Текст книги "Бабочка на огонь"
Автор книги: Елена Аверьянова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
– Слышь, участковый, – высунул голову из-за двери Мишиного кабинета в четвертом отделении милиции вымывшийся на колонке Цуцик.
Волосы цвета зрелой пшеницы высохнуть не успели, да еще ветер взлохматил их – смешно выглядел Цуцик: волосы дыбом стояли, глаза от страха, что в милицию сам пришел, округлились.
– Я показания дать хочу, если Клаву в последний раз отпустишь.
– Ну, проходи, садись, говори, – важно ответил Миша.
– Хитрый какой. Ты мне расписку дай, что Клаву отпустишь.
– А не то? – усмехнулся Миша.
– А не то не скажу, чего знаю.
– Не могу я тебе такую расписку написать, – вздохнул участковый Солдаткин. – Права такого не имею. Да и расписка, которую ты требуешь, без нотариуса все равно недействительна. А нотариусу деньги надо платить. Есть у тебя сто рублей?
– Сто рублей? – покачал головой Цуцик, задумался.
«Большие деньги. Но Клава-огонь того стоит».
– Найду! – согласился Цуцик. – Пиши мне расписку.
Миша Солдаткин присмотрелся к бомжу повнимательней, подумал грустно:
«Бомжи – тоже люди. Хоть и живут в параллельном нам мире, а общего в чувствах много. И кому это понадобилось разделить людей на миры? Жили когда-то общим котлом, и ничего – все сыты были».
– Ладно, – согласился хороший человек, а не просто законник Миша. – Если важное что скажешь, отпущу твою Клаву. Слово даю. В последний раз! Тебе на поруки. Отвечаешь за нее?
– Да я… Да Миша… Товарищ участковый… Господи боже мой…
– Ну, ладно-ладно. Проехали. Слушаю.
Цуцик высморкался в кулак, вытер конечность об штаны и рассказал, что видел бабу, которая двух старух в их дворе замочила. Во дворе, где они «банки» чистят. «Банки» – это мусорные бачки. У каждой банки есть свой хозяин.
– Это я и без тебя знаю, – отмел несущественное Миша. – Что за баба-то? Опиши. Ты сам видел, как она убивала?
– Сам он не видел, как убивала, – сейчас рассказывал про свой разговор с Цуциком Миша Раскольникову. – А вот пистолет в руках женщины в белой «девятке», припарковавшейся ближе к углу дома, в котором убили француженку и местную пенсионерку-актрису, видел, как я вас сейчас вижу – в лицо. Я показал ему фотографию объявленной в розыск Масловой.
Раскольников представил лавину снега, которая сорвалась с вершины Джомолунгмы и катится, хочет добраться до одинокого путника, чтоб поглотить его вместе с деревьями. Он так же представил чувства странника, свои чувства. Речь пошла о свободе Катюши. Да или нет.
– Цуцик сказал: «Не-е, это не та баба. Та была больше, красивая, и глаза у нее – тоже красивые, но злые. А эта – простая, обыкновенная. Такой не убить».
Снежная лавина до Раскольникова не докатилась, погибла в пути. Одинокий путник жив остался.
– Где твой свидетель? – спокойно, как будто он ждал и дождался чуда, спросил у Солдаткина следователь.
– В камере вместе с подругой сидит, вас дожидается.
– Встали, пошли, – приказал Раскольников.
Миша поднялся. Раскольников думал. Вспомнил, куда положил журнал о кино, подаренный ему режиссером Басмановым, когда он Злату свою обеливал, все семейство свое осиное нахваливал: и этот хорош, и тот удался, зря вы на нас, Басмановых, бочку катите. Вот он, журнальчик, – так себе, красочный. Особенно на обложке была хороша молодая талантливая Злата.
Найдя, что искал, Раскольников вышел. Миша – гордый – рядом поторапливался. Песню Сыроежкина о Катюше (ах, он еще и песни пишет, и портреты президента по стенам развешивает, и в муравейники падает – талант, во всем талант) Раскольников не забыл. Но теперь она звучала по-другому – как эхо прошедшей войны. Торжественно. Будет что ему, Родиону, и Катюше на старости лет вспомнить.
Семья, состоящая из Цуцика и Клавы, в камере была занята важным делом – обедом. Благодарная жена отдала свой кусок черного хлеба Цуцику, тот пайку не брал. Клава настаивала: хотела делом доказать свою любовь ему навсегда. Еще минута, и она доказала бы это силой.
– Цукерман, на выход, – крикнул в открывшуюся дверь после звона ключей конвоир.
Клава удивилась: «Кого, кого?», и Цуцик тоже удивился: давно его так, по-граждански, не называли.
На столе участкового Цуцик увидел несколько фотографий. Кроме них, в кабинете, как и положено, в качестве понятых присутствовали посторонние люди. Злату Басманову свидетель опознал на оторванной от журнала обложке сразу.
– Вы уверены, что это именно та женщина, которая сидела в белой «девятке» и в руках ее был пистолет? Посмотрите еще раз, внимательно, – спросил, предложил Раскольников, стараясь не выдать свое счастье.
Грусти и даже волнения в нем не было. Все это осталось в минутном прошлом – как эхо прошедшей войны. Были силы сдвинуть горы, повернуть реки вспять, если кто-то еще хоть пальцем тронет Катюшу, хоть краем мысли заденет ее. Это тебе конец, Сыроежкин!
– Она, – повторил опознание Цукерман. – Разве такое забудешь? – вспомнил он пистолет в лоб и свои мокрые штаны.
– Понятых прошу подойти к фотографии, посмотреть на нее, на ее номер, расписаться. Цукермана до моего распоряжения не отпускать.
Цуцик жалобно «мяукнул».
– Охранять, как ценного свидетеля.
Цуцик расправил плечи, придумывал, как себя – героя отличившегося, Клаве преподнести.
Сыроежкину подполковник больше не верил – крепко его напугало начальство. Скорее всего, из Москвы звонили – опосредованно, через генерала Половцева. Скорее всего, сам прокурор и звонил, дружбой с которым, для него – просто Матвеем Исаевичем, хвастался в беседе с Раскольниковым Басманов-Маковский.
Раскольников начал думать.
Когда он два дня назад не вышел на той станции, где жила Катюша, – сидел и смотрел из поезда, как перрон от него отъезжает, подполковник имел задачу – встретиться и разговорить непростого человека, крупную в отечественном киномире фигуру, знающего себе цену режиссера Басманова-Маковского. Именно Василию Сергеевичу был адресован единственный телефонный звонок из «Сатурна» убитой в Любимске Мирры Совьен. Известие о смерти родственницы – а такими Басманов-Маковский считал всех жен своего брата – привело режиссера в состояние крайней взволнованности. Он даже на фоне собственных переживаний последних двух месяцев, не относившихся к Мирре, проговорился:
– Я чувствовал, что-то должно случиться. Беда никогда не приходит одна.
«Ах, это он о смерти брата, – понял Раскольников по телефону и предложил встретиться. – Здесь вещи госпожи Совьен остались. Те, которые не важны для следствия».
– А книга? Где книга? – спросил уж при личной встрече со следователем из провинции отчего-то нервничающий Басманов-Маковский.
– Все документы пока приобщены к делу, до конца следствия останутся у нас, – мягко, чтоб сразу не выгнал большой человек маленького, сказал Родион Раскольников.
– У Мирры была, к сожалению, уже была – как легко привыкаем мы к словам в прошедшем времени, – своеобразная манера письма. Не знаю, по силам ли вам ее одолеть? Впрочем, тайну следствия я уважаю, поэтому имею только одну просьбу – с книгой, с записями госпожи Совьен быть поаккуратней. Об этом, о книге и шел у нас с ней разговор по телефону. Подробности? Вот они, ради бога.
Так и узнал Раскольников, что связало перед смертью, которая тоже их объединила, француженку Мирру Совьен и пенсионерку Кассандру Юльевну Радлову. Тайна, которую бывшая актриса намеревалась продать Совьен.
– Подробности частной жизни моего умершего брата, – так назвал тайну Кассандры виртуоз слов Василий Сергеевич.
– За них мы должны были расплатиться не деньгами из рук в руки, а помещением Кассандры Юльевны в элитный дом престарелых «Полянка». Я уже все узнал, все заказал, осталось узнать Мирре подробности частной жизни Артема и оплатить номер-люкс в «Полянке».
– И что, вы действительно собирались взять старушку на поруки? – подивился щедрости, доброте и честности режиссера Раскольников.
– Ну а как же? Кассандра Юльевна – наша дальняя родственница. Наш долг – помогать ближним своим, – совсем не рисуясь, ответил Басманов-Маковский, прояснил, так сказать, причины своего благородства.
Потом он не удержался, похвастался своей родословной, своим генеалогическим древом, расправившим ветви прямо в главной комнате квартиры на стене, чтоб всякому вновь вошедшему открывались, бросались в глаза корни древа Басмановых. И этот хорош, и тот. А кто не хорош, все равно Басманов. Потому уж – хорош.
– Вот наша Злата. Возьмите журнал, почитайте, – погладил Василий Сергеевич обложку, вручил гладкокожую прессу любимскому следователю, своих корней не ведающему.
– А вам не кажется странным, что сначала ваш брат погиб, потом – две ваши родственницы? – словно в раздумье спросил режиссера Раскольников.
– Ну что вы? – снисходительно, баритоном, ответил Василий Сергеевич, умевший выступать на людях. – Какая здесь связь? Возьмите, возьмите журнал. А вот на стене – фотография. Справа – я. Рядом – Матвей Исаевич.
– Я понял вас, – улыбнулся Раскольников. – Но мне, извините за настойчивость, придется задать вот этой красивой талантливой девушке, – он показал на обложку журнала, – вопросы. И в частности, о пистолете «ТТ», который у нее, по словам из ее же заявления в органы внутренних дел, похитила некто Маслова. Вам это имя незнакомо?
– Нет, – удивился Василий Сергеевич естественно. – И о пропаже пистолета, подаренного Артему министром внутренних дел, который сейчас на пенсии, я тоже впервые слышу.
– Тем более со Златой Артемовной придется беседовать. Я могу это сделать и в неофициальной обстановке. Съездим в поселок прямо сейчас?
– Да. Что ж делать? Вот казус Кукоцкого. Читали? Ну, вам и необязательно. Надо так надо, – вяло вздыхая, согласился Василий Сергеевич и посмотрел на фотографию прокурора.
«Ты далеко, друг, а этот товарищ близко. Выберу из двух зол меньшее», – куснув ноготь на мизинце, подумал режиссер.
Так подполковник Раскольников приехал в поселок в присутствии великолепного, простого, несмотря на известность, дяди, побеседовал со Златой, которая делала вид, что ей все равно, на кого смотреть, отвечая. На любимского Раскольникова ли, на окно ли, на стул ли – разницы нет.
Не узнав ничего нового, не поверив Злате, хулящей Катюшу, Раскольников, раз уж приехал в поселок – вот и хорошо, что приехал, – решил, пока время есть, заняться поисками Катюши, которая из этой местности ему позвонила. Он быстро нашел дом, где жил участковый – тот пил молоко от своей коровы, когда Раскольников к нему заявился с вопросом, кто у них в поселке приезжий есть? К кому из поселковых родственница приехала?
– Примерно такая, – сказал Раскольников и дал ориентировку на Катюшу Маслову.
– Нет, таких нет. Это точно. Если только кто тайно, не выходя из дома, живет. А так – нет, – начал отбрыкиваться, отнекиваться от следователя участковый, вытирая молоко на губах.
– А если подумать?
Участковый вздохнул, сказал: «Молока хотите? Свое, парное», начал приезжих гостей вспоминать и анализировать по памяти. Пока Раскольников пил, вспомнил троих женщин такого же на вид возраста, что и та, о которой вопрос задан.
– Давайте мы всех посмотрим, – предложил участковый сам. – Чтобы у вас и тени сомнения не осталось, что кто-то у нас в поселке плохой завелся. Тут все они рядом, недалеко от меня живут.
Третьей по счету оказалась Катюшина тетя Зина. Она описала свою родственницу из Хабаровска, как рыжую, высокую и толстую молочницу, которая в данную минуту у Басмановых полы моет.
Раскольников припомнил:
– Да-да. Кажется, с ней я столкнулся недавно.
– И это – все? – повернулся Раскольников к участковому и как раз за его спиной увидел повешенную Катюшей на гвоздь красную шляпку-колесико с желтым цветком одиночества.
– Что ж это вы нас обманываете? – радостно спросил он у тети Зины, приютившей его беглянку.
Старушка заволновалась, покрылась красными пятнами – потому что ее уличили во лжи, предложила им сесть, рассказала о Злате, Катюше, Сереже, обо всем, что знала.
– Что же мне парень ничего не сказал? – строго, не веря старушке, спросил участковый, поглядывая на Раскольникова, – еще подумает приезжий, что плохо в поселке работа с населением налажена.
– А то вы не знаете, что он – глухонемой: слышать, говорить не может. А то вы не знаете, что он – даун: кто такому поверит? – рассердилась на обоих – участкового и Раскольникова – тетя Зина.
Как ей было Катюшу жалко!
– Ну, что ж, пойдем за Масловой, – встал, взял со стола свою тощую папку местный милиционер.
– Ну, что ж, – не вставая, сказал Раскольников Катюшиной «бабушке». – Ведите нас к Дусе с Сережей. Мы их показания запротоколируем.
Участковый вздохнул и подумал, что кончилась его тихая, мирная жизнь в поселке – грядут неприятности. Басмановы – сила, но и этот приезжий свое дело знает или не понимает, во что ввязывается. А он – участковый – меж двух огней, как березка во поле накануне сражения.
– А зачем Маслова к Басмановым ходит? – спросил после часа беседы с Сережей и Дусей Раскольников тетю Зину.
Участковый шел сзади, отмахивался от мухи.
– Молоко Дусино носит. Полы моет, – ответила тетя Зина честно.
– А по-честному? – как друг, спросил следователь.
Участковый боролся с мухой, отстал.
Тетя Зина чуть не проговорилась: дескать, пистолет «ТТ», непонятным образом оказавшийся в руках у Катюши на месте убийства, подложить надо бы Злате обратно. Пусть сама и объясняет милиции, как из него людей порешили. Милиция – не совсем дура – заинтересуется Златой. Может, и поймет, что она – не белая, а черная.
– Хочет… А я почем знаю? – ответила тетя Зина хмуро. – Вот и пришли. Вот он, дом режиссеров Басмановых.
Раскольников послушал нехорошую тишину. Катюши и Златы, а также Василия Сергеевича, кажется, дома не было. Басманов-Маковский уехал? Точно, машины нет. Подполковник оглянулся – права нарушать границу чужой частной собственности без спросу хозяев у него не было. Но участковый – пока не свидетель нарушения – он все еще борется с мухой.
– Идите домой, – шепнул подполковник тете Зине.
Сам же открыл калитку, ринулся в чащу басмановской травы.
Он вовремя подкрался к дому, заглянул в окно, увидел картину еще одного Златиного преступления – басмановское отродье собиралось убить Катюшу. Если б не таз, которым его любимая сообразила, успела прикрыться, Раскольников бы опоздал на свою свадьбу, о которой давно уж мечтал. Не было бы с кем сочетаться законным браком.
Участковый, бросивший бесполезное занятие, услышав грохнувший выстрел, тоже кое-что увидел: как Злата боролась с Раскольниковым. Самое главное он пропустил – кто и в кого стрелял, и в какой очередности все, что здесь было, происходило.
Московскому дознавателю, не Раскольникову, Злата наговорила про Катюшу кучу гадостей и лжи. Та вроде бы хотела ее убить, прокралась под видом молочницы в дом с пистолетом. Хорошо, что Злата проснулась. Сидевший в коридоре, вызванный по просьбе Златы Василий Сергеевич схватился за голову, думая, думая, думая… Прооперированную Катюшу из больницы в тюрьму пока взять не могли. Там она и лежала, уже не ожидая ничего хорошего.
А Раскольников, получив строгий приказ начальства приехать в Любимск, в нем и сидел, в кабинете Миши Солдаткина. В отличие от Катюши, он теперь надеялся только на лучшее, твердо знал, что Злату Басманову вот-вот прищучит.
Очень не шла ему роль просителя и ябедника, но ради Катюши Масловой Раскольников был готов и на это. Как он добился скорейшего приема у прокурора – это отдельная песня. Один, без помощи старых друзей по МУРу, Раскольников просто не смог бы подняться по белой лестнице, дойти до светлого кабинета всесильного друга Басманова – Матвея Исаевича. А так, ничего себе, сидит и следит за выражением лица прокурора, пока тот внимательно изучает его бумаги. Все они – против Златы Басмановой, все они – в защиту Катюши Масловой.
– Кто этот Цукерман? – спросил в тишине и спокойной обстановке, располагающей к размышлению о судьбах народа, Матвей Исаевич.
– Бомж, – ответил Раскольников честно.
– Антисоциальный элемент. Не густо, – сказал, отодвинув папку с материалами дела.
– Копать не дают. Боится чего-то начальство, – как можно невыразительнее, буднично «объяснил» Раскольников. – Потому к вам и пришел, что выше идти некуда. Где ж невиновному человеку правду найти, как не здесь?
Лесть не проняла прокурора до слез, но что-то в душе задела.
– Через два дня вы получите официальный ответ, – сказал он и «забыл» о Раскольникове.
Следующий посетитель ждал за дверями справедливого решения.
Раскольников вышел. Главный по грехам народа Матвей Исаевич позвонил в МУР, спросил у кого положено, что у них есть на Злату Басманову.
– Ничего особенного, – с почтением ответили ему. – Только история о пропавшем водителе белой «девятки», с которым Злате Басмановой приписывают легкий непродолжительный роман. «Девятка» найдена в соседней области.
– А город Любимск там есть?
– Есть. Небольшой городишко.
– Ясно-понятно. Тогда я вам дело подброшу. Работайте скоро и споро, – дал напутствие прокурор главному по МУРу, – и на чины не взирайте. Мне нужен ответ. Да или нет. Зовите следующего, – переключился он со стихов на секретаршу.
О Раскольникове Матвей Исаевич хотел забыть на два дня, положенных на написание и пересылку официального ответа о том, что дело Масловой требует тщательного доследования и отныне должно вестись любимским следователем Раскольниковым совместно с работниками МУРа, а дело об убийстве Артема Басманова также требует пересмотра. Да не получилось забыть, потому что вспомнил прокурор Василия Сергеевича, посчитал своим долгом поставить в известность хорошего знакомого и хорошего режиссера о том, что с убийством Артема Басманова не так-то все просто.
В этот же день поздно вечером позвонил прокурор режиссеру.
– Ничего не хочешь мне сказать? Поделиться мыслями? – спросил Матвей Исаевич онемевшего от прокурорского сообщения Василия Сергеевича и представил, что тот уж спать ложился или чай с малиновым вареньем, Лизаветой сваренным, пил, прихлюпывая и беседуя об искусстве, а тут он, прокурор, позвонил, ошарашил неприятной новостью.
– Ну, спи, – не услышав вразумительного ответа, сказал Матвей Исаевич Басманову-Маковскому, хотя был уверен, что режиссер теперь всю ночь не заснет.
– Я тут не спал всю ночь. Целую ночь думал. Можно приехать, дать показания? – наутро – чуть свет, а он уж на ногах – позвонил теперь уже Василий Сергеевич Матвею Исаевичу.
– Знаешь что? – посоветовал прокурор режиссеру. – Этим делом хорошая муровская бригада занимается. Поезжай к ним, пойди к генералу, он тебя за руку отведет к следователю. Все под моим личным контролем, поэтому ты ничего не бойся. Лучше сказать все, что знаешь. Ну, да не мне тебя учить. Ты – человек порядочный, честный, я знаю.
Василий Сергеевич рукой подтер под носом, положил трубку, уставился в пол – стал в него смотреть. В пол смотрел, а видел другое, вчерашнее.
Целый день накануне звонка прокурора он посвятил Грише. С утра сходил с Гришей в Третьяковскую галерею смотреть картину Васнецова «Богатыри», рассказал, что знал о картине. Кажется, Грише понравилось глядеть на коней и сказочных воинов. Потом дядя и племянник пообедали в детском кафе – там Гриша познакомился с кудрявой рыжей девчонкой. Кажется, она ему тоже, как и картина, понравилась. После обеда Басманов-Маковский повез Гришу к хорошим знакомым, владельцам небольшой лошадиной фермы. Под руководством тренера счастливый мальчишка сел на коня, как богатырь, и, представляя себя самым главным – бородатым Ильей Муромцем, долго катался, пока не отбил попу. Потом он кормил лошадей, купался с сыном хозяев в бассейне. Ближе к вечеру Василий Сергеевич купил Грише кучу игрушек – детский меч, спортивную «грушу» и паровоз на железной дороге. Гриша стал окончательно счастлив и, верно, чтобы отблагодарить дядю, отдал ему спрятанную в своих вещах дискету, которую он у Златы стащил из коричневой сумки.
– А ты знаешь, что воровать нехорошо? – спросил по-отечески дядя племянника.
Гриша скорчил виноватую рожицу и, забыв о дискете, убежал спать и мечтать о следующем выходном, в который дядя Вася обещал свозить его в Санкт-Петербург, на крейсер «Аврору».
В этот же час прокурор позвонил режиссеру. Басманов-Маковский и думать не стал о последствиях – все, что ему известно темного о Злате – дочери Артема, – с ним и умрет. В расстроенных чувствах, что дело об убийстве брата по-новому открыли, Басманов-Маковский подсел к компьютеру, решил поиграть в какую-нибудь Гришину «игрушку» – так успокоиться. Дискета, украденная Гришей у Златы, попалась ему на глаза, и он ее посмотрел, прочитал.
И все в сей же час изменилось. Все стало так ясно и просто, и главное – так понятно, что ему надо сделать. Одна только мысль удивляла его – как Артем мог знать это и молчать, скрывать от своего родного брата?
– Вот он о чем хотел поговорить со мной перед смертью. Вот за что его «дочь» убила.
Он произнес слово «дочь» именно с такой интонацией, что если б кто слышал ее, то непременно бы понял, что слово взято в кавычки. Как не совсем то, что оно означает.
«Прощай, Злата», – вот какой был оттенок у интонации.
А наутро они все проснулись – Басманов-Маковский, прокурор, Злата, Катюша Маслова, Родион Раскольников. И каждый хотел жить долго и счастливо, но не всякому это оказалось по силам. Если бы Злата снимала фильм о последнем в своей жизни дне, она начала бы его с разных кадров, объединенных одной, нехитрой музыкой.
Вот она проснулась в поселке, в доме, включила «Радио России», посмотрела в окно на полное отсутствие солнца.
Вот ее дядя – Басманов-Маковский, завтракая через силу – ради Лизоньки, – посмотрел на серое небо и услышал, как запело «Радио России».
В эту же минуту и грозный прокурор Матвей Исаевич, уже на работе, за своим рабочим столом, включил на минутку, чтобы послушать новости «Радио России». В больнице, сидя у кровати подследственной, Раскольников, чтобы развлечь бледнолицую от недостатка кислорода, немного похудевшую, вялую Катюшу, тихонько включил кнопку радио.
«Позови меня тихо по имени», – медленно, словно разговаривал с ними, запел певец, чем-то внешне похожий на подполковника.
Злата пригорюнилась у себя в доме.
Катюша слабо улыбнулась. Раскольников смотрел на нее, молчал.
Басманов-Маковский погладил руку Лизоньки, сжал в своей, подержал, уткнулся в «дружественный союз» лбом.
Матвей Исаевич думал, какая у него огромная «тихая родина» и что он за нее в ответе.
«Позови меня на закате дня», – несколько раз прослушала Злата и выключила радио.
День начался.
Злата Басманова – будущий триумфатор известного французского кинофестиваля – не спеша собирала чемодан. Рука, с силой вывернутая любимским следователем два дня назад, все еще, несмотря на примочки, побаливала.
«Как же я буду приз получать? – огорчалась Злата и злилась, глядя в зеркало на себя, неуклюжую из-за руки, медленно двигающейся. – Еще уроню серебряное животное. Еще отвалится у него голова от удара о пол, где полный зал знаменитостей. Ну и ладно! Придумаю что-нибудь остроумное на этот случай. Время в самолете будет».
Она открыла еще один шкаф, с тоской заглянула в него – полный. Надо порыться, выбрать одежду по сезону, по погоде, по месту, куда едет, примерить. Надо, чтоб кто-то помог, оценил, как костюмчик сидит на фигуре. Надо бы… Да нет никого в доме. Леночка, как уехала с Гришей и дядей, так и пропала – не горит желанием возвращаться. Как она, где она, Злата не знала. Дяде и Леночке она не звонила ни разу, потому что обиделась, потому что одной ей не легче, но лучше.
Она очень часто в эти дни сидела в отцовском кресле, в том самом – знаменитом, мексиканском, смотрела в окно на закаты, считала, сколько их осталось до триумфа. Ее первый фильм был хорош. Это все знатоки кино говорили. А второй будет лучше. А третий – шедевр, войдет в классику мирового кино. Злата в этом не сомневалась – она чувствовала в себе силы, которые родились вместе с ней, шли от ее необъятной «тихой» родины, от этого поселка, от этого дома, от портретов на стенах, от кресла, от отца. Папа. Как порадовался бы он за Злату, если бы не был сам виноват в том, что умер. Если бы не его тщеславие, его желание, чтоб снова и снова о нем говорили – о нем, о его женах, о его второй книге «Между прошлым и будущим».
– Ты ж не писатель, папа, – сколько раз говорила она ему. – Зачем тебе этот хлам истории? – кивала на кучу бумаг с воспоминаниями и на компьютер, куда позже содержание «хлама» перекочевало.
Отец грустно улыбался.
– Слава – такая коварная штука. Как полюбишь ее – берегись.
– Сними фильм, – пожимала плечами Злата.
– Неинтересно, – все улыбался грустно отец. – И силы не те, чтоб в экспедиции мотаться. Да и Гриша подрастает. Ты уже взрослая, а он несмышленыш. Надо его к сложной жизни готовить, воспитывать, опыт поколений передавать.
– Мне-то ты его не очень передавал, – припомнила Злата свое детское одиночество, постоянное отсутствие отца в доме и то, как ее пытались воспитывать разные жены папы.
Отец вздыхал, признавая ее правоту.
– Я знаю, что виноват перед тобой. И даже больше, чем ты думаешь. Я расскажу тебе о своей вине позже, когда напишу вторую книгу. Ты просто ее прочитаешь и все поймешь. И, пожалуйста, не называй это хламом, – сказал он о своих бумагах. – Это – моя жизнь.
Злата и не стала бы совать свой нос в отцовскую жизнь, потому что не так была воспитана. Она и раньше вела себя умненько: не противилась, когда отец приводил в дом новую жену, когда женился на пэтэушнице Леночке, не ревновала отца, когда родился Гриша. Она знала – человек имеет право на свободу выбора, имеет право кроить жизнь по-своему. Зачем отец захотел, чтобы она прочитала его любовные мемуары? Чем он думал, когда оставил дочь один на один с компьютером, в котором русскими буквами был напечатан ей, Злате Басмановой, приговор? Что она, по его разумению, должна была делать после ознакомления с невыдуманными материалами его тайны? Что?
Он отнял у нее право называться Басмановой, отнял у нее фамильную гордость. Он выбил у нее из-под ног табуретку.
И это – отец? Разве он любил ее? Слава старого ловеласа оказалась ему дороже дочери.
«А ты подумал, как я буду жить после того, как все узнают, что я – не я?» – хотелось ей крикнуть отцу и посмотреть ему в глаза.
Она знала, что он ответит.
– Человек есть то, что он делает. Ты и без моей славы станешь знаменитой, Злата. Ты умна, талантлива, воспитана нашей семьей. Тебе не нужен надежный тыл, прикрытие в виде фамилии.
– Даже так? Так вот, дорогой отец. Я очень против публикации твоей книги. Я не такая сильная, как ты обо мне думаешь. И мне нужен надежный тыл, прикрытие в виде фамилии. Как всякому живому существу. Это мертвым не о чем беспокоиться.
Злата запомнила слово «мертвым». Отец решил посоветоваться с братом. Она поняла – только мертвым не о чем беспокоиться.
Она и раньше знала – убить человека просто. Главное – правильно выполнить предподготовку, соблюсти технические условия убийства – например, заранее или моментально вычислить удобный момент. Убить легко, потому что в предподготовительный период, если преступление заранее планируется, чувства «отдыхают» – работает мозг. Человек понимает, что он убивает, но он еще не в состоянии прочувствовать тяжесть своего греха. Поэтому он и не заглядывает в будущее.
Злате крупно повезло: она и спланировала и совершила убийство Артема Басманова в одну минуту – по вдохновению. Оттого, хоть и получилось все «сыровато» – особенно когда она ползла по траве, услышав, что дядя приехал, да уткнулась в ноги Сережи-дровосека, – но чувствовалась, чувствовалась рука будущего мастера режиссуры. Спланировала Злата, как убить Артема Басманова, моментально, как только увидела отца, отдыхающего на лоне березовой рощи, как только поняла, что Леночка укладывает спать Гришу на другой стороне дома, в окна которой Артема Сергеевича не видно, как только осознала – через двадцать минут приедет дядя и со Златой Басмановой будет покончено раз и навсегда. Василий Сергеевич! Нашел Артем Сергеевич, с кем посоветоваться. Да Басманов-Маковский тот еще хранитель древнего русского рода. Да он в туалет не пойдет, не посоветовавшись с портретами предков. Чистота крови для него – все равно что икона Казанской божьей матери для православных. А тут, господи боже мой, какая-то девочка Злата. Какая-то она – ненастоящая. Самозванка, выходит. Получается, Лжедмитрий. Царь-то ненастоящий!
– Я чувствовал, – скажет Басманов-Маковский Артему, прижав волосатую руку к рубахе. – Вот режь меня на куски, если вру, но я давно замечал – не так она дышит, как мы. Нет в ней чего-то неуловимо басмановского, исключительно нашего, эдакого!
Дядю резать на куски не пришлось. Пришлось зарубить отца.
Поэтому, только поэтому и молчит красный партизан, старик, не раскрывший рецепт верескового меда, Басманов-Маковский. Догадывается о Златиных проделках, может, и кулон с золотым Львом нашел в луже крови, в том месте сада, где обнаружил убитого брата, да никому его не показывает, не говорит, что он – Златы, его родной племянницы.
– Лиссен ту май ха-а-ат, – от полноты жизни внезапно запела Злата.
Оттого, что все плохое и страшное позади, оттого, что фильм снят, оттого, что она едет в Канны, в Париж, в Венецию. Оттого, что весь мир ее узнает. Ее, Злату Басманову, узнает как Злату Басманову.
– Лиссон ту май ха-а-ат, – заорала она, раскинув руки, как летающий динозавр, потомки которого стали прекрасными птицами – лебедями, фламинго, колибри.
«Ну и что, ну и что, ну и что? – ответила Злата невидимому дядюшке. – Твои предки, Басманов-Маковский, опричниками были, людям головы рубили по приказу Ивана Грозного, а ты теперь ими гордишься, носовые платки с фамильным гербом и вензелями на Ивановской текстильной фабрике заказываешь. Так что это – спорный вопрос, кто кому честь оказал. Отец, воспитавший меня как дочь, или я, простолюдинка, которая будет прославлять свою – вы слышите, Басманов-Маковский, – свою и вашу, конечно, фамилию и дальше».
«Завтра кончится кошмар, неизвестность», – подумала Злата и села в мексиканское кресло отца.
Оно показалось ей тесным, неудобным, жестким. Она выросла из него – это и ежу понятно. Во Франции она купит новое: в антикварной лавке на тихой улочке. Приволокет его в этот дом, в свой дом, а старое как-нибудь случайно испортит и выкинет. И тогда уж никто и ничто не напомнит ей сегодняшний день, последний день перед французским триумфом.
– Ну, по коням, ребяты, – пошутил главный муровский следователь и, потирая большие рабочие руки от радости, что дело, данное ему прокурором, фактически раскрыто, посмотрел на Раскольникова, словно приглашал того вместе руки потереть от нежданной радости.
