Текст книги "И телом, и душой (СИ)"
Автор книги: Екатерина Владимирова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)
Она зачарованно протягивает ему свою ладонь. И, когда их руки соединяются, обжигая кожу миллиардами звездных искр, она понимает… вот она та самая нить, что связала их когда-то, теперь соединила их вновь. Нить судьбы, нить мироздания, нить, которую не смогли оборвать девять лет боли. Но смогли сделать крепче почти девять месяцев свободного плавания. Чтобы понять единственную истину, ту, которую им нужно было принять, как данность. Вместе. Отныне и навсегда.
И она говорит шепотом, глядя ему в глаза:
– Пойдем домой, – чувствует, как глаз касается щекочущая боль от слез. – Я очень этого хочу.
Он смотрит на нее, будто не верит тому, что слышит. А потом в одно мгновение прижимает ее к себе. Хватает в объятья, нервно, спешно, стремительно, но с нежностью и благоговением.
Уткнувшись носом в ее волосы, целует виски, щеки, вдыхает неповторимый аромат ее кожи.
И понимает, что не достоин ее. Этой сильной женщины. Но она выбрала его. Она любит его. И никто не изменит этого. Он попал в зависимость, да. Но кто сказал, что быть пленником любви – плохо?
В нем все дрожит, рвется изнутри. И он уже не может сдерживать наплыв чувств и ощущений.
– Скажи мне, – тихо проговорил он, – что не уйдешь больше. Пожалуйста, скажи!..
Закрыв глаза и прижавшись к нему всем телом, она выдыхает:
– Никогда.
Его сердце резко бьется под ее ухом, она слышит его биение.
– Я люблю тебя, – слышит она его хриплый стон. – Боже, мне нужно было сотни, тысячи раз говорить тебе это!.. Я люблю тебя…
Волшебный клубок начинает раскручиваться, по одной ниточке, соединяющей их сердца и души…
– Я верю тебе, – тихо проговорила она, не раскрывая глаз. – Я верю… и люблю!..
И он, стиснув ее в объятьях, счастливо вздохнул, ощутив, наконец, как тяжесть стремительно покидает его сердце.
Все будет хорошо. Теперь все у них будет хорошо. Не сразу, постепенно, но будет. Ничто не меняется мгновенно, на некоторые изменения могут уйти годы. Но если рядом есть любящий человек, тебе есть, к чему стремиться, ради кого жить и дышать.
Ты научишься терпеть, мириться, забывать, принимать, прощать. Но ты всегда будешь уверен в том, что не один. Что ты любишь, и что любят тебя.
Будет сложно. Будет очень сложно, никто не обещает тебе легкий путь. Но ты справишься, ты сможешь пройти этот путь. Потому что идти по нему ты теперь не будешь в одиночку.
Вместе. Только вместе. Отныне – и навсегда…
22 глава
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра…
Вероника Тушнова
Это было странное чувство – вновь возвращаться в родной дом. Он был для нее родным, а потом вмиг стал чужим. В одно мгновение из радушного домочадца превратившись во врага. Родные когда-то стены больше не грели, от них не веяло теплом и уютом. Это были хмурые, превращенные в глыбы льда колонны.
Едва она открыла дверь, на нее подуло прохладой, несмотря на то, что на улице было жарко. А потом – быстрый бег воспоминаний, окольцовывавший ее все больше с каждым новым взглядом.
Дом и для Максима когда-то стал тюрьмой. Без нее – нигде не было спасения, а холодные стены не обволакивали теплом и не ласкали по ночам. Здесь все было пропитано ими – девятью годами прожитого.
Он наблюдал за ней, когда Лена зашла в квартиру. И застыла в двери, будто боясь ступить дальше.
Сердце его сжалось. Она боялась, опасалась вернуться сюда, потому что здесь все напоминало, все било по больному, все калечило и не жалело память, надрывая ее и, будто издеваясь. И это было страшно!..
А ему так хотелось ее защитить, уберечь, обезопасить, сделать для нее хоть что-то, чтобы она начала улыбаться для него. И просто так – улыбаться. Он должен был сделать так, чтобы вспоминания не давили, чтобы сдались, чтобы ушли и забылись. Чтобы они, простив друг друга и себя, смогли их отпустить.
Он подошел к ней сзади, осторожно, едва ступая по паласу, и наклонился, лаская теплом дыхания.
– Не бойся, – проговорил он, коснувшись ее руки, – здесь больше не будет страшно. Я обещаю…
Лена подняла на него глаза, темно-карие, немного испуганные и будто завороженные.
Как много можно было в них прочесть! Максим застыл, пораженный. Вера, надежда, доверие, грусть, облегчение, испуг, неуверенность, но твердость, тихий гортанный крик… Она взывала к нему, она его звала. Чтобы он помог ей со всем этим справиться!
И он не мог не откликнуться на ее немой зов. Как раньше – уже не будет. Он не будет глухим слепцом, он увидит и услышит, если ей понадобится его помощь, и придет к ней. Всегда.
Он лишь крепче сжал ее руку, погладив тыльную сторону ладони большим пальцем. Как приятно вновь касаться ее, ощущать ее нежность, трепет, любовь!.. Он улыбнулся, глядя на нее.
– Здесь больше никогда не будет больно, – проговорил он, поднимая ее руку к своим губам и целуя кожу. – Ты мне веришь?
И она верила. Ей хотелось верить, ей хотелось быть уверенной в завтрашнем дне, в нем, в самой себе!
А ему хотелось подарить ей эту веру, надежду, уверенность. Надежность. Любовь. Все то, что он не отважился подарить ей ранее. То, на что он был когда-то не способен, то, к чему он тогда не был готов. От чего убегал, прятался, сокрушался и винил… всех, кроме себя. А теперь – какая ирония! – винил только себя.
– Пойдем в детскую? – тихо предложил он, глядя прямо ей в глаза. Она никогда не узнает, что тяжесть его сердца еще не исчезла окончательно. Она никогда не почувствует. Он не позволит ей грустить из-за этого.
– Да, – благоговейно прошептала она, сжимая его руку. – Я очень хочу на нее взглянуть.
– Пойдем, – улыбнулся он, потянув ее за собой. – И ты увидишь наш маленький рай, – пообещал он ей.
И когда она застыла в дверях, замерла, ошарашенная, изумленная, будто убитая и воскресшая, он понял, что для того, чтобы увидеть это счастье в глазах любимой женщины, ты сделаешь, что угодно!
– Она великолепна, – прошептала Лена, заходя внутрь, подходя к кроватке, касаясь ручки кресла-качалки.
Максим улыбнулся, ощущая щемящую радость в груди. Прислонился плечом к дверному косяку и даже не двигался, с восторгом и очарованием наблюдая за своей женой. Как она была счастлива!..
Он именно потому и начал делать детскую, не для того, чтобы успокоиться, найти себе занятие или просто произвести на нее хорошее впечатление, а потому, что чувствовал – ей это нужно. Это важно.
И он подбирал обои, мебель, колыбельку и кроватку, даже пуховое одеяло с медвежатами, и неоновые лампочки в виде звезд на потолок. Картинки в рамках, шторы, кресла и игрушки. Наверное, у него был пунктик на игрушках, а, может, ему их не додарили в детстве, но в комнате не было места, где бы не находилась какой-нибудь пушистой, жужжащей или звенящей малютки. Он не знал, зачем покупает так много, но не мог себя остановить. Как только проезжал мимо детского универмага, останавливался и бродил по отделам, выбирая какую-нибудь интересную вещицу. И все с изумлением смотрели ему вслед.
Его малыша еще не было на свете, а он уже привязался к нему. Как-то незаметно для него ребенок стал так же важен, как и для Лены. Он будто чувствовал его скорое появление и волновался в предвкушении.
Когда Лена была далеко, он чувствовал эту ниточку, эту связь, что будто соединяла его с малышом через нее, а когда она вернулась, ощущение связанности, сближенности, сердечной теплоты лишь усилилось. Он мог долго смотреть на ее живот, ничего не делая, лишь улыбаясь, просто представляя, каким он будет – их малыш. И чувствовал себя в такие моменты почти полностью счастливым. Что-то в этом было волшебное, магическое, чудесное. Будто чудо, действительно, спустилось с небес.
Но он чувствовал ее переживания, ощущал ее дискомфорт и легкую неуверенность в том, а там ли она находится, где должна. Видел в грустных глазах, на губах, тронутых легкой улыбкой, чувствовал сердцем, которое нестерпимо болело каждый раз, когда смотрел на нее и видел, как она вздрагивает.
Она так и не смогла избавиться от воспоминаний. В спальню зашла не сразу, а спустя несколько часов. А когда зашла… застыла на пороге, замерла, с изумлением глядя на новую кровать с высокой деревянной спинкой, стоящую по центру, а не в углу, как раньше. И на новые темно-синие гардины, не казавшиеся холодными. И на комод, и на шкаф, и на туалетный столик, поменявшие свое местоположение.
– Максим?… – сорвавшимся голосом прохрипела она, ощущая сухость на языке.
Он медленно подошел к ней со спины и легко приобнял за плечи.
– Нам не нужны дурные воспоминания, – прошептал он. – И их не будет…
Но несмотря на произошедшие перемены, первые дни после возвращения Лена ходила тенью, сама не своя, улыбаясь с грустью, наверное, просто потому, что не хотела его расстраивать. Но ей было нестерпимо больно. Даже несмотря на то, что она его простила.
И он ощущал в себе необходимость, потребность помочь ей, себе, помочь им обрести себя. Построить на руинах прошлого из сожалений, боли, обид, недомолвок и непонимания новый мир. Новую семью.
Они должны были с этим справиться. Вместе, вдвоем. Ведь теперь им не придется биться о стену, мечтая получить ответ. Они теперь не будут одни. Никогда. И вместе они справятся со всем.
Они так никому и не сказали, почему Лена ушла. Никто так и не узнал правды. Они не считали себя обязанными перед кем-то отчитываться. Они оба были носителями этой тайны, этой трагедии, этой вины, обоюдной и медленно уходившей в прошлое. Родители Максима приехали к ним на следующий день после того, как Лена вернулась. Улыбались, много говорили, ни о чем тактично не расспрашивали, дивились ее большому животу и спрашивали, когда ожидать столь замечательного события. Друзья и знакомые как-то молча пронесли через себя новость о Ленином возвращении, не вмешиваясь в их частную жизнь и от души поздравляя их с предстоящим пополнением в семье.
Казалось, что все изменилось. Они стали жить по-другому, иначе, не так, как раньше. Но возврата к прошлому не было и быть не могло. Это был пройденный этап, и возвращения на этот тернистый путь был невозможен. Но и отойти полностью от того, что они пережили, они почему-то не могли.
Максим чувствовал, что им нужны перемены. Чувствовала это и Лена.
– Красивые шторы, – тихо проговорила она как-то вечером, глядя на темно-желтые гардины на большом окне. – Ты, наверное, не помнишь, как я их покупала? – она легко улыбнулась. – Буквально вырвала их из рук одной грозной дамочки. Они мне так понравились, – с грустью сказала она, и улыбка ее стала медленно гаснуть. – Я думала, тебе тоже понравятся. А ты… не оценил их тогда. Даже, наверное, не заметил перемен.
И ему вдруг стало стыдно. Какой незначительный, казалось бы, эпизод… Ну, подумаешь, шторы!? То же самое, что сменить обои или постелить новый палас. Но нет, и в этом была своя суть, своя правда, истина и закономерность. Это тоже было важно. И этой важности они раньше не замечали!.. В мелочах тоже была суть, своя святость, глубина, значимость. Из-за мелочей, накапливающихся и собирающихся, рушилось все.
Никогда не стоило закрывать глаза на мелочи. А они закрывали. Хотя… кто обвинит их в этом, когда даже на то, чтобы распахнуть глаза и посмотреть на свою жизнь, им пришлось прождать девять лет!?
И сейчас, глядя на погрустневшие глаза жены, Максим огляделся по сторонам. Все та же жизнь, грязная и пошлая, посрамленная и неочищенная, ненавистная и томительная, смотрела на него, хохоча в лицо.
Все здесь напоминало о том, как они жили раньше. Все кричало о боли, неверии, осуждениях, обидах, об утраченных иллюзиях, которые они питали к своей жизни. О том, что это место когда-то было превращено в клетку, из которой, казалось, по-прежнему нет спасения.
Все здесь напоминало им о прошлом. О том прошлом, от которого они убегали. О прошлом, которое они хотели изменить, изменившись сами. И какая грубая ирония судьбы была в том, что они собственноручно заперли себя в стены этого прошлого. Оно будто обволокло их со всех сторон, окружило, затмило собою все, что выглядывало сквозь щелочку окна. И везде – только недоверие, страх, боль, отчаяние, осуждение, непонимание…
Собственная клетка из болезненных воспоминаний, кровоточащих ран и гноящихся рубцов!
Тяжело вздохнув и стремительно поднявшись, Максим подошел к Лене и сжал ее ладонь.
– Хочешь, – проговорил он, – завтра пойдем выбирать новые шторы?
Она посмотрела на него с непониманием.
– Что? Шторы?…
– Ну да, – просто пожал он плечами. – И обои тоже. Какие ты хочешь? – посмотрел он на нее. – А на подоконники можем поставить цветы. Помнишь, – улыбнулся он ей, заглядывая в глаза, – ты всегда хотела? И диван сменим, – скривился Максим, – сколько ему уже лет, на свалку давно пора…
– Мы его купили два года назад, – проронила Лена, начиная улыбаться ему в ответ. И так светло, тепло!..
– Я же говорю, – пора на свалку! – махнул он на него рукой. – Ты согласна?
Она улыбается, сначала неуверенно, несмело, а потом губы ее растягиваются в откровенной улыбке, она понимает, что это означает, все это изменение. Для нее, для него, для них и их общего будущего без оглядки на то, как было раньше. Потому что это им совершенно не нужно сейчас. У них есть настоящее, и они будут строить будущее именно на нем! На том хрупком, недолгом, чувствительном, но радужном настоящем, которое они смогли построить, переступив через предательство, боль и свои ошибки.
– Я хочу зеленые шторы, – сжимая его ладони, прошептала она. – А обои… пусть будут терракотовыми.
– И оранжевый диван, – выдает вдруг Максим.
– Оранжевый? – ее брови подскакиваю вверх, а улыбка не сходит с лица, освещая его.
– А что? – усмехается он. – Очень даже ничего будет, – он хмурится. – Или нет?…
Лена наклоняется и нерешительно касается его щеки пальцами. Проводит по гладко выбритой коже.
– Оранжевый, значит, оранжевый, – выдыхает она, а Максим, сглотнув, прижимается к ее руке сильнее.
– Я хочу, чтобы мы начали нашу жизнь с чистого листа, – говорит он тихо. – Просто перечеркнули то, что было, и начали жизнь с начала. С самого начала, – подчеркивает он. – И наш малыш, – он нежно касается ее огромного живота, – должен родиться с ощущением тепла, доброты, света и любви. А то, что было, оставим в прошлом. Оно не достойно даже воспоминания.
Он посмотрел на нее, Лена плакала. Слезы катились по ее щекам, а он, испугавшись, схватил ее за руку, прижался губами к ее губам, стал снимать соленые капли, испивая ее боль, забирая ее себе. Ей нельзя!..
– Ну, что ты, родная, – шепчут его ставшие вмиг сухими губы, – что ты?… Не плачь, не плачь… Все будет хорошо, веришь? – он целует ее щеки, виски, нос, подбородок, отстранившись, заглядывает в глаза: – Ну, если так хочешь, можем купить и не оранжевый диван, мне не столь важно в принципе…
И Лена, не сдержавшись, начинает смеяться сквозь слезы.
А он сидит, будто пораженный, и смотрит на нее. Дышит часто-часто, в висках гудит, ревет, бьется.
Она смеется. Она вновь смеется для него. Улыбается. Как тогда, много лет назад, в прошлой жизни. Он вновь увидел ее улыбку, и сердце зашлось от нежности и тепла. Оказывается, в жизни не бывает ничего более важно, кроме вот этих моментов лилейной нежности и тепла.
Стремительно наклонившись к ней, он шепчет ей в висок:
– Я люблю тебя, – и не боится уже говорить это. – Люблю!..
Не боится давать, не боится признаваться, он уже ничего не боится, – потому что она, наконец, рядом с ним. И он чувствует ее. Каждой своей клеточкой, каждой частичкой своей души, каждым биением сердца ощущает ее дыхание, и каждым новым вдохом дышит с ней и для нее. Она для него – весь мир.
Этого не объяснить словами, не показать на пальцах, не разъяснить не посвященному, это нужно прочувствовать. Это нужно найти в себе, ощутить этот трепет, эту дрожь – одну на двоих, различить невидимую нить, что связывает людские судьбы. Различить, признать, принять и не надорвать ее, не разрушить связь. Не идти против течения, а смириться. И тогда восторг будет наивысшим.
Такое чувство!.. Его не описать словами. Будто полет, словно паришь в высоте небес, над облаками, окрыленный, одухотворенный… возрожденный?… Из пепла. Из пыли. Из ничего. Из пустоты и одиночества. Никогда не имевший ничего, а сейчас обретший все, о чем и мечтать не смел. Полный, цельный, нужный, что-то из себя представляющий. Так низко павший, но нашедший в себе силы подняться с колен и воспарить к небесам. Против течения, против ветра, против всех, против себя и судьбы, которая пыталась развести их в разные стороны так же усердно и рьяно, как когда-то желала их свести. Против законов природы, которые тоже восставали против них. Не сдавшийся, не проигравший, не сдавшийся, а продолжавший бороться. И выигравший главный приз всей своей жизни – любовь. Только она стоило того, чтобы так рисковать. Только она, только то, что было между ними сейчас. Нежность, ласка, притяжение не только тел, но и душ, страсть и чувственность, доверие и понимание. Во всем этом – сама жизнь!..
Такое странное ощущение… будто весь мир принадлежит тебе. Он там, где-то внизу, а ты паришь, ты летаешь, держась за руки с той, которая стала тебе всех дороже.
И ничем не объяснить этого чувства – оно не объяснимо. И никак его не нарисовать – картина написана райскими красками. И не увидеть – это подвластно лишь избранным.
Это – само чувство, вся суть того, что есть в мире. Восторг, трепет, радость, щедрость, – сияющее, безграничное счастье. Единения не только тел, но и душ. Бесконечный полет в саму вечность.
И в такие моменты понимаешь, как порой не важны все эти мелочи жизни, которые когда-то казались наиважнейшими. Все это лишь мусор, мишура, ложь. А главный приз?… Ты получил его. Он у тебя в руках, ты держишь его на ладони. Только не отпускай, не дай ему уйти! Потому что если он впорхнет бабочкой и улетит, то больше не вернется. Держи его, сожми в руке, и он останется с тобой навсегда…
Они купили новые шторы, зеленые, как и хотела Лена. И диван – оранжевый, как хотел Максим. Совершенно не вписавшиеся в обстановку, никак друг с другом не сочетающиеся, но… отчего-то любимые и бесценные. Их совместное детище, как кошка или собака. Дорогое, сокровенное, важное. Общее. Они сделали это вместе, не в одиночку, как когда-то, в той, другой жизни, – здесь они были одним целым. Они были цельными и сильными, справившимися со всем и вставшими с колен после потрясений и бед.
Конечно, они не сразу пришли к этому. Жить вместе под одной крышей сейчас было непривычно, ново, даже немного страшно. Поначалу. Будто привыкаешь, осматриваешься, оцениваешь обстановку, детали, людей, которые находятся рядом. Заново узнаешь его – самого важного и дорогого для тебя человека. Да, ты его знаешь, и все же – он другой. И это перемена не столько поражает и удивляет, сколько побеждает к открытию, притягивает, привлекает, вызывает глубочайший интерес. Тревожит, волнует, влечет.
И такой свой незнакомец становится частью твоей жизни. Оказывается, он всегда был этой частью…
Они были несмелыми, даже немного неловкими, но прощали это друг другу. Вначале, казалось, даже смущались, когда, просыпаясь, обнаруживали друг друга в одной постели. Не странно ли?… Но в этом и была суть, в этом было всё. Они узнавали друг друга так, словно никогда и не были знакомы, словно два человека, случайно столкнувшиеся в этом мире, решившие во что бы то ни стало бороться за свою любовь.
Не сразу, легкой поступью, короткими шажками, мерно и неспешно они двигались к намеченной цели…
Не это ли называется вторым шансом? Тем самым, что позволяет начать жить сначала, действительно, с чистого листа, перевернув исписанную растекшимися чернилами страницу?! Не в этом ли видна рука судьбы, решившей дать им этот шанс – переиграть жизнь, одну возможность прожить ее сначала. С самого начала. Снова влюбиться друг в друга. Снова встречаться в кафе и гулять по улицам города, сетуя на внезапно начавшийся теплый дождь и скрываться под зонтом. Снова улыбаться, глядя на игравшее в лужах солнце, смеяться над шуткой, услышанной или произнесенной. Просто жить. Заново жить и растворяться в этом новом, знакомом, но таком… другом любимом человеке! Не это ли чудо? Не это ли благодать? Не это ли благословение небес? Высшая данность, дар за годы пустоты и одиночества, тьмы и туманности?…
А теперь… ты просыпаешься утром и видишь ее рядом с собой. Она еще спит, прижавшись к тебе еще ночью, будто ища поддержки, заботы, внимания, неосознанно потянувшись к тебе. И это вызывает на лице не просто улыбку, но, кажется, улыбается даже душа, осветленная, освещенная, пронизанная внутренним светом твоей сущности. И ты смотришь на нее, твою родную, любимую женщину, и замираешь. Кажется, на мгновение даже дышать перестаешь, так сильно бьется сердце в груди, его биение будто срывается с губ. А она улыбается во сне. Поджав под себя ладошку, улыбается для тебя. И все внутри расцветает. Ты тоже улыбаешься, просто потому что на сердце легко. А ты уже и забыл, что значит ощущать эту легкость.
И когда Лена, будто почувствовав твое пробуждение, поморщившись, открывает глаза и сонно смотрит на тебя… все внутри переворачивается.
– Привет, – шепчут ее губы и несмело раздвигаются в приветливой улыбке вновь.
– Привет, – наклонившись к ней, не сдерживаешься и мягко касаешься большим пальцем нижней губы. Легко целуешь ее в губы, шепчешь в приоткрытый рот: – С добрым утром…
И она, сначала удивленно распахнув глаза, вдруг расслабляется, принимает ласку и тепло.
– С добрым утром, – шепчет она в ответ и возвращает тебе невесомый поцелуй в уголок губ.
И эта нежность окрыляет. Она, по истине, великолепна. Как-то ново, непривычно, незнакомо, но так… чувственно, любовно, душевно. Ради этого можно перевернуть весь мир!.. И мир ради этого тоже может для тебя перевернуться…
Казавшийся пустым и холодным, дом превращается в наполненный любовью, заботой и светом приют для заблудшей души. Где его ждала она, такая родная, такая своя, такая нужная, необходимая, важная. Вся его жизнь! И он стремится теперь в эту крепость, в свой преображенный дом, в круг семейного очага и уюта. Он уже не ночует на работе, не колесит по ночному городу в попытке убежать от себя, в бесплодной попытке найти что-то, давно потерянное и забытое. Он это уже нашел. Она ждет его дома, скучает и любит.
Нетерпеливо сидит в офисе, думая о ней, смотрит на фотографию в рамке, улыбаясь, и не выдерживает, набирает ее номер. Эх, может, не стоит?… Опять он словно навязывается, давит на нее, выпытывает. Может, она занята, а, может, вовсе не хочет с ним разговаривать?… Но нет, когда она отвечает, в ее голосе, таком родном, таком мягком и немного хриплом, звучит лишь радость. И он чувствует ее улыбку сердцем.
– Привет, – начинает она первой. И он чувствует, он ощущает. Она с ним, она рядом.
– Привет, – отвечает он ей и, сам того не замечая, тоже начинает улыбаться, откидываясь в кресло.
– Я тоже хотела тебе позвонить, – признается Лена, будто сознаваясь в чем-то интимном.
– Правда? – он почему-то рад этому факту, как ребенок бывает рад долгожданному подарку.
– Я хочу купить новый палас. Помнишь, тот, который мы видели в прошлый вторник?
– Это тот, в клеточку? – удивляется Максим, просто наслаждаясь звуком ее голоса. И плевал он на палас.
– Нет, – смеется она, – он ромбами. Коричневый, в синие ромбы, а не в клетку.
И ему плевать уже, клетка там или ромбы, какая разница, когда она не просто улыбается, но смеется?!
Мир за окном сияет с полной силой, ослепляя его своим сиянием. А Максим ощущает себя счастливым, слушая ее звонкий голосок.
Неудивительно, что после полугода общения по телефону, свое настоящее общение рядом друг с другом они начали именно с телефонных разговоров. И они не казались утомительными, мучительными, вязкими или душными, какими были в той, другой жизни, они не были отрывочно короткими и глухо монотонными. Сейчас в них было все – чувства, эмоции, страсть, накал, трепет, восторг, нежность, любовь!.. Все, что они не додали друг другу в прежней жизни, они воплощали в этих беседах. А, непосредственно находясь рядом, они сначала еще стеснялись показывать истинные чувства, робко, несмело, шаг за шагом подходя и к этому откровению, к этому открытию, к этой незримой зыбкой черте, которую они должны были перешагнуть. Вдвоем.
Порой ему казалось, что он не сможет сказать ей то, что чувствует, то, что испытывает по отношению к ней, просто не найдет слов, будет смущаться, лепетать, как подросток, но он старался. И у него получалось.
Да, было сложно, даже тяжело в первые дни, но потом… он стал внимательнее, откровеннее, смелее. Он смотрел на нее и мог произнести нежность или ласково коснуться ее выбившихся из косички волос. Ему нравилось наблюдать за ней. Он, наверное, стал влюбляться в нее вновь. Любить ее еще сильнее. Но иначе. Ему доставляло удовольствие просто ее присутствие рядом с ним. Пусть даже не видеть ее, не слышать, но знать, что она рядом – в другой комнате, прилегла отдохнуть, читает книгу, смотрит телевизор. Но с ним. Чувствовать ее, ощущать каждой клеточкой трепет, благородную дрожь души. Это все, что ему было надо.
Лена тоже вначале смущалась показывать свои чувства, как и Максим, она действовала неуверенно, но решительно, постепенно, но настойчиво, маленькими шажками приближаясь к черту, за которой он стал бы ей по истине родным. Он чувствовал исходившую от нее теплоту, силу, живость, желание стать к нему еще ближе, чем она уже была. И она робко и несмело раскрывалась перед ним.
Однажды она, решившись, встретила его с работы, разрывая тем самым нить отчуждения, что могла бы вновь между ними повиснуть. Он вышел из здания, решительно направившись в сторону стоянки, а она – идет навстречу, улыбается, светится, горят огнем ее глаза цвета топленого шоколада. А он… он изумлен, он ошарашен. Он не ожидал, но все внутри него встрепенулось, вспорхнуло, взметнулось ввысь, воспарило к небесам. Застыл, врос в землю и едва не рухнул, как подкошенный, на сухой асфальт.
– Лена?… – он даже не знает, что еще сказать, кроме ее имени, произнесенного с придыханием, хрипотцой.
– Я гуляла неподалеку, – проговорила она, подходя к нему. – Мне полезен свежий воздух. И вот решила прийти к тебе, подумала, что все равно недалеко, – она беспечно пожала плечами, а потом взглянула на него с легкой неуверенностью и сомнением. – Ты не против?…
– Нет, нет, что ты!? – он рад, он безумно, он безмерно рад, он счастлив! Он берет ее за руку. – Я рад, что ты пришла, – проговорил он тихо, целуя ее в щеку, а потом медленно спускаясь к губам. – Пойдем, посидим где-нибудь? – предложил импульсивно, спонтанно, даже и не думал об этом вначале. Он хотел прямиком отправиться домой, но сейчас… его дом был рядом с ним.
– Прекрасная мысль, – улыбнулась Лена, сжимая рукой его локоть. – Суши? Французская кухня? Кафе?…
Он смотрит на нее и не верит. Она… шутит? Она… дразнит его? Не может быть!..
Но это не может почудиться, и эти изогнутые брови, линия губ, блестящие глаза.
– Суши, – предлагает он. – Я помню, что ты от них без ума.
Он помнит?… Лена удивлена. Она упомянула это всего лишь раз, и то вскользь, несколько месяцев назад, по телефону. А он запомнил?… Она посмотрела на него и, любуясь его профилем, выговорила:
– Спасибо.
Он промолчал, он ничего не ответил, но его глаза сказали все.
Они постепенно доходили до того, от чего были далеки все эти годы. Они будто заново учились разговаривать друг с другом, обо всем. О глупостях, пустяках, полнейшей бессмыслице и ерунде, но, как ни странно, именно в этих разговорах ни о чем ощущая себя наиболее полными, целыми, глубокими. И, как символично, они теперь очень редко молчали, будто выговаривая все то, что не было ими сказано прежде. Но, если молчали, то это было легкое, воздушное, невесомое молчание. То молчание, когда не нужно слов, хватает и взгляда, прикосновения, подрагивания губ или улыбки.
Он любил смотреть на нее, когда она думала, что он занят работой, погруженный в сводки, числа, договора. Забирая большую часть работы на дом, он, действительно, рассчитывал поработать. Но редко у него это получалось. Он всегда отвлекался на нее. Он будто не мог поверить, что она рядом. Что она с ним теперь и никогда его не бросит. Это все еще казалось робким и хрупким счастьем. Как и их отношение друг к другу было нежным, робким, несмелым, благоговейным.
Однажды, когда Максим уже привычно забрал домой оставшуюся часть работы и сидел в гостиной, погруженный в ноутбук, Лена тихонько и непривередливо заглянула к нему со спины, будто желая о чем-то спросить, а потом доверчиво положила подбородок ему на плечо и тихо поинтересовалась:
– Много работы?
Он вздрогнул от звука ее голоса. Как приятно ощущать на себе ее тепло, слышать ее дыхание…
– Да… – тио проговорил он. – Хотим заключить контракт с «РосЛейдом», но не уверены, что потянем их заказы, – он боялся даже шевелиться, не рискуя спугнуть ее.
Ему так нравилось ощущать ее рядом с собой, так близко, настолько!..
Она промолчала, погружая их в блаженную, кристально чистую тишину, наполненную глубиной чувств.
– Я пирог приготовила, – сказала девушка спустя минуту, две или целую вечность, и приподняла голову с его плеча, а ему захотелось возразить на это кощунственное по отношению к нему движение. – Хочешь?
– Хочу, – прошептал он, поворачиваясь к ней лицом, заглядывая в родные карие глаза.
Лена смотрела на него пристально, внимательно, долго, будто изучая, а потом вдруг стремительно потянулась и коснулась губами его щеки, мягко проведя по коже, на которой тут же остался жаркий след.
Сердце его заколотилось в груди с удвоенной силой. Он отложил ноутбук в сторону, улыбаясь ей, и, легко коснувшись ее щеки подушечками пальцев, наклонился и поцеловал ее в губы.
– Разве так целуют любимую жену? – с притворной обидой и легкой дерзостью проговорила девушка.
А он застыл, не веря. Сердце билось в груди, как пойманная птичка. Да она заигрывает с ним!..
– А как? – прохрипел он внезапно севшим голосом, шепотом, не отрывая взгляда от ее глаз.
– Вот так, – с придыханием прошептала она в ответ ему в губы. И ответила на поцелуй, немного дерзко, страстно, но нежно, почти задохнувшись от счастья, ласки и любви, толкнувшихся в сердце из ее души.
В тот день о приготовленном ею пироге они так и не вспомнили…
Они, не сговариваясь, стали делать друг другу маленькие подарки, мелочь, может быть, глупость, но глупость такая приятная. Особенно, когда видишь восторг и изумление в любимых глазах. Раньше он редко дарил ей цветы, а сейчас, будто устанавливая традицию, делал это каждые три дня. Это необязательно были шикарные букеты, но порой даже маленький букетик из садовых ромашек вызывал в ней умиление. Так однажды она подарила ему записную книгу, шутливо сетуя на то, что он совсем позабыл о работе после ее возвращения, а он подарил ей большую «кубическую» рамку для фотографий из стекла, дразнясь и говоря, что скоро у них появится возможность заполнить ее новыми фотографиями.
