Текст книги "Подари мне краски неба. Художница"
Автор книги: Елена Гонцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
Бронбеус встречал их у подъезда. Он сидел на лавочке под большим кленом в обществе неизменных дворовых старушек и собак и напряженно всматривался в машины, заезжающие во двор.
Увидев Наташу и Владислава, выходящих из автомобиля, он бросился к ним:
– Я уже что только не передумал, пока вас не было. Сижу и не знаю, что делать, то ли в милицию обращаться, то ли… Я звонил в мастерскую и услышал что-то ужасное. Мне ответил кто-то таким странным голосом. Что ты там наворотил, Слава?
– Что ответил странный голос?
– Я спросил, мастерская ли это Акакия… что я мог еще спросить? Не Наталью же, в самом деле, и не тебя же, Слава. Мне проскрипели что-то нечленораздельное, вроде «я доберусь до вас до всех, гады…». А может, что другое он ответил, не знаю, он ведь говорил так, точно был сильно пьян или как-то оглушен.
Владислав и Наташа переглянулись.
Одно тело восстало, – одновременно произнесли они.
– А потом раздался шум, точно кто-то ворвался в мастерскую. И того, кто говорил, стали связывать, вероятно. Потому что он истерически вопил: «Трое на одного, вяжите, гады, за все ответите…»
– Н-да, – сказал Владислав, – похоже, этот Штуцер оклемался первым. Я специально пришиб его не очень сильно. Правда, если ему удастся выжить, гипс придется носить долго.
– Дети мои, довольно, – взмолился Бронбеус, – снизойдите к моим сединам. Быстро ужинать и отдыхать. Не станете же вы мучить меня и дальше?
– Бронислав Бенедиктович, – ответила Наташа, – я одна во всем виновата, и я не буду вас больше мучить. Простите меня.
Она с трудом могла поверить, что несколько часов назад покинула стены этой уютной квартиры, куда они поднялись теперь с Бронбеусом, который важно нес рулон рисовой бумаги и один из пакетов с красками. Владислав на минуту задержался с водителем, о чем-то сговариваясь. Он поднялся следом и сразу занялся приготовлением ужина.
«Сколько же в нем, как это называется, жизнестойкости, что ли, или невозмутимости, или еще чего», – думала Наташа.
Дрожь в руках, странная тошнота и озноб постепенно слабели, пока не растворились вовсе.
Она пыталась вспомнить, когда отдыхала последний раз, то есть когда чувствовала себя в полной безопасности, и никак не могла вспомнить точно. Выходило так, что последние несколько месяцев, начиная со смерти отца, ни о каком отдыхе не могло быть и речи. А то, что она хотела бы так назвать, оказывалось то шумными пустяками, то совершенной беспредметностью, более утомительной, чем многочасовая работа.
Слово «работа» развеселило ее, и Наташа, быстро раскатав рисовую бумагу, отрезала подходящий кусок и, ни на секунду не останавливаясь, изобразила неожиданно для себя сказочного алконоста возле маленького озерца с пучками камышей, а поверхность озерца покрывали лилии и кувшинки.
– Такой техники я еще не видел, – услышала она голос Владислава. – Это лишь внешне что-то китайское или восточное вообще, на самом же деле… это твое собственное. Думаю, что экспозиция из подобных работ принесет тебе успех…
– Успех? – спросила она. – Как ты его представляешь? Я не хочу никакого успеха. Тебе нравится? Мне этого довольно.
– Не буду настаивать, – ответил он задумчиво.
– Впрочем, я тоже, – ответила она, – не буду настаивать. Успех – какое-то западное понятие. Говорить себе: «Я уверена, что этот цикл принесет мне большой успех» – это ведь ужасно.
– А ты не говори, – усмехнулся он, – это сделают за тебя другие. Да ты и не говоришь.
– Я отвыкла думать об этом. Раньше мелькали какие-то детские мысли о славе, очень неконкретные. Наверно, это бывает у всех без исключения. Прогреметь как-то, прогромыхать здесь, волнуя дурней, понимаешь, дурней в первую очередь, как… один мой знакомый… – Наташа поняла, что даже вспомнить Андрея, его жажду славы и его книгописание, она уже не может, – и укатить в Мадрид, например. Ты был в Мадриде?
– Был, – ответил он, – в детстве. Мне понравилось. В детстве мне нравилось все экзотическое. Как тебе.
– Откуда ты знаешь? Но точно нравилось. И все эти картинки оттуда. Для меня ведь Урал, куда часто возил нас отец, – законченный Восток, мне дальше ехать не надо. Восточнее не будет.
– А сколько листов ты собираешься изготовить? – спросил он.
– Изведу всю бумагу, сколько получится. Но времени нет.
– Как – нет?
– Правда нет, – наморщилась она, внезапно охваченная тяжелыми мыслями.
– Не преувеличивай, – твердо произнес он. – Ты за несколько минут совершила маленький подвиг.
– Никакой это не подвиг, – ответила Наташа, разглядывая алконоста, глядевшего куда-то за их спины. – Просто я долго к этой картинке готовилась. Наверно.
Наташе хотелось знать больше, много больше, ей хотелось знать все об этом человеке, так неожиданно и так феерически оказавшемся возле нее в особенной и страшной ситуации.
– Так мы будем сегодня ужинать? – прервал их разговор Бронбеус.
– У меня нет аппетита, – мрачно ответила Наташа, – кажется, он пропал навсегда.
Однако фаршированная белыми грибами и запеченная в духовке ярославская курица, купленная опытным Бронбеусом (грибы тоже были ярославские), не оставила равнодушной даже издерганную крайности Наталью.
Курица была посыпана ароматными разноцветными приправами и, несмотря на изрядную величину, оказалась пропеченной, с нежной хрустящей корочкой.
– Тебе не нужна жена, – уплетая куриную ногу, заметила Наташа, – ни мне, ни даже маме ввек бы так не приготовить курицу. Это же не курица, это – гусь.
– Насчет жены я как-то не успел подумать, – ответил Владислав, но подумаю в ближайшее время. Например, завтра.
– То есть?
– Что то есть?
– Ну… в смысле, она у тебя есть?
– Нет, я же сказал, подумаю в ближайшее время. После обеда они перекочевали в кабинет мастера и разговаривали там, потягивая кофе.
– Дети, – сказал Бронбеус, – завтра будет дождь. Не знаю, как вам, а мне утомительна эта бесконечная жара. Да и наше молодое дарование овеяло нас особенным зноем.
– Простите меня, – жалобно ответила Наташа, – я наломала дров. Но я не видела другого! выхода. И чуть было не поплатилась сама.
– Я могу догадываться о многом, – внимательно глядя на нее, произнес старый мастер, – но лучше тебе рассказать все самой. Тут важны тончайшие детали.
– Я поняла.
– Итак. Чего добивались от тебя эти подонки? Конкретно.
– Я же сказала, я писала для них копии…
– Оставь, картины они у тебя забрали, и все. Тут что-то другое. То, о чем ты молчишь.
– Я узнала, где они прячут картины.
– Опять картины…
– Да подождите, я привожу в порядок мысли. Картины на даче жениха Ольги Остроуховой. Его зовут Анатолий Сигизмундович Парфенов. Он что-то вроде секретаря у Шишкина. Верно, устраивает всякие сделки по продаже картин. Ездит все время куда-то. Вот как Владислав.
– Какое тут может быть сравнение? Пожалуйста, не передергивай.
– Ну да, я же сказала, привожу мысли в порядок… Похоже на то, что на этой даче у них было организовано что-то вроде склада, оттуда они собирались удирать за рубеж, прихватив все свое добро.
Владислав строго смотрел на нее, нахмурив брови.
– Картины, Наташенька, тут дело третье, – парировал Бронбеус. – По крайней мере, тут речь не только о твоих изделиях. Откуда ты знаешь о характере отношений Шишкина и Парфенова?
– Я как-то подслушала их разговор.
Реставратор побледнел, точно представив, какой опасности она подвергала себя.
– Я прошу тебя еще раз, Наталья, не скрывай ничего от нас. Ты делаешь нам больно. Но это еще ничего…
– Я говорила Шишкину, что Ольга показывала мне эти картины.
– Это несколько осложняет дело. Но не настолько. Настоящую охоту за тобой они не могли развернуть только на этом основании.
Наташа потупилась, закрыла лицо ладонями и глухо произнесла:
– Мне стыдно. Вы отвернетесь от меня, когда узнаете правду.
Ей тут же не к месту припомнился жирный крест, который поставил на их отношениях, да и на самой Наташиной жизни, Андрей, когда узнал о существовании этого криминального сюжета в биографии невесты.
– Разве я бросил тебя? – вдруг спросил Владислав. – Я пришел тебе на помощь.
– Да-да, – быстро ответила она, стуча зубами, опять начинался озноб. – Я изготовила для них клише. Он, этот Антон Михайлович, который был посредником между мной и своим начальством, сказал тогда, что это матрица ценных бумаг их фирмы. Но когда Стас затеял свою гнусность, он просветил меня – никакой такой фирмы не существует. А я сделала клише для производства фальшивых бумаг крупной французской фирмы. Вот так… Что я связалась с бандой фальшивомонетчиков. Я не могла предполагать, что за всем этим стоит Лев Степанович Шишкин. Искусствовед все-таки. Прохиндей, но не столь же широкого профиля, думала я.
– Профиль его много шире, – задумчиво отвечал Бронбеус, – продолжай.
– А сегодня он в припадке хвастовства и предполагая, что я никогда не выйду из мастерской, признался в этой широте. Да я несколько раньше из его разговора с Парфеновым поняла, что он за птица. Сегодня же он сказал, что сам и является заказчиком матрицы.
– Угораздило тебя, девочка, – покачал головой Бронбеус. – И тебе ни разу не пришло в голову, что они в любом случае не отстанут от тебя?
– Это мне в голову не приходило.
– Да в любом случае, даже если ты найдешь и вернешь им матрицу, они тебя должны будут… устранить… как свидетеля. А ты, Слава, тоже герой. Имею в виду твой звонок перовскому корифею. Остроумно, конечно.
Но ты перетончил. Не думаешь, что они смогут договориться?
– Не думаю. Им сейчас будет не до Наташи, они занимаются друг другом.
– А если? На время ты отвел от Наташи эту свору, но ведь клише они будут искать до победного конца. И опасность не уменьшается, скорее наоборот.
– Что же, нет выхода? – подняв бровь, произнес Владислав насмешливо. – Есть идея, учитель. Как говорится, не двинув пушки и рубля…
Он что-то сказал Бронбеусу на ухо, отчего тот довольно крякнул. Потом они извинились и, заговорщицки переглядываясь, отправились вдвоем в кухню.
– Наташенька, – нежно обратился к ней старик, вернувшийся через некоторое время, – мы не станем больше тебя мучить.
– Клише они не найдут никогда, потому что даже я не могу его найти. Никто не знает, где эта дрянь, – ответила Наташа. – Я не знаю, что нам делать.
– А ничего нам не надо делать, – убежденно сказал тот. – Вот Слава все знает. Он сейчас уйдет, но очень скоро вернется.
Реставратор кивнул и направился к двери.
– Нет! – крикнула Наташа, – да нет же! Не надо меня бросать. Мне страшно. Что я натворила! А что могла бы натворить еще, вот ужас-то!
– Наталья Николаевна, – укоризненно обернулся к ней реставратор, – все обойдется, уверяю.
Он накинул плащ, поднял воротник, а кепку Бронбеуса надел с таким шиком, что они покатились бы со смеху в другое время.
– В переулке каждая собака знает мою легкую походку.
Владислав вернулся через два часа. Короткий московский ливень не причинил ему неудобств, лишь кое-где на темной ткани плаща сверкали алмазные капли. В квартире запахло свежестью. Он выхватил из-за спины букет полевых цветов.
– Цветы… мне, – расстроилась Наталья, – за что?
– Аванс, – ответил Владислав. – И то небольшой. Твой сегодняшний лист стоит много дороже. Однако клише нужно найти и уничтожить. Но с этого мгновения ты не сделаешь ни шагу из этой квартиры. Сейчас необходимо выждать.
– Да, – торжественно вступил в разговор Бронбеус. – Мы со Славой усаживаем тебя под домашний арест. Будешь сидеть и готовиться к выставке.
– У меня нет ни одежды, ни красок, у меня каблук сломался, у меня даже носового платка нет слезы вытереть.
– Глупости, – ответил Бронбеус, – все, что тебе надо, Слава раздобудет. В соседнем магазине.
– Придется подчиниться грубой силе, – недовольно пробурчала Наташа.
Перспектива несколько дней, а то и недель, просидеть в квартире Бронбеуса в обществе Владислава вовсе не казалась ей ужасной, наоборот, она возлагала большие надежды на установление некой определенности в их отношениях. Она была заинтригована и уже желала какого-либо объяснения.
Но Тонечка! Надо срочно отправить ей деньги, а она даже не сможет съездить в Переделкино и вытащить из тайника то, что там спрятала. Впрочем, этой суммы было более чем недостаточно.
С тяжелым сердцем Наташа вынуждена была признаться сама себе, что планы ее потерпели крах, что операцию Васеньке не сделают, что придется звонить Тонечке…
А дальше Наташа думать не хотела. Она даже представить себе не могла, как на это отреагирует Тонечка, какое страшное разочарование ее ждет.
С этими мрачными мыслями Наташа отправилась спать.
Проснулась она, чувствуя прилив сил. Детали вчерашнего дня стерлись, оставив одно только воспоминание о спасении. Но будущее представилось настолько печальным, что Наташа погрузилась в прозрачную полудрему, страшась выбраться из-под одеяла.
Два голоса, которые вплелись нечаянно в ее сонные размышления, показались ей знакомыми. Она не стала уточнять для себя – кто говорит, и говорят, кажется, о ней и ее оригинальных картинах.
– Эта работа мне известна… Да, она приобретена одним пражским коллекционером. У него превосходное собрание. А та, что вы имели в виду раньше, да-да, горный источник, это она, вероятно, подобрала на Урале, он в Брюссельском музее. Никто не верит, что автор – ослепительно молодой человек, – произнес молодой голос ровно и размеренно, как на лекции.
– Всего набирается три десятка, – вступил голос пожилого. – Бедная, она даже не знает… Стокгольм, Тель-Авив, Париж, Вена… Я-то, честно говоря, только подозревал, что ты причастен к покупке ее картин. Я припоминаю чудесную работу, которую она долго поправляла, признаюсь, я был чрезмерно строг с ней в то время, но так было надо. Сова, горная речка, длинные саблевидные стебли…
– В Дании, – ответил насмешливо молодой голос. – Видите, какова экспансия нашего юного дарования.
Сейчас экспансия обратилась в сторону сна, – сказал старший.
– Мы с вами не знаем, что она пережила. При ее воображении это колоссальная тяжесть.
– Воображение тут может сыграть спасительную роль…
– Будем надеяться…
– А самые ранние ее работы – в Петербурге, на Фонтанке…
«Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил…» – почудилась Наташе полудетская-полухулиганская песня.
Утвердившись в мысли, что ей снится детский сон, Наташа ходила по нему, как внутри чистого псковского леса, заглядывая в самые неожиданные уголки.
Ей снились собственные картины. Те, что давно потерялись, запропастились, исчезли, совершенно ею забытые за течением дней, те, что она начинала писать и бросала, выстраивая иные планы, хватаясь за иные темы. Во сне она думала о том, что слишком много написала картинок, что это от беспомощности перед всем, что страстно хотелось запечатлеть. О том, что искала какой-то ход, который мог бы стать ей опорой в фантастическом движении нигде.
Снилось то, что она изобразила вчера, только вместо фантастического алконоста и сирина, которого она приписала где-то сверху, она вдруг увидела какую-то собственную вариацию на тему картины «Девушка и единорог» и снова крепко уснула.
Теперь ей ничего не снилось, она точно оказалась в огромном пустынном и светлом пространстве, отчасти напоминающем белую ночь, но без башен, мостов и крепостных стен.
«Это одиночество мое, – думала она, – ведь все мои мысли, картины, движения – это только я и больше ничего.
Это никак не относится к миру, к людям, к заботам мира. Настоящие художники несли в себе зерна будущей жизни, на них тяжестью ложилась Благодать, то, что недоступно мне».
«Спи, бедная странница», – услышала она добронравный голос ниоткуда и проснулась.
Было за полдень. Поначалу она увидела все черным и зеленым, сообразив, насколько ужасно положение, в котором она оказалась. Но дом, который она обводила теперь глазами, как испуганная птица, говорил ей о чем-то другом. Сознание ее было разделено незримой чертой на две равные половины.
«С этим надо что-то делать, – подумала она, – проклятая двойственность, все из-за нее…»
Она представила предстоящий разговор с Тонечкой и ужаснулась еще сильнее. Не только сама поставила себя под удар, но и ввергла семью в совершенно безысходное состояние. Как видно, бандиты не только не перестанут охотиться за ней, но примутся за это с новой силой, причем какие-то другие, совсем страшные. И все из-за какой-то странной безделушки, которую никто не может найти и о которой она сама уже не имеет никакого понятия.
В голове от прошлого вечера застряли несколько диковатых понятий – «информационная война», например. Она стала ее жертвой, как сама догадывалась.
В Москве только что прошел дождь, за окном сияло солнце, вились птицы.
Она автоматически включила маленький телевизор, чтобы узнать на всякий случай сводку погоды. Представлялось, что придется носиться где-то очертя голову, например ехать в Переделкино за спрятанными деньгами.
Смутно помнилось о том, что находится под домашним арестом. Как же она поедет?
Телевизионная установка, как важно называл телевизор Бронбеус, словно продемонстрировала Наташе часть ее сна, с пожаром, хаосом, тотальным разрушением.
Случайно она попала на телеканал, специализировавшийся на криминальных сюжетах.
«В районе санатория Никольское-Трубецкое на даче некоего Анатолия Сигизмундовича Парфенова этим утром велись настоящие боевые действия. Две конкурирующие бандитские группировки, как видно пытавшиеся договориться миром, не нашли общего языка и к семи часам после ожесточенной перестрелки, закончившейся ужасным пожаром, практически уничтожили друг друга».
Ничто не могло так поразить Наташу, как пепелище, которым стала в несколько часов знакомая ей усадьба Парфенова, жениха Остроуховой. Где были они сами в это время и случайно ли усадьба стала ареной жестокого сражения, телевидение не сообщило, обещая вернуться к этой теме через несколько часов.
На прощание камера показала маленькую калитку в уцелевшем от огня заборе, через которую Наташа дважды спасалась бегством. Казалось, что бегством спасался при ее помощи кто-то и сегодняшним утром.
Наташа переключилась на другой канал. Через несколько минут она знала о происшествии намного больше, но с какой-то другой, юмористической, что ли, стороны.
Совсем молодой следователь по особо важным делам, аккуратно придерживая над головой зонт, ровно и насмешливо говорил о том, как он задержал одного из бандитов, пытавшегося скрыться с ценным багажом, похищенным на даче, охваченной пожаром, который возник в результате перестрелки.
– Деться ему было некуда. Калиточка в мощном заборе – единственный выход. Нами еще несколько дней назад была заснята эта дача как предмет возможного интереса. Я и мои ребята, в частности наш замечательный Алексей, – следователь показал в сторону молодого человека, загородившего ладонью камеру, повернувшуюся было в его сторону, – расположились по эту сторону ручья. И этот голубчик прямо вышел на меня. Вот как вы сейчас. И был столь же удивлен. К сожалению, больше разбегаться было некому.
– Что же было похищено?
– В интересах следствия и наших с вами общих интересах мы не станем сейчас говорить об этом. Скажу только, что в данном случае мы столкнулись с хорошо организованной группой фальшивомонетчиков и похитителей художественных ценностей. Дача находилась под наблюдением, и мы знали, что на втором этаже хранится целый ряд живописных шедевров. К сожалению, пожар уничтожил их.
– Было обнаружено большое количество фальшивых долларов и несколько ценных бумаг известной французской фирмы, которые, скорее всего, предполагалось использовать как образцы для изготовления фальшивок. К сожалению, в перестрелке погиб офицер милиции Киргуев, случайно оказавшийся в центре бандитской стычки.
Наташа максимально уменьшила звук и затаила дыхание. Но больше ничего узнать не удалось.
Криминальные новости сменила полукриминальная реклама.
«За усадьбой велось наблюдение. Это Али? Не со спутника же следили за перемещениями этих уголовников. Нет, что-то не то. Шедевры поглотило пламя. Одно это замечательно. Парфенов и Ольга убиты? Но о хозяевах было бы сказано в первую очередь. Не Парфенов же пытался бежать с какой-то кладью через ручей. Могла ли матрица оказаться там? Если велось наблюдение за усадьбой, не обошли вниманием и мастерскую? Нет-нет, я пересолила».
Наташа тихонечко набрала телефонный номер квартиры Остроуховой и услышала порцию брани в свой адрес, настолько приземленной и утилитарной, что едва не расхохоталась.
– Все из-за тебя, черт бы тебя побрал совсем, – сразу же обрушилась на нее Оленька, как будто разговор идет давно. – Жалко тебе стало картинок своих долбаных. Дарование принадлежит не тебе, могла бы поделиться. Что тебе стоило, мазилка ты картонная? Убыло бы от тебя, да-а-а? А я-то, дура, всячески тебе помогала. Топить надо было тебя, топить безжалостно. Знаю, что ты презирала меня. Профессорская дочь. А мой дурацкий отец всего лишь заведующий базой. А теперь у меня нет ничего: ни жениха, ни дома, ни хрена. Толик чертов сегодня ночью удрал в Испанию, козел. Он бросил меня. Из-за тебя.
– У тебя остался Лев Степанович, – почти цинично произнесла Наташа.
– Брось ты, Лев Степанович неделю назад уехал в Парагвай. Мне туда не надо, но все равно противно, когда тебя все бросили. А я тебе помогала. Ты сперла у меня множество тряпок, не отрицай. Черт с тобой.
Знаю, что ты их выкинула. А я потеряла стольких чудесных людей в один день.
– У тебя остался Стас, – продолжала тянуть из Оленьки Наташа.
– Разве что, – уныло отвечала та, – Стас и евроунитаз Сволочи вы все. Паразиты.
Наташа поняла, что истерика пошла на убыль.
– Я одевала тебя и раскрашивала. Без меня ты попалась бы элементарно. Этим вот, которые… Актриса блин… Что ты без меня? Я бы тебе все, все устроила. Ты бы в деньгах купалась. Мы с Шишкиным и с Толиком все продумали. Такая бы у нас компания по продаже картин образовалась. И тебя бы, дуру, во Францию вывезли. А теперь у меня никого. Ты и перовских на нас натравила, и ментов. Толик, козел, слежку почуял, сразу сбежал, а меня оставил. Что я теперь буду делать, одна? Не хочу с тобой говорить! Не бросай трубку, чудовище!
Наташа положила трубку, морщась от боли и брезгливости.
Картина случившегося выходила обширной и загадочной. Наташа задумалась.
Никакого наблюдения за дачей не велось. По крайней мере в то время, когда Наташе приходилось там бывать. Это показалось Наташе аксиомой. А если велось, то последние два дня. Часть съемок демонстрировала целехонькую дачу. Это факт. Что там было нужно Киргуеву? Уж не меня ли он там искал?
Как его угораздило оказаться там среди этого побоища?
Она вспомнила гримасу раздражения и злобы на лице капитана, и ее передернуло. Теперь он станет героем. Посмертно будет награжден. Это ладно. Но ким образом Лев Степанович заранее уехал в Парагвай, если вчера только он демонстрировал перед Наташей свою хватку и мощь, а потом скорость.
Она забралась под одеяло и мелко затряслась. Может быть, эта часть кошмара отошла в прошлое. Но вместить все это было невозможно. Для симпатичного молодого следователя по особо важным делам существенно было не то, что преступники перестреляли друг друга. На его лице было написано, что он хотел бы предотвратить эту обоюдную кровавую баню и всех мирно пересажать за решетку. Для него ценным было разорение гнезда фальшивомонетчиков. И выход на структуру в целом. А это значит…
Наташа сбросила с себя одеяло, вытянулась, потерла глаза кулачками и отправилась в ванную, отдавая себе отчет в том, что сидит под домашним арестом и вряд ли способна его нарушить. Кажется, Владислава не было в квартире, а Бронбеус писал что-то в своем кабинете.
Она долго терла огромной мочалкой свое тело, маленькое и худое, преисполнясь к нему доверием и жалостью, все-таки оно ее не подводит, и голова, отразившаяся в зеркале, вполне гармонически приделана к нему, чтобы составить подвижное целое, единое с миром. Она, может быть, впервые после красивого и страшного сна, который увидела во Пскове, мгновенно поглядела на себя со стороны и осталась довольна тем, что она – как все и потому способна говорить с ними, как равная с равными, а не быть взбесившейся одиночкой.
Она насухо вытерлась, завернулась в халат и вошла в кабинет учителя, думая о том, куда отправился реставратор и что он вообще делает в Москве, кроме того, что возится с ней.
– Владислав Алексеевич в посольстве Франции, – ответил ей Бронбеус, весело глянув из-под стареньких металлических очков, и, саркастически улыбнувшись, продолжил:
– У него довольно много обязанностей кроме тех, что он берет на себя добровольно.
Наташа, предполагавшая, что омрачила своими лютыми обстоятельствами жизнь обитателей этой квартиры, удивилась тому, что Бронбеус смотрит на нее особенно приветливо и чинно.
– Сегодня ты поможешь приготовить обед, – деловито продолжил он. – Твой мозг нуждается в фосфоре и йоде. Слава еще утром все купил, нам остается только выстроить список блюд.
– Я хотела расспросить вас про Владислава Алексеевича, – начала было Наташа.
– Он тебе сам все расскажет, Наташенька. А что касается всего другого, так знай, что чрезмерно винить себя – значит проявлять зловредный эгоцентризм.
Наташа подумала, что Бронбеус говорит с ней так, словно она за эту ночь решительно повзрослела. Вспомнив пустынный и светлый ландшафт, снившийся ей, Наташа вздрогнула. Ничего подобного она не видела никогда. Как это она прежде не догадалась. Часто ли бывает такое? Один раз в жизни, два или три? Отчего-то ей важно было знать количество периодов, хотя она чувствовала, что ничто не делится, как не делится она сама.
– Я должна позвонить маме, – произнесла она неожиданно для себя.
– Прямо сейчас? – весело спросил Бронбеус. – А может быть, она сейчас прогуливается?
Но Тонечка уже вернулась с прогулки. Она была оживленной и шумной, что поразило Наташу. Рядом с ней, похоже, кто-то находился.
– Это моя гениальная доченька, – произнесла она, прежде чем приступила к разговору.
– Ты долго не звонила, я понимаю, что была очень занята. Мы так тебе благодарны, мы счастливы.
Наташу пронзила совершенно дикая мысль, что рядом с матерью находится Лев Степанович с револьвером, диктующий эти невероятные слова с тайной издевательской целью. Наташа готовилась к другому разговору, тяжелому и безвыходному.
– Мама, что стряслось? – спросила она. – Ты в порядке. Васенька?
– Васенька тебя обнимает, умница ты наша.
– Кто с тобой рядом? – настороженно спросила Наташа. – Я знаю, что с тобой рядом кто-то.
– Конечно, со мной рядом соотечественница. Мы очень сдружились за последние дни.
– Уф! – произнесла Наташа, все еще ничего не понимая.
– У меня радостная новость для тебя, да что я говорю, для всех нас. – Она произнесла торжественно и по слогам, как будто боялась, что дочь может не услышать хоть одно слово, из-за чего сообщение станет менее торжественным и радостным: – Операцию сделали сегодня, и прошла она блестяще. Доктор говорит, что через полтора месяца наш Васенька будет ходить самостоятельно. Очень хорошо, что ты деньги перевела вовремя. Спасибо тебе, доченька. Операцию сделали бы даже без этого взноса, но то, что мы полностью расплатились и вовремя, – это здесь особенно ценится. К нам так хорошо относятся, у Васеньки даже сестрички все особенные, правда, ни одна из них не говорит по-русски. Но я боюсь, что ты опять переутомилась. Да еще и Зоя Егоровна сообщила мне, что ты затеяла какой-то ремонт… Береги себя. Но если ремонт, на твой взгляд, необходим, то конечно, конечно.
Тонечка рассмеялась, она пребывала в приподнятом состоянии.
«Слава богу, – подумала Наташа, – она мне о ремонте говорит, а я-то с ума схожу…»
– Врачи превосходные, – щебетала Тонечка, – молодые, вот только никто не говорит по-русски. Правда, Васенька уже знает много французских и немецких слов, одна сестричка говорит с ним по-французски, другая по-немецки. При определенном стечении обстоятельств Васятка в будущем изучит оба языка… Не слишком обременяй себя работой, имею в виду картины, уж лучше ремонт, я ведь знаю, что ты сама в основном будешь его делать. Денег, которые ты нам перевела, хватит с лихвой на все…
С Наташи этого действительно хватило.
– Конечно, мама, я займусь ремонтом, – ответила она, – никаких картин, тем более что дела прежних заказчиков весьма плохи…
После разговора с матерью Наташа долго приходила в себя. Странные мысли проносились в ее голове. Она пыталась вспомнить, когда и как и какие она перевела деньги на счет клиники, не вылетело же из головы это важное обстоятельство. Обмануть себя она не могла, деньги она не переводила. Такой суммы у нее просто не было. Но факт, что деньги поступили и семья в безопасности.
«Королевский музей, королевский музей, – звенело у нее в голове. – Я точно свихнусь, если этого уже не произошло…»
К Бронбеусу пришли студенты, от которых тот, вопреки своему обыкновенному радушию, в этот раз постарался избавиться как можно скорее.
«Как видите, друзья мои, – говорил он бодро, – ваш болезненный педагог волей случая здоров и весел, вы много претерпите от меня еще, но не в этот раз, не в этот раз…
Сегодня скажу одно: вы талантливы, молоды, вам доступно все. Желаю счастья, желаю счастья…»
– Как мама и брат? – спросил он с таким видом, словно что-то знал заранее.
– Мама говорит, что у Васеньки способности к языкам…
– А ты все упорствуешь в том, что страдаешь языковым кретинизмом?
– Я как Пушкин, – ответила Наташа, – только выучу язык, как тут же и забуду…
– Сейчас у меня был совершенно гениальный мальчик. Вот развяжусь с тобой и займусь его перевоспитанием. Он, как бы это сказать, немного дурачок. Но сочетания цвета, доступные ему по этой ли причине, по другой ли, иные ищут десятилетия…
– Не скучно заниматься одними и теми же делами, Бронислав Бенедиктович? Мне кажется, мы вас изрядно утомили. Ученики, мазилки бесчисленные, у всякого свой норов…
– Что ж, отвечу. В пору болезни меня посещали и более мрачные мысли. Ты не замечала ничего тогда, ибо порхала. Скажи-ка честно, моя назойливость раздражала тебя?
– Нет.
– Неправда, Наташенька. Я мог бы стать более успешным педагогом. Честно. Но полжизни потратил на борьбу с мерзавцами. Растеряв учеников из-за этого, не увидев кого-то, не растолковав важных вещей. И знаешь, в один очень болезненный момент я подумал, что довольно мне для оправдания перед Богом одного Владислава. И тут же он возник, чтобы поставить меня на ноги. Как видишь, тут что-то есть.
– Он умеет появляться в нужном месте в нужное время.
– Что есть, то есть, – засмеялся Бронбеус.
Наташа вспомнила криминальные новости и толкового следователя, как раз появившегося в нужное время в нужном месте. Она мысленно пририсовала ему бороду и получила Владислава, рассказывающего под дождем о том, как брали злоумышленника. А тот мог нести матрицу. Могла она оказаться в его поклаже? Все может быть. Ведь нет ее нигде. И сейчас она среди вещдоков. Естественно, будут искать исполнителя. А там отпечатки пальцев, понятно чьи.
