Текст книги "Мемуары белого медведя"

Автор книги: Ёко Тавада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Стой! Что ты творишь? Ты порвал снимок своих родителей. Он висел здесь еще в те дни, когда ты ничего не видел. Я специально купил тебе фотографию Тоски и Ларса. Понимаешь? Это твои родители!

Снимок был безнадежно испорчен. Матиасу пришлось выкинуть его в мусорное ведро. Кнут был потрясен, потому что никогда толком не всматривался в эту фотографию. Слишком поздно. Откуда ему было знать, что какой-то клочок бумаги олицетворяет его родителей? Кристиан заметил, что Кнут выглядит тревожнее, чем обычно, и сказал Матиасу:

– По-моему, Кнуту одиноко, потому что у него теперь нет снимка. Может, повесим на его место фотографию вас двоих? Ты держишь Кнута на руках и поишь его молоком из бутылки. Я считаю, приемные родители важнее биологических. Журналисты, конечно, уже сделали кучу снимков, на которых ты прижимаешь Кнута к груди, как Мадонна младенца Христа.

– Хватит издеваться! В кои-то веки я могу позволить себе вечером пойти домой. Семья снова довольна, – ответил Матиас и погладил Кнута по голове.

Слово «семья» встревожило Кнута, будто эхо грядущей беды.

Каждое утро медвежонок слышал пение и чириканье птиц, которые радовались тому, что мрак отступил, а солнце вышло на работу. Крылатые существа опасались, что не сумеют найти себе завтрак. Иногда на более слабых нападали более сильные, и слабые с пронзительными трелями улетали в небо. Кнут не видел птиц, но их щебетание было достаточно красноречивым, так что он мог вообразить, какие драмы происходят в повседневной птичьей жизни.

Некоторые дерзкие птицы время от времени заглядывали в комнату Кнута. Их всех называли птицами, но объединяло их только то, что они имели крылья. Воробей, коричневая смесь из скромности и суетливости, черный дрозд с его ненавязчивым юмором, бело-черная сорока с оперением, отливающим синим цветом, и голубь, который при каждом удобном случае повторяет: «В самом деле? Как интересно! А я и не знал». Кнут слышал бесчисленные птичьи голоса и думал, что внешний мир кишит птицами. Почему у Кнута, Матиаса и мыши нет крыльев? Будь у Кнута крылья, он полетел бы прямо к окну, чтобы выглянуть наружу.

Когда Матиас вытаскивал медвежонка из ящика, тот чувствовал себя так, будто его освободили из плена. Но медвежонок больше не желал довольствоваться этой маленькой свободой, потому что все отчетливее ощущал жизнь за пределами привычного мирка. Он хотел выбраться из комнаты.

– Наглеешь с каждым днем, – говорил Матиас, но это не было правдой.

Кнут просто не мог удерживать свои конечности на месте, потому что внешний мир дергал за них. Медвежонок начал скрести дверь, будто испугавшись чего-то. Матиас ничего не понял, стал бранить его. Кнут не хотел разговаривать о внешнем мире, ему требовалось срочно познакомиться с ним, а уж потом разочароваться в нем. А пока приходилось пользоваться методом, который помогал его душе выбираться наружу, – слушанием. Слышимый мир был настолько просторным и красочным, что видимый мир не мог затмить его. Возможно, дело было в силе музыки, о которой иногда с гордостью говорили гомо сапиенсы. Кристиан упоминал, что дома играет на пианино. Он называл это хобби.

– А если играю слишком долго, все мои домашние надевают беруши и прячутся в самый дальний угол дома. У тебя в семье как с этим? – спросил Кристиан своего коллегу с гитарой.

– Мне никогда не хотелось играть на гитаре дома. Не думаю, что мои будут возражать, но я предпочитаю играть в одиночестве. Дело не в музыке, а в удовольствии от одиночества.

Кнут едва не задохнулся при слове «семья». Это был отголосок битвы, в которой ему не одержать победу.

Медвежонок любил птичье пение и гитарную музыку, а вот звон церковных колоколов по воскресеньям терпеть не мог. Уже при первом ударе колокола он запрокидывал голову и закрывал ее лапами, чтобы защититься от звука. Затаив дыхание, он ждал последнего удара.

– Ты что, язычник? – спросил как-то Кристиан и рассмеялся, точно монета, упавшая на каменный пол. Затем добавил с серьезным видом: – Медведи! Да, точно. Тевтонцы поклонялись им наряду с волками, и Церкви приходилось бороться с ними, чтобы утвердить свое господство. И по сей день церковные колокола звонят, чтобы изгнать внутреннего медведя из наших сердец.

– Правда, что ли? – скептически хмыкнул Матиас.

– Я читал немало книг на эту тему, – рассеянно ответил Кристиан.

Его внимание уже переключилось на что-то другое. Он быстро сложил вещи и отправился домой.

По воскресеньям Матиас и Кристиан тоже приходили на работу, причем в эти дни Кристиан осматривал Кнута гораздо быстрее, чем в другие. Матиас тоже старался закончить дела к полудню. Дальше за Кнута отвечал работник, от которого приятно пахло маслом.

– Так, Морис, оставляю все на тебя и иду домой. Ты знаешь, что ближе к вечеру нужно дать Кнуту молока и уложить его спать. После этого можешь отправляться домой или куда тебе вздумается, но сюда ты должен вернуться не позднее двух часов ночи, чтобы успеть к следующему кормлению, – напоминал Матиас.

Внимая словам сменщика, Морис мечтательно (или влюбленно?) смотрел на него. Видимо, ему нравилось лицо Матиаса. Но Морис никогда не выходил из комнаты даже в перерыве между вечерним и ночным кормлениями. Если Кнут просыпался, он всегда неподалеку обнаруживал Мориса. Часто тот сидел в углу и читал книгу. Если Кнуту не спалось, Морис вынимал его из ящика и играл с ним в борьбу. Морис неспешно опускал медвежонка на пол и гладил его животик и ушки так сильно, что все тело Кнута становилось горячим.

– Так, мы устали. Перерыв. Давай я тебе почитаю. Что хочешь послушать?

Морис предлагал на выбор Оскара Уайльда, Жана Жене и Юкио Мисиму. К сожалению, Кнут не мог произнести имена авторов, но это не имело значения, потому что, какую бы книгу ни читал Морис, она превращалась в приятную колыбельную и переносила Кнута в страну сновидений.

Морис приходил все чаще, теперь он дежурил вместо Матиаса и в невоскресные дни и покидал помещение только в половине второго ночи. Когда Морис уходил домой и освобождал комнату от присутствия гомо сапиенсов, Кнут начинал слышать снаружи торжественную перекличку зверей, которые, казалось, ждали только этого момента.

Морис появлялся регулярно, но иногда вместо него о Кнуте заботился какой-то неизвестный мужчина. От него пахло Морисом. Кнут не смог узнать его имя. Когда медвежонок прислушивался к ночному шуму, по его телу бежали мурашки. Большинство звериных голосов вызывало у Кнута не страх, а своего рода уважение. В каждом из них ему чудилось что-то вроде натянутого лука. Всякое животное должно уделять самое пристальное внимание собственной жизни и в полной мере пользоваться своими способностями и интеллектом, иначе ему не выжить.

Однажды Кнут имел удовольствие выслушать серию докладов доктора Совы о темноте. Говорила Сова слишком абстрактно и сухо, и тем не менее медвежонок был впечатлен мудростью существа, которое знало, как жить во тьме. Ночной визг обезьяны, над которой издеваются сородичи, дал Кнуту представление о жестокости стайных животных. Иногда медвежонок слышал и долгие рассуждения старшей мыши. То, что она пыталась сказать, можно было резюмировать в предложении, которое звучало бы примерно так: «Если твое внимание ослабнет, тебя поймают и съедят». Существовал ли такой зверь, который мог бы съесть Кнута? Медвежонок внимательно слушал, как два разъяренных кота сражались за кошку. Оба хотели вступить в половую связь с одной и той же кошкой. Почему они борются за одну? Кнут недоумевал, в чем смысл того, чтобы стремиться к совершению полового акта с какой-то конкретной особью. Он не понимал животный мир. Колючие монологи ежей потрясли его, при этом ежи не хотели обидеть Кнута, а лишь описывали собственное мировоззрение. Кнут слушал все, что достигало его ушей. Тонкие различия между отдельными голосами и соотношение этих голосов создавали уникальный цвет каждой ночи, и это казалось медвежонку чудом.

Вскоре Кнут научился отличать друг от друга мелодии, которые по вечерам вытекали из гитары. Среди них была композиция, имитирующая жужжание насекомого. Когда медвежонок слушал ее, у него чесалась спина. Было еще одно музыкальное произведение, в звуках которого Кнут слышал сталкивание льдин, а затем журчание и капанье воды. Матиас рассказал Кристиану, что фрагмент с жужжанием называется «Эль Абехорро» («Шмель»), его автором является Эмилио Пухоль, а музыку льдин, она же «Танец мельника»[4]4
  Слово Muller переводится с немецкого языка как «мельник» и созвучно фамилии Мюллер.


[Закрыть], написал Мануэль де Фалья. Кнут понятия не имел, что за танец исполняет семейство Мюллер, но ему хотелось к нему присоединиться.

Медвежонку нравились вечерние гитарные концерты, только не слишком длинные, иначе он начинал скучать и мог думать только о возвращении Матиаса обратно в комнату. Это была не просто детская потребность в товарище по играм, а настоящая пустота внутри, которая причиняла Кнуту страдания.

В завершение Матиас всегда играл какую-нибудь печальную композицию. Затем возвращался с довольным выражением лица, убирал гитару, поднимал Кнута на руки и прижимался щекой к щеке медвежонка.

– Какую грустную мелодию ты сейчас играл. Что это?

Вопрос задал Кристиан, ни с того ни с сего заглянувший в комнату Кнута однажды вечером. Матиас ничего не ответил, а лишь ухмыльнулся, точно преступник по убеждению. Печаль музыки возвращала Матиасу жизнерадостность. Эта мелодия приводила в эйфорию и Кнута, ведь она означала, что Матиас скоро вернется.

Кнут терпеть не мог одиночества. Он обхватывал лапами потрепанную мягкую игрушку, потому что рядом никого больше не было. Медвежонка раздражало, что у игрушки в голове одна вата. Она ни на что не реагировала, как бы Кнут ни провоцировал ее. Матиас на ее месте живо оттолкнул бы Кнута или сделал вид, будто подбрасывает медвежонка в воздух. Даже Кристиан, который никогда не стремился поиграть с Кнутом, демонстрировал хоть какие-то реакции на его поступки: когда Кнут стискивал его руку, Кристиан в ответ сжимал лапу медвежонка, когда Кнут кусал его ладонь, Кристиан кричал, сжимал губы и жмурил глаза. А вот эта сонная чучелка, которая никогда и ни на что не отзывалась, была скучна до слез. Для Кнута скука означала беспомощность, печаль и покинутость. Эй, размазня! Почему твое бескостное тело вечно сидит в одной позе? Почему ты не отвечаешь ни на один мой вопрос? Тебя хоть что-нибудь интересует? Нет ответа. От тебя никакого проку, тряпичная тварь!

Когда же снова появится Матиас? Этот вопрос был невыносим для Кнута, а может, проблема заключалась не в вопросе, а во времени. Как только время стало существовать, с ним нельзя было покончить самостоятельно. Для медвежонка было мучением наблюдать за тем, как медленно окно обретает яркость, которую теряло с заходом солнца. Когда терпение Кнута иссякало, он наконец слышал шаги. Дверь открывалась, появлялся Матиас. Он склонялся над ящиком, брал Кнута на руки, прижимал человеческий нос к медвежьему и здоровался:

– Доброе утро, Кнут!

То, что Кнут называл про себя временем, куда-то исчезало. С этого мгновения у него больше не было времени размышлять о времени. Он начинал обнюхивать все вокруг, с аппетитом ел, играл в разные игры. Время снова начинало существовать только после того, как Матиас покидал комнату.

Время не было похоже на еду. Его не становилось меньше, даже если его жадно грызть. Кнут чувствовал себя бессильным в противоборстве со временем. Время было глыбой льда, состоящего из замерзшего одиночества. Кнут кусал ее, царапал, но той все было нипочем. Кристиан часто сетовал на нехватку времени. Кнут завидовал ему.

Матиас любил здороваться с Кнутом «нос к носу», а вот медвежонку это не нравилось. Он каждый раз заново начинал беспокоиться о Матиасе, потому что человеческому носу явно не хватало влаги. Если у животного такой же сухой нос, как у Матиаса, скорее всего, оно чем-то болеет. Нужно помочь Матиасу, иначе он скоро умрет. Кнут прятал мордочку в бороде Матиаса, от которой пахло вареными яйцами и ветчиной, и успокаивался. Изо рта шел запах той зубной пасты, которую выдавливали из тюбика перед каждой чисткой зубов. Кнут не любил этот запах, он предпочитал соленые капли, стекавшие иногда из глаз Матиаса, и не боялся слизывать их, если получалось. Матиас кричал: «Прекрати!» – и отворачивался, в его голосе звучало счастье, а в волосах ощущался запах мыла и сигаретного дыма.

В тот день Матиас довольно долго терпел, пока медвежонок исследовал его лицо, и наблюдал за ним прищуренными глазами.

– Знаешь, чему я не устаю удивляться? Когда я устроился ухаживать за медведями, то начал читать книги об экспедициях на Северный полюс. Я хотел узнать о медведях как можно больше. Один исследователь писал, что однажды заглянул в глаза белому медведю и едва не потерял сознание. Он так и не смог избавиться от страха, но не из-за той конкретной опасности, а из-за пустоты, которую обнаружил в глазах медведя. Они ничего не отражали. Человек, считающий, будто видит враждебность в глазах волка и привязанность в глазах собаки, не видит в глазах белого медведя ничего и боится до ужаса. Ему кажется, он больше не отражается в зеркале. Белый медведь словно бы говорит, что человечества не существует. Когда я прочел об этом, мне донельзя захотелось встретиться взглядом с медведем. Но твои глаза – вовсе не пустые зеркала. Ты отражаешь людей. Надеюсь, это не сделает тебя смертельно несчастным.

Маттиас сдвинул брови и вперился взглядом в бездонные глаза белого медвежонка. Но Кнут хотел быть борцом, а не зеркалом и потому принялся атаковать человека, которому вздумалось на время стать философом.

Однажды, закончив обязательный медосмотр, Кристиан посадил Кнута на пол и раскрыл ладонь правой руки перед медвежьей мордочкой. Кнут радостно набросился на его руку, та оттолкнула его, но медвежонок не испугался. Поводив ладонью туда-сюда, Кристиан выставил раскрытую ладонь как стену. Кнут уставился на нее и прыгнул в ту секунду, когда внутренний голос сказал ему: «Пора!»

– Так я и думал! – воскликнул Кристиан.

– Ты о чем? – удивился Матиас.

Кристиан отвечал с отеческой гордостью:

– Кнут поворачивается вправо незадолго до того, как я решаю повернуть руку вправо. То есть он читает мои мысли быстрее, чем я сам их воспринимаю. ц_{то за} вздор!

– Это не вздор. Вот попробуй!

– Может, позже.

– Это большое открытие. Я читал одну статью в научном журнале и хотел убедиться, правду ли в ней пишут. Кнуту следовало бы стать тренером футбольной команды, он может считывать движение противника, прежде чем тот сам узнает о своих намерениях. Его команда будет выигрывать все матчи.

– Я не согласен! Кнут не любит футбол. Так что даже в мечтах не превращай его в футбольного тренера.

– С чего ты взял, что он не любит футбол?

– Если по телевизору показывают бокс или борьбу, он внимательно смотрит на экран. А если футбол – даже головы не повернет.

– А твои любимые мыльные оперы?

– Такие передачи ему нравятся.

– Все дело в твоем влиянии. Как-никак, ты его мать.

– Разве я мать, а не отец?

– Да, ты его мать-мужчина. Материнский мужчина.

Время от времени Матиас усаживался перед серым телевизором, который сам принес сюда. Кнут составлял ему компанию, если понимал, что более интересных игр не предвидится. Футбол был для Кнута скучен, потому что он не видел на экране ничего, кроме черных точек, ползающих, как муравьи. Он любил вольную борьбу и еще мелодрамы, в которых женские лица демонстрировались крупным планом. Печальные лица привлекали его взор, но ему было чуждо чувство жалости. На днях показали сцену, в которой мужчина говорил женщине, что больше не придет к ней. Он захлопнул дверь и вышел на улицу, где было припарковано множество машин. У женщины были длинные волосы. Она плакала в кухне, где на тарелке лежали превосходные бананы. Мужчина обманул женщину, у него была другая женщина и биологические дети в другом городе. Матиас не мигая смотрел на экран. Кнуту вдруг захотелось плакать. Что, если однажды Матиас скажет ему, что больше не придет? Может, у него тоже есть жена и биологические дети за пределами зоопарка?

В молоко добавлялось все больше твердой пищи, и Матиасу требовалось все больше времени, чтобы приготовить еду для медвежонка.

– Мне некогда. Можешь посмотреть телевизор один и подождать? – говорил Матиас Кнуту, но сидеть у экрана в одиночку тот не мог.

Боевой дух боксера или печаль женщины Кнут мог чувствовать лишь через Матиаса. Без него аппарат представлял собой мертвый ящик с мерцающими частичками света. Только человек оживлял его, хотя Кнут все равно предпочел бы, чтобы Матиас сам играл с ним в вольную борьбу. Живое существо, даже та хилая мышка или безымянная белка, интересовало медвежонка куда больше, чем телеящик.

День за днем Кнут рос вверх и вширь. Если он цеплялся за стену и стоял на двух ногах, то иногда мог увидеть через окно, как белки карабкаются на орешник. Тела птиц и белок были почти невесомыми, они могли с легкостью двигаться по вертикали. Почему Кнут такой толстый и неуклюжий? Он мечтал залезть на стену и увидеть то, что называлось словом «снаружи».

Пока Матиас готовил сложные медвежьи блюда, Кнуту хотелось взобраться вверх по его ногам, желательно так высоко, чтобы можно было обнюхать бороду. Но человеческие ноги пока оказывались слишком длинными, и борода покачивалась далеко вверху, будто белка на дереве. Если время приготовления пищи затягивалось, от ожидания у Кнута становилось пусто сначала в животе, затем в груди и наконец в голове.

– Уже скоро. Потерпи, пожалуйста. Хочу добавить побольше полезных ингредиентов.

Матиас растирал семена кунжута, резал свежие апельсины, вываливал туда же содержимое какой-то банки, добавлял сваренную крупу и масло грецкого ореха и все старательно перемешивал.

Как-то раз он выронил из рук банку, на которой была нарисована кошка. Кнут высунул язык и в мгновение ока вытер им пол, точно тряпкой. С тех пор Кнут считал, что Матиас должен подавать ему содержимое банки в чистом виде и не разбавлять его другими компонентами. Медвежонок не понимал, зачем что-то мельчить, выдавливать и подмешивать в и так вкусную еду.

Кнут знал, что жителям Северного полюса необходим жир. Кристиан не раз объяснял это журналистам. Поскольку Кнут жил в Берлине, толстый слой подкожного жира ему не требовался. По словам людей, на календаре была зима, но жара не покидала город, и медвежонок терялся в догадках, какое время года на дворе.

Еще он слышал, что ему следовало бы потреблять свежее мясо морского льва, потому что оно богато витаминами. Так заявил Кристиан, когда его спросили о плане питания Кнута.

– Идеально было бы кормить медвежонка мясом морского льва, но, разумеется, это невозможно. Мы даем Кнуту говядину. С овощами, фруктами, орехами и крупами.

Молодой журналист в очках спросил:

– Поговаривают, что Кнут получает первоклассный кошачий корм, который стоит сотню долларов за банку. Так ли это? Замечу, корм данной марки покупают для своих питомцев миллионеры Соединенных Штатов.

Кристиан холодно усмехнулся и ответил:

– Как интересно! У вас есть в США родственники-миллионеры? Лично я впервые слышу о том, что наш медвежонок питается таким кормом. Кстати, в Бранденбурге ходит слух, что больше всего Кнут любит шпревальдские огурцы.

Матиас и Кристиан получили анонимную посылку. В тщательно упакованной картонной коробке они обнаружили два фартука, оба с изображением медведей. Кнут был вынужден признать, что это тоже медведи, хотя и очень странные. Их тела были черными, одни только шеи забыли покрасить в черный цвет. Едва двое мужчин повязали себе одинаковые фартуки вокруг бедер, их движения синхронизировались. По-видимому, в тот день Матиас и Кристиан были счастливы, потому что вместе готовили еду для Кнута. Они резали, натирали и смешивали ингредиенты дуэтом. Кнут накрыл голову короткими мохнатыми лапками, вздыхал и ждал, когда в миске наконец появится еда.

Медвежонку хотелось набивать желудок колбасой, которую Матиас иногда приносил снаружи. Когда Кнут пытался выклянчить у него хоть кусочек, жадный гомо сапиенс решительно отвечал:

– Нет, это пища для пролетариата. Наследному принцу есть такое не подобает.

Медвежонок цеплялся за штаны пролетариата, забирался к нему на колени. Матиас долго отводил руку в сторону, чтобы убрать колбасу от носа наследного принца, но в какой-то момент сдавался и жертвовал колбасу его величеству. Кнут тотчас впивался в нее зубами и съедал за несколько укусов.

Взвесив медвежонка и посмотрев на цифры на весах, Кристиан бодрым тоном произнес:

– Ваш сценический дебют совсем скоро.

Лицо Матиаса заволокли тени. Кристиан энергично продолжил:

– Если по телевизору покажут, какой хорошенький у нас Кнут, как он мило бегает по вольеру, зрители всерьез задумаются об изменениях климата. Нужно остановить таяние льдов на Северном полюсе, иначе в ближайшие пятьдесят лет количество белых медведей сократится на две трети.

Кристиан удивился, что Матиас не реагирует на его слова. Вместо этого Матиас обратился к Кнуту:

– В день дебюта ты сядешь на одеяло. Я потащу его за собой, как санки, и гордо выйду на сцену. Сможешь важно махать лапой, как датский король?

Кристиан взял правую лапу Кнута и поднял ее. Медвежонок легонько укусил Кристиана за руку, но это лишь раззадорило его.

– Кнут, ты уже надел элегантные белые перчатки, но твои манеры еще далеки от королевских. Понимаешь, кусать послов нельзя.

Кнут не знал, что такое дебют, – может, новая еда или новая игрушка? Но однажды утром он почувствовал, что день его дебюта, о котором говорил Кристиан, настал. В комнате спозаранку началась суматоха. От людей разило лживостью и беспокойством. Такая атмосфера была медвежонку не по нраву.

Маттиас появился в свое обычное время, в своей обычной одежде, вот только дышал он неровно. Кристиан нарядился в белый костюм и привел с собой гримершу по имени Роза. Она умильно посмотрела на Кнута и воскликнула, растягивая слова:

– Такой малютка! Как мягкая игрушка!

Кристиан рассердился на это замечание и объяснил Розе:

– Никакой он не малютка. При рождении Кнут весил всего восемьсот граммов. Он провел в инкубаторе сорок четыре дня. Теперь он большой. Не называйте его малюткой!

– Ох, простите! Какой большой и сильный медведь!

Влажной ваткой Роза стерла с мордочки Кнута слюни и глазную слизь. Медвежонок еще сердился на новую знакомую за оскорбительное сравнение с плюшевой игрушкой, но его неприязнь прошла, едва он заметил, что зад Розы приятно пахнет. К сожалению, она намазала подмышки чем-то кислым. Кнут отвел мордочку, чихнул и спрятался за Матиаса. Кристиан не сводил с Кнута внимательного взгляда и продолжал ласково улыбаться.

Роза наклонилась над медвежонком и попыталась приободрить его.

– Настоящая звезда – вот что сейчас необходимо Германии, – шепнула она.

Кнут вспомнил телепередачу, в которой людей разделили на две группы. Первая пела, вторая судила первую. Одному предлагали еще потренироваться, другому говорили, что он совершенно бездарен. Кнут смотрел шоу вместе с Матиасом и радовался, что не участвует в состязании. Он надеялся, что сегодняшний дебют не имеет ничего общего с той передачей. Эта мысль заставила его нервничать. Кристиан, по-видимому обрадованный присутствию Розы, источал непривычный привлекательный запах, а вот холодный пот Матиаса настораживал медвежонка. Кнут подумал, что, возможно, Кристиан захочет соединиться с Розой. Но как раз вчера тот говорил, что стройная женщина в его глазах выглядит жалко и неэротично, так ему теперь кажется, потому что он столько времени проводит в компании белых медведей. Роза была худенькой, ее запястье могло легко переломиться, если бы его клюнул черный дрозд. Интересно, был бы Кристиан счастлив с этой костлявой женщиной?

– Я слышала, ваш кабинет находится рядом с вольером фламинго, – нежно пропела Роза, обращаясь к Кристиану.

– Авы хорошо информированы! – расплылся тот в обольстительной улыбке. – Да, мы с фламинго соседи. Вероятно, именно поэтому во время работы я стою на одной ноге. Не желаете ли как-нибудь посетить меня?

Кнут завидовал гибкому и умелому языку Кристиана. Для медвежонка язык оставался пока неосвоенным инструментом. Однажды он попробовал выпить воду из глубокой миски, язык свело судорогой, и Кнут чуть не задохнулся. Кристиан тут же перевернул медвежонка вверх ногами и мягко похлопал по спине. Дыхание восстановилось. Выходит, можно убить себя собственным языком?..

Роза была похожа на воробья, она ни минуты не могла держать клюв закрытым.

– Ян-Ян долго болела, а потом умерла. Не связано ли это с тем, что вы занимались одним лишь Кнутом и почти не уделяли внимания Ян-Ян?

Голос Розы был липким. Ноздри Кристиана раздулись.

– Нет, Ян-Ян не была влюблена в меня и уж тем более умерла не от безответной любви. И, раз уж речь зашла о моих склонностях, можете быть уверены, что я влюбляюсь исключительно в представительниц вида гомо сапиенс, а не в медведиц.

Кристиан произнес эти слова с игривой гордостью и подмигнул. О чем они вообще говорят? Кто такая Ян-Ян?

Матиас взял медвежонка на руки и шепотом спросил:

– Ты уже отрепетировал песни? А танец? Пришло время твоего дебюта.

Кнут похолодел. Песни? Танец? Но он ведь ничего не учил. Каким глупцом он был! Каждый раз, когда Кнут слышал «Танец мельника», в его ногах появлялось желание потанцевать, но он просто ложился спать. Если снаружи медвежонок слышал щебетание, он мечтал петь, как крылатые существа, но никогда не пробовал этого делать, потому что боялся птичьих насмешек. Сохраняя молчание, он чувствовал себя в большей безопасности и более ценным. С какой стати ему использовать голос и выставлять себя на посмешище? Он был дерзким, высокомерным, ленивым, и все это из-за страха. Медвежонку стало стыдно. Он понял, что ко дню дебюта научился лишь тому, как жадно есть да крепко спать. И вот теперь ему придется выйти на сцену без всякой подготовки.

«Ты ничего не умеешь! Ума не приложу, как можно быть таким лентяем! Вот я в твои годы…» Кто и когда читал Кнуту эти нотации во сне? К сожалению, в те мгновения, когда перед ним стояла огромная снежная королева, медвежонок был глух к ее нравоучениям. Она была очень старой, такой старой, что ее возраст не поддавался определению. Ее тело было в десять раз крупнее, чем тело Матиаса. За ее спиной простиралось бесконечное снежное поле. Белое одеяние королевы ослепляло Кнута, он не мог уследить за ходом ее мыслей. Когда старая королева собралась уйти, Кнут опомнился и жалобно спросил: «Как вас зовут? В смысле, что вы за зверь?» Снежная королева была поражена его вопросом. «Ты и в самом деле никчемное создание! Ни знаний, ни способностей, ни искусства. Даже на велосипеде не ездишь. Симпатичность – твое единственное преимущество. Почему ты все время сидишь перед телевизором?»

Очевидно, она сама не ожидала, что так разговорится. Кнут был потрясен ее критическими замечаниями, потому что Матиас и Кристиан никогда не упрекали его.

«Зачем мне ездить на велосипеде? Какое искусство вы имеете в виду?»

Старая медведица спокойно отвечала:

«Под искусством я подразумеваю то, что будоражит души зрителей».

«Но ведь люди будут счастливы, когда просто увидят меня. Я не должен ничего перед ними изображать».

«Ты и вправду безнадежен. Не верится, что ты входишь в число моих потомков. Да, ты можешь быть популярен сейчас, потому что ты хорошенький бойкий медвежонок. Будь я на твоем месте, спряталась бы от стыда в берлоге, и вовсе не для того, чтобы зимовать. У тебя знаменитые предки, мир интересуется твоими делами, и ты живешь без всяких забот. Будь ты человеком, мог бы возглавить компанию или даже правительство. Но в мире белых медведей мы руководствуемся другими ценностями».

Кнут вспомнил об этом сновидении и занервничал сильнее. Он больше не мог закрывать глаза на факт, что дебют означает его первый выход на сцену как деятеля искусств, а он и правда ничегошеньки не умеет. Медвежонок начинал понимать, что такое раскаяние. Почему Матиас не учил его пению или танцам? Кнут заподозрил, что гитарист тренировался один, чтобы все аплодисменты достались только ему. А он, медвежонок, будет стоять рядом со знаменитым музыкантом и тупо сосать большие пальцы. Нет, Матиас не мог быть столь коварен, но почему он никогда и ничему не учил Кнута?

Гримерша Роза взглянула на Матиаса, который сидел опустив голову и, по-видимому, не хотел подпускать ее к себе. Роза приблизилась к нему и спросила:

– А как быть с вами? В телестудии мужчин тоже немного гримируют. Но сегодня запись будет вестись на улице. Так что решайте, в каком виде вы хотите сниматься – с гримом или без.

Роза взяла со стола баночку кремового цвета, но Матиас молча отвернулся.

– А как насчет вас? – спросила Роза Кристиана соблазнительным тоном, который был явно неуместен.

Кристиан подставил ей щеку и шутливо отозвался:

– Нанесите мне грим, пожалуйста. И Кнута тоже надо припудрить. Зрители ведь ожидают, что им покажут белоснежного медведя, но, как видите, наш Кнут серый от пыли.

Роза намазала гладкую кожу Кристиана чем-то бежевым и заметила мимоходом:

– Сегодня ожидается прессы не меньше, чем на встрече в верхах.

Кнут почувствовал угрозу, услышав пронзительно звучащее слово «верхах», спрятался за шкафом и прижался к стене. Кристиан встал и длинными руками вытянул Кнута из пространства между шкафом и стеной.

– Звезда превратилась в тряпку.

Он принялся отряхивать Кнута от пыли.

В комнату уже просочилось несколько журналистов, которые хотели сфотографировать Матиаса перед выходом.

– Мы же договаривались, прессе сюда хода нет, – возмутился Матиас и прикрыл лицо, чтобы защититься от вспышки.

Кнут не боялся фотоаппаратов и спокойно посмотрел в объектив, которым целился в него фотограф. Он застыл, когда на него в ответ уставились два темных глаза, напоминающих спелые сочные ягоды. Кто-то из фотографов полюбопытствовал:

– Кнут уже в курсе, что он звезда?

Кристиан раздраженно фыркнул.

– Откуда ему это знать! – возразил другой фотограф, поджав губы.

– Да вы только посмотрите, как уверенно он позирует перед камерой!

– Это вы проецируете собственное представление на Кнута и видите то, чего он не делает. Он не позирует. Белые медведи почти не интересуются людьми.

– Но ведь Кнут интересуется Матиасом.

– Матиас не просто человек, он мать Кнута.

– А разве Кнуту не все равно, кто его мать? Главное, чтобы перед мордочкой держали бутылку с молоком, а уж кто ее держит, ему безразлично.

– Вовсе нет!

Кристиан рассказал журналистам о дальнозоркой даме по имени Сюзанна, которая работала в зоопарке на юге Германии. Однажды Сюзанне поручили выхаживать новорожденного белого медвежонка, и она успешно вырастила его. Ян (так назвали медведя) рос быстро. Вскоре после того, как вес его тела превысил пятьдесят килограммов, он ранил Сюзанну во время игры. Ян вовсе этого не хотел, он был еще ребенком и за игрой забыл, насколько тонка человеческая кожа. Опытная служительница не огорчилась из-за травмы и была готова продолжать заботиться о медвежонке, но зоопарк и страховая компания не позволили ей больше работать с Яном.