Текст книги "И телом, и душой (СИ)"
Автор книги: Екатерина Владимирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)
В этом было что-то… чудесное. И Лена парила. Она летала в облака от счастья. Даже несмотря на то, что Максим по-прежнему не простил ее предательства, ее лжи, несмотря на то, что она еще не смогла искупить перед ним свою вину, девушка знала, Максим любит их малыша. А это для нее было самым важным!
Он почти никогда не показывал ей своих чувств. Ни к ней самой, ни к их не родившемуся ребенку. Но она знала, что когда тот родится… все изменится. Все, возможно, станет иначе. Ребенок, который едва не развел их в разные стороны, станет тем ключевым звеном, которое свяжет и вновь. Навеки.
Сын. Их с Максимом сын! Ее малыш… Лене хотелось петь от счастья.
Как они его назовут?… Они об этом даже не думали. Муж старался избегать подобных вопросов, он вообще редко заговаривал с ней о малыше, словно того и не существовало. А она… она была поглощена своей виной и сожалением, чтобы думать об этом. Но теперь… теперь все изменится! Должно измениться.
Набрав в грудь больше воздуха, и не переставая улыбаться, девушка выдохнула.
– Максим, – проговорила Лена, запинаясь, – я хотела сказать…
– Лена, а это не может подождать до вечера? – нетерпеливо перебил ее мужчина. – У меня очень важный совет сейчас, – она почти видела, как он смотрит на часы. – Нельзя ли отложить наш разговор?…
Ей показалось, что ее ударили кулаком в живот, выбив из груди весь воздух.
Разноцветные краски счастья стали медленно угасать, превращаясь в серые, блеклые тона обыденности.
– Да… – тихо проговорила она. – Да, конечно… Вечером, так вечером.
– Это что-то срочное? – спросил он резковато. – Если так, то я…
Лена горько усмехнулась, прикрыв на мгновение глаза.
– Да нет, не очень срочное, – проговорила она. – Поговорим вечером и все обсудим.
Он молчал довольно-таки долго, словно борясь с собой, а потом сдался. Выдохнул.
– Хорошо, – согласился Максим. – Тогда до вечера. Пока.
И Лена с ужасом услышала в трубке короткие телефонные гудки. Слезы закололи в глазах.
Неужели она ошиблась? И ему все равно?!
Нет. Нет, такого просто не может быть. Те чувства, которые она видела в нем, нельзя сыграть. Это невозможно!.. Или возможно?… Боже, помоги!..
Она медленно опустилась на колени, облокотившись о стену и закрыв лицо руками. Не плакала. Отчего-то слез не было. Лишь дрожала, сильно, крупной дрожью, сотрясаемой все тело. Вдруг стало очень холодно и зябко, и Лена поежилась, передернув плечами и обхватив себя руками.
Через мгновение набрала номер бабушки, надеясь услышать слова поддержки и обещания приехать, но вместо родного, дорогого сердцу голоса, который мог бы ее спасти, услышала лишь длинные гудки.
Прислонилась головой к телефонной трубке, стиснув зубы и сильно зажмурившись.
Куда-то ушла… Именно тогда, когда была ей так нужна, необходима!
Лена медленно положила трубку на рычаг и, откинув голову, посмотрела в потолок.
Она не знала, кому позвонить. С кем разделить свою одновременную слепящую радость и острую боль?!
То, что она испытывала, невозможно передать словами. Боль, разочарование, негодование, обиду, снова боль. Все плыло, все кружилось перед глазами, поглощая ее в этот бурлящий поток щемящей жалости к себе и удушающей безысходности. Она почти ничего не видела вокруг, поднимаясь на ноги и подходя к стеллажу, заваленному папками с работы Максима, книгами и фотоальбомами.
Она и потом не могла объяснить, почему поднесла к стеллажу стул и, пошатываясь, забралась на него. Зачем потянулась за альбомом со свадебными фотографиями и почему, вместо того, чтобы спуститься, она раскрыла его и стала рассматривать.
Всего несколько фото, на которые согласился Максим. Улыбается всего на одной фотографии.
В глазах Лены застыли невыплаканные слезы, перед взором мутная пелена.
Сердце забилось, оглушая биением, руки задрожали, в висках застучала резкая боль.
Альбом выпал из рук, рассыпались по полу фотографии… Стук часов стал оглушающим… Стеллаж вместо коричневого мгновенно стал серым, а затем прозрачным… Стук часов забился набатом в ушах…
В одно мгновение мир пошатнулся, закружился вокруг нее в бешеном танце, накренился и… девушка, потеряв равновесие, стараясь схватиться за воздух и скользя слабыми ладонями по дереву, полетела вниз, в зияющую пустоту и, ударившись о стул, бессильно распласталась на полу.
Боль пронзила все ее тело, казалось, до самых кончиков пальцев на ногах. Голова закружилась, когда она попыталась подняться, в висках стучало и билось, нещадно колотилось в нее бешеное сердце. В животе отдалась резкая острая боль, и девушка, потянувшись к нему, чтобы обнять и успокоить своего малыша, через секунду осознала, что между ног сочится что-то липкое.
Она хотела закричать, но не смогла выдавить из себя и слова, судорожно сжимая бедра и не позволяя крови струиться по ногам. Попыталась встать, но боль пронзила ее тело стрелой, и девушка откинулась на пол. Слезы коснулись ее глаз снова, едкие, горькие, горячие слезы боли. Тяжело задышала, успокаиваясь.
Переборов боль, села на полу, не разжимая бедер и поглаживая живот нежными касаниями.
– Все хорошо, мой хороший, – говорила она, нашептывая ему нежности. – Все хорошо, мой золотой… Вот видишь, какая твоя мамочка нерасторопная, – схватившись за опрокинутый стул, морщась от боли, поднялась на ноги. – Прости меня, мое солнышко, – шептала она, корчась от боли и делая вперед шаг за шагом. – Прости, зайка… Все будет хорошо, все будет хорошо… Мамочка с тобой…
Медленно и нерасторопно, с силой сжимая ноги, она прошла в ванную комнату. Морщась, разделась, не переставая разговаривать со своим малышом.
– Сейчас, сейчас, мой хороший… Мамочка только смоет с себя всю эту… гадость… И все будет хорошо…
Почувствовав резкую боль, схватилась за край ванной и, зажмурившись, тяжело задышала.
Когда распахнула глаза и бросила быстрый взгляд на свои сведенные ноги, осознала, что кровь, не останавливаясь, продолжала струиться по ногам.
В ушах зазвенело, перед глазами снова встала едкая, дымящаяся пелена.
Мир закружился вокруг нее в безумной танце, и Лена, погруженная в этот дикий водоворот, с тихим криком отчаянья осела на пол, через мгновение погрузившись в зияющую пустоту и немую тишину.
– НЕТ!..
Очнулась, казалось, спустя вечность. Болело все тело, боль разъедала, казалось, даже внутренности. Кровь продолжала сочиться из нее, и Лена, бессильно откинувшись на стену, зарыдала.
Кое-как, превозмогая боль, добралась до телефона и вызвала скорую, умоляя лишь о том, чтобы они успели и спасли ее малыша. Он должен жить!.. Это она виновата во всем, а не он. Только она!..
Ей казалось, что ее раскроили, такой сильной и раздирающей была боль, пронзившая ее с ног до головы.
Когда прибыли врачи, она едва нашла в себе силы открыть им дверь и, рыдая, упасть прямо на них.
– Пожалуйста, – умоляла она, не сдерживая рыданий, – пожалуйста!.. Спасите, спасите его… Мой мальчик! Он не виноват!.. Пожалуйста, спасите его!..
Ее подхватили сначала на руки, а затем переложили на носилки.
– Нужно сообщить родственникам, – сказал ей словно издалека мужской голос. – Как связаться с ними?
– Спасите моего малыша… – словно не слыша его, шептала Лена в беспамятстве.
– Как связаться с вашим мужем? – повторил врач, потрогав ее за щеки. – Нужно сообщить ему…
Она, едва разлепив губы, прошептала им телефон и погрузилась в спасительную темноту с миллионом различным жужжащих звуков где-то вокруг себя. Но даже тогда она смогла разобрать слова врачей.
Их итог был неутешительным. Выкидыш. Срочно на операционный стол, иначе возможен летальный исход для матери.
Лена противилась одному лишь этому слову. Мотала головой в разные стороны, дергала руками, пытаясь сорваться с места, и сильно сжимала бедра, словно так смогла остановить кровотечение. Задержать своего малыша внутри своего тела. Плакала, рвалась, выкрикивала ругательства, перемешанные с мольбой.
Она до последнего не верила, что это конец. Еще утром, совсем недавно, все было так безоблачно!..
Она умоляла врачей совершить чудо и, даже когда ее положили на стол и сделали общий наркоз, она продолжала шептать и молить о помощи и спасении своего мальчика.
Но спасти ребенка не удалось.
Она очнулась совершенно одна в пустой палате и, еще не осознавая, где находится, первое, что сделала, это потрогала свой живот, желая успокоить малыша и сказать ему, что все хорошо.
Ее живот был плоским. Как и раньше, четыре месяца назад.
Она потрогала его еще раз, и еще. Откинула одеяло, приподнялась и осмотрела его, расширившимися от ужаса глазами, глядя на это изменение. И лишь через минуту осознав, что это изменение означает, она дико закричала, забилась в истерике, разрыдалась, свернувшись калачиком и отвернувшись к стене.
Для нее все было кончено…
У Максима было совещание. То самое, важное, из-за которого он предложил перенести их разговор на вечер, но, едва ему сообщили о том, что его жена в больнице, он бросил все дела приехал к ней.
Когда узнал последние новости, думал, что сердце разорвется от боли и отчаяния прямо там, в коридоре.
Он никого не подпускал к себе почти час, метаясь из угла в угол, заламывая руки, запуская дрожащие пальцы в волосы, чертыхаясь и ругаясь в голос, не сдерживаясь, посылая проклятия всему миру. А потом, оставаясь все таким же непреклонным, с показным равнодушием поинтересовался, как это произошло.
Он спрашивал, но, видимо, не требовал ответа, потому что почти не услышал его.
Как такое могло произойти, он не понимал. Еще сегодня ночью он гладил Ленин округлившийся живот. А сейчас ему говорят, что малыша, его ребенка, больше нет. Выкидыш. Какое страшное слово!
– … очевидно, нужно было раньше вызвать «скорую», – донесся, как издалека голос врача. – Возможно, ребенка еще можно было спасти. Когда мы прибыли на место, о жизни ребенка речи уже не шло, – боль пронзила его насквозь, проникая в самую сердцевину его существа. – Нужно было спасать жизнь матери, – Максим пошатнулся, едва не упав. – Мне очень жаль…
Нужно было раньше вызвать «скорую»… О жизни ребенка речи уже не шло… Нужно было спасать жизнь матери…
В голове зазвенело, отдаваясь болью в ушах, забилось в груди сердце. Мир наклонился вбок…
Едва разлепив сухие губы, он прошептал:
– Как… моя жена?
– Вы можете навестить ее, – сказал врач. – Она в палате. И уже очнулась от наркоза.
Он кивнул, невидящим взглядом всматриваясь в пустоту, мелькавшую перед глазами.
Он решился направиться к ней лишь спустя полчаса после беседы с врачом. Боль разъедала кислотой.
Осторожно раскрыл дверь палаты, в которой находилась девушка, и заглянул внутрь.
– Лена?… – окликнул он ее, но девушка не шевельнулась.
Он сделал несколько шагов вперед и застыл, глядя на бледное лицо с безжизненными глазами на нем.
– Лена…
Он внезапно почувствовал тошноту в груди и, глубоко вздохнув, подошел к койке, на которой лежала девушка, пустым взглядом рассматривая потолок.
– С тобой… все порядке, – проговорил он тихо, ощутив внезапный комок боли в горле и груди. – Врач говорит, что через пару дней тебя можно будет выписывать и переводить на домашнее лечение.
Лена молчала. Лишь тяжело дышала, стискивая губы и силясь не расплакаться. Но он видел на щеках застывшие следы уже выплаканных слез.
– Скажи что-нибудь, – попросил он ее слабым голосом.
Она повиновалась. Тихо, изломанным голосом с раскаянием, отчаянием тоской внутри.
– Сын, – прошептала Лена, не глядя на него. – Это я хотела тебе сказать тогда, – быстрый измученный взгляд на Максима, низко наклонившегося над койкой. – У нас должен был родиться сын.
Максим сжал руки в кулаки, стиснул зубы так сильно, что на скулах заходили желваки. Опустил голову вниз, затрясся его подбородок, он зажмурился, сдерживая себя, чтобы не сорваться.
Когда он поднял на нее горящие ураганом чувств и эмоций глаза, Лена испуганно сглотнула.
– Почему ты сразу не позвонила мне? – спросил он хрипло. – Почему сразу не позвонила?!
– У тебя было совещание, – проговорила она, стараясь не встречаться с ним глазами. – Ты сказал, что…
– Плевать на совещание! – воскликнул он яростно, а потом вдруг стих, взяв себя в руки. – Плевать на совещание, когда случилось… это! Ты понимаешь, что могла спасти… его?! – он стиснул зубы, нахмурился. – Я бы приехал и отвез тебя в больницу. Почему ты ждала так долго, черт побери!? Почему не позвонила, если не мне, то в больницу, сразу?! Почему, черт побери!?
Болезненно зажмурившись, Лена отвернулась от мужа и заплакала.
– Прости меня…
– Ты могла его спасти, ты понимаешь!? – хриплым, ломаным голосом выдохнул Максим. – Ты могла…
– Прости, – пробормотала девушка, глотая слезы. – Прости…
Мужчина отвернулся, посмотрел в сторону, стиснул зубы еще сильнее, потом наклонился к ней, сильно зажмурившись. С минуту стоял над ней, не произнося ни слова и не раскрывая глаз, а затем поцеловал ее в лоб и отшатнулся от девушки, словно обжегшись.
– Я приду вечером, – сказал он тихо, больше на нее не взглянув. – Отдыхай.
И Лена не успела ему ничего не ответить.
Кажется, все закончилось не только для нее, но и для него тоже. И она уже не могла его в этом винить.
Дни потянулись медленно и словно бессильно. Наконец, в начале декабря выпал снег, наступили холода.
Лена переживала один день за другим, чувствуя, что так же медленно сходит с ума. Врач назначил ей сначала успокоительное, а затем и антидепрессанты. Она слышала, как он переговаривался с Максимом, но не подала виду, что слышала их разговор. Доктор настоятельно рекомендовал Максиму не спускать с нее глаз, так как она сейчас, как никогда, может сорваться и совершить глупость.
Максим следовал наставлениям врача и звонил ей каждый день по несколько раз. Иногда лишь для того, чтобы узнать, чем она занимается, и не забыла ли пообедать. Короткие разговоры, всего пара фраз, словно ежедневный ритуал, иногда превращавшийся в раздраженные крики и восклицания с обеих сторон. Но неизменный и повседневный. Жизнь превращалась в какую-то бешеную скачку, гонку за несбывшимся и одновременно в монотонное перескакивание с одного дня на другой без видимых следов жизни.
Середина декабря встретила их сильными морозами, а вот конец месяца, в самом преддверии Нового года, наоборот, не по-зимнему аномальным теплом.
В тот день Лена, как всегда, даже не задумываясь, отправилась в старый городской парк.
Этот парк всегда ее убаюкивал, утешал, рассказывая красивые сказочные истории о любви и верности.
Он вылечивал ее. По-своему лечил от потери, от боли, от чувства вины.
Но сегодня… что-то было не так. Иначе. Иначе дышала зима, крадучись следя за ее продвижением.
Лена отключила телефон, зная, что Максим должен будет ей позвонить. А если он позвонит, она не сможет… она струсит, отступится, не решится пойти навстречу к своему мальчику. К своему сыночку. Она откажется от этой встречи и уже никогда – никогда! – его больше не увидит и не услышит!
Сегодня, всегда разговаривающий с ней парк, яростно молчал немой тишиной.
И сегодня это ее успокаивало еще сильнее, чем его разговор.
Вглядываясь вдаль, Лена опустилась на колени, утопая ими в сугробах. Не замечая морозного холода, обдавшего все ее тело, Лена всматривалась в пустоту пустыми, безумными глазами.
А там вдали… Он. Ее малыш. Ее сыночек. Ее солнышко, свет ее мрака.
Он такой маленький. И его ладошку можно взять одним лишь пальчиком. У него темные волосики. Он пошел в папу. Нет, сейчас волос у него, конечно же, нет, но она знала, чувствовала, что они будут темными. А глазки… глазки ее. Шоколадно-карие. И он улыбается ей. Беззубой, счастливой, совершенно беспечной улыбкой. Потом будет смеяться, радоваться ее появлению. Он будет шалопаем и хулиганом, но она души в нем не будет чаять. Он будет ползать по кровати, а потом переберется на пол. Когда он начет ходить, она станет гоняться за ним по всему дому и не сможет уследить за своим сорванцом.
А когда он пойдет в школу…
Слезы коснулись кончиков ее губ, и она только сейчас осознала, что плачет.
Она хотела к нему. Рядом с ним. Вместе с ним. Без него – уже не хотела.
Таблетки, прописанные врачом, лежали в ее сумочке, и девушка достала пузырек, высыпав на ладонь все, что в нем было. Проглотила одну, затем вторую… Третью…
Скоро, скоро, мой милый, мой родной! Очень скоро мамочка будет с тобой! Не бойся, она не оставит тебя. Никогда не бросит. Это она виновата, что ты ушел. И она исправит свою ошибку. Она обещала, что все будет хорошо, ты помнишь?… И все будет хорошо! Вот увидишь… Мамочка тебя не бросит.
Только не исчезай. Разговаривай с ней. Говори. Зови ее за собой. И она придет!..
– Лена!?
Она вздрогнула, но не обернулась.
Этот знакомый голос… такой родной, такой дорогой сердцу… словно издалека. Откуда-то из той жизни. Той пустой и унылой жизни, в которой не было больше ее малыша. Она не хотела в нее возвращаться.
Четвертая таблетка… Пятая…
– Лена, твою мать!?
Грозный, даже яростный голос…
– Ты что творишь, бл**?! Ты что творишь?!
Девушка зажмурилась, схватившись за голову, замотала ею в разные стороны, отчаянно сопротивляясь, не желая откликаться на этот возмущенный зов. Этот грозный, яростный натиск. Не желая выныривать на поверхность из объятий своего волшебного сна.
Мамочка тебя не оставит, дорогой, никогда не оставит!..
– Лена, не смей!!!
Не внимая этому настойчивому натиску, она решительно поднесла дрожащую ладонь с таблетками ко рту, намереваясь проглотить их все, как вдруг… что-то стремительное, почти молниеносное, дернуло ее ладонь, отшвырнуло девушку набок, схватило за плечи, приказывая наклониться вперед и, насильно раскрывая рот, вынуждало вызвать рвоту.
– Идиотка!!! – заорал голос ей в затылок. – Выплевывай, ну! Живо! – мужчина потряс ее за плечи. – Давай же! Немедленно! Идиотка! – орал голос. – Сколько ты уже выпила, сумасшедшая!? Сколько, я спрашиваю!?
Лена закашляла, изо рта пошла пена. Казалось, ей не хватает воздуха, и она вот-вот задохнется.
Она замотала головой, забрыкалась, забилась в стальных объятьях своего врага.
– Давай!!! Давай же! – орал голос, надавливая на нее сверху и нажимая на шею.
Мир вертелся вокруг нее, засасывая, поглощая, бросая из стороны в сторону.
А потом… ее сынок, это чудесное, волшебное видение исчезло.
– НЕТ!!! – выкрикнула она, ринувшись вперед, но крепкие руки, сжавшиеся стальными путами ее плечи, удержали ее на месте.
Она рвалась, билась, брыкалась, стремилась вперед, туда – к своему малышу. Но ее не пускали.
Она плакала, громко и отчаянно, кричала, умоляла, рыдала навзрыд, металась в мужских объятьях, как дикая кошка. Но ее так и не отпустили.
– НЕТ!.. Нет, пожалуйста… Он уходит!.. – он протянула вперед руки, пытаясь схватить видение за ручку. – Он уходит!.. Нет, пожалуйста, не покидай меня снова!.. НЕТ!.. Отпусти… Отпусти меня к нему!.. К моему сыночку, он такой маленький!.. Ему одиноко, ему страшно!.. Я должна быть с ним!
– Лена, успокойся!.. – решительно сказал голос, такой знакомый и родной, кажется, самый родной голос на свете, и ее встряхнули вновь.
Но девушка продолжала метаться в его руках.
– Нет! Пусти, пусти меня!.. Я не хочу… Я не хочу без него!.. – кричала она истерически. – Я теперь совсем одна! Совсем одна осталась!.. Как я без него?… Нет… Нет!..
– Лена… – снова сказал голос. – Посмотри на меня! Посмотри! – уже потребовали от нее, схватив за подбородок и повернув к себе лицом.
Лена изумленными, широко раскрытыми глазами уставилась на мужа. Так это ты…
– Максим… – выдохнула она, едва шевеля губами.
– Успокойся, Лена…
– Он уходит, Максим, – проговорила она, запинаясь. – Наш сын, мой сыночек… Он уходит. Я хочу с ним!..
– Лена!.. – бессильно выдохнул он, падая на колени рядом с ней и прижимая к себе ее дрожащее тело.
– Не отпускай его, Максим!.. – выдохнула девушка ему в шею. – Не позволяй ему уйти!.. Не позволяй!..
И разрыдалась вновь. Руками хватаясь за мужа, цепляясь за него, словно за соломинку. И плакала, как заведенная, не в силах остановиться.
А Максим прижал ее к себе и, укачивая, как ребенка, прошептал в волосы, касаясь губами висков:
– Все будет хорошо, все будет хорошо, родная… – он закрыл глаза и выдавил: – Я люблю тебя…
И Лена застыла в его руках, замерла, успокоилась. Обняла его за шею, прижавшись к нему всем телом.
Три слова, ради которых она могла бы отдать душу самому дьяволу.
Три слова, которые в тот день, в то мгновение сыграли роковую роль, решив все за них.
16 глава
Только будь, пожалуйста, сильнее всяких мук,
Ненависть не лечит боль утраты,
И сильнее будь ты всех разлук,
Всех, кто предал и любил когда-то.
Владимир Шляпошников
Пальцы, сжимавшие конверт, неестественно и неожиданно для него задрожали. Раскаленным разрядом в сотни вольт пронзило тело, посылая в сердцевину обессиленного существа электрические заряды.
Максим с силой втянул в себя воздух. Казалось, что и это сделать для него сейчас было немыслимо.
От тупой боли в груди можно было сойти с ума. И, наверное, он уже медленно и падал в бездну безумия.
Сколько минут он уже вот так просидел в машине, просто сжимая конверт замерзшими пальцами? И сколько он здесь еще просидит, не решаясь его открыть?!
Тяжело вздохнув, Максим наклонился вперед, касаясь лбом руля, прохлада которого не остудила обжигающей огнем кожи его лица. Сильно зажмурившись, мужчина снова с силой втянул в себя воздух, ощущая, как кислород, проникая в легкие, обжигает их огнем.
Распахнул глаза, уставившись в пустоту промозглого серого дня.
Нет, он не откроет этот конверт. Не сейчас.
Не в это самое мгновение, когда он еще чувствует ее в салоне своего автомобиля. Ощущает ее запах, – он наркотиком проникает под кожу. Слышит ее голос, – он звучит в голове звонким колокольчиком. Чувствует кожей бархатистость ее кожи, – он, кажется, и сейчас сможет сказать, какова она на ощупь…
Нет, он не откроет этот конверт сейчас, когда все его рецепторы напряжены настолько сильно, что все внутри него кричит о ее принадлежности ему. И об ускользающей возможности этой принадлежности в дальнейшем.
Это безумие, заключенное в дикой и необузданной принадлежности Лены ему, лишало его воли.
Он сходил с ума уже оттого, что чувствовал, – что-то изменилось.
Да, что-то было не так. Внутри него разгорался большой огненный шар, который, поглощая его собой, настойчиво шептал, повышая голос, что Лена стала другой. Он чувствовал в ней эти перемены.
И он не знал, хочет ли их замечать.
Черт, раньше, намного раньше… когда-то тогда, в той, другой жизни, девять, пять лет назад, он бы все отдал за то, чтобы эти перемены произошли. Он бы, наверное, и Богу душу отдал за то, чтобы Лена тогда вела себя, как сейчас! Разве не просил он этого, не умолял, не требовал?! Он ждал, он верил, он надеялся…
Но теперь, когда он, наконец, дождался… Это стало давить на него подобно домовине.
Почему тогда, когда он не просто просил, а требовал от нее перемен, она молча сносила эти требования, оставляя их без внимания? Почему тогда, когда, вероятно, все еще можно было исправить, она сломалась окончательно и позволила ему все решать за них!? Сдалась и свалила всю ответственность на него!?
Черт возьми, ведь он и решил! Все решил за них.
Изменился сам, не дождавшись от нее перемен!
Чуть было не ушел от нее. Черт побери! Во второй раз он чуть было не ушел.
Но так и не смог переступить через себя и совершить последний роковой шаг. Казалось, сделать это так легко. Собрать вещи, попрощаться, отпустить ее, отпустить себя… Проститься раз и навсегда! Если и нужно было уходить, то последний шанс он потерял именно пять лет назад, когда в погоне за изменениями, пошел не по тому пути, по которому следовало идти.
Да, он изменился. Он выживал. Так, как мог, как умел. Неправильно и глупо, бессмысленно и нелепо, пытаясь доказать себе то, что не требовало доказательств. Он ошибся тогда. Но разве думал об этом тогда, когда делал безумный шаг в противоположную от жены сторону?!
Нужно было уходить. Но он остался, изменившись и изменив то, что было вокруг них окончательно.
Он столько лет ждал перемен и от нее. Столько лет!.. А потом устал ждать, привыкнув к тому, что у него было. Перестал мечтать, надеяться, верить. Перестал ждать. Привык.
А сейчас… дождался.
Ее изменила работа. Кто бы мог подумать? Так просто, так ожидаемо… И он не догадался об этом.
Лене нравилось работать в кондитерской Каверина. И как бы Максим не противился, он не мог просто закрыть глаза на то, что жена стала выглядеть… счастливой. Как в первый день их встречи, до того рокового момента, когда жизнь перестала для них существовать, замерев на мертвой точке невозврата в прошлое и недвижения вперед. В тот самый день, когда он в последний раз проявил слабость. И остался с ней в тот миг, когда особенно был ей нужен.
Переживал ли он? По началу, да. Слабость всегда раздражала его, просто бесила, выводя из себя.
Четыре года безысходности и гонки за тем, что они так и не смогли догнать. А потом еще пять лет ада, в который они превратили свою жизнь. Вдвоем. Вместе. Как друг другу и обещали тогда. Девять лет пустоты и одиночества. Не ужасно ли?! Не обидно ли!? Сдержав обещание, они, тем не менее, предали самих себя. Обещанием, единственным обещанием, которое нужно было оставить невыполненным. И уйти. Разойтись.
Осознание того, как неправильно он жил все эти годы вдруг, как сиянием молнии, озарило его.
Неправильно, неверно, подло, грубо и жестоко. Не так, как нужно было. Не так, как должен был.
Неужели виновата была лишь она? Лена никогда не просила больше того, что он ей давал. Никогда, хотя имела на это полное право. Она, как никто иной, могла потребовать от него другого отношения. Но молчала. И первые четыре года. И последующие пять. Терпела, прощала, любила. Никогда не возражала, не кричала, закрывала глаза на измены и вынужденную ложь. Знала о них, но молчала!..
Каким же неправильным было все это. Эти годы пустоты и одиночества вдвоем.
За чем гнался он? Чего ждала она? И неужели это стоило того, чтобы превратить жизнь вдвоем в ад!?
Он подчинил ее себе, и она поддалась ему, – подчинилась. Кто виноват в этом? Он – что заставил ее уступить!? Или она – что заставила себя сломаться!?
Или же оба – что поставили друг друга перед выбором!?
Кто виноват в том, что сейчас он так же, как и годы назад, требует от нее повиновения во всем?! В том, что желает, чтобы она по-прежнему принадлежала ему одному?! В том, что не представляет и малейшей вероятности того, что ее не будет рядом с ним?! Кто виноват в том, что он не отпускает ее?! И в том, что она не уходит?! На протяжении девяти лет они ходят по одному и тому же кругу, описывая окружность за окружностью не в силах вырваться из замкнутого круга судьбы!?
Кто виноват в том, что он медленно убивал ее, а она так же медленно убивала себя сама? И кто виноват в том, что теперь, когда она решила вырваться, он не позволяет ей сделать этого, привыкнув к тому устоявшемуся миру и не желая перемен?! Сопротивляется, борется, дичится, бьется о камни и убивает себя. И ее тоже убивает. Своей необоснованной грубостью, жесткостью, порой переходящей в жестокость, ревностью и маниакальной зависимостью от нее! Знает, что поступает неправильно, но разве в силах он сейчас изменить то, что складывалось на протяжении девяти лет безумия!?
Слишком долгий срок… Слишком долго он убивал ее, слишком долго она позволяла ему это.
Сейчас требовать от него объективности, понимания реальности, а не мнимости, было бессмысленно. Он бы увидел, услышал, почувствовал лишь то, что хотел бы увидеть, услышать и почувствовать. То, что уже нарисовало для него его болезненное воображение, которое складывалось и развивалось в эти годы.
Но Лена… От нее никто ничего не требовал. И она, наконец, созрела до того, чтобы понять реальность и принять ее такой, какой она была на самом деле, а не той, которую нарисовал для нее Максим и она сама.
И она увидела. Она изменилась.
Когда он вернулся из Москвы, он думал, что сойдет с ума от одного лишь взгляда на свою жену. Он никогда не думал, что ТАК скучал по ней, пока не увидел ее, стоящую рядом с собой.
Ему хватило и мгновения, чтобы, поймав ее завороженный взгляд, стремительно подскочить к ней и, сжав в объятьях, ощутить ее трепет кожей.
И тогда он понял, чего ему не хватило в столице. Ее. Ему не хватало Лены.
В воздухе витал аромат ее тела, звук ее голоса заглушал все посторонние звуки, и ее образ мелькал перед глазами. Он не мог без нее. Он ощущал какую-то подавляющую все остальные желания потребность видеть, слышать, чувствовать ее. Хотя бы услышать ее голос. Он силился не звонить ей, выключая телефон и переживая, что в его отсутствие ей может позвонить кто-то другой. Включал телефон, набирал ее номер и смотрел на дисплей невидящим взглядом, так и не решаясь нажать «Вызов».
Самыми невыносимыми были для него первые и последние дни командировки. Когда он сходил с ума от разлуки и явственно ощущал, что что-то невозвратно уплывает. Лена уплывает от него… К другому?…
Звонки Воркутову с попытками узнать, как продвигается расследование, ничего ему не дали, потому что детектив отказался отвечать на вопросы до завершения работы. И Максиму пришлось сдаться.
Что-то по-прежнему держало его за горло и давило на грудь, сжимая ее тисками. С каждым днем все сильнее и сильнее. А когда Лена позвонила и сообщила о том, что Порошин нашел ей работу, Максим думал, что впервые в жизни совершит глупость, плюнет на переговоры и рванет назад. К ней. Чтобы оградить свою женщину от этого мужчины! Друга детства, чтоб ему гореть в аду…
Его пыл охладил Петя, вынудив остаться в Москве до завершения переговоров. И он сдался вновь.
Когда увидел сияющее радостью при виде него лицо жены, он подумал, что поступил верно, и, сжимая ее в объятьях, целуя красные щечки, нежные изгибы шеи и мягкие губы, все еще верил в то, что его опасения и догадки были плодом воспаленного воображения. Ощущая кожей ее страсть и испивая ее до дна, он отдавал ей то, чего никогда раньше не давал, чего никогда не рискнул бы ей отдать. И на ее крики отвечал ответными криками, и на слова любви, едва не сорвавшись, чуть было не ответил тем же.
И, казалось, что так и должно было. Что-то особенное, волшебное было в этих моментах их близости. То, чего не было раньше. Единения? Взаимности? Чувства?… Он думал, что счастлив. Почти… До счастья нужно лишь дотянуться. Вот оно, стоит в шаге от него, и он может назвать его по имени… Л-е-н-а…
Но на следующий день он позвонил Воркутову, и они договорились о встрече в парке…
Он подвозил Лену до кондитерской и ощущал, как почти невыносимо сильно билось в груди его сердце. Словно предвещая беду, ощущая ее в парящей тишине спокойствия перед готовящейся бурей.
