Текст книги "Бабочка на огонь"
Автор книги: Елена Аверьянова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
В частном секторе у Стрелки жило много осевших цыганских семей. Возможно, потом, когда Ксюшу так и не нашли, думала Аня, цыгане воспитали дочку Олеси и Андрея, как свою. О худшем варианте для грудного ребенка в начавшуюся тогда грозу она старалась не думать.
Гроза и сейчас началась. Похоже, проснулся дьявол. Тот самый, что завладел душой Ани двадцать пять лет назад. Когда Аня погибла от взрыва, дьяволу понадобилась новая, живая душа, чтобы сделать ее мертвой.
«Зачем ты глядишь в мои окна?» – спросила грозу Катюша.
Мысли ее плавно перетекли от прошлой трагедии к сегодняшней, к своей, сосредоточились на Злате Артемовне, которую Катюша уже несколько раз видела, потому что следила за ней.
Фигуристая рыжая молочница то в красном, то в зеленом цветастом платье, неизменно – в старомодных туфлях на платформе, молоко приносила для Гриши Басманова ровно в семь часов утра. Заспанная Леночка сначала пробовала выходить в это раннее время на крыльцо, чтобы сразу же расплатиться, потом перестала, предпочла заплатить за товар сразу, за месяц вперед. Молочница Надежда Петровна, так она просила себя называть, обрадованная авансом, молоко в бидоне оставляла теперь прямо на веранде, на столе – Леночку не будила. Всем было хорошо, удобно. Надежде Петровне хорошо, что деньги вперед получила. Леночке удобно, что не надо не только вставать, а еще и противную рожу выпущенного на свободу Сережи дауна видеть. Ведь прежде-то он или его мамаша Дуся продавали Басмановым молоко, к которому Гриша привык. Другое уже не пил, капризничал, казалось ему, то – горько, то – кисло, то – козой пахнет.
– Вот печаль, – даже расстроилась Леночка. – Как же мне быть в такой ситуации?
Решение непосильного для ее мозгов вопроса явилось само – в образе Дусиной соседки Зинаиды Петровны. Как-то раз, встретив Леночку в местном магазине, куда вдова режиссера иногда заходила от нечего делать, чтобы узнать сплетни, которыми живет поселок, Зинаида Петровна, извинившись, попросила великодушную Леночку не лишать Дусю и Сережу заработка.
– Видеть их обоих не могу, – заскрипела зубами девица. – Мужа меня лишили. Но коза у них хорошая. Молоко Гриша любит.
– А давайте я их молоко вашему сыночку буду носить, – предложила добрая Зинаида Петровна, – или моя племянница Надежда Петровна, из Хабаровска приехавшая на лето погостить.
– А она у вас чистоплотная? – в душе обрадовавшись, изобразила сомнение Леночка.
– А как же? Только в белом переднике и белом платочке будет молоко носить. Не сомневайтесь, милая, – успокоила мамочку добрейшая Зинаида Петровна.
– Хорошо, я завтра проверю, – надменно ответила Леночка и утром, действительно, проснулась рано, встретила новую молочницу на крыльце.
Зинаида Петровна не обманула: ее племянница стала ежедневно носить молоко в неизменно белом переднике и белом платочке. Хотя все остальное в облике Надежды Петровны модная штучка Леночка оценила, как безвкусное – ситцевые платья с розанами, босоножки на платформе, очки и ярко накрашенный длинный рот.
Бескомпромиссная Злата Артемовна, увидев сей фрукт на «своих грядках», спросила Леночку, насмешив ее:
– Что за чучело?
Не вдаваясь в подробности, Леночка ответила:
– Новая молочница.
Больше о Надежде Петровне они не говорили. Есть себе и есть. Ходит, как кошка, по участку утром, а иногда, когда Леночка попросит, и вечером, и ладно.
Катюша не знала, что принесет ей роль молочницы. Однако надеялась на удачу. Оттого и Надеждой назвалась. Не знала, что это имя вызывает у Златы Артемовны приступ мигрени, колики, глухое раздражение – совсем не давала проходу ей беременная жена загорелого статиста Коли.
Злата Артемовна убила его классическим, бандитским способом – напоила до одурения, вышла из машины, заблокировала на всякий случай окна и двери, достала из багажника цистерну с бензином, облила беленькую новенькую «девятку», купленную на имя Коли в кредит – вот жена и ходит, расплачиваться ей теперь надо с банком, а нечем, – чиркнула спичкой, и все. Едва успела сама отбежать – так заполыхало. Сгорели дотла доказательства вины Златы в этом преступлении и еще в одном, и – еще в одном, и – еще. Конец кровавой цепочки обрублен, сгорел.
«Его нет, нет, нет», – один только раз и вспомнила Злата о произошедшем с ней в прошлом месяце, когда анализировала, правильно ли все сделала, не наследила ли где.
Из книг и фильмов она знала – у любого, даже самого чисто совершенного, преступления имеются следы. И она их оставила, не могла не оставить – ведь она не классический убийца. Скорей, новичок, хотя и не совсем дилетант. Например, на места своих преступлений она никогда не вернется, действовала она только в перчатках, на ногах у нее была обувь не ее размера: в двух случаях – гораздо большая, в двух других – гораздо меньшая. Планируя преступление, она рисовала и образ убийцы, старалась следовать ему. В двух случаях, судя по отпечаткам ботинок, это был мужчина, в двух других – женщина из Любимска, конкретно Катюша Маслова.
Свои просчеты Злата, злясь на себя за глупость или жадность, тоже видела. Не следовало покупать белую «девятку» статисту Коле в кредит. Но кто же знал, что ушлый парень женат и его законной супруге банк и автомобильная компания предложат доплатить стоимость покупки. Теперь беременная Надежда не дает Злате жить спокойно, ходит и ходит, требует денег, пишет заявления о пропаже мужа в милицию. Вот и гадай сейчас, отвлекайся от фильма, что ей муж-статист о режиссере Басмановой успел наболтать.
Если Злата все-таки даст Надежде невыплаченную сумму за автомобиль, это вызовет у следователя и всех окружающих людей подозрение. Значит, дело нечисто, если Басманова платит за Колю. Если не даст Злата денег, Надежда ее в покое не оставит. Не дай бог, явится сюда, когда Василий Сергеевич в гости приедет, усилит своим нытьем смутные подозрения дядюшки насчет племянницы. Не дай бог! Василий Сергеевич время от времени смотрел на племянницу подозрительно плохо. Будто о чем-то догадывался. Будто знал, что с племянницей происходят странные вещи. Он мог смотреть на Злату плохо, потому что почувствовал в ней конкурента – режиссера. Он мог иметь на руках косвенные, только такие доказательства ее вины в убийстве своего брата, и оттого смотреть на Злату плохо. Но Злата догадывалась, чувствовала, знала наверняка – даже если бы дядюшка видел собственными глазами, что это она, Злата, убила Артема топором, он никогда никому, кроме Лизаветы, не сказал бы об этом вопиющем факте, совершившемся в роду Басмановых. Вот в этом-то и выигрышная для Златы фишка была. До тех пор, пока с Василием Сергеевичем ее связывают родственные узы, ей с его стороны ничего серьезного не грозит. Но если б случилась невозможно страшная вещь, если бы Басманов-Маковский понял, как недавно Злата это поняла, что она – чужого поля ягодка, не басмановских корней росточек, тут бы и взыграла в Василии Сергеевиче порядочность: ужасную преступницу он власти, родной для него, как пить дать, выдал бы, поморщившись от брезгливости к Злате. Не посмотрел бы, стервец, что дух-то в ней басмановский есть – ведь всю жизнь, все двадцать пять лет в басмановской коммуне, вот в этом самом доме прожила. И пусть все считают, что воспитывали Злату разные матери, не матери, а жены Артема Басманова, она-то знала, все понимали – стены дома, увешанные портретами предков, воспитали ее. Они для нее родные. Других Злата знать не хочет. Из дома с родными стенами она просто так не уйдет.
Еще одной крупной ошибкой Златы в хитроумном деле заметания следов преступлений (а может, и нет, не ошибкой – точно она не знала) являлось заявление в местные органы милиции о том, что приезжая корреспондентка из Любимска, некая Маслова, украла у нее золотое кольцо. Но бог с ним, с кольцом. Пистолет отца украла. Пока Злата любовалась в тот вечер на грозу – это ей для фильма нужно было, хотелось духом грозы пропитаться, – приезжая Маслова завладела пистолетом «ТТ», лежащим в комоде в деревянном ящичке.
– Как она его обнаружила?
– Да я ей сама показала, когда рассказывала об отце, о подарках, которые ему за творчество были подарены. «ТТ» от министра милиции – тоже.
– Почему сразу о пропаже пистолета не рассказала наряду, вызванному по телефону по поводу кражи кольца?
– Сразу-то я и не заметила.
Не в том была Златы ошибка, что заявление она написала, а в том, что попало оно – посланное из Москвы в Любимск с запросом о Масловой – в руки Родиона Раскольникова. И очень захотелось товарищу подполковнику, который в поклеп на свою суженую не поверил, но сведения о бывшей владелице пистолета заимел, побеседовать со Златой Артемовной. А когда, позвонив товарищам в Москву, «пробившим», где в данный момент не по прописке в московской квартире, а в поселке киношников живет режиссер Басманова, сопоставил сей адрес со станцией, на которой Катюша в ночь его знакомства с ней вышла, обрадовался. Как гончая по крупному зверю, взявшая след.
Целый месяц он жил без нее, без Катюши. Целый месяц в каждой мало-мальски похожей на нее гражданке Любимска видел ее – маленькую, полненькую, единственную. Только нелепой, самодельной шляпки с желтым цветком – он обязательно выкинет красную шляпку, когда они будут жить вместе, – никогда ни на ком не видел. Шляпку, с которой началось их знакомство, – пожалуй, тогда он не выкинет шляпку. Он спрячет ее на антресоли, чтобы иногда, когда они с Катюшей будут ссориться, вынуть «красненькое самодельное чудо», посмотреть на него и понять, что ссора – глупость, мелочь, быт. Не то высокое и чистое, что есть между ним и Катюшей, а сон разума, исчезающий от одного-единственного поцелуя.
Шляпки не нашлось в Катюшиной квартире, в той самой, где были обнаружены трупы Славика – Катиного мужа, и его любовницы Ирки Сидоркиной. Версия начальника УВД Сыроежкина по поводу мотива убийства была такой же простой, как он сам, – ревность. Раскольников точно знал, что это не так. Но разве можно объяснять Сыроежкину, что это у него с Катюшей – любовь, а не у нее с бывшим мужем? Сыроежкин тотчас бы отстранил его от работы из-за искренней заинтересованности в невиновности Масловой.
Вместо шляпки в квартире Катюши нашли нежного цвета шарфик. Он, как уверенно сказала дежурная по гостинице «Сатурн», принадлежал, не снимался с шеи Мирры Совьен, к которой вот эта самая женщина с фотографии приходила накануне убийства днем, а потом еще вечером. Они недолго о чем-то беседовали. Гостья ушла от Совьен расстроенной.
– Знаете, она мне сразу не понравилась, – сочла своим долгом высказать мнение дежурная в белой кофточке. – Такая обыкновенная. У нас здесь другие останавливаются.
Раскольников не стал отвлекаться от дела, никак не отреагировал на обиду, нанесенную его Катюше, запросил телефонный счет госпожи Совьен. Один раз по приезде в Любимск она звонила в Москву. Раскольников переписал номер московского телефона. Потом оказалось, он принадлежит Василию Сергеевичу Басманову-Маковскому. В игру вступали большие люди.
Что же касается убийства Славика и его любовницы, у Раскольникова тоже, как и у Сыроежкина, имелась своя версия произошедшего. Но, опять же по соображениям личной заинтересованности в невиновности Масловой, озвучить ее подполковник не мог. Не мог он рассказать своему начальнику, которому, уж если что в голову под фуражкой втемяшится, так клещами тащи – не вытащишь, что у этого убийства есть своя предыстория, а именно – жертва Славик убил Катюшину бабушку, заставив старушку по-родственному выпить пузырек снотворного. Как это случилось на самом деле, теперь уже точно никто не скажет. Убийца и сам убит. Но предположить, как дело с убийством Катюшиной бабушки обстояло, Раскольников, черпая вдохновение из ранее рассказанного Катюшей, мог.
Раскольников представил, что первой Катерине Ивановне Зиминой по сотовому позвонила Ирка Сидоркина и сладким голосом наговорила старушке кучу неприятностей. Неприятностей должно было быть много, чтобы крепкая старушка, никогда не державшая в доме никаких лекарств, кроме зеленки и марганцовки, хорошо расстроилась. Из равновесия бабушку могло вывести только одно – если бы у ее любимой внученьки случилась беда. На этом Иркин и Славика расчет и строился.
– Я звоню вам по поводу вашей внучки, – сладкоголосой лисой под виноградом, наверно, запела Ирка. – Она вам еще не говорила, что ждет от моего любовника Славика ребенка? Учтите, мой Славик с Масленком жить не будет. Взываю к вашему разуму. Уговорите свою внучку сделать аборт. Славик уже подал на развод.
– Но ей уже сорок два, – наверно, схватилась за сердце Катюшина бабушка. – Этот ребенок – ее последний шанс стать матерью, – пыталась воззвать она к совести Ирки Сидоркиной.
Славик, скорей всего, стоял рядом, тихо «ржал», когда Ирка давала ему голос старухи послушать.
– Нет, нет, и не просите, – добивала забарахлившее сердце старушки любовница мужа Катюши. – Вопрос решен. Если вы не хотите помочь, мы сами заставим Масленка сделать аборт. В конце концов, ей жить не на что.
Через несколько минут, за которые Катерина Ивановна Зимина не успела успокоиться, в самый пик ее душевного расстройства, к ней в гости, наверно, пожаловал Славик. Увидев его, Катерина Ивановна дала волю своему гневу (даже соседка Сычиха слышала, как она кричала). Славик тихо что-то бубнил, неуверенно – так научила его Ирка – «оправдывался», довел Катерину Ивановну до жуткого состояния. Когда родственница, исчерпав остаток сил, затихла и присела на диван, прогоняя пентюха слабым голосом, Славик спокойно довел задуманное дело до конца – принес Катерине Ивановне стакан воды с полностью вылитым туда из пузырька снотворным. Лекарство купила в аптеке Ирка.
Ничто в душе зятя не дрогнуло, и руки его не тряслись, когда он смотрел на тихо засыпающую Катерину Ивановну. Вот если бы кровь была, это – да, это страшно, тогда бы его, художника, вырвало. А так получалось, как будто он и не убивал, как будто это лекарство убило, которое в свободную продажу пустило Министерство здравоохранения. В общем – чисто сделано.
Раскольников знал, что Катюша догадалась, что это Славик убил ее бабушку. Он сам, будучи по делам работы в Москве, и попросил хорошего муровского эксперта по дружбе быстро, вне очереди, сделать анализ отпечатков пальцев на пузырьке и стакане, из которого пил Славик. На стакане были отпечатки пальцев только одного человека – Катюшиного мужа. На пузырьке, среди множества других отпечатков, пальчики Славика тоже засветились. А он говорил, что к пузырьку отношения не имеет. Зачем Славик врал? Ответить на этот вопрос Катюша, вероятно, и попросила своего мужа по приезде в Любимск. Что же случилось дальше?
Раскольников думал недолго. Слишком много плохого он в своей милицейской жизни видел. Ну, никак не давала ему покоя веревка в сумке у Ирки Сидоркиной. На конце веревки для кого была приготовлена петля?
Допустим, случилось все так, как предполагал Раскольников: Катюша за смерть бабушки пригрозила Славику милицией. Допустим, напуганный Славик со своей подругой решили Катюшу убить. Допустим, как утверждает Злата Басманова, у Катюши был пистолет «ТТ», которым она Славика и Ирку, защищаясь, убила, и правильно сделала. Стоп, Родион. Приехали. Во-первых, веревка лежала в сумочке, ее даже не успели вынуть, чтоб напугать Катюшу. Во-вторых, имея в руках такой боевой пистолет, Катюша не стала бы стрелять, а Славик и его подруга – тоже не самоубийцы – не полезли бы с веревкой против заряженного пистолета. В-третьих, Катюша – не тот человек, чтобы стрелять в людей. В-четвертых, надо поговорить со Златой Басмановой – хозяйкой «ТТ». В-пятых, Ирку и Славика, судя по почерку, убил тот же человек, который побывал в квартире у Кассандры Юльевны Радловой. Кто же Катюшу подставил?
«Надо знакомиться с семейством Басмановых поближе», – понял Раскольников и, взяв разрешение на арест Масловой, поехал к коллегам, к друзьям в МУР.
Ему очень хотелось сойти на той самой, Катюшиной станции. Он глаза проглядел в окно, когда поезд там остановился. Если бы Родион Раскольников был обыкновенным человеком, он так бы и сделал – вышел здесь, нашел бы Катюшу, увез бы ее за тридевять земель, спрятал бы от полковника Сыроежкина. Но в том-то и дело, что долг хорошего милиционера, в существование которого никто уж почти и не верит, заставлял его сидеть у окна, смотреть и говорить себе: «Не дергайся». Долг и разум. Умной головой Раскольников понимал, что Катюше и ему для счастья нужна свобода. Вот ее-то, свободу, он для любимой и добудет. Как Иван-царевич доберется до конца Кащеевой иглы, до настоящего убийцы.
Вчера состоялась презентация Златиного фильма. Комиссия стариков из Госкино под председательством Басманова-Маковского решила послать первую, но самобытную и чрезвычайно талантливую работу Златы на первый в ее жизни кинофестиваль, пока для внеконкурсного показа. Как и положено, после презентации состоялся банкет. Отзвучали словесные фанфары, затих звон бокалов с шампанским. На душе у Златы сегодня было так муторно, хоть вешайся.
Вчера ночью в своей московской квартире, одна, она громко и долго плакала.
– Подонок, подонок, – говорила она своей жизни. – За что ты меня так тюкаешь и терзаешь? Я просто хотела быть лучшей, как и любой талантливый человек этого хочет. Я всегда была одинокой, оставшись в десять лет без матери, с отцом, которому, в силу его самобытного и талантливого одиночества, до меня ровным счетом не было никакого дела. Но и после смерти отца мне лучше не стало. Наоборот, еще более одинокой я себя почувствовала, до страха, до тошноты, до паники.
Теперь вот недавно выяснилось, что и мать-то у Златы не родная была, а приемная. Каково это выдержать молодым, самобытным, талантливым мозгам?
«Да, я сделала что-то не так, – призналась себе Злата. – Иначе отчего я так погано себя чувствую? Эдакое мое внутреннее состояние да в новый бы фильм, который уже не за горами, творческим десантом забросить, куском вставить, вмонтировать в фон, на котором действие будет разворачиваться. Ай, да я, – похвалила себя Злата, – Ай, да урод!»
Всю ночь она так корила себя и плакала, казалась себе то гением, то простушкой в гордом семействе Басмановых – цаплей в стае розовых фламинго. Вроде похожа Злата на фламинго, а получше присмотреться – цапля и есть.
«Пусть буду я цаплей, пусть об этом, не скрывая, на закате своих лет расскажу кинозрителям сама, – сурово подумала Злата. – Но дайте мне время, чтобы крылья расправить и полетать почище фламинго, чтоб и тени сомнения у зрителей и критиков не осталось – цапля-то лучше во всем. Сниму много хороших фильмов, искуплю своим самобытным творчеством грехи молодости, сегодняшние грехи, пойду в церковь, исповедуюсь главному попу. Хорошо, что я шесть человек убила, – подумала Злата в слезах, засыпая. – Долго и много положено мне теперь работать – за каждую мной загубленную душу по фильму человечеству и богу предъявлю. Шесть душ – мой творческий, рабочий задел на будущее. Как говорил хороший киногерой – он тоже и много лгал: «Будем жить!»
Все, кажется, ночью решила Злата. Отчего же так тоскливо, так муторно и нехорошо ей опять с утра? Осень ли тому виной, простой в работе, женское одиночество? Некстати тут вспомнился горячий любовник, загорелый статист Коля. Его место еще не занято, оттого он и помнится Злате. Надо вышибить клин клином.
«Найду какого-нибудь одинокого статиста, забудется Коля».
За ним остальные покойники, люди, загубленные Златиными руками, забудутся, спрячутся в прошлом. Ну, будут иногда вылезать оттуда, напоминать о себе внезапно, пугать и винить Злату. Но это – неплохо для творчества. Страх и чувство вины – прекрасно. Люди, зрители должны их испытывать чаще, чтобы становиться чище.
«Да я – гуманист», – подвела итог своим мучениям Злата Артемовна.
Больше сидеть в квартире она не могла – почистила зубы, собрала вещички, кофе решила выпить в многолюдном кафе, поехала в желтой, как некоторые листья осени, машине в дом, куда ее привезли месячным ребенком из Любимска.
Чтобы окончательно успокоиться и выглядеть перед родственниками бодрой и энергичной, показать, что ее ничто не гнетет, Злата в любимом, обычном для нее месте съехала с гладкой дороги.
Опустив верх кабриолета, она впустила природу в салон. Падали с деревьев, тюкаясь в стволы, ветки и в неопавшую листву листья. Пахло лесом, травой, ягодами, грибами, птицами, бросившими свои гнезда, улетавшими в это время на юг.
– Добрый путь вам, птахи, – улыбнулась Злата, не задирая голову к небу: с сосны на землю пробиралась белка, и Злата за ней следила.
«Славная какая, – подумала о мягкой, с тоненькими косточками под рыженьким мехом, белке. – Зверу-у-шка».
Все легче и легче ей становилось, свободно дышалось, просто, без притворства жилось. От полноты и радости земного существования улыбка не сходила с ее лица. Лицо стало добрым, толстым, размякшим, наивным, как у зеленого Шрека и его невесты – принцессы Феоны. Для полного счастья Злате недоставало их сказочного, грязного домика в глухом уголке леса, на полянке. Ах, как бы ей там жилось! Как белке, как листику, как дереву, как птахе, не улетевшей на юг. В порыве душевном Злата громко и счастливо процитировала себя, раннюю: «Встать с ощущением света и плоти, на кончиках пальцев – по нитке, мельком – в задремавшей, зеркальной топи, силуэт – шелковистый и гибкий».
С ощущением праздника въехала Злата на территорию поселка, вошла в дом отца, увидела на веранде Василия Сергеевича Басманова-Маковского и крепкого мужичка в чисто выстиранной джинсовой рубашечке. Мужичок улыбнулся ей в ответ, как солнышко, показал удостоверение работника правоохранительных органов. Злата так и села, продолжая улыбаться. Пропитанная спокойствием природы, она без трепета приняла вызов судьбы, стала умно и хитро отвечать на вопросы некоего подполковника Раскольникова.
Спустя час Раскольников ушел. Шел и думал, в калитке едва не столкнулся с толстой цветастой молочницей, державшей в руках на сей раз не бидон, а ведро с тряпкой. На ведро-то Раскольников посмотрел, а в лицо молочницы нет. Та тоже прошла мимо, задумавшись о чем-то своем.
– Елена Викторовна попросила меня полы в доме вымыть, – в ответ на немой вопрос Златы, чем-то расстроенной и напряженной, сказала Катюша Маслова, притворяясь Надеждой Петровной.
Злата не поняла, какая такая Елена Викторовна в доме объявилась.
– Леночка, – уточнил Василий Сергеевич, а молочнице с ведром вежливо, как культурный человек, сказал: – Начните с другой стороны дома.
Ему не терпелось поговорить со Златой.
Надежда Петровна не возражала – с другой так с другой. Ей и так крупно повезло: она заслужила доверие Леночки, будет теперь приходить сюда часто: и молоко носить, и полы «вылизывать».
– Главное, не торопиться, – уговаривала себя Катюша, шлепая сырой тряпкой по деревянным половицам, потом вытирая их насухо.
Ей очень хотелось тоже послушать Злату, понять, что ее беспокоит, но от места, где Катюша сейчас находилась, до неразборчивых слов Златы было ходу двадцать шагов. Пройти их незаметно по открытому пространству веранды, завернув за угол, казалось нереальным. Так рисковать Катюша не смела. Не время еще рисковать.
Она и сама не знала, что надо ей в чужом доме. Сначала, приехав давно, месяц назад, к тете Зине, свалившись настоящей бабушкиной подружке на голову, как снег посреди лета, усталая, напуганная воображаемыми преследователями, Катюша хотела немедленно, чуть отдохнув и вымыв руки и голову, идти за объяснениями к Злате Артемовне. И правильно, что она так не сделала, правильно, что послушалась тетю Зину, сказавшую ей: «Утро вечера мудренее».
Утро оказалось не просто мудрым, мудреным. В гости к тете Зине по приглашению хозяйки явилась соседка Дуся, привела с собой сына Сережу. Катюша спросила Сережу про собаку. Тот засмущался, Катюша его поцеловала в красное, как огонь, ухо. Сережа замотал головой, спрятался глупым лицом с характерно маленькими глазами в коленях у матери. Они подружились – беглая Катюша, отпущенный до суда Сережа. Прочитав по губам матери, что женщины говорят о Злате Басмановой, советуясь, идти или не идти Катюше к режиссерше, Сережа скорчил жалобную гримаску, замычал, по-своему залопотал, обращаясь ко всем. Только Дуся его поняла, переспросила, пожала плечами, словам сына, скорее всего, не придала значения. Сережа заволновался, рассердился, что ему не верят, топнул ногой. Катюша его пожалела, попросила Дусю рассказать ей и тете Зине Сережин рассказ, приготовилась внимательно слушать, сделала вид, что ей интересно. Через минуту ей и притворяться, и делать вид не надо было. Сережа поведал ей неизвестные следствию подробности того дня, когда якобы он убил режиссера Басманова.
– Злата плохая, – переводила через каждое предложение Дуся слова сына.
Сопоставив факты Сережи и свои собственные, Катюша с Дусей, Сережей и тетей Зиной согласилась – к Злате Артемовне сегодня ходить не надо, погодить нужно.
Оказалось, что в день убийства режиссера Басманова Сережа в хозяйской роще рубил старые деревья. Артем Сергеевич сидел у него на виду, в плетеном кресле, укрытый пледом, который принесла Леночка, ничего не делал, курил и смотрел вдаль. Сереже осталось совсем немного доработать, когда к нему – как из-под земли выросла – подошла хозяйская дочь Злата, жестами и медленно проговаривая слова, чтобы Сережа понял, велела принести молока для Гриши. Сережа оставил на полчаса работу, а когда принес молоко, застал Злату за странным занятием. Он, впопыхах, торопясь, даже чуть не наступил на нее, ползущую по траве в сторону калитки. Сережа не успел ничего подумать – это природа устроила так, что он и соображал медленно, и крика Василия Сергеевича не услышал. Чуть приподняв голову, Злата показала на дом – неси, дескать, молоко, там ждут не дождутся. Сережа до дома дойти не успел. Навстречу ему бежал, спотыкаясь, смешно открывая рот, Василий Сергеевич. Лицо его было страшно, а когда он увидел добродушно улыбающегося Сережу, и вовсе перекосилось. Вскоре приехала милиция, нашла Сережин топор рядом с трупом Артема Сергеевича. На топоре Сережа увидел кровь и седые волосы. Про Злату Артемовну он, естественно, в суматохе тех дней, изменивших его жизнь от хорошего к плохому, забыл. И сейчас бы не вспомнил, если бы не Катюша, которая хотела пойти в гиблое место – к Злате.
– То есть ты хочешь сказать, что, когда ушел за молоком, Артем Сергеевич был жив? – спросила Катюша Сережу.
Дуся перевела. Сережа вспомнил и кивнул.
– А когда ты пришел, он был уже убит? – снова спросила Катюша дауна.
И снова Дуся перевела. И снова Сережа кивнул, теперь уже сразу, не вспоминая. Разве мог он такое забыть?
– А Злата Артемовна ползла по траве к калитке, чтобы ее никто не заметил?
Дуся вздохнула, переводить не стала.
– Ему все равно никто не поверит. Скажут, что выдумал, что я выдумала, чтобы сына обелить.
Все в тишине стали думать: Катюша – что делать, Дуся, что будет с сыном дальше, что вот и выходит, что он страдает невинно, тетя Зина – как помочь Катюше.
– А что, Дуся, – спросила тетя Зина соседку, – молоко-то Басмановы у тебя покупают?
– Отказались, – не отвлекаясь от дум о сыне, ответила Дуся, выражением лица похожая на мадонну с журнальной картинки, висевшей у нее за спиной на стене. – Да вроде, говорили мне соседки, мальчонка-то басмановский мое требует. Может, и передумают еще?
Катюша совсем расстроилась: убийство Артема Басманова Златой никак не укладывалось у нее в голове. Сережа, забыв о своем рассказе, казался счастливым – он рисовал для Катюши цветок. Дуся молчала, продолжала быть похожей на мадонну. Одна тетя Зина взяла да сказала:
– А вот что мы сделаем, девы, – глядя на Катю и Дусю. – Поможем тебе и тебе.
Сережа не слышал, каким образом будет осуществляться взаимовыгодное сотрудничество его мамы и Катюши, – он рисовал цветок. Но когда он подал рисунок, изображающий много цветов в одном, той, которой был благодарен за доброту, Катюша, Дуся и тетя Зина уже обо всем договорились. Сережин цветок им всем понравился.
«Обрядовый» костюм и образ тети Зининой племянницы из Хабаровска они придумывали вместе. Когда Катюша вышла из своей комнаты молочницей, Сережа ее испугался, как испугался бы любого незнакомого человека, незаметно, пока Сережа рисовал, прошмыгнувшего в дом. Глядя на реакцию бесхитростного дауна, троица облегченно вздохнула. Толстая, на подкладках, цветастая юбка, накрашенная, в рыжем парике, молочница совсем была не похожа на полненькую, миловидную, не пользующуюся косметикой, Катюшу – такой, какой ее один раз видела Злата Артемовна. А когда Дуся, сбегав к себе, «оторвала от сердца» свои парадно-выходные, единственные туфли на платформе и Катюша их надела, сравнявшись высотой со Златой, то тут и вовсе все поняли – фокус с переодеванием получился. Разведчика в дом Басмановых засылать можно и пора.
– Нет, это ни в какие ворота не лезет, – тем временем, пока молочница Надежда Петровна натирала полы с другой стороны дома, волновалась на открытой веранде Злата. – Ты слышишь меня, дядя? Я не понимаю, зачем ты привез к нам следователя? Кстати, я могла бы и не отвечать на его вопросы. Он откуда, сказал?
– Из Любимска, Злата, – ответил Василий Сергеевич. – Он сказал это несколько раз, и я думаю, что ты и сама запомнила. А насчет того, что ты, как говоришь, могла бы не отвечать, скажу так – к чему этот снобизм? В Любимске погибла Мирра – член нашей семьи, и мы должны сделать все, чтобы помочь следствию найти преступника, ее убившего. В противном случае это может быть неправильно истолковано соответствующими органами. Мы и так в центре внимания общественности. Какой-то год неудачный. Сначала – Артем, теперь – Мирра. Кстати, она мне звонила из Любимска, похвалилась, что нашла интересные факты из жизни Артема и твоей матери, факты для своей книги. Как она с ней носилась, – покачал головой Василий Сергеевич. – Я потом поговорю с этим следователем. Когда дело раскроют, попрошу его вернуть наброски Мирриной книги.
– Дядя, какой ты наивный. Так они ее тебе и отдадут, – усмехнулась Злата. – Если сейчас не позвонить Матвею Исаевичу, не видать тебе Мирриной книги как своих ушей и не читать. Кстати, ты сказал, что следователь отдал тебе часть Мирриных вещей. Дискеты там не было?
– Нет. О какой дискете речь?
– Как о какой? Мирра могла печатать свою книгу на компьютере. То есть ее книга могла быть уже на дискете.
– Ты полагаешь? – заволновался Басманов-Маковский. – Подумаю. Любимск далеко, в провинции неразбериха, тамошние милиционеры Миррину книгу и за улику-то не считают. Потеряют вещь, и концов не найдешь. Нет, никакой книги, никакой дискеты мне этот следователь не отдал. Что-то по мелочи: сумочку, одежду, косметику. Все сто раз проверенное и перетряхнутое. Возможно, действительно, лучше сейчас позвонить. Какая ты, Злата, умная, – сказал он, опустив глаза, и почти сразу же, внезапно для Златы, глянув на нее в упор. – Я вот что хотел спросить. Ты уж на старика не обижайся. А что у тебя с пропавшим статистом было? Я не понял, ты ездила с ним отдыхать или нет?
