду?

– Приезжай немедленно.

– Ты не звонил мне в последние дни?

– Звонил, но у вас что-то с телефоном, – неуверенным голосом предположил Андрей. И Наташе стало ясно, что Андрей врет, что он не звонил ей ни разу.

– Да, ты прав, у нас что-то с телефоном. Линия, видать, перегружена. Центр. Минут через сорок приеду. Пока.

– Пока.

Она поймала такси и назвала привычный адрес.

– А? – сказал таксист, – я там родился, на «Войковской». Сто пятьдесят будет стоить, не меньше. Другой бы заломил двести. Поехали.

Они тут же попали в пробку. «Волгу» окружали разномастные автомобили, часть которых напоминала броневики. За темными стеклами этих броневиков неразличимы были ни водители, ни пассажиры, словно этот хищный поток существовал сам по себе по чьей-то недоброй воле.

Таксист на всякий случай посигналил-погудел вместе со всеми, потом насупился и внезапно изрек:

– Бардак в стране из-за этих проклятых нацменов.

– Из-за кого? – переспросила Наташа. – Вы имеете в виду…

– Да нет, – отмахнулся таксист, – тысячу лет вместе с евреями живем. Они вроде как русские, а мы вроде как евреи тоже. Друг у друга учимся, друг друга учим, как вместе дружненько жить. Но вся беда из-за нацменов. Заметь, слово-то какое правильное – нац-ме-е-н! В точку. Вот этот нацмен все заполонил. Он едет отовсюду. Даже из Швеции прется. Не говоря уж о Европе и Азии… А что касается Африки, тут уж мое вам почтение, они нас макаками считают, африканцы, потому что у нас волосы на руках есть, а у них нет, во как!

Наташа поняла, что ей надо набраться терпения. Таксист говорил без умолку все сорок минут, решив, что девчонка его полностью поддерживает.

– Прощай, дочка, – сказал он почти растроганно, когда Наташа расплатилась возле знакомого подъезда.

Она потопталась перед подъездом нерешительно и скорбно.

Потом стала набирать код, сообразив, что не помнит порядка цифр. Попробовала нажать на самые стертые кнопки. Стальная дверь открылась. В стальном же лифте она поднялась на восьмой этаж, заметив, что на стальных стенках не было выцарапано ни одного бранного слова.

«Кто же тут живет? – с ужасом подумала она. – Верно, люди будущего, вызревают в тишине, чистоте и спокойствии».

С тем же самым чувством она подумала: здесь живет ее жених.

Вопреки этим ожиданиям, Андрей встретил ее больным и разбитым. Усталым, осунувшимся и мало напоминающим людей будущего, существ без страха и упрека.

– Голова болит, – пожаловался он, – буквально раскалывается.

– Анальгин пил?

– Хоть ты что с ней делай, точно окована стальным обручем.

– Мама говорила, что, когда болит голова, надо выпить крепкий, очень горячий чай и очень сладкий.

– Ты же знаешь, я не пью сладкий чай, а тем более горячий.

– У меня тоже болит голова, – ответила она, – помучаемся вместе.

Она заметила, что Андрей рад ее приезду, но как-то так рад, точно они едва расстались и вот снова встретились.

В прежние дни это могло несказанно обрадовать. Сейчас это настораживало. А отчего – было не вполне ясно.

Это заставило Наташу напрячься и сообразить, несмотря на усталость, сколько времени прошло со дня их последней встречи.

Тогда она уезжала во Псков. Тогда была весна, начало белых ночей. Псков, работа какая-то необыкновенная. Сначала цвела черемуха, потом пышная северная сирень. Потом… потом… И все это время они не виделись. Да, пожалуй, не слишком много думали друг о друге. Прошло больше месяца. А по сути, много больше. Полтора, почти два…

– Заканчиваю книгу, – не без тайной гордости все же улыбнулся Андрей. – С трудом.

– Какую книгу? – спросила Наташа, действительно в этот момент не понимая, о чем речь.

Андрей посмотрел на нее как на ненормальную.

– Ах да! – улыбнулась Наташа. – Книгу, книгу. Что ж ты ее так долго пишешь? Два года только и разговоров что о ней.

– Это трудная работа, – начал оправдываться Андрей, – почти невыполнимая.

«Еще немного – и он будет хвастаться непонятными для меня вещами».

– Если это для тебя так трудно, зачем делать?

– Ты как-то нехорошо говоришь. Я говорю не о том, что для меня эта работа невыполнима, а что вообще сбор материалов, поиск формы – труд колоссальный.

– Идея, Андрей, все же первична. Замысел, зарождаясь и развиваясь почти без участия автора, так же и воплощается. После того как он вырастет, необходимо лишь мышечное и интеллектуальное напряжение, чтобы форма, материал, подобранный для воплощения, соответствовал замыслу. Это просто. Если же это не так, то для чего ты взялся за книгу? Для чего? Чтобы доказать себе, кому-то там и мне заодно, что ты усерден в сборе материалов и упорен в их обработке, ничего не сулящей? Кроме, конечно, головной боли.

– Хотя бы и так, что плохого в том, что я пытаюсь хоть тебе что-то доказать.

– Что касается меня, мне доказывать ничего не нужно. Показывать – другое дело. Я с интересом прочту эту книгу. Правда, на каждом шагу там будешь высовываться ты и мешать мне воспринимать эту косную древнюю материю.

– Не скажи, Татуся. Ничего косного. Там – жизнь, превышающая наши представления.

– А! Так ты раздавлен и окован этой превосходной жизнью, в прицел которой ты нежданно-негаданно попал? – Наташа не сердилась, но говорила отстраненно и несколько иронически.

– Да! – наконец успокоился Андрей. – Это именно так. Ты не знаешь, работа эта не уступает по напряженности даже и нью-йоркской фондовой бирже.

– И штаб-квартире НАТО, – подхватила Наташа, смирившись со всем, что тут было, в этом кабинете молодого, оборотистого писателя; наполненном множеством ненужных, но колоритных предметов. – Ты сделал ремонт и поменял обстановку.

– Нет, только компьютер новый приобрел.

– Чем тебя старый не устраивал?

– Моя работа теперь немного смахивает на твою. В обработке компьютера я вижу предметы древней цивилизации в натуральном, не ископаемом виде.

– А зачем они тебе? Ты ведь их не рисуешь.

– Чудачка, – Андрей пожал плечами, – ты думаешь, что рисовать можно только красками?

– Конечно, и еще карандашом, и еще дождем и радугой – акварелью.

– А еще словами.

– Это мне недоступно. Слова часто бывают лживыми, а краски не лгут.

Граммофон довоенных времен с превосходным набором старых пластинок, музыка, под которую они любили танцевать, воображая себя молодыми людьми той поры, показался ей теперь воплощенным издевательством. Он соседствовал с мощным офисным компьютером, на цветном мониторе которого переливалась всеми цветами восстановленная при помощи хитрых компьютерных операций древняя ваза. Ее темный землистый оригинал находился тут же, на обширном рабочем столе, где в беспорядке валялись какие-то ржавые клинки, крючья, иглы, цепи и другие орудия смерти, как это представилось Наташе.

Замечательные копии старинных карт привлекли ее внимание несказанно больше. Странно выглядела земля в изображении продвинутых иноземцев. Небольшая, но яркая страна городов.

У Наташи возникло стойкое ощущение, что не слишком артистичный и даже занудный Андрей просто извлекает нечто из недоступных для других документов, компонуя все это наугад. Все равно никто ничего проверять не станет. Никто не вызовет в карательные органы, не будет стращать скорой расправой.

– Два дня назад записывался на телевидении. Со мной полтора часа говорил сам Александр Гордон.

– Чудесно, – ответила Наташа, – о чем это так долго можно говорить с Гордоном?

– О раскопках, о книге.

– Ах да. И скоро тебя увидит вся страна. Или некая часть ее.

– Передача по ОРТ, конечно, увидит вся страна.

– А ты не боишься ответственности?

– Ответственность, конечно, растет. Сейчас любой мой шаг приходится сопрягать с возможными последствиями.

– Шаг в сторону – попытка к бегству.

– Да, вроде этого, – не заметив грустной Наташиной усмешки, ответил Андрей.

– Да ты не печалься, все обойдется. Слава ученого надежнее, чем иные ее разновидности. Прочнее. Меня вот за невинную копию Левитана грозились упечь в тюрьму.

– Когда и кто грозился упечь тебя в тюрьму? – Андрей насторожился.

– Да так, гнусные инсинуации. А вам-то что, о древности пишущим? Обкрадывайте мертвых, они не против. Правда, одобрения с их стороны тоже не дождешься.

– Это точно, – засмеялся жених. – Дождешься от них.

– Откуда такое пристрастие к мертвому?

– Ты не понимаешь, это все очень интересно и таинственно, да и мертвые ли они, эти люди, когда-то жившие? С одним моим другом, ты его не знаешь, произошла забавная история. Хоронили его выдающуюся бабушку, на старинном кладбище, где сто двадцать лет, или даже с времен Крымской войны, никого не хоронили, знаешь, такие густые аллеи с плачущими ангелами, они, пожалуй, только в провинции сохранились в нетронутом виде, и когда копали могилу, наткнулись на дубовый гроб, прекрасно сохранившийся, времен Крымской войны. Как-то нечаянно своротили крышку, – Андрей говорил книжно, старательно, но быстро подбирая слова. – И товарищ мой обнаружил и вытащил из гроба офицерскую шпагу в великолепном состоянии. Он, конечно, не стал брать ее…

– А ты бы, конечно, взял…

– Не знаю, не знаю, может быть…

– А что сделал со шпагой твой приятель?

– Положил ее обратно в гроб доблестного слуги царя и отечества. Но когда гроб с телом знаменитой бабушки опустили в могилу, с руки моего друга, точно взятые непостижимой силой, сползли и исчезли новенькие швейцарские часы. Заметь, что он обычно с большим трудом снимал их с руки. А тут браслет расстегнулся сам.

– Страх и ужас, – засмеялась Наташа.

– А еще вот какая была история. Другой мой товарищ был на раскопках в новгородской области. И нашел он каролингский меч, французское изделие высочайшего качества, с великолепным балансом, он знает толк в таких предметах. То-то ему был подарок. Он бережно его извлек из рыхлой земли, почуяв что-то необычное в происходящем. Затем меч стал уходить из его рук и скрылся не то чтобы в этот курган, но ушел куда-то дальше, к хозяину, в другие времена, туда.

– Все-таки он ей уж-ж-жасно нравился, – нараспев произнесла Наташа. – Ты такое никогда не рассказывал мне. Жаль, что это было не с тобой. – И тут же поняла, что немного ошиблась.

Андрей посмотрел на нее то ли насмешливо, то ли с чувством непонятного ей превосходства.

– «Только мертвому мертвые снятся», – процитировала Наташа, чувствуя что постоянно говорит и думает не то, что в этом кабинете нужно говорить и думать. Но впервые за эти несколько дней она была здесь сама собой, Наташей Денисовой, а не существом женского пола, заранее обреченным облечься в чужое имя или время.

– Есть множество историй и подобных свидетельств, – продолжал Андрей. – Но они, как говорится, не для разглашения принародного. Народ не поймет, заволнуется.

– Народ завыл, объятый страхом…

– Народ безмолвствует…

– Нет, народ, Андрей, в этом только и живет. В разговорах с мертвыми. Но разговоры эти неуловимы никаким научным аппаратом, системой или скопищем приборов. Я знаю, что ты считал, по крайней мере, иначе.

– И сейчас считаю, – запальчиво ответил Андрей, внимательно разглядывая по-новому упрямую Наталью. – Народ – плебс, ничего не смыслящий ни в искусстве, ни в истории, ни в духовной сфере.

Наташа подумала, что где-то это уже слышала, в другой, более величественной интерпретации. Да, «человек не может быть моделью для иконы». И что они все к человеку пристали? Но тут же поняла, что Андрей говорит не о том высоком, что не позволяет человеку стать моделью для иконы, но предлагает ему большее – быть ее соавтором. Здесь же – мелкотравчатое, психопатическое отношение сноба-недоучки к тем, кого он ставит ниже себя.

– Культуру и историю создают избранные, а народу вон что нужно: бесчисленные сериалы, в которых ни слова, ни движения, ни лица нет хоть на йоту талантливого.

– Как же ты пишешь книгу о мертвых людях, если ты даже живых ненавидишь?

– Во-первых, я пишу не о людях, а о погибшей культуре, погибшей, кстати, по вине опять же людей. Во-вторых, ты неправа. У меня нет надобности ненавидеть людей: они мне просто ни к чему.

– Но культуру, Андрей, не только разрушают люди, они же ее и создают.

– Создают избранные, а разрушают все. Хватит об этом. Что-то ты стала больно смела после Пскова. – Андрей явно злился. – Где и у кого ты нахваталась этого бреда, о чем ты тут со мной уже час толкуешь.

– Почему «нахваталась»? Ты считаешь меня неспособной думать самостоятельно?

– Конечно, не считаю, и имею на это основания. Не забывай – я знаю тебя с детства.

– Обними меня, – насмешливо сказала она, – я бы обиделась на твой новый тон и манеры, если бы не знала тебя с детства. – Она почувствовала, что снова сказала не то. По крайней мере, эти слова окатили ее прохладой.

Андрей обнял ее, и они с минуту стояли посреди черепков и прочей древней утвари. Наташа, вполне довольная, скосила глаз и неожиданно увидела посмертную маску Достоевского, глядевшую прямо на нее. Она вздрогнула. Андрей это воспринял по-своему. Он подумал, что Наташа отшатнулась, но вида не подал.

– Мы с тобой сегодня пара сапог, – сказал он примирительно. – Я напою тебя горячим шоколадом, немного коньяка, есть так называемые котлеты по-киевски.

– Ты говоришь – котлеты по-киевски, а я вижу пещеры Киево-Печерской лавры.

– Ты просто устала, Татуся. Ни о чем не думай. Но если хочешь – о пещерах думай.

– Я, Андрей, не думаю, я – знаю.

– Что ты знаешь? – спросил он несколько раз, меняя интонацию, пока ломал большую плитку полугорького шоколада.

– Все знаю, все я знаю теперь, Андрей. Жизнь прожить – не поле перейти, например. Часы, говоришь, швейцарские, уползли. Это очень хорошо, что так получилось. Твой друг счастливый человек. С ним заговорили. Понимаешь? А язык тут может быть разным.

Разным-преразным. И порой очень даже болезненным. Болезнь – тоже язык, которым с нами разговаривают стихии. Вот и ты сегодня болен не просто так. Чем-то ты окликнут, вот и мучаешься. Кто-то с тобой поговорил.

– Ты думаешь? Я тебе верю, Татуся.

– А ты думал…

– Кто же это меня окликнул? – Андрей ко всему отнесся с поразительной серьезностью. – Что за стихии? С утра голова что котел. Я жду очень важного звонка. Мне должен позвонить один профессор.

– Может быть, и он, но, скорее всего, тебя ищет посреди Москвы дух твоего мертвого города. А может, это я тебя звала. Что, страшно?

– Я думал об этом, – соврал он, воспользовавшись тем, что в этот момент стоял к Наташе спиной.

Скоро уже они с удовольствием пили горячий шоколад с великолепным вкусом, Андрей откупорил бутылку полусладкого вина, не слишком удачного, но зато напоминающего о студенческих временах. Которые, кажется, для Наташи закончились.

Наташа подумала вдруг, что Андрей просто мучается с похмелья. Пил коньяк с каким-нибудь из своих профессоров, к тому же по необходимости и без удовольствия. Протокол, официальная московская церемония.

Андрей приобретал привычные очертания. Лицо его сделалось более плутоватым и живым. Точно стерлись детали, необходимые для телезвезды, как некий грим. Он поставил чудесную композицию Джимми Хендрикса и стал болтать о вещах настолько далеких от его археологических и писательских изысков, что поставил Наташу в тупик.

Казалось, даже и не казалось, а было правдой: вся эта мертвая древность и разговоры о ее животворной силе только маска, скрывающая прямое желание известности, славы, мгновенных, но хорошо оплачиваемых почестей.

«Эротическая мелодия, – мрачно подумала Наташа. – Сейчас он меня раздевать будет, тоже мне – археолог. Да у него одно на уме».

И точно. Андрей ловко схватил ее поперек туловища и перенес на классический довоенный диван, «ретранслятор» как называл он его в юности, вспоминая, кажется, «Понедельник начинается в субботу» Стругацких, книжку, которую он знал наизусть, подобно тому как Наташа знала наизусть всего «Евгения Онегина».

Ловкость Андрея показалась ей необыкновенной и чудовищной. Раньше все бывало по-другому, а как – она не помнила. Но точно, что по-другому. Она тупо смотрела на то, как жених раздевает ее, благо это сделать было совсем нетрудно, одежда мнимой чужеземки состояла из майки с надписью «HELP!.», дурацких штанов Остроуховой, на которых, как назло, заела «молния», и прочей малости, до которой Андрею не суждено было в этот раз добраться.

– Ты что-то потерял? – иронически спросила она, почти оттолкнув его руки, тщетно пытавшиеся стащить с нее остроуховские штаны.

– Я потерял, Татуся, твою косу, – весело ответил Андрей.

– Ты не там ищешь ее, – в тон отвечала Наташа. – Ее следует искать в парикмахерской на Новом Арбате.

– Я так соскучился, – проговорил он угрюмо.

– И поэтому не звонил мне целый месяц?

– Но ты же была во Пскове. Я думал, и не без основания, что все произойдет само собой.

Как тогда, как раньше… Как всегда… Иногда нужно поскучать друг без друга.

– Согласна. Но кто решает – когда?

– Я подумал, что ты.

– А я – что ты.

– Тебе не кажется, что мы запутались?

– Не кажется, – ответила Наташа, – все ясно-понятно. Ты что это такой ловкий стал? Где напрактиковался, секс-символ?

– Я же говорю, что соскучился, – еще угрюмее повторил Андрей, привлекая ее к себе, прежде чем Наташа успела выскользнуть из его ослабевших было объятий.

Она тут же вспомнила Терлецкий парк и Леона по кличке Киллер, подосланного Стасом, этого зануду, предположившего, что она то ли больна, то ли беременна. Наташа представила, что археолог (именно так она подумала об Андрее) немедленно овладеет ею, она забеременеет и придется ей бегать по Москве, а то и по всей стране, скрываясь от зловещих подонков, с ребенком этого археолога в животе. Да с какой стати!

Не имея в это мгновение никаких аргументов против кошмара, и без того окружившего ее, она разрыдалась в ужасном мраке, внезапно покрывшем все. Всем что-то надо от нее, а этому подавай ее всю, с головы до пят, просто так, на этом кожаном «ретрансляторе», черт бы его побрал.

– Прости, Наташенька, прости. – Она увидела склонившегося над ней Андрея. – Выпей коньяку, спирту, какой же я дурак, не вижу, что с ребенком истерика. Что-то случилось. Ты ведь говорила, а я не понял сразу. Выпей и рассказывай.

Наташа выпила маленькую рюмочку коньяка, вытерла слезы и доверительно, насколько могла, поведала все известные ей подробности истории, в которую волей-неволей оказалась ввергнута.

Она почти не смотрела на Андрея, чтоб не мешать, возможно, единственному заступнику и помощнику оценить ситуацию и принять правильное решение.

Завершив краткую хронологию последних событий, она подняла глаза на жениха и с трудом сообразила, что произошло. Он был мрачнее тучи.

– Это нам испытание, Андрей. И мы должны доблестно справиться с ним.

После того как выговорилась, Наташа чувствовала себя едва ли не превосходно.

– Тебе не составит никакого труда, правда ведь, обратиться, как это говорят, куда следует. Твой отец…

– Мой отец? – в недоумении произнес Андрей. – Да он слышать о нас с тобой не захочет, как только узнает об этом сюжете.

– Но почему? Ведь он дружил с моим отцом!

– Это не имеет никакого значения. Мой отец всегда считал, что дети должны быть самостоятельны, добиваться положения в обществе своим умом и остерегаться компрометирующих связей.

– Но у меня нет никаких связей, кроме тебя.

– Откуда же этот авантюрно-криминальный сюжет?

– Ты считаешь меня авантюристкой?

– Вне всякого сомнения, – резко ответил он. – Ты поставила на себе крест. Что тут еще можно сказать.

– Хорошо, пусть так. Но безвыходных ситуаций не бывает. Я ведь пришла к тебе.

– И что же, ты думаешь, я могу сделать?

– По крайней мере, ты можешь раздобыть денег.

– Где же я их раздобуду, тебе ведь надо очень много, а я воровать или… подделывать картины не умею.

– У тебя же есть связи…

– Что стоят мои связи без моего доброго имени? Да со мной…

– …никто разговаривать не будет? Из-за этой совершенно дурацкой истории?

– Я всегда предполагал, что произойдет что-нибудь подобное. Ты вечно якшаешься с каким-то сбродом, эти Остроуховы, Стасы, де еще бесчисленные занюханные старые хлыщи, неизвестные, как говорится, прогрессивному человечеству.

– Среди этого сброда ты познакомился со своей Лизой. Для нее ты небось расстарался бы…

– Лиза ни-ко-гда не могла бы оказаться в такой ситуации. Ах, да ведь ты даже постриглась, как она!

Андрей с недюжинным любопытством археолога уставился на Наташу. Некоторая внутренняя борьба обозначилась на его красивом лице.

– Не смей сравнивать меня с этим ничтожеством! – буркнула Наташа, не испытывая к этой Лизе никаких чувств. – Да и вообще твоя обезьянка ни при чем. Какой-то жалкий заморыш, прости, если я тебе что-то отдавила.

Все-таки Наташа обрадовалась тому, что Андрей не стал возражать. Но эта радость промелькнула и рассыпалась. Она поняла, что он просто напуган. Какая уж там Лиза, когда речь прежде всего о нем, особенном.

Естественно, она оказалась права. Мысленно он расправился теперь даже с Лизой как виртуальной свидетельницей.

– Зачем ты пришла ко мне со всем этим? – почти взмолился Андрей. – У меня расписан каждый час. А за тобой, как ты говоришь, следят. Через месяц мне сдавать книгу.

А я должен буду отбиваться от твоих бандюганов?

– Успокойся. О том, что я у тебя, не знает ни одна живая душа. Ты понял?

Она говорила ледяным голосом, натягивая майку и застегивая брюки.

– Все ты врешь. Ты вся изолгалась в последнее время.

– Не больше, чем ты, – медленно произнесла Наташа, обернувшись на жениха, и закрыла входную дверь за собой.

Когда она ждала лифт, дверь в квартиру Андрея, всегда что-то поющая входящим и выходящим людям, как-то жалобно застонала, и послышались торопливые шаги Андрея. Наташа радостно обернулась, она подумала, что он одумался, что сейчас вернет ее, они все спокойно обсудят, он поможет ей во всем, и в том, о чем она забыла сказать, ведь неумолимо приближался срок платить оставшуюся сумму за предстоящую брату операцию, а Андрей даже не знает, что Тонечка с Васенькой…

– Вот. Ты забыла надеть. – Андрей смущенно что-то комкал в руке.

Наташа опустила голову и увидела в его ладони свой маленький бюстгальтер.

– Это тебе на память! – зло выкрикнула она и бросилась бежать вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.