Текст книги "Бабочка на огонь"
Автор книги: Елена Аверьянова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Я уже его у нашей помойки не первый раз вижу, – угрожающе сказал Цуцик.
Вася Теркин угрожающе поднял палку. Бывший плотник спрятался в кустах и начал уходить с поля возможного боя спиной вперед.
– С богом, ребятки, – напутствовала сердешных друзей Клава-огонь. – А я здесь товар постерегу.
Хромой Теркин поскакал на врага приставным шагом. Быстроногий, подвижный как ртуть Цуцик, громко матерясь, бежал позади него. Клава, не торопясь мяла ногами большую коробку от телевизора, перевязывала картон грязной веревочкой, которую всегда носила с собой про запас.
Через пять минут, когда мужья «с войны» вернулись, она уже управилась – спокойно курила найденный тут же «бычок», сидела на товаре и слушала, как Цуцик «заливает».
– Видал, как я его под ж… пнул? – кричал боевым петухом первый муж.
Второй угукал, потирал хромую, натруженную ногу. И хотя догнать долговязого, молодого, только недавно спившегося плотника Сергея хромому и трусливому было проблематично, Клава-огонь восхищенно охала, качала головой, показывая, что одобряет обоих героев и верит им.
Отдохнув, разгоряченная боем компания снялась, как стая ворон, с места. Подвижный Цуцик все никак не мог успокоиться. Воодушевленный победой над плотником, он храбро, с размаху пнул белую «девятку» с тонированными стеклами по колесу. Переднее стекло медленно опустилось, и в лоб отважного героя уставилось дуло пистолета. Боясь с места сдвинуться, Цуцик открыл рот, сделал на земле лужу. Стекло медленно поехало вверх.
– Ну, че застыл? – обернулись недалеко ушедшие вперед Клава-огонь и Вася Теркин.
Заметив темное пятно на штанах медленно приближающегося Цуцика, Клава поморщилась, игриво прижалась к хромому.
– Я сегодня с тобой спать буду. Ладно?
– Да мне по… – довольно усмехнулся Вася, ущипнул взвизгнувшую Клаву за бок. – Хотя вроде не моя очередь.
Мокрый Цуцик, потеряв на время храбрость, Клаву и прыть, побитой собакой брел позади «влюбленных», проговаривая про себя нехорошие слова, которые он скажет неверной жене потом, когда Теркина рядом не будет.
Досмотрев из окна маленькой комнаты очередную серию из жизни местных бомжей, Кассандра Юльевна вздохнула: чужие, насыщенные приключениями дни были интереснее ее собственных сегодняшних, бедных на события. Всех и дел-то за последнее время, заслуживающих внимания, было – смерть пуделька Мишани, звонок в Москву, приход Мирры Совьен. Последний отрезок своей жизни, размером похожий на хвостик Мишани, Кассандра Юльевна вот уже несколько дней, качаясь, планировала провести так же активно, как герои бомжовского сериала, но на другом – высоком уровне.
«Никуда не денется от меня «Полянка», – думала Кассандра Юльевна все об одном – заветном, и теперь, качаясь в кресле, поглядев на часы, остановилась.
Красной строкой по теме жизни пробежала мысль: «Сейчас все и решится, в одиннадцать часов утра». Звонок в дверь подтвердил право, больше того, единственную возможность Кассандры Юльевны стать другим человеком – уважаемым и обожаемым клиентом «Полянки». На пороге ее «сарая», «убежища», ее двухкомнатной «хрущевки», которую она до сих пор называла квартирой – да как у нее язык-то поворачивался озвучивать этот абсурд, – стояла новая судьба Кассандры Юльевны с пропуском в новую жизнь. Мирра Леопольдовна должна была держать в руках квитанцию об оплате места в «Полянке» за год вперед и еще не подписанный договор об обязанности своевременно вносить плату за это же место, предназначенное Кассандре Юльевне все последующие годы, вплоть до ее смерти. В случае ранней смерти самой госпожи Совьен стоимость проживания в «Полянке» должна была быть выплачена сразу из имущества покойной.
За этот дар судьбы Кассандра Юльевна поведала «святому человеку», доброй и умной Мирре Леопольдовне, открывшей бедной пенсионерке врата рая «Полянки», ад своей души – тот самый, обещанный два дня назад, «жареный» факт из жизни Артема Басманова, известный только Кассандре Юльевне и больше, как она полагала, никому.
– Вашу книгу сметут с прилавков, – проверив договор и квитанцию на наличие нескольких печатей, пообещала попавшейся на крючок «жирной рыбе» Мирре Кассандра Юльевна: в душе у нее был покой. С ним ее через час и убили.
Ах, как было приятно в преддверии концерта, начавшегося в шестнадцать часов, погулять под руку с мужчиной по фойе, ощутить на себе завистливые взгляды женщин, вышагивающих под руку с подругами. Мужчина, мужчина – парень, мужичок, дедушка, как ценен ты в маленьком городке типа Любимска, как чисто одет верной подругой в костюмчик наглаженный, в ботиночки начищенные, в рубашку с галстуком – чтобы все как у людей было. Какой же ты символ опоры для жены своей законной, для подруги – наглядный показатель ее достоинств, а может быть, и самое лучшее их продолжение. Все вежливы взаимно. Еще никто не пьян, хотя буфет работает. Еще хочется казаться кем-то: например, культурным, а не быть тем, кто ты есть. Еще кожура не снята с апельсина, и он на белую рубашку не брызнул желтым соком, заметным для окружающих. Но вот куплена первая банка пива, вторая, самым нетерпеливым, до жизни жадным надоело притворяться.
– Зверь проснулся. Концерт начался, – закричал ведущий шоу, одетый в костюм яркого, полосатого животного с перьями на голове.
Он поднял руки выше плеч, имитируя хвост павлина, одновременно поднял ногу, как цапля, зарычал титром – заворожил любимцев. Под стать ведущему, такая же разнаряженная, но вся в белом, как невеста, выскочила справа от сцены Груня. Оказалось, она – противовес зверю, она – добродетель. Зрители поняли замысел режиссера, временной победе добра над злом громко зааплодировали. Полосатый ведущий, рыча, ретировался влево, спрятался. Груня запела: «Любите, люди, друг друга!» Шоу пошло по проторенной дорожке: зверь сменял Груню, невеста его побеждала песней. Зал, следя за перипетиями добра и зла, попеременно торжествующих на сцене, тоже раскололся на два лагеря. Одна его часть, молодежная, несдержанными криками приветствовала и зверя, и Груню. Другая часть – матроны и папики неодобрительно переглядывались, глядя на чужих чад, успокаивались, когда песня звучала более-менее мелодичная. Но тогда разнузданной молодежи становилось неинтересно, и, чтобы мальчишки и девчонки перестали разговаривать, а их родители цыкать, выбегал зверь – будить низменные чувства в зале.
«Тяжелое это дело – шоу придумать, – размышлял «в кустах», то есть за сценой, режиссер-постановщик музыкального спектакля на полставки, продюсер Груни Сашок. – Но исхитрился я таки сделать и волков сытыми, и овец целыми, и, самое главное, все билеты на спектакль проданными. Аншлаг, идеальный аншлаг, полный сосуд вина».
Катюша, спасибо Максиму Рейну, сидела с ним же в первом ряду. Отсюда она лучше всего видела Грунины ноги: обтянутые блестящими колготками, они очень были похожи на ноги Ирки Сидоркиной. Максим Рейн, такой же глупый, как все мужики, открыв рот, и вовсе пялился на длинные женские ноги в колготках.
«Театрал несчастный, – усмехнулась Катюша, глядя на Максима, злясь, представляя на его месте Славика. – Извращенец. Самец. Монстр. Успокойся, Катюша, в твоей жизни тоже было солнышко – Родион Раскольников. Вот то-то и оно, что было», – стало ей грустно, а концерт показался убогим.
С тоской, под напряженные звуки барабана, глянув направо в затемненный угол сцены, Катюша, давно уже не верившая в чудеса, обнаружила, что она на свете опять не одна, увидела его – москвича Родиона. Он смотрел на нее.
«…как не скажу кто», – ахнуло, опустилось в живот сердце Катюши.
Она смотрела на него.
«…как невеста», – заюлила ее душа.
«…как не скажу кто. Надо быть честной», – призналась душа Катюше, поправила ее и себя.
Потому что так бывает – когда очень любишь человека и вдруг, неожиданно, его встречаешь, например, у киоска, когда он покупает сигареты, – душа расстается с телом, летит к тому человеку и хочет его растревожить. – До основания, – зарычал на сцене неугомонный, полосатый, чем-то похожий на человеческую душу – это Катюша только сейчас поняла – зверь.
Шоу продюсера Сашка набирало обороты. Груня была в ударе. Зрители выли, приветствуя ее. Их неистовство сдерживала железная ограда и расставленный по краям сцены местный ОМОН. Ведущий мастерски разыгранного спектакля сдаваться не собирался – ополоумев, бегал по сцене в виде самых противных животных, которых не наши режиссеры часто придумывают для своих фильмов ужасов. Молодежь животных не боялась – она пугала их бейсболками, снятыми с тела майками и даже двумя лифчиками. Один старичок в первом ряду от невозможности все это понять, шум, гам, грохот, визг толпы, бой барабанов перенести, просто заснул.
– Безобразие, – сказал Максим Рейн, показав Катюше на него.
Но ей было все равно, она и сама «отключилась» от красочного действа – глядела, глядела, боясь оторваться, на подполковника Родиона в углу сцены. Боясь оторваться и снова потеряться – навсегда.
«Подарок судьбы», – только подумала о человеке-солнышке Катюша, как букет цветов, слетевший со сцены, ударил ее тяжелыми розами по лицу.
Это Груня Лемур узнала сидевшую в первом ряду подругу детства и подала ей знак: Я – Аня Григорьева. Приходи после концерта в гримерную.
Перерыва в концерте не сделали. Зрители пили и ели прямо в зале, сидя верхом друг на друге. Любимцы постарше хотели бы уйти, да денег, истраченных на билеты, было жалко. Вдоль первого ряда прокрался один из ансамбля, передал Катюше просьбу Груни.
– Конечно, конечно, – закивала головой Маслова, улыбнулась великолепной певице.
Максим Рейн посмотрел на Катюшу с уважением, взял ее за руку, тоже закивал головой, заулыбался. Он, как человек, любящий искусство, хотел сегодня ночью по лестнице гостиницы добраться до Груниного окна – подарить цветы, почитать стихи. А теперь и рисковать не надо: вместе с Катюшей отправится в гримерную к звезде, скажет слова, которые выделят его из толпы поклонников. Чем же оригинальным поразить Груню? До конца концерта Максим Рейн думал о своих непростых словах и жестах, ломал голову так напряженно, что чуть не сломал Катюше пальцы: ее руку он как схватил, так и не выпускал из своей. Родион Раскольников нахмурился, острым взором настоящего сыщика увидел непорядок в первом ряду зала и «проворонил» момент, когда из второго ряда вышла, направилась не к общему, а к служебному выходу очень красивая молодая женщина, с идеальной фигурой, в красном мини-платье, чем-то похожая на Груню Лемур – черноволосая, высокая, запоминающаяся. Но ничего страшного не произошло – проинструктированный Раскольниковым ОМОН черноволосую, красивую, запоминающуюся в гримерную к певице не впустил. Обескураженная, она вернулась на свое место, на крайнее место второго ряда: стала о чем-то шептаться с инвалидом, сидевшим рядом с ней в коляске, поправлять его военную форму и медали.
Наконец добро на сцене окончательно победило зло. Ведущего закидали пустыми пивными банками, бейсболками и потными майками. Так зрители помогли добродетельной Груне справиться с нечистью, которую певица добила песней на «бис» – «Любите, люди, друг друга!».
Концерт закончился точно по плану, в семнадцать часов десять минут. ОМОН цепочкой выстроился вдоль сцены, не допуская на нее и в служебные помещения никого. Цветы зрителей собирали для мигом исчезнувшей Груни два специально выделенных человека. Потом их стало три. В ожидании, когда хотя бы половина зала опустеет и можно будет пройти к служебному входу, Катюша осталась сидеть на своем месте и от нечего делать – Родион Раскольников пропал из виду, безумную болтовню Максима Рейна она не слушала – стала думать, зачем это сегодня днем ей позвонила командир Злата Артемовна и послала ее на задание: сходить по тому же адресу, куда Мирра Совьен носила продукты, позвонить в дверь.
– И все? – удивилась Катюша.
– Все, – ответила Злата странным голосом, как будто у сказанного ею слова было еще какое-то значение. – Я, конечно, не могу, находясь в данный момент в Москве, проверить, сделаете вы это или нет, но я почему-то вам доверяю, – добавила она.
«Ну, еще бы, я – не ты, обманщица», – подумала Катюша.
– Я тоже вам доверяю, – ответила она. – Вы обещали мне порвать свое заявление в милицию.
– Считайте, что я делаю это у вас на глазах, – сказала невидимая собеседница и сквозь расстояние от Любимска до Москвы Катюша услышала, как хороший режиссер Басманова, дочь режиссера Басманова, племянница режиссера Басманова-Маковского, оттого – уже трижды режиссер Злата, рвет какую-то бумагу.
Катюша вздохнула – придется довольствоваться этим, верить собственным ушам.
Сидящий рядом Максим Рейн нетерпеливо дернул задумавшуюся Катюшу за руку. Материализовавшийся из воздуха, неожиданно возникший перед ними обоими Родион Раскольников этот жест не одобрил взглядом, пока только взглядом. Но Максим Рейн понял, все понял, поплелся в хвосте «влюбленной» – кто бы сомневался – пары. Уязвленный Катюшин начальник больно прикусил губу, подумал о своей подчиненной и человеке в погонах: «Да он просто пожирает ее глазами».
– А вам туда нельзя, – через плечо, чуть повернув голову назад, сказал главный здесь милиционер, когда троица подошла к служебному входу.
«Кому это он?» – растерялся Максим Рейн, оглянулся, понял, что ему.
– Давайте я хоть вам помогу, – обратился он к девушке, невидимой за букетами собранных у зрителей цветов. – «Хоть так проберусь к Груне», – подумал Максим.
«Уводит ее от меня», – он опять поглядел вслед Катюше и «цветущему» от Катюшиного присутствия мужику.
– Не стоит, – странным голосом ответила невидимая за букетами лилий и гладиолусов девушка в ярко-красном платье – судя по фигуре, красивая, и скрылась за дверями вожделенного для Максима служебного входа, по-прежнему охраняемого парнями в форме.
Максим был зол, чертовски зол, и голос девушки показался ему тяжелым от ненависти. От злости он сорвался, подбежал к большому омоновцу, цепляя того, катящего коляску с инвалидом тоже в коридор служебного входа, закричал:
– А его почему пропускаете?
Большой омоновец распрямился, стал еще больше, осторожно, чтобы не повредить руку слабенького, кричащего человечка, отцепил его от себя, как колючку репейника. Максим отлетел в руки другого омоновца, начал жаловаться тому, хныкать:
– Его-то пропустили…
Думал, что не катаньем, так нытьем откроет себе дорогу в гримерную знаменитой певицы.
Ничего у него не вышло. Так и простился он с мыслью сказать Груне заранее подготовленные, оригинальные слова. Как их, невысказанных, и себя Максиму было жалко! И не понимал он, глупый, что судьба хранила его, не допустив в покои Груни. Потому что через несколько минут от гримерной и от певицы, настоящее имя которой было – Аня Григорьева, остались «рожки да ножки» – дым, порох, кровь.
– Боже, как я устала, как я измоталась сегодня, – жалела себя Груня Лемур за двадцать минут до взрыва.
Она сидела в целой, еще не разлетевшейся от спрятанной в цветах бомбы гримерной перед зеркалом, но на себя в зеркале не смотрела. Сил не было убрать со лба руки и поднять голову. Вот как она устала. А еще эта подруга детства, эта Катюша Маслова, которую она, Груня, зачем-то, посреди концерта, в запале, не отдавая себе отчета, пригласила в гости. И о чем им разговаривать? А главное, как шевелить языком, испытывать чувство радости от встречи, если больше всего на свете сейчас Груне хочется чисто вымыться и крепко спать. Представив, как она лежит на простынках в гостинице и закрывает слипающиеся глаза, Груня жалобно застонала. Наверное, ей, выжатой, как пресловутый лимон, не дожить до эдакого блаженства.
«Наверное, не дожить», – подумала Аня и, услышав звук открывающейся двери, выпрямила спину, посмотрела в зеркало, в котором увидела девушек – работниц «Полета».
Они принесли в гримерную цветы зрителей, принялись их расставлять и складывать. Вслед за ними, сразу же, в гримерную вошла и Катюша. Подруги детства обнялись, и обе, включая Груню, невольно, искренне заплакали.
– А меня ты не хочешь обнять, Катюша? – дрогнувшим голосом спросила одна из трех девушек-цветочниц, задержавшаяся в гримерной.
Подруги детства оглянулись и увидели еще одну их общую подругу. Все знали, что она давно куда-то пропала, может быть, даже умерла.
Катюше так сказали родители Олеси, которым так велела сказать их дочь. Катюша сказала об этом Людмилке – матери Ани, Людмилка отписала дочери в Москву, да ответа не получила.
Олеся приказала, глядя исключительно на Аню:
– Выйди, Катюша.
Маслова посмотрела поочередно на своих лучших подруг детства, вечно конкурировавших между собой, вспомнила, как давно-давно одна из них чуть не задушила другую, и, решив на этот раз не рисковать, делая вид, что спокойна, села в кресло, закинув ногу на ногу.
Олеся закрыла дверь на ключ, торчащий в дверях, накинула на петлю крюк, просунула в ручку двери железную палку из реквизита: и все это – только для Ани. Та и бровью не повела, не верила, что дело для нее может кончиться плохо. В конце концов, за дверью много людей – и Сашок, и умный милиционер. Она крикнет, и ее услышат, выломают дверь, сумасшедшую Олесю повяжут, а ее, Груню Лемур, спасут, увезут из города Любимска, Сашок увезет. И потом, между ними опять Катюша. Катюша – хорошая подруга, она не позволит Олесе сделать Ане больно.
Тем временем из большого количества букетов Олеся вынула красочную, похожую на подарок ребенку, коробку, развязала розовую ленточку, но крышку открывать не стала.
– Что на этот раз? – спросила Аня, пока ей не стало дурно: все-таки она испугалась. – Пинетки, ползунки, чепчик?
– Бомба, – просто ответила Олеся. – Можешь проверить. Открой крышку, – она поставила коробку на столик с зеркалом. – Открой.
Аня неожиданно сорвалась с места, хотела добежать до закрытой двери, позвать на помощь, но ударилась об Олесю, как о скалу, отлетела в угол, упала в цветы, вылезать не стала, поняла, что от судьбы не спрячешься, а перехитрить судьбу в лице Олеси попробовать можно.
– Я расскажу тебе правду, а ты меня выпустишь, – предложила Аня бывшей подруге.
– Валяй, – тут же согласилась Олеся.
Катюша, доселе молчавшая, с изумлением взиравшая на драку, подумала, что о ней все забыли, и решила о себе напомнить – кашлянула. Бесполезно. Анин рассказ, больше похожий на исповедь, она слушала вместе с Олесей. Сначала – недоверчиво, потом – ужасаясь, не веря.
– Понимаешь, – воодушевленно закончила недолгую речь Аня, – скорее всего, твоя дочь жива. Нужно только поискать по детским домам. Я сама поищу. Мне быстрее ответят. Я скажу, что Ксюша – моя пропавшая дочь. Хочешь? Ну, прости меня, прости! Я была как в тумане. Я так любила Андрея.
Олеся встала.
– Я думаю, твоя дочь жива! – закричала Груня Лемур. – Спасите! Меня убивают!
В дверь громко заколотили, начали рвать ее на себя. Сашок закричал, чтобы несли топор. Груня орала как ненормальная. У нее наконец-то началась истерика. Катюша, сидевшая в кресле истуканом, властно сказала: «Замолчи, дрянь». Олесю все это как будто не касалось.
Она ответила Ане задумчиво:
– Может быть, Ксюша жива, но она уже не моя дочь. Кто-то другой ее воспитал, если она жива.
– Катюша, уходи, – повернулась она к своей настоящей подруге детства, держа в руках коробку с бомбой, и подошла к лежащей в цветах, уже мертвой от страха, Груне Лемур.
Катюша захотела жить, одним махом преодолела все преграды на пути к Родиону Раскольникову – ключ, палка, крючок, выскочила за дверь, повалилась в объятия горячо любимому человеку – как хорошо, она остро это сейчас поняла, – крикнула: «Ложись, сейчас взорвемся!» Краем глаза, как в замедленном действии, она видела разбегающихся людей, стоявших до этого в коридоре, Груниного продюсера: он попытался влететь в дверь, не смог: его сбил с ног неизвестный инвалид, очень похожий на какого-то Катюшиного знакомого. Крутя одной рукой колеса, инвалид сиганул, как заяц, в дверь. Раздался взрыв. Он всем в коридоре показался страшным. Как в замедленном действии из черной дымовой дыры выкатилась пустая коляска. Катюша очень хотела потерять сознание и не видеть, как ОМОН и санитары из трех машин вызванной «Скорой помощи» выносят на носилках под кровавыми простынями то, что осталось от трех человек – Ани, Олеси, инвалида, смутно похожего на какого-то Катюшиного знакомого. Переведя глаза на часы в коридоре, где было семнадцать тридцать, так и не вспомнив имя третьей жертвы взрыва, не выдержав напряжения этого необычного, страшного дня, Катюша упала в обморок. Ей можно было: где-то рядом бегал Родион Раскольников. Он ее любит, она его любит. Он ее в беде не бросит.
По всему выходило – она виновата. По всему это выходило.
Так, поерзав на стуле, сказал подполковнику Раскольникову милиционер рангом повыше – начальник Любимского УВД полковник Сыроежкин. И хотя Родион Раскольников, прослуживший в органах уже четверть века, причем двадцать лет – в МУРе, остальные, по воле судьбы – в Любимске, сапоги начальству никогда не чистил (за что и был «сослан» в провинцию), слушая Сыроежкина, думал, что это как раз тот самый, жутко неприятный случай, когда начальство право. По всему выходило – главная подозреваемая в устройстве взрыва в «Полете» – Катерина Ивановна Маслова.
«Катюша, Катюша, как же нам с тобой из дерьма выбраться, – думал хороший следователь по особо важным делам, ни минуты не сомневаясь в невиновности любимого человека. – Не могла ты такого сделать, сотворить, наворотить. Уверен, хоть и знаком с тобой без году неделя».
«Как же мне доказать твою невиновность?» – начал бы рассуждать обыкновенный, влюбленный мужчина о своей нареченной.
Трезво мыслящий, холодный ум подполковника – такой должен иметься у каждого милиционера – подсказал ему: «Очень просто. Проще не бывает. Найди истинного виновника взрыва».
Представив тюремные «казематы» предварительного заключения, их разношерстных обитателей, Раскольников обратился к начальству:
– Разрешите пока Маслову не заключать под стражу. Куда ей от нас деться.
– Да делайте что хотите под свою ответственность, – неожиданно и раздраженно вскрикнул Сыроежкин, потому что именно в этот момент у него нестерпимо зачесалась спина – словно не всех еще рыжих муравьев жена ему из мундира вытряхнула.
По правилу цепной реакции чесоточные мурашки забегали по всему телу полковника.
«Черт с ними, с вашим взрывом и с вашей Масловой», – хотелось завопить ему и оказаться на берегу реки, содрать одежды с тела, с разбегу кинуться в воду, предвкушая нечеловеческое блаженство, и сидеть в ней по самое горлышко, тихо издавая звуки нечеловеческие – хрю, хрю, тяв, му-у-у.
Так он сейчас, в обед, и сделает, думал о себе, только о себе, пострадавшем в минувший выходной, несчастный Сыроежкин, забыв на несколько минут о какой-то там Масловой, о первом в их городе взрыве бомбы, об исчезнувшем, сказавшем: «Есть!», Раскольникове. Эти несколько минут полного забытья, полной оторванности от дел насущных принесли ему такую пользу! Как неистово драл он себя, рыча, как сладко расчесывал кожу везде, куда мог дотянуться своими короткопалыми лапами, как утробно постанывал, когда стало легче, когда обессилел, вздохнул, крикнул секретарше по связи: «Кофейку принеси. Только не горячего, не холодненького, а тепленького». Потом посмотрел на часы: скоро время обеда и купания в воде. Славно-то как! А все остальное подождет. Пусть Раскольников работает. Он – дельный малый, хороший зам, двадцать лет в МУРе. Он знает, что делать. Он Сыроежкина в беде не бросит.
– Давай еще раз по порядку, каждую секунду вспомни и расскажи, что было с тобой на концерте, – заботливо сказал Родион Катюше.
Сидя в кабинете, он был подполковник, следователь, она, как ей уже объяснили другие следователи, помощники ее Родиона, – почти преступница. Она беспомощно пожала плечами:
– Что было? То же, что и со всеми. Я не помню.
– Откуда вы знаете певицу Груню Лемур? – перешел на официальный тон Раскольников.
Может быть, это ее встряхнет, испугает? Может быть, так она начнет бороться за свою свободу?
Катюша вздрогнула, отклонилась от слов следователя, как от взмаха казачьей нагайки, вжала голову в плечи, сама себе показалась маленькой, худенькой, прожившей большую жизнь, старенькой.
«Так еще хуже», – расстроился бы о своей нареченной обыкновенный влюбленный.
Раскольников не вздохнул, не прослезился, сказал, как толкнул:
– Говори.
Она «упала» со стула в детство, отрочество и юность, как в траву, в которой они – три подруги: Аня, Катюша, Олеся – прятались друг от друга летом в лагере. Путевки в ведомственный лагерь имени Александра Матросова Олесе брал отец – он работал на машиностроительном заводе, Ане – мать: она работала на машиностроительном заводе, Катюше – бабушка, ветеран машиностроительного завода. Каждый год по две смены подружки жили в лагере, который за восемь лет изучили вдоль и поперек. Вот здесь, в дупле большого дуба, о котором только они знали, Олеся и Аня прятали анонимные записки для мальчиков: если нравлюсь, пусть догадается, кто писал. Вон там, за клубом, мальчишки повзрослее учились курить. Здесь, в заборе, рядом с медпунктом, имелась дыра, нырнув в которую, кто-то смелый оказывался на «свободе»: через эту дыру накануне отъезда пионеры и пионерки из старших отрядов сбегали в ночь – жечь костер, а некоторые даже целовались. А еще было место пионерской линейки: утренней и вечерней, слова «рапорт сдан», «рапорт принят», конкурсы самодеятельности, походы в соседний лагерь, товарищеские игры в футбол и баскетбол, да много еще чего. Было. В жаркую погоду, а это бывало почти всегда в те далекие годы, отряды выводили на купание к речке Коровке. Дорога на второй омут, где купались ведомственные ребятишки и их вожатые, пролегала по тропинке через поле с густой травой. Вот там они – Олеся, Катюша, Аня – и прятались друг от друга, шалили, катались в траве, не думали о счастье, потому что его у них, всех троих, тогда было в избытке.
– Кто такая Олеся? – выделил главное из детского рассказа следователь.
Добрые воспоминания подозреваемой о школе, о крепкой дружбе троих продолжились, чуть-чуть застряли в пути, споткнулись, как быстрые ноги о камень, когда Катюша замолчала, подумала, а стоит ли ей рассказывать о драке между Олесей и Аней, случившейся так давно. Под насторожившимся взглядом следователя рассказала все.
– Еще раз – о драке, – попросил Катюшу Родион, вернул в настоящее. – Особенно о ее причинах. Надо, Катюша, вспомнить.
– Зачем? – удивилась Катюша. – Я же тебе… вам рассказала, что это Олеся принесла в коробке бомбу, чтобы убить Аню.
– Зачем? – получилось, что повторил Катюшин вопрос следователь.
– Потому что Аня в молодости украла у Олеси дочь. Она при мне призналась, Анька-то. Вот сволочь какая. А я еще Олесе тогда не верила, думала, что она с ума постепенно сходит после пропажи Ксюши.
– Ксюша – это кто? – голосом бухгалтера, считающего единицы, спросил Раскольников.
– Это дочь Ани и Андрея, – начала объяснять Катюша.
– Андрей – это кто?
– Это – муж Олеси, который погиб в Афганистане, – поправилась Катюша, вздохнула. – Отпустите меня. Мне плохо.
«Ты зачем меня предаешь? – хотелось ей крикнуть Родиону, который больше не улыбался ей солнышком. – Зачем бросаешь, как Славик? Я, что, совсем плохая, что ты, ты мне не веришь? Не все остальные, которые меня схватили и сюда привезли «пытать», а ты – мое солнце на час. Кругом одно предательство, а я – принцесса Гамлет», – подвела итог своим мучениям Катюша Маслова.
Но это был еще не итог, это было только начало кровавой драмы нескольких людей в нескольких частях, в которой Катюша оказалась, по воле рока, замешанной.
«Не зря мне дали такое имя», – подумала о роке Катюша Маслова, полную тезку которой тоже незаслуженно обвинили в убийстве купца, человека.
– В конце концов, – разозлилась она, не желая оправдываться в том, чего не делала, и не желая, как тезка, отправляться в Сибирь на каторгу. – Если ты, Родя, мне не веришь, вспомни классическую литературу. Лев Толстой, роман «Воскресение». Не пришлось бы тебе каяться, как Нехлюдову.
В кабинет постучался другой следователь. Судя по взгляду, брошенному им на Катюшу, – тоже недоверчивый.
– Опросили ОМОН? – строго спросил его Раскольников – главный здесь.
Недоверчивый кивнул, позвал в кабинет большого парня, на этот раз – в гражданской одежде.
– Идите пока домой под подписку о невыезде, – отпустил Родион Катюшу и выписал ей пропуск в ад.
Но об этом она, сейчас совершенно бесчувственная, невосприимчивая к звукам мира, царящим на улицах, узнала спустя час.
– Вы где? – спросила ее Злата Артемовна, когда Катюша пришла домой в половине девятого, медленно сняла обувь и трубку с «кричащего» аппарата. – Я вас все утро ищу. Я знаю, где дискета. Я договорилась, что мне ее оставят в той квартире, куда вы уже ходили, следя за Миррой Совьен. Помните?
– Да, – как робот, ответила Катюша.
Ей бы спать лечь, подушку на голову, чтоб ни звука из внешнего мира не долетело, чтоб только со своим внутренним миром наедине побыть, осмыслить ситуацию, в которую, как в ловушку, попала.
«Главное, что ты жива осталась, – подбодрила бы ее фотография бабушки, которую Катюша тоже под подушку с собой захватила бы. – Не грусти. Рассосется печаль. Вернется на твое небо солнышко».
«Не вернется, – заплакала бы Катюша. – Не пущу его на свое небо. Лучше при свечах буду жить, да одна, чем с предателем малахольным, на своей работе помешанным».
«Служба у него такая, – успокаивала бы Катюшу фотография бабушки. – А мужик он стоящий, я чувствую. Не даст он тебя в обиду, попомни. Мое слово – верное».
«Не знаю», – пока не очень-то веря бабушке, протянула Катюша.
– Что не знаю? – крикнула трубка по имени Злата Артемовна. – Идите сейчас же. Владелица квартиры не хочет, чтобы вы ее видели. Она оставила ключи от дверей в почтовом ящике. Номер квартиры помните?
– Да, – как робот, ответила Катюша.
– Вот и прекрасно. В путь, – сказала упрямая трубка.
– Э-э, – пришла в себя Катюша, когда Злата была уже далеко: в своей Москве купеческой чаи распивала. – Это вы мне, что же, в квартиру чужую лезть предлагаете? Как воровке последней? Хорошенькое дело. Я и так уже на подписке.
Потом она подумала, что Злата Артемовна – человек вредный и непорядочный. Вот не выполнит Катюша ее приказ, так она и заявление свое, состряпанное о том, что Катюша кольцо у нее украла, отдаст в милицию, а та, в свою очередь, запрос в Любимск сделает. А кто такая Катюша Маслова? А нет ли за ней чего покруче?
– А есть, – ответят московской милиции местные следаки, да и себе на ус намотают. – Катюша Маслова? Как же, как же, знаем. Она у нас главной подозреваемой по делу о взрыве «Полета» проходит, в результате которого три человека погибли. И смерть вашей московской Груни Лемур – ее, масловских рук, дело. Сейчас и арестуем Катюшу, раз она такая плохая. Подполковник Раскольников, выполняйте приказ командования. Принесите крепкие наручники, наденьте их на Катюшу и посадите Маслову в самую грязную камеру предварительного заключения. А то и сразу в тюрьму везите. Без суда и следствия. Двадцать пять лет без права переписки.
